Тарханская элегия

Распутица. Распутье. Долгий дождь.

Две разбегающиеся дороги,

два месива среди полей и рощ,

две линии судьбы и две тревоги.

Один водитель знает, что избрать,

куда свернуть. Он крутит руль направо,

сквозь зубы поминая чью-то мать.

И дальше путь — то кочка, то канава.

Ведь это тот же путь в старинный дом...

Не здесь ли в незапамятное лето

везли в гробу сраженного свинцом

молоденького русского поэта?

И мимо этих вымокших осин,

и мимо этих стародавних пашен

он возвращался, мальчик, внук и сын,

которому уже и дождь не страшен.

Россия, ты бываешь и такой,

такой бываешь и такой бывала.

Навстречу колокольцу под дугой

и грохоту пустого самосвала

ты сыплешь дождь, ты катишь мокрый дол

и вязкое болото по колено.

Твои дожди не худшее из зол,

ты — жизнь и потому благословенна.

Итак, шел дождь и травы приминал.

Ушедший друг, прости меня за гробом,

прости за то, что стал я твердолобым,

что о тебе не часто вспоминал,

глотая забытье, как люминал,

но память, эта бестия из бестий,

влечет туда, где мы бывали вместе,

и снова въезд в старинное село,

и хмарью небеса заволокло

над топкой улицей, ведущей прямо

к воротам огороженного храма.

Не слышно в этот час колоколов,

лишь где-то за рекою дрожь моторов,

звон струй на полусферах куполов

да шум листвы зеленых коридоров.

Ты говоришь: “Тут рядом, в двух шагах,

семейный склеп”. И вот мы в подземелье,

где гроб свинцовый сохраняет прах

того, кто краткий век испил, как зелье

смертельное, и пусть ему горька

бывала чаша жгучего настоя,

мятежный дух летал за облака

и запросто нырял на дно морское.

Так ты сказать бы мог наверняка,

а я в ответ: “Мальчишеские бредни”.

Но как скажу, когда здесь на века

свобода обрела приют последний?

Недобрый, скверный мальчик, Боже мой,

какой ценой им куплена свобода!

Здесь мать его лежит и дед родной

под низкой кладкой каменного свода,

а наверху... ах, бабушка, она

была крутого норова и часом,

когда толкал под локоть сатана,

дворовых девок била по мордасам,

но внука-вертопраха наказать

ей всякий раз недоставало духа.

Единственную радость подлый зять

оставил, худородный побируха,

пришлось ему за это отписать

изрядный куш, засим проститься сухо.

Была, к несчастью, радость коротка,

сразила внука злобная рука,

одна осталась бедная старуха

на весь свой век до крышки гробовой.

Что в голову не лезет в день дождливый!

Ты помнишь сам, давнишний спутник мой,

как мокрые к пруду склонились ивы,

как зябко веткам над рябой водой,

как липы ежатся в продрогшем парке,

скрипят стволы, как ржавые флюгарки,

а сень аллей становится темней,

и кажется, проходит ряд теней,

и может отблеск высветить неяркий

туманный лик, и явится она,

та девочка, та мужняя жена,

потерянная навсегда однажды,

единственная, навсегда одна,

слетающая в дрему ночью каждой

всю жизнь до самой пули роковой,

небесный ангел с русой головой.

Не довелось, не выпало в итоге.

Царю Небесный, души упокой.

Остались одинокие дороги,

пустынные кремнистые пути,

лесистые кавказские отроги,

где так легко нежданно смерть найти.

Блаженный край! Мы с детства помним оба

горы Бештау острых пять голов,

Машук, встающий рядом крутолобо,

горы Железной лиственный покров,

и далеко-далёко в час заката

на горизонте розовый Эльбрус,

и в сумерках распахнутый крылато

белесой тучи демонский бурнус.

Там ты родился, я там жил когда-то

и тоже знаю крепость этих уз.

Он их изведал на краю России,

страны рабов, страны господ, страны,

где пот и слезы почву оросили,

где клены осенью обагрены,

где всю эту красу, скупую, вдовью,

пригорков, сиротливых под дождем,

все чаще любим странною любовью,

таим ее в себе и так живем.

Взгляни, мой друг, белеет барский дом

сквозь занавес ветвей, а над прудом

в прибрежной обезлюдевшей аллее

листва роняет капли, и светлее

становится, и край закатный ал,

куда-то на восток уходят тучи,

клубится над водой туман ползучий.

Что это? Дождь как будто перестал,

а значит, завтра вёдро, снова лето.

Над парком, над гробницею поэта

зенит прозрачной дымкою покрыт,

окрестных далей меркнет панорама,

темнеет купол неба, купол храма,

вот-вот звезда с звездой заговорит.

13 января 1996.