Зосима

I

У Борецкой, у посадницы,

Гости сходятся на пир.

Вот бояре новгородские

Сели за дубовый стол,

Стол, накрытый браной скатертью.

Носят брашна; зашипя,

Поседело пиво черное;

Следом золотистый мед

Вон из кубков шумно просится.

Разгулялся пир, как пир:

Очи светлые заискрились.

По краям ли звонких чаш

Ходит пена искрометная?—

На устах душа кипит

И теснится в слово красное.

Кто моложе — слова ждет,

А заводят речь — старейшие

Про снятый Софии дом:

«Кто на бога, кто на Новгород?»—

Речь бежала вдоль стола.—

«Пусть идет на вольный Новгород

Вся могучая Москва:

Наших сил она отведает!

Вече воями шумит

И горит заморским золотом.

Крепки наши рамена,

А глава у нас — посадница,

Новгородская жена.

Много лет вдове Борецкого!

Слава Марфе! Много лет

С нами жить тебе, да здравствовать!»

     Марфа, кланяясь гостям,

     Целый пир обходит взором.

     Все встают и отдают

     Ей поклон с радушной важностью.

За столом сидел чернец.

Он, привстав, рукою медленной,

Цепенеющим перстом

На пирующих указывал,

Избирал их и бледнел.

Перстьми грозный остановится,—

Побледнеет светлый гость.

Все уста горят вопросами,

Очи в инока впились:

Но в ответ чернец задумался

И склонил свое чело.

         II

По народной Новгородской площади

   Шел белец1 с монахом,

А на башне, заливаясь, колокол

   Созывал на Вече.

«Отчего, — спросил белец у инока,

   На пиру Борецкой

На бояр рукою ты указывал

   И бледнел от страха?

Что, Зосима, видел ты за трапезой

   У отца святого?»

Запылали очи, прорицанием

   Излетело слово.

         III

«Скоро их замолкнут ликованья,

Сменит пир иные пированья,

   Пированья в их гробах.

Трупы видел я безглавые,

Топора следы кровавые

   Мне виднелись на челах...

Колокол на Вече призывающий!

Я услышу гул твой умирающий.

   Не воскреснет он в веках.

Поднялась Москва Престольная,

И тебя, столица вольная,

   Заметет развалин прах».

До 1829