Александр
Щедринский

* * *

На смерть Бродского 28 января 
     1996 года 
  
и был январь. такой же, как теперь. 
должно быть, снег пустынно хороводил, 
и он не закрывал входную дверь, 
поскольку закрываться там не в моде. 
горел нью-йорк, но он припомнил дом 
другой, где между комнат полторушка 
дана ему, а рядом, за прудом, 
в свинцовом небе – звёзды, как игрушки 
рождественских ушедших вечеров. 
сегодня он курил и думал много: 
о том, что раньше больше был здоров, 
о том, что не сумел поверить в бога, 
хотя ему припишут вдалеке 
едва ли не поповское сознанье. 
пока что он держал в своей руке 
стихи без эпилога и названья. 
ходил по кабинету и смотрел 
в окно, а там – и люди, и машины. 
«должно быть, я чертовски постарел», – 
подумал, увидав у магазина 
влюбленных янки. впрочем, если в чём 
различья нет в империях великих, 
то в их влюблённых, в коих за плечом 
его она стоит, листая книги. 
он лишь успел немного пожалеть, 
что говорил, что хочет в сан-микеле 
пристанище снискать на сотню лет, 
а не вблизи от собственной постели. 
единственное, что не вспоминал, – 
марину, ведь она сошлась с каким-то, 
а он давно успешно променял 
марину на марию, словно пинту 
бездарнейшего пойла на коньяк. 
так что грустить в том не было причины, 
хоть он влюблён был раньше, как маньяк, 
но это – признак сильного мужчины. 
теперь же он ходил и думал, что 
все январи похожи друг на друга: 
«неинтересно жить. пустой листок 
опять я буду мучить полдосуга. 
и что с того? ну сколько мне ещё 
писать стихов – великих и похожих? 
должно быть бог (нет, чёрт) подсунет 
     счёт 
за то, что с человеком сбыться может». 
и только он припомнил о самом, 
то пошатнулся, грудь сдавил рукою 
и выдавил: «ну что ж, любимый дом, 
пожалуй, до свиданья. я – к покою…». 
ещё два шага выстрадал к окну, 
чтоб отворить, но – тщетно дотянуться. 
кому поставишь это всё в вину, 
коль при смерти движенья не даются? 
и он упал, как, вправду, сын с креста, 
как ангел с неба, как звезда с орбиты, 
сгорая, но внимая: «высота – 
то место, где я был, хоть я подбитый 
отныне. но я многое прошёл». 
и проплыли перед глазами дали: 
отец и мать, друзья, больничный шок, 
и пару лет, что в ссылке ему дали. 
рассеялось пространство из оград 
меж тем, где бог, и тем, что в самом 
     деле. 
и плыл он в свой любимый ленинград, 
хоть знал, что пункт конечный – 
     сан-микеле.