Александр
Твардовский

Баллада об отречении

Вернулся сын в родимый дом 
С полей войны великой. 
И запоясана на нем 
Шинель каким–то лыком. 
Не брита с месяц борода, 
Ершится – что чужая. 
И в дом пришел он, как беда 
Приходит вдруг большая... 
  
Но не хотели мать с отцом 
Беде тотчас поверить, 
И сына встретили вдвоем 
Они у самой двери. 
Его доверчиво обнял 
Отец, что сам когда–то 
Три года с немцем воевал 
И добрым был солдатом; 
Навстречу гостю мать бежит: 
– Сынок, сынок родимый...– 
Но сын за стол засесть спешит 
И смотрит как–то мимо. 
Беда вступила на порог, 
И нет родным покоя. 
– Как на войне дела, сынок?– 
А сын махнул рукою. 
  
А сын сидит с набитым ртом 
И сам спешит признаться, 
Что ради матери с отцом 
Решил в живых остаться. 
  
Родные поняли не вдруг, 
Но сердце их заныло. 
И край передника из рук 
Старуха уронила. 
  
Отец себя не превозмог, 
Поникнул головою. 
– Ну что ж, выходит так, сынок, 
Ты убежал из боя? ..– 
И замолчал отец–солдат, 
Сидит, согнувши спину, 
И грустный свой отводит взгляд 
От глаз родного сына. 
  
Тогда глядит с надеждой сын 
На материн передник. 
– Ведь у тебя я, мать, один – 
И первый, и последний.– 
Но мать, поставив щи на стол, 
Лишь дрогнула плечами. 
И показалось, день прошел, 
А может год, в молчанье. 
  
И праздник встречи навсегда 
Как будто канул в омут. 
И в дом пришедшая беда 
Уже была, как дома. 
Не та беда, что без вреда 
Для совести и чести, 
А та, нещадная, когда 
Позор и горе вместе. 
  
Такая боль, такой позор, 
Такое злое горе, 
Что словно мгла на весь твой двор 
И на твое подворье, 
На всю родню твою вокруг, 
На прадеда и деда, 
На внука, если будет внук, 
На друга и соседа... 
  
И вот поднялся, тих и строг 
В своей большой кручине, 
Отец–солдат:– Так вот, сынок, 
Не сын ты мне отныне. 
Не мог мой сын, – на том стою, 
Не мог забыть присягу, 
Покинуть Родину в бою, 
Притти домой бродягой. 
  
Не мог мой сын, как я не мог, 
Забыть про честь солдата, 
Хоть защищали мы, сынок, 
Не то, что вы. Куда там! 
И ты теперь оставь мой дом, 
Ищи отца другого. 
А не уйдешь, так мы уйдем 
Из–под родного крова. 
  
Не плачь, жена. Тому так быть. 
Был сын – и нету сына, 
Легко растить, легко любить. 
Трудней из сердца вынуть...– 
И что–то молвил он еще 
И смолк. И, подняв руку, 
Тихонько тронул за плечо 
Жену свою, старуху. 
  
Как будто ей хотел сказать: 
– Я все, голубка, знаю. 
Тебе еще больней: ты – мать, 
Но я с тобой, родная. 
Пускай наказаны судьбой, – 
Не век скрипеть телеге, 
Не так нам долго жить с тобой, 
Но честь живет вовеки...– 
  
А гость, качнувшись, за порог 
Шагнул, нащупал выход. 
Вот, думал, крикнут: «Сын, сынок! 
Вернись!» Но было тихо. 
И, как хмельной, держась за тын, 
Прошел он мимо клети. 
И вот теперь он был один, 
Один на белом свете. 
  
Один, не принятый в семье, 
Что отреклась от сына, 
Один на всей большой земле, 
Что двадцать лет носила. 
И от того, как шла тропа, 
В задворках пропадая, 
Как под ногой его трава 
Сгибалась молодая; 
  
И от того, как свеж и чист 
Сиял весь мир окольный, 
И трепетал неполный лист – 
Весенний, – было больно. 
И, посмотрев вокруг, вокруг 
Глазами не своими, 
Кравцов Иван, – назвал он вслух 
Свое как будто имя. 
  
И прислонился головой 
К стволу березы белой. 
– А что ж ты, что ж ты над собой, 
Кравцов Иван, наделал? 
Дошел до самого конца, 
Худая песня спета. 
Ни в дом родимого отца 
Тебе дороги нету, 
  
Ни к сердцу матери родной, 
Поникшей под ударом. 
И кары нет тебе иной, 
Помимо смертной кары. 
Иди, беги, спеши туда, 
Откуда шел без чести, 
И не прощенья, а суда 
Себе проси на месте. 
  
И на глазах друзей–бойцов, 
К тебе презренья полных, 
Тот приговор, Иван Кравцов, 
Ты выслушай безмолвно. 
Как честь, прими тот приговор. 
И стой, и будь, как воин, 
Хотя б в тот миг, как залп в упор 
Покончит счет с тобою. 
  
А может быть, еще тот суд 
Свой приговор отложит, 
И вновь ружье тебе дадут, 
Доверят вновь. Быть может... 
  
          1942