Александра
Скребкова-Тирелли

* * *

Ходит солнце по синему блюдцу,

По тончайшему блюдцу небес.

Говорят, ты захочешь вернуться

В твой берёзово-ягодный лес.

Вот зацепится платье за колья

Вертограда, споткнёшься тогда!

Дочь не Рима, степного раздолья,

Городков из зелёного льда.

Дочь реки, победившей фенола

Ядовитую сущность в себе!

Там созвездий густая гранола

Над твоею плыла колыбе

Колыбелью. Там падали листья

На портфель. И бежала судьба

Вдоль железной дороги – по-лисьи,

По границе земли и

не

ба.

* * *

А в Риме осень. В Риме осень есть!

Для демонстрантов, школьников, прелатов.

Восход в тумане яростен и матов,

Холодный ветер – маленькая месть

За август снисходительный к тебе.

<Он старый друг, что видел твой упадок>.

И ладанка с груди да на хребет

Перевернулась. Привкус жизни сладок

И горек, как лакричный стебелёк,

Подаренный со сдачей в тёмном баре.

Ты Чарльзом Бейтсом юным в полночь лёг,

Проснулся Карамазовым в кошмаре.

Октябрь – самый гиблый вариант

Для слабаков, поэтов и бродяжек.

Октябрь – это личный мрачный Дант,

В пурпурное и золото наряжен.

Октябрь отпускает вожаков

И стаю их. А прочим нет спасенья.

О, как же недостаточно стихов

Для смерти, для любви, для воскресенья.

Песнь холода

Я слушала «Инверно» Де Андре,

И мир вступал в отчаянную зиму.

За окнами миланских кабаре

Малиновое солнце тянут к Риму

Упряжки запоздалых журавлей,

Выходит ветер в парки с саксофоном.

И серебрится скарабей-Харлей,

Оставленный у бара под плафоном

Ажурным городского фонаря.

Дым фабрик оседает по предместьям.

И осень, завершая свой обряд,

Вручает мир рождественской Невесте –

Зиме. Как холодна её рука

В капроновой искрящейся перчатке!

Зима, зима – невеста смельчака,

Последняя картинка на сетчатке.

* * *

Ноябрь – храм заброшенный, сырой,

На алтаре – охапка листьев, ветки.

Но сердце вяза слышно под корой,

Под шрамом метки.

К такому сердцу хочется прильнуть,

Не потревожив смутой несказанной

Природы остывающую грудь.

Осанна!

Потом уйти. Багровые бинты

Дорог осенних тянутся за мною.

Охваченная жаждой чистоты,

Я дома смою

Запёкшуюся кровь с моей скулы

И пятерню с рубашки из батиста.

Над Агиделью долгий зов муллы

Сквозь «Грёзы Листа».

Лидо делле Национи

Мне чудится, что море – это миф.

Любая лодка, снасти, трюм, залив –

Всё составляет целое: и бар

В порту дощатый, и гулянье пар

Под ручку в этот зимний день.

А я

Останусь дома. Ветер, как судья,

Кричит в пространство жёсткий приговор,

Что слышен вплоть до Апеннинских гор.

Но кто ответчик: чайки и суда?

В короне пены серая вода?

Иль одиночка, тянущий Куантро?

И хулиган, что пробует ребро

Сломать товарищу

За ржавым гаражом?

Вокзал курортный старым чертежом

Распластан. И отходят поезда.

И я вернусь примерно

никогда.

Апрель

Мне, знакомой с детства с зимою

В её самом суровом обличье,

Как не знать, что сначала птичье

Племя пляшет – потом земное!

Гордо Март объявляет птицам –

Самым старшим шепчет на ушко,

Что ненужной станет кормушка,

Что закончится время поститься!

Что земля будет тёплой коркой

Пирога, только сверху невзрачной.

По асфальтовой шкурке наждачной

Дворник водит ветвистой метёлкой.

И тогда, когда город захвачен

Будет воинством птичьим глумливым,

Когда небо сольётся с разливом

Далеко за мостами, за дачей.

Вот тогда станет ясно и грустно,

Как в карете пустой карусели:

Жизнь не сможет начаться в апреле,

Жизнь своё не покинула русло.

* * *

Вот в наше время был базар в Уфе!

Записано в какой-нибудь графе,

Какой уж не припомню: я своя.

Здесь всё моё: и острые края

У наста на сугробах и углы

В подъездах, и окошечки из мглы

Январской на высоком этаже,

И оползни на каждом гараже.

Куда ни глянь – снега, снега, снега.

Автобусом отрезана нога

У тёти Веры – страшно, хоть кричи!

Зеленоватым воском от свечи

Закапано запястье – я терплю.

Как Джо Дассен надрывное Salut

И c’est ancore moi произнесу

И не замёрзну неженкой в лесу

Уральском. Я – снегурочка. Весной,

Чтоб сжечь меня, гоняются за мной.

Останется ли что-то от меня?

Октябрьский дождь

Неполные

Три дня.

P.S. «Salut, c’est ancore moi» (фр.) – «Привет, это всё ещё я».

* * *

Полную корзинку гиацинтов

Саша приносила в феврале.

Солнце появлялось – божий циркуль

Постарался. В хладном янтаре

Вечность спал жучок. Его постельку

Ювелир вставляет в медальон,

И весна заглядывает мельком

В окна, точно сельский почтальон.

Жизнь идёт, не зная реверансов –

Ровня морю, ровня небесам.

Бродский не напишет больше стансов,

Хочешь продолженья – сделай сам.

В парке сядь. Сквозь дымку иммортели

Посмотри, как дышится полям.

Осенью стреляли, как в картеле,

А весной – тоска по журавлям.

Борису Рыжему в день рождения

Мальчику полнеба подарили,

Подарили, быстро отобрав.

Крышку гроба наглухо закрыли,

Капнули слезою на рукав.

Листья покружили и упали

На скамейку с надписью Бэ Эр.

У мальчишки облако украли,

Скорый поезд, ринг и револьвер.

Револьвер, придуманного урку,

Трактор «Беларусь», тюльпан в горшке,

Нищего-пропойцу и придурка,

Даже нимб и вообще, вобще.

Холодильник «Бирюса» и праздник

У филологических девиц.

Спит Свердловск как сирота-отказник,

Спит в одной из тысячи больниц.

Спит Свердловск, и хлещет пар горячий

Из пробоин ржавых теплотрасс.

Жил здесь мальчик слишком, слишком зрячий,

Жил как вы, как все, в последний раз.

Психушка

Психушка напротив школы.

Медбрат, как боксёр за стеклом,

В руках вертит баночку Колы,

Сегодня свиданью облом.

Ведь в парке томбе ля неже,

С французского – валят снега.

В палате ревёт по-медвежьи

Больной. Балеринки Дега –

Снежинки танцуют на синем

Капоте авто главврача,

И в ветре свистящее сгииинем,

И тает луна как свеча.

И свет от психушки тоннельный,

Как будто ты умер уже,

И сам ты дешёвый, поддельный –

Брелочек с яйцом Фаберже.

И томбе, и томбе ля неже,

Машины застрянут в пути.

И крики больного всё реже,

Теперь он мычит: «Отпусти»

* * *

Нет осени – она в тебе самой,

Она завладевает головой,

К колоколам подход находит чёткий.

И вот теперь он по тебе звонит,

Тот колокол, что тщательно отлит,

И язычок в нём ходит тонкой плёткой.

Звонарь, Звонарь, прошу, останови!

Но этот храм построен на крови,

И это знают все из околотка.

Но теплится надежда – это факт,

Что в жизни есть финальный чудный акт,

Но чудный оттого, что столь короткий.

За стойкой

Послушай, так устроен мир:

За стойкой бармен, словно дьякон.

В честь Вакха еженощный пир,

В конце которого оплакан

Ушедший день. Обмотан бинт

Вокруг обугленного сердца.

Расслабленный, как Иствуд Клинт,

Алкаш с щекой краснее перца

Опустится на венский стул,

Прервав рассказ на смачном месте.

Со станции донёсся гул

Товарняка. Сосиска в тесте

Одна в неоновых лучах

Прилавка – как распухший палец.

Несчастье тоже в мелочах

Как счастье. Пригуби, страдалец,

Стакан дешёвого вина,

Закусывай сосиской в тесте.

Душа жива, пока больна.

Поверх неё наденем крестик,

Рубашку застегнём, жилет,

Присыплем пеплом от сигары,

И вычтем сколько нужно лет

Из жизни на ночные бары.