К моему старосте

Отечества, семьи и барина кормилец,

Брадатый староста, безграмотный мудрец,

В повиновении, в убожестве счастливец,

С тобой поговорить мне должно наконец!

Дивишься ты, что я, и праздный, и богатый,

И незаисимый, ропщу на жребий свой,

Тогда как ты, блажен средь дымной, низкой хаты,

Не ропщешь на судьбу и весел над седой.

Ты веруешь в душе, что стужа, зной, работы

Здоровей праздности; что барин должен знать

Одних лишь рысаков да псов своей охоты

И, как придверный пес, жиреть, лениться, спать.

Мой друг! ты белый свет и город знаешь худо!

Одним покроем ввек шьешь длинный свой сермяк!

Когда б хоть на два дни с тобой рок сделал чудо,

Обривши бороду, надев короткий фрак,

В один карман вложил предлинные экстракты

Из крючкотворных дел, в другой карман часы,

Грусть, скуку поверять; дал в руки мел и карты

И два хохла на лбу поставил для красы;

Когда бы Кривотолк по силе уложенья,

По силе грамоты о вольности дворян

Хватайке отсудил часть твоего именья

В противность истине, в противность всем правам;

Когда бы родственник к тебе из сожаленья

Проворно схоронил в свой родственный карман,

В сей ненасытный гроб монет, твои алтыны;

Когда бы друг тебя наверну обыграл, ‒

Скажи, увидевши столь нежные картины,

Как ты о счастии моем бы думать стал?

Прибавь же к этому всех большее несчастье ‒

Зреть торжествующим неистовый разврат,

В судьбе обманутых живое брать участье

И видеть совести с фортуною разлад;

С грабителем казны изобличенным вместе

Быть в лучшем обществе, в почетнейших домах,

С злодеем, коего давно на лобном месте

Нам видеть надо бы у палача в руках;

Смотреть, как делатель фальшивыя монеты

Для света целого дает богатый пир:

Педанта Колбертом зовут в стихах поэты

И как разбойника признал владыкой мир ‒

Тогда бы ты сказал, спеша под кров домашний:

«Я лучше соглашусь взрыть целый огород,

Простую воду пить, вкушать простые брашны

И в хижине своей укрыться от хлопот!

Ах! я не ведал бы в объятиях семейства,

Кому судьба людей в градах поручена,

Где всё на откупу, и самые злодейства,

Где всё продажное: и совесть, и жена!

Там не видал бы я людей в крестах без веры,

Без чести в почестях, в почтеньи без заслуг,

За деньги вышедших в дворяне, в офицеры

Из целовальников, из самых подлых слуг!

В селе не знал бы я, что даже в храмах веры

С смиренной харею, с двуличною душей,

Во всеуслышанье вздыхая, лицемеры

Смышляют обмануть и бога, и людей!»

Но если б сверх того ты, сделавшись поэтом

За тяжкие своих родителей грехи,

Любил читать, читать, читать пред целым светом

Посланья, басенки, водяные стихи,

Где и без «абие» слов много бестолковых,

Любил, и трепетал, чтоб ваксы и сельдей

Купец не обернул сатирою твоей;

Чтобы поэма в честь, во славу дел Петровых

На полке не сгнила ‒ кус лакомый червей!

Чтобы мессии в честь, настроя громку лиру,

С Сурминым Клопштоку дерзнув идти вослед,

Не написать, как он, на здравый смысл сатиру

И в сумасшедших дом в жару не залететь, ‒

Тогда бы ты узнал, что тяжело поэту

И русские стихи порядочно писать,

Что надо быть, как я, бессовестну, чтоб свету

Свой жалкий бред в стихах французских предлагать.

О ты! который жил всегда со всеми в мире,

Который никого в свой век не проклинал,

Ты проклял бы и жизнь, и страсть играть на лире

И Феба с музами в ад к дьяволу б послал!

Теперь, мой друг! сравни, сообрази прилежно

Быт барский хлопотный и тихий свой удел.

Ты жизнь ведешь умно, спокойно, безмятежно,

В крестьянстве быть всегда свободным ты умел;

А я!.. о, верная примета сумасбродства! ‒

Свободный званием, но в самом деле раб,

Раб честолюбия, раб страсти стихотворства,

Я жадности писать сопротивляться слаб!

Свобода не одно с испорченною волей ‒

Поверь: бедняк, как ты, стократно веселей,

Стократ довольнее своей смиренной долей,

Чем сонм философов, вельмож и богачей.

Поверь... и Греция, и Рим тебе порукой,

Сии невольники ‒ Эзоп и Эпиктет...

Ах! я забыл, что ты не просвещен наукой,

Что незнаком тебе республик древних свет...

Но ты и в этом прав: с простым и добрым сердцем

И с маленьким умом, довольным про себя,

Как я желал бы быть таким, как ты, младенцем!

Как рад бы я прийти учиться у тебя!

Не зная римских прав, живешь в ладу с соседом;

Без математики ты знаешь свой рубеж

И, веры праотцев не искажая бредом,

Постишься, молишься и тихо крест несешь.

Не спрашиваешь ты Жан-Жака и Платона,

Как целомудренно жену свою лобзать;

Умеешь выполнить свой долг без Цицерона;

Готов последний грош убогому отдать.

Ты трезв, трудолюбив, спишь на пуку соломы;

Работе, отдыху ‒ всему урочный час;

С французской кухнею, с шампанским незнакомый,

Ешь кашу русскую, пьешь в будни русский квас,

А в праздник русское, а не заморско пиво.

Зато и в пятьдесят ты бодр, румян в тягле,

Зато вспахать тебе полнивы в день не диво;

Зато не думаешь еще об костыле;

Зато, мать судорог и дочь невоздержанья,

Подагра твоего не посетит одра.

Она пойдет искать великолепна зданья

И ложа пышного, на коем доктора,

Мигрени, колики и спазмы испытуют

Терпенье богача; где совести укор

И веры тайный глас впервые торжествуют

И где наследников веселых полон двор.

Тогда как ты, простяк, без страха, без томленья,

С живою верою к могиле подойдешь

И, дальний, трудный путь сверша, до воскресенья

Простясь с домашними, приляжешь и заснешь!

А мы... безумные с науками... но полно!

Не всё, что на сердце лежит, пересказать!

И так я час болтал без умолку, довольно!

Мне время рифмы плесть ‒ тебе пора пахать!

1807