Александр
Ратнер

* * *

В осень рождённый, люблю её очень,

Всю принимаю, и без понятых.

Сколько же красок истратила осень

Жёлтых, оранжевых и золотых,

Красных, багряных, бордовых и алых?

Как изготовила их из одной

Темно-зелёной в оттенках усталых,

В раз миллионный и очередной?

Сонные ведьмы зевают в болоте.

Словно паря над шарами кустов,

Кроны деревьев стоят в позолоте,

Как купола, разве что без крестов.

Хочется тихо на них помолиться,

Видя их сходство с людскою судьбой,

И призадуматься, и помириться,

Если не с кем-то, хотя бы с собой.

Шествует доблестной памяти ослик

Через годов проходные дворы.

Опохмелиться бы осенью после

Сорокаградусной летней жары.

Дочери

Ты мне ребёнком ставила в вину,

Что не имеешь ни сестры, ни брата...

Далёкою тогда казалась дата,

Когда тебя оставлю я одну.

Но время к ней несло меня вперёд,

Я не всегда о детской просьбе помнил...

Прости, что обещал и не исполнил.

Теперь просить приходит мой черед.

Когда уйду из жизни в мир иной,

Ты не носи по мне наряд черницы –

Перечитай моих стихов страницы

И обнаружишь сходство их со мной.

Они, как ты, похожи на меня,

Им и тебе в прощальное мгновенье

Последним вздохом дам благословенье,

Последней искрой своего огня.

Не будь у скорби, доченька, рабой –

Тебе к лицу смеющиеся платья.

Ты не одна, пока живут с тобой

Мои стихи – твои родные братья.

Песня старого повесы

Я до безумства Вас любил

И ревновал до слёз.

А нынче имя позабыл,

Виной тому – склероз.

Я Вам нарвал бы на лугу

Цветы, как долг велит,

Но наклониться не могу –

Пардон, радикулит.

Я б страстно Вас наедине

Привлёк среди берёз,

Но не позволит это мне

Мой остеохондроз.

Я Вашим именем, ма шер,

Свой услаждал бы слух,

Светясь от счастья, как торшер,

Но, извините, глух.

От Вас лишился б головы

Я волею судеб.

А может, это и не Вы? –

Ведь я почти ослеп.

Два креста

Несу я не один, а два креста.

Один бы нёс, наверно, лет до ста,

Но оба и до старости – не сдюжу.

И слышу отовсюду, их неся:

– Ты надорвёшься, милый! Так нельзя!

Не погуби раздвоенностью душу!

Я сразу два креста не подниму

И потому влачу по одному:

Сначала пронесу один – и сброшу,

Затем назад приходится идти,

Чтоб по тому же самому пути

Туда же принести вторую ношу.

Так и хожу по собственным следам,

Слывя слугой не двух господ, а дам –

Науки и Поэзии, – при этом

Я их люблю и, зная, что дана

На две любви мне жизнь всего одна,

Мирю в себе учёного с поэтом.

Но растянулась каждая верста,

Умножив тяжесть каждого креста,

И я под ним уже подобен гному.

Не замечаю встречные года

И отдыхаю на ходу, когда

От одного креста иду к другому.

Не знаю: может, пройден мой зенит,

Но безотрадной музыкой звенит

По-зимнему искрящаяся проседь,

И жжёт желанье острое, как нож,

Что надо бы с души одну из нош,

Пока ещё не поздно, к черту сбросить.

С одним крестом, хотя он и тяжёл,

Я дальше бы ушёл или взошёл

На более высокую вершину.

Но коль уж два креста душа несёт,

Пусть надо мной поставят люди тот,

Обняв который, этот мир покину.

Любимой

В Венеции на празднике колец

Я побывал в салоне ювелира,

Куда их со всего, казалось, мира

Собрали и сложили, как в ларец.

Не видел я изысканнее пира,

Являвшего Венеции венец:

Там зрячий слеп, и прозревал слепец,

Насквозь пронзала зависть, как рапира.

Искрился золотой роскошный круг...

Я без тебя забыл его, похоже,

Но, встретившись с тобою,

                   вспомнил всё же,

Поскольку осознал светло и вдруг,

Что для меня из всех колец дороже

Кольцо твоих обвивших шею рук.

* * *

Неюный пленник юной красоты,

Я часто в зной, а изредка – в морозы

Дарил тебе на длинных стеблях розы,

Которые несла, как факел, ты.

А перед сном, прижав к груди цветы,

Во мгле стояла, не меняя позы,

И, как алмазы, озаряли слёзы

Твои благословенные черты.

Когда же будет песня моя спета,

То на могилу в середине лета

Приди ко мне одна, без никого,

И там, сорвав (не загони занозу!),

Прижми к груди пылающую розу,

Проросшую из сердца моего.

* * *

О, сколько из-за сволочей

Я в жизни недоспал ночей,

И сколько месяцев своих

Не доживу я из-за них!

А сколько встречу наяву

Я сволочей, пока живу,

И сколько же ночей опять

От этих встреч не буду спать

И ждать, что скоро от лучей

Проснётся свора сволочей,

Которые, во всем виня,

Считают сволочью меня.

Ты

Пресвятая моя, таинственная,

Золотая моя, единственная,

Безгреховная, богоравная,

Нравом – ровная, ролью – главная,

В полдень – строгая, в полночь – милая,

Легконогая, быстрокрылая;

Хоть мала, а душой великая,

Кабала моя солнцеликая,

Неземная, неповторимая,

Вся родная и вся любимая,

Всех дороже и молчаливее...

Дай-то, Боже, чтоб всех счастливее!

Читателям

Чтобы зря не тратить годы,

Что ни ночь и что ни день я,

Позабыв про переводы,

Сочинял стихотворенья.

И в классическом при этом

Преимущественно стиле.

Вы поэтому поэтом

Металлурга окрестили.

Я писал стихи дрянные,

Потому что был нормальным.

Мне б чуть-чуть шизофрении –

Может, стал бы гениальным.

* * *

Живу я в краю моего пионерского детства,

Где горн золотой на заре лагеря поднимал.

Мне кажется, я поюнел от такого соседства –

Сие означает, что стал ещё дальше финал.

Здоровье уходит, но ясность приходит с годами:

Чины – чепуха, а награды и звания – пыль,

Когда пред тобою возносятся сосны рядами,

А в воздух подмешан к дыханию хвои ковыль;

Когда, как пожар, по стволу поднимается белка

И, крону качнув, проверяет на прочность жильё, –

Какая там прибыль и, к чертовой матери, сделка

Корректно сравнимы с прыжком элегантным её?!

Какие контракты, когда, на лету огрызаясь,

Срывается сойка и крыльями плещет с утра?!

Здесь филин-философ, замёрзший и замерший заяц,

И таинством дышит прохладная лисья нора.

Здесь пасквиль никто на тебя втихаря не напишет,

За грош не продаст, не унизит на радость врагу.

Здесь ветер колышет кустарник и вечностью дышит

Роса на лугу и в созвездьях река на бегу.

* * *

Что такое старость?

Это когда тебе навстречу

идёт красивая женщина

с собачкой,

и женщина смотрит на тебя,

а ты – на собачку.

* * *

Нас город тасует, прессует, пасует, не ценит;

Закованный в мрамор, зашитый в асфальт и гранит,

Он газами травит и в нас аллергиями целит.

Деревня же, к счастью, не целит, а только целит.

Жалею, что поздно, а если точней, – с опозданьем

Я это усвоил, десяток шестой разменяв.

Важней, чем с людьми, мне общаться теперь с мирозданьем –

От трав и до звёзд и обратно – от звёзд и до трав.

Лесную тропинку любой авеню предпочту я,

А музыке – всплеск от весла зарождённой волны,

Которая, вслед перед нею погасшей стартуя,

Олицетворяет прерывистый ритм глубины.

И тотчас же сердце обвившая боль отпускает,

Когда возле поля, где высится колокол-стог,

Июльское небо соломинку-луч опускает

В коктейль тишины, взбитый барменом с именем Бог.

Старик

Пройдя по жизни путь большой,

Он светит нимбом-сединою

И с нестареющей душой

Живет, как с молодой женою.

Не знает, сколько лет и зим

В резерве у его удела,

Но знает, как невыносим

Неравный брак души и тела.

* * *

Взирал Всевышний с неба вниз,

Исполненный добра,

Когда он делал Еву из

Адамова ребра.

Была задача непроста,

Но Он-то был мастак,

И, божьи разомкнув уста,

Сказал Адаму так:

– Не допущу я, чтоб скандал

Случился впереди:

Коль две руки тебе я дал,

Дам Еве две груди.

Ещё хочу предостеречь:

Коль между ног, Адам,

Я дал, тебе заветный меч,

То Еве ножны дам.

Держись во счастие своё,

Покуда вы одни,

Двумя руками за неё

И в ножнах меч храни.

* * *

Сорок первый. Июнь. Громыхает война.

На перроне прощаются он и она.

У неё – в пол-лица под глазами круги

И мольба на губах: «Ты себя сбереги!»

И в любимых глазах видя смертную грусть,

Он заверил её: «Сберегу и вернусь!..»

Кто ответит среди гробовой тишины:

Разве он обманул, не вернувшись с войны?

* * *

Год катится к концу,

Как этот день к закату.

Проеду по кольцу,

Сверну на эстакаду,

Спущусь за нею в лес

И в нём деревьев между

Небрежно сброшу стресс,

Как лишнюю одежду.

А после, в тишине,

Уже бродя по чаще,

Уверую, что мне

Здесь надо быть почаще.

Где шишки ветви гнут,

И каждая – по пуду…

Но через пять минут

Об этом я забуду.

И не дивясь ничуть,

Влекомый, словно бесом,

Рвану в обратный путь

За следующим стрессом.

Ария ловеласа

Я целую Вашу ручку,

Замечательную штучку,

И гоню печали тучку,

Ибо Вас не обниму:

Вы ничуть не виновата

В том, что стали в три обхвата,

За года разврата плата

Высока, и потому

Я целую Вашу дочку

В замечательную щёчку,

Не одну, поверьте, строчку

Посвятил я ей в душе,

Не одну, как с Вами, ночку

С ней, похожею на бочку,

Я провёл, но всё же точку

Сам поставил и уже

Я целую Вашу внучку,

Замечательную злючку,

Хоть предвижу нахлобучку

За коварный свой расчёт –

Ведь она ещё ребёнок

И не бочка, а бочонок;

Я за ней слежу с пелёнок,

А пока она растёт,

Я целую Вашу ручку…

* * *

В НИИ годами протирая брюки,

Дарил начальству тысячи идей.

Но стал я независим от науки

И тех, кто мной командовал и ей.

Затем – завод, иной виток уродства:

Ни ночью жизни не было, ни днём.

Я независим стал от производства,

А также тех, кто правил балом в нём.

Ступив однажды на стезю культуры,

Я поскорей с неё свернуть решил.

Стал независим от литературы

И тех, кто судьбы пишущих вершил.

Потом предпринимательские залпы

Мне всё же озарили путь вперёд.

От бизнеса я независим стал бы,

Но кормит он и книги издаёт.

В нём главное – начальники излишни,

И надо мной сегодня, господа,

Один лишь босс, зато какой – Всевышний,

Да я об этом лишь мечтал всегда!

Готов свои усилия утроить,

Чтоб выполнить его любой приказ.

Посредников прошу не беспокоить –

Мы обойдёмся с Господом без вас.

* * *

Ты ладонями голыми,

Исполненными огня,

Стиснула мою голову,

Будто лепишь меня

Из одушевлённой глины.

И вот на лице всерьёз

Возникли глаза-маслины,

Уши, с горбинкой нос…

Рождался мой облик, глупый

От счастья, и, впредь глупя,

Скорей мне вылепи губы,

Чтоб целовать тебя.

Колыбельная для мамы

Вечер звезду упрямо

Тучею загасил.

Баюшки-баю, мама,

Спи, набирайся сил.

Силы нужны, чтоб боли

Преодолеть самой.

Баюшки-баю, Поля,

Полюшка, светик мой.

В детство, как ты, впадая,

Дед подобрел Бабай.

Крепче, моя седая

Девочка, засыпай.

Тонут во снах старушки,

Кроме тебя одной,

Челюсти-погремушки

В чашечках спят с водой.

Ты же лежишь, листая

Сказок моих меню.

Хочешь, моя святая, –

Новую сочиню.

Сколько же сочинялось

В прошлом их – без числа,

Лишь бы не волновалась

И не лишалась сна…

Ситцевая пижама,

Вышитые края.

Баюшки-баю, мама,

Маленькая моя.

Рядом сижу и глажу

Вместо агатных кос,

Словно седую пряжу,

Горстку твоих волос.

Спину сижу сутуля,

Чтоб отошла беда.

Спи, засыпай, мамуля,

Только не навсегда.

Стариковское

Простился с курением. Пью не из кружек.

Всё больше болезней. Всё меньше подружек.

Уже не снимаю, как некогда, стружек –

Запал, к сожалению, спал.

И только повсюду встречаю старушек,

С которыми в юности спал.

* * *

«Не к женщине меня, а к тишине

Ревнуй, – я посоветовал жене, –

Ведь даже и с тобой не позволяю

Себе того, что с ней наедине».

* * *

У дороги

стоит священник в рясе

и разговаривает

по мобильному телефону.

Уж не с Богом ли?...

* * *

Подальше б всё и всех послать

И с вдохновением писать

Стихи, которых каждый слог

Мне издали диктует Бог

И водит сам моей рукой,

Избрав для участи такой.

Я неприметен, Он – велик,

Учитель Он, я – ученик,

Лишь успевающий едва

Записывать Его слова.

А вам, читатели мои,

Я выдаю их за свои,

И в том у вас сомнений нет.

Но разве я тогда поэт,

И разве у меня талант,

Коль я пишу Его диктант?