Все стихи на одной странице | Александр Дольский

Александр Дольский

Алёнушка

Алёнушка, Алёнушка,

Алёна сероглазая,

ты сказку мне, Алёнушка

рассказывай, рассказывай.

Одним движением ресниц

расскажет мне Алёна

про стаи перелётных птиц

под небом побелённым.

Со лба откинув прядь волос,

без слов поёт Алёна

про запах сена, про покос

и полдень опалённый.

А в меди медленной руки

я вижу изумлённо

теченье плавное реки

в тени берёз и клёнов.

Алёнушка, Алёнушка,

Алёна сероглазая,

ты сказку мне, Алёнушка,

рассказывай, рассказывай,

о тридесятых странах,

что все в родной сторонке,

всю жизнь я слушать стану

тебя, моя Алёнка.

Над озером рябины

качаются, качаются,

а песни для любимых

поются – не кончаются

1979

Баллада о без вести пропавшем

Меня нашли в четверг на минном поле,

в глазах разбилось небо, как стекло.

И всё, чему меня учили в школе,

в соседнюю воронку утекло.

Друзья мои по роте и по взводу

ушли назад, оставив рубежи,

и похоронная команда на подводу

меня забыла в среду положить.

И я лежал и пушек не пугался,

напуганный до смерти всей войной.

И подошёл ко мне какой-то гансик

и наклонился тихо надо мной.

И обомлел недавний гитлер-югенд,

узнав в моём лице своё лицо,

и удивлённо плакал он, напуган

моей или своей судьбы концом.

О жизни не имея и понятья,

о смерти рассуждая, как старик,

он бормотал молитвы ли, проклятья,

но я не понимал его язык.

И чтоб не видеть глаз моих незрячих,

в земле немецкой мой недавний враг,

он закопал меня, немецкий мальчик.

От смерти думал откупиться так.

А через день, когда вернулись наши,

убитый Ганс в обочине лежал.

Мой друг сказал: «Как он похож на Сашку...

Теперь уж не найдёшь его... А жаль».

И я лежу уже десятилетья

в земле чужой, я к этому привык.

И слышу: надо мной играют дети,

но я не понимаю их язык.

1978

Блики

Полутени, блики, блики,

словно мир потусторонний.

Это солнца дар великий,

блёстки из его короны.

Не назойливо, не липко,

моментально, быстротечно

изменяют блики, блики

всё, что временно и вечно.

Листья лаково лоснятся

над поляной земляники,

и мелькают, словно снятся

в ярких кронах блики, блики.

Все измены знает море,

всё оно – одна измена.

Только в нашем разговоре

неизменно, непременно

назовём его великим,

синим, чёрным и бездонным.

А оно – все блики, блики

полутени, полутоны.

Вижу я фигуры, лики,

в облаках, летящих к югу.

Это блики, это блики

оказали мне услугу.

И во взгляде и в улыбке,

вижу блики золотые.

Все твои движенья - блики,

музыкой залитые.

Велосипед

Ах, как хочется в синий лес,

ах, как хочется в чёрный бор,

но мой транспорт сломался весь –

я сижу и листаю альбом.

Вот Синьяка оранжевый мыс,

вот поля и дороги Оверна.

Вдруг приходит счастливая мысль –

не собрать ли мне старое вело?

Подари мне, Анри Руссо,

своё детское колесо!

Подари, молодой Пикассо,

треугольное колесо!

Мой любимый, любимый Ван Гог,

подари провансальский звонок!

Раму мне одолжи, Сера.

Остальное лежит в сарае.

Вот и собран велосипед,

не поехать ли в Сан-Мари –

я уже не бывал сто лет

в кафе «Тамбурин».

Лучше я посажу на раму,

постелив предварительно холст,

Ренуара туманную даму

и отправлюсь в далёкий поход.

Я проеду по жёлтым пейзажам

Вдоль полей Агранжад,

и сентябрьские листья адажио

надо мной закружат.

Мне не хочется в синий лес,

в чёрный бор не хочется мне,

я во власти гогеновых «Грёз»,

Меня манит Мане.

Весна давно уж позади...

Весна давно уж позади,

и лето красное далёко.

В осенний вечер не сиди

и не смотри на дождь из окон.

Войди в осинник золотой,

неторопливость увяданья

откроет вдруг перед тобой

природы честность и старанье.

Усталость лёгкую пойми,

ведь это вовсе не усталость,

а сожаленье, что с людьми

осталось быть такая малость.

Беда не в горести разлук,

не в смене ложи или крыши,

не в том, что слышен сердца стук,

а раньше ты его не слышал.

Не в том печаль, что рвётся нить,

а ты в судьбе не наловчился,

а в том, что и любить, и жить

ты так недавно научился.

Воры

Там, где надо и не надо

ходят черти знает кто.

Ловят души, роют клады,

могут своровать пальто.

Всё, что могут сделать руки

и придумать голова –

всё воруют – мысли, брюки

и хорошие слова.

Одурачат и обманут,

на других свалив вину,

всё обчистят – и карманы,

и квартиру, и страну.

Всё, чего достигли люди

вдохновеньем и трудом,

поднеси им, как на блюде,

и плати за них потом.

Переловят в водах мутных

всех белуг и осетров,

украдут прозренье мудрых,

ум последних дураков.

В дом чужой войдут злодеи

ясным днём, не в тишине,

свистнут музыку, идеи

и любовь к родной стране.

Коммунисты, либералы,

демократы и попы –

все, кого повыбирали, –

рукосуи и жлобы.

И при помощи обмана.

взяток, горя и смертей

всё из нашего кармана,

от семьи и от детей, –

вынимает, отнимает

этот новый русский класс,

и затылком понимает,

как опасно грабит нас.

Губернаторы и мэры,

депутаты и чины –

это воры разной меры,

но большой величины

У народа зябнут ноги,

не поесть и не поддать,

а у них полны чертоги –

благовонь и благодать

Посреди чумы пируют,

усадив за стол шпану.

Сыновей у нас воруют,

чтоб продать их на войну.

И чем мельче вор убогий,

тем его заметней грех.

Кто и так имеет много,

тот ворует больше всех.

Как мне хочется поверить,

что исчезнет этот сор,

но покуда есть тетеря –

на него найдётся вор.

Хоть порода их нетленна,

есть одна отрада нам –

энтропию во Вселенной

не прибрать пока к рукам!

На минуту прекратите разговоры,

оглянитесь – и какой бы ни был час,

вы увидите, что воры, воры, воры

окружают, окружают тихо вас.

1969-95

Говорите, я молчу

Малиновки пели, и синие ели

кружились, летели в глазах.

Но вот уж метели, а Вы не сумели,

да что там, не смели сказать.