29 апреля 1891 года

Ночь опустилась. Все тихо: ни криков, ни шума.

Дремлет царевич, гнетет его горькая дума:

«Боже, за что посылаешь мне эти стаданья?..

В путь я пустился с горячею жаждою знанья,

Новые страны увидеть и нравы чужие.

О, неужели в поля не вернусь я родные?

В родину милую весть роковая дошла ли?

Бедная мать убивается в жгучей печали,

Выдержит твердо отец,- но под строгой личиной

Все его сердце изноет безмолвной кручиной...

Ты мои помыслы видишь, о праведный Боже!

Зла никому я не сделал... За что же, за что же?..

Вот засыпает царевич в тревоге и горе,

Сон его сладко баюкает темное море...

Снится царевичу: тихо к его изголовью

Ангел склонился и шепчет с любовью:

«Юноша, Богом хранимый в далекой чужбине!

Больше, чем новые страны, увидел ты ныне,

Ты свою душу увидел в минуту невзгоды,

Мощью с судьбой ты померился в юные годы!

Ты увидал беспричинную злобу людскую...

Спи безмятежно! Я раны твои уврачую.

Все, что ты в жизни имел дорогого, святого,

Родину, счастье, семью - возвращу тебе снова.

Жизнь пред тобой расстилается в светлом просторе,

Ты поплывешь чрез иное - житейское море,

Много в нем места для подвигов смелых, свободны;

Много и мелей опасных, и камней подводных...

Я - твой хранитель, я буду незримо с тобою,

Белыми крыльями черные думы покрою».

Май 1891

5 декабря 1885 года

И светел, и грустен наш праздник, друзья!

Спеша в эти стены родные,

Отвсюду стеклась правоведов семья

Поминки свершать дорогие.

Помянем же первого - принца Петра,

Для нас это имя священно:

Он был нам примером, он жил для добра,

Он другом нам был неизменно.

Помянем наставников наших былых,

Завет свой исполнивших строго;

Помянем товарищей дней молодых...

В полвека ушло их так много!

И чудится: в этот торжественный час

Разверзлась их сень гробовая,

Их милые тени приветствуют нас,

Незримо над нами витая.

Покой отошедшим, и счастье живым,

И слава им вечная вместе!

Пусть будет союз наш навек нерушим

Во имя отчизны и чести!

Пусть будет училища кров дорогой

Рассадником правды и света,

Пусть светит он нам путеводной звездой

На многие, многие лета!

Июль 1885

A la Pointe

Недвижно безмолвное море,

По берегу чинно идут

Знакомые лица, и в сборе

Весь праздный, гуляющий люд.

Проходит банкир бородатый,

Гремит офицер палашом,

Попарно снуют дипломаты

С серьезным и кислым лицом.

Как мумии, важны и прямы,

В колясках своих дорогих

Болтают нарядные дамы,

Но речи не клеются их.

«Вы будете завтра у Зины?..»

- «Княгине мой низкий поклон...»

- «Из Бадена пишут кузины,

Что Бисмарк испортил сезон...»

Блондинка с улыбкой небесной

Лепечет, поднявши лорнет:

«Как солнце заходит чудесно!»

А солнца давно уже нет.

Гуманное общество теша,

Несется приятная весть:

Пришла из Берлина депеша:

Убитых не могут и счесть.

Графиня супруга толкает:

«Однако, мой друг, посмотри,

Как весело Рейс выступает,

Как грустен несчастный Флери».

Не слышно веселого звука,

И гордо на всем берегу

Царит величавая скука,

Столь чтимая в светском кругу.

Темнеет. Роса набежала.

Туманом оделся залив.

Разъехались дамы сначала,

Запас новостей истощив.

Наружно смиренны и кротки,

На промысел выгодный свой

Отправились в город кокотки

Беспечной и хищной гурьбой.

И следом за ними, зевая,

Дивя их своей пустотой,

Ушла молодежь золотая

Оканчивать день трудовой.

Рассеялись всадников кучи,

Коляски исчезли в пыли,

На западе хмурые тучи

Как полог свинцовый легли.

Один я.- Опять надо мною

Везде тишина и простор;

В лесу, далеко, за водою,

Как молния вспыхнул костер.

Как рвется душа, изнывая,

На яркое пламя костра!

Кипит здесь беседа живая

И будет кипеть до утра;

От холода, скуки, ненастья

Здесь, верно, надежный приют;

Быть может, нежданное счастье

Свило себе гнездышко тут.

И сердце трепещет невольно...

И знаю я: ехать пора,

Но как-то расстаться мне больно

С далеким мерцаньем костра.

10 августа 1870

Memento mori

Когда о смерти мысль приходит мне случайно,

Я не смущаюся ее глубокой тайной,

И, право, не крушусь, где сброшу этот прах,

     Напрасно гибнущую силу -

На пышном ложе ли, в изгнаньи ли, в волнах,

Для похорон друзья сберутся ли уныло,

Напьются ли они на тех похоронах

Иль неотпетого свезут меня в могилу, -

Мне это все равно... Но если. Боже мой!

Но если не всего меня разрушит тленье

И жизнь за гробом есть, - услышь мой стон больной,

     Услышь мое тревожное моленье!

Пусть я умру весной. Когда последний снег

Растает на полях и радостно на всех

     Пахнет дыханье жизни новой,

Когда бессмертия постигну я мечту,

Дай мне перелететь опять на землю ту,

     Где я страдал так горько и сурово.

Дай мне хоть раз еще взглянуть на те поля,

Узнать, все так же ли вращается земля

     В своем величьи неизменном,

И те же ли там дни, и так же ли роса

Слетает по утрам на берег полусонный,

     И так же ль сини небеса,

     И так же ль рощи благовонны?

Когда ж умолкнет все и тихо над землей

Зажжется свод небес далекими огнями,

Чрез волны облаков, облитые луной,

Я понесусь назад, неслышный и немой,

     Несметными окутанный крылами.

     Навстречу мне деревья, задрожав,

     В последний раз пошлют свой ропот вечный,

Я буду понимать и шум глухой дубрав,

И трели соловья, и тихий шелест трав,

     И речки говор бесконечный.

И тем, по ком страдал я чувством молодым,

     Кого любил с таким самозабвеньем,

     Явлюся я... не другом их былым,

     Не призраком могилы роковым,

Но грезой легкою, но тихим сновиденьем.

Я все им расскажу. Пускай хоть в этот час

     Они поймут, какой огонь свободный

В груди моей горел, и тлел он, и угас,

     Неоцененный и бесплодный.

     Я им скажу, как я в былые дни

Из душной темноты напрасно к свету рвался,

     Как заблуждаются они,

     Как я до гроба заблуждался!

19 сентября 1858

А.А. Фету

Прости, прости, поэт! Раз, сам того не чая,

На музу ты надел причудливый убор;

Он был ей не к лицу, как вихорь - ночи мая,

     Как русской деве - томный взор!

Его заметила на музе величавой

Девчонка резвая, бежавшая за ней,

И стала хохотать, кривляяся лукаво

     Перед богинею твоей.

Но строгая жена с улыбкою взирала

На хохот и прыжки дикарки молодой,

И, гордая, прошла и снова заблистала

     Неувядаемой красой.

1858

А.Г. Рубинштейну

Увенчанный давно всемирной громкой славой,

Ты лавр историка вплетаешь в свой венок,

И с честью занял ты свой скромный уголок

     Под сенью новой музы величавой.

В былую жизнь людей душою погружен,

Ты не описывал их пламенных раздоров,

Ни всех нарушенных, хоть «вечных» договоров,

Ни бедствий без числа народов и племен...

Ты в звуках воскресил с могучим вдохновеньем

Что было дорого отжившим поколеньям,

     То, что, подобно яркому лучу,

Гнетущий жизни мрак порою разгоняло,

     Что жить с любовью равной помогало

     И бедняку, и богачу!

1886

Актеры

Минувшей юности своей

Забыв волненья и измены,

Отцы уж с отроческих дней

Подготовляют нас для сцены.-

Нам говорят: «Ничтожен свет,

В нем все злодеи или дети,

В нем сердца нет, в нем правды нет,

Но будь и ты как все на свете!»

И вот, чтоб выйти напоказ,

Мы наряжаемся в уборной;

Пока никто не видит нас,

Мы смотрим гордо и задорно.

Вот вышли молча и дрожим,

Но оправляемся мы скоро

И с чувством роли говорим,

Украдкой глядя на суфлера.

И говорим мы о добре,

О жизни честной и свободной,

Что в первой юности поре

Звучит тепло и благородно;

О том, что жертва - наш девиз,

О том, что все мы, люди,- братья,

И публике из-за кулис

Мы шлем горячие объятья.

И говорим мы о любви,

К неверной простирая руки,

О том, какой огонь в крови,

О том, какие в сердце муки;

И сами видим без труда,

Как Дездемона наша мило,

Лицо закрывши от стыда,

Чтоб побледнеть, кладет белила.

Потом, не зная, хороши ль

Иль дурны были монологи,

За бестолковый водевиль

Уж мы беремся без тревоги.

И мы смеемся надо всем,

Тряся горбом и головою,

Не замечая между тем,

Что мы смеялись над собою!

Но холод в нашу грудь проник,

Устали мы - пора с дороги:

На лбу чуть держится парик,

Слезает горб, слабеют ноги...

Конец.- Теперь что ж делать нам?

Большая зала опустела...

Далеко автор где-то там...

Ему до нас какое дело?

И, сняв парик, умыв лицо,

Одежды сбросив шутовские,

Мы все, усталые, больные,

Лениво сходим на крыльцо.

Нам тяжело, нам больно, стыдно,

Пустые улицы темны,

На черном небе звезд не видно -

Огни давно погашены...

Мы зябнем, стынем, изнывая,

А зимний воздух недвижим,

И обнимает ночь глухая

Нас мертвым холодом своим.

1861

Астрам

Поздние гости отцветшего лета,

Шепчутся ваши головки понурые,

Словно клянете вы дни без просвета,

Словно пугают вас ноченьки хмурые...

Розы - вот те отцвели, да хоть жили...

Нечего вам помянуть пред кончиною:

Звезды весенние вам не светили,

Песней не тешились вы соловьиною...

Начало 1860-х годов

Безмесячная ночь дышала негой кроткой...

Безмесячная ночь дышала негой кроткой.

Усталый я лежал на скошенной траве.

Мне снилась девушка с ленивою походкой,

С венком из васильков на юной голове.

И пела мне она: «Зачем так безответно

Вчера, безумец мой, ты следовал за мной?

Я не люблю тебя, хоть слушала приветно

Признанья и мольбы души твоей больной.

Но... но мне жаль тебя... Сквозь смех твой

                            в час прощанья

Я слезы слышала... Душа моя тепла,

И верь, что все мечты и все твои страданья

Из слушавшей толпы одна я поняла.

А ты, ты уж мечтал с волнением невежды,

Что я сама томлюсь, страдая и любя...

О, кинь твой детский бред, разбей твои надежды,

Я не хочу любить, я не люблю тебя!»

И ясный взор ее блеснул улыбкой кроткой,

И около меня по скошенной траве,

Смеясь, она прошла ленивою походкой

С венком из васильков на юной голове.

22 июня 1859, Игино

Бессонница

Проходят часы за часами

Несносной, враждебной толпой...

На помощь с тоской и слезами

Зову я твой образ родной!

Я всё, что в душе накипело,

Забуду,— но только взгляни

Доверчиво, ясно и смело,

Как прежде, в счастливые дни!

Твой образ глядит из тумана;

Увы! заслонен он другим —

Тем демоном лжи и обмана,

Мучителем старым моим!

Проходят часы за часами...

Тускнеет и гаснет твой взор,

Шипит и растет между нами

Обидный, безумный раздор...

Вот утра лучи шевельнулись...

Я в том же тупом забытьи...

Совсем от меня отвернулись

Потухшие очи твои.

1858

Богиня и певец

(Из Овидия)

Пел богиню влюбленный певец, и тоской его голос

                                           звучал...

Вняв той песне, богиня сошла, красотой лучезарной

                                               сияя,

И к божественно юному телу певец в упоеньи припал,

Задыхаясь от счастья, лобзанием жгучим его покрывая.

Говорила богиня певцу: «Не томися, певец мой, тоской,

Я когда-нибудь снова сойду на твое одинокое ложе —

Оттого что ни в ком на Олимпе не встретить мне

                                       страсти такой,

Оттого что безумные ласки твои красоты мне дороже».

1870-е годы

Божий мир

Как на Божий мир, премудрый и прекрасный,

Я взгляну прилежней думой беспристрастной,

Точно будто тщетно плача и тоскуя,

У дороги пыльной в знойный день стою я...

Тянется дорога полосою длинной,

Тянется до моря... Всё на ней пустынно!

Нет кругом деревьев, лишь одни кривые

Высятся печально вехи верстовые;

И по той дороге вдаль неутомимо

Идут пешеходы мимо всё да мимо.

Что у них за лица? С невеселой думой

Смотрят исподлобья злобно и угрюмо;

Те без рук, другие глухи, а иные

Идут спотыкаясь, точно как слепые.

Тесно им всем вместе, ни один не может

Своротить с дороги - всех перетревожит...

Разве что телега пробежит порою,

Бледных трупов ряд оставя за собою...

Мрут они... Телега бедняков сдавила -

Что ж! Не в первый раз ведь слабых давит сила;

И телеге тоже ведь не меньше горя:

Только поскорее добежит до моря...

И опять всё смолкнет... И всё мимо, мимо

Идут пешеходы вдаль неутомимо,

Идут без ночлега, идут в полдень знойный,

С пылью поднимая гул шагов нестройный.

Где ж конец дороги?

     За верстой последней,

Омывая берег у скалы соседней,

Под лучами солнца, в блеске с небом споря,

Плещется и бьется золотое море.

Вод его не видя, шуму их не внемля,

Бедные ступают прямо как на землю;

Воды, расступаясь, путников, как братьев,

Тихо принимают в мертвые объятья,

И они всё так же злобно и угрюмо

Исчезают в море без следа и шума.

Говорят, что в море, в этой бездне чудной,

Взыщется сторицей путь их многотрудный,

Что за каждый шаг их по дороге пыльной

Там вознагражденье пышно и обильно!

Говорят... А море в красоте небесной

Также нам незримо, также неизвестно,

А мы видим только вехи верстовые -

Прожитые даром годы молодые,

Да друг друга видим - пешеходов темных,-

Тружеников вечных, странников бездомных,

Видим жизнь пустую, путь прямой и дальний

Пыльную дорогу - Божий мир печальный...

15 ноября 1856

Братьям

Светает... Не в силах тоски превозмочь,

Заснуть я не мог в эту бурную ночь.

Чрез реки, и горы, и степи простор

Вас, братья далекие, ищет мой взор.

Что с вами? Дрожите ли вы под дождем

В убогой палатке, прикрывшись плащом,

Вы стонете ль в ранах, томитесь в плену,

Иль пали в бою за родную страну,

И жизнь отлетела от лиц дорогих,

И голос ваш милый навеки затих?..

О господи! лютой пылая враждой,

Два стана давно уж стоят пред тобой;

О помощи молят тебя их уста,

Один за Аллаха, другой за Христа;

Без устали, дружно во имя твое

Работают пушка, и штык, и ружье...

Но, боже! один ты, и вера одна,

Кровавая жертва тебе не нужна.

Яви же борцам негодующий лик,

Скажи им, что мир твой хорош и велик,

И слово забытое братской любви

В сердцах, омраченных враждой, оживи!

1877

Будущему читателю

Хоть стих наш устарел, но преклони свой слух

И знай, что их уж нет, когда-то бодро певших,

Их песня замерла, и взор у них потух,

И перья выпали из рук окоченевших!

Но смерть не всё взяла. Средь этих урн и плит

Неизгладимый след минувших дней таится;

Все струны порвались, но звук еще дрожит,

И жертвенник погас, но дым еще струится.

Конец 1860-х годов

В альбом

Вчера на чудном, светлом бале,

От вальса быстрого устав,

Вы, невзначай и задрожав,

Свою перчатку разорвали.

И я подумал: «О, мой бог!..

(А на душе так было сладко)

Я был бы счастлив, если б мог

Быть той разорванной перчаткой!»

1860

В горькую минуту

Небо было черно, ночь была темна.

Помнишь, мы стояли молча у окна,

Непробудно спал уж деревенский дом.

Ветер выл сердито под твоим окном,

Дождь шумел по крыше, стекла поливал,

Свечка догорела, маятник стучал...

Медленно вздыхая, ты глядела вдаль,

Нас обоих грызла старая печаль!

Ты заговорила тихо, горячо...

Ты мне положила руку на плечо...

И в волненье жадном я приник к тебе...

Я так горько плакал, плакал о себе!

Сердце разрывалось, билось тяжело...

То давно уж было, то давно прошло!

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

О, как небо черно, о, как ночь темна,

Как домами тяжко даль заслонена...

Слез уж нет... один я... и в душе моей,

Верь, еще темнее и еще черней.

7 февраля 1859

В дверях покинутого храма...

В дверях покинутого храма

С кадил недвижных фимиама

Еще струился синий дым,

Когда за юною четою

Пошли мы пестрою толпою,

Под небом ясным, голубым.

Покровом облаков прозрачных

Оно, казалось, новобрачных

Благословляло с высоты,

И звуки музыки дрожали,

И словно счастье обещали

Благоухавшие цветы.

Людское горе забывая,

Душа смягчалася больная

И оживала в этот час...

И тихим, чистым упоеньем,

Как будто сладким сновиденьем,

Отвсюду веяло на нас.

Начало 1870-х годов

* * *

В изящной Греции гетеры молодые

С толпою мудрецов сидели до зари,

   Гипотезы судили мировые

   И розами венчали алтари...

Тот век давно прошел... К богам исчезла вера,

Чудесный мир забыт... И ты, моя гетера,

      Твой нрав веселый не таков:

К лицу тебе твоя пастушеская шляпа,

   И изо всех языческих богов

      Ты любишь – одного Приапа.

1879

В полдень

Как стелется по ветру рожь золотая

   Широкой волной,

Как пыль поднимается, путь застилая

   Густою стеной!

Как грудь моя ноет тоской безымянной,

   Мученьем былым...

О, если бы встретить мне друга нежданно

   И плакать бы с ним!

Но горькие слезы я лью только с вами,

   Пустые поля...

Сама ты горька и полита слезами,

   Родная земля!

27 июня 1859

В театре

Покинутый тобой, один в толпе бездушной

     Я в онемении стоял:

Их крикам радости внимал я равнодушно,

     Их диких слез не понимал.

А ты? Твои глаза блестели хладнокровно,

     Твой детский смех мне слышен был,

И сердце билося твое спокойно, ровно,

     Смиряя свой ненужный пыл.

Не знало сердце то, что близ него другое,

     Уязвлено, оскорблено,

Дрожало, мучилось в насильственном покое,

     Тоской и злобою полно!

Не знали те глаза, что ищут их другие,

     Что молят жалости они,

Глаза печальные, усталые, сухие,

     Как в хатах зимние огни!

1863

В темную ночь, непроглядную...

В темную ночь, непроглядную,

Думы такие несвязные

Бродят в моей голове.

Вижу я степь безотрадную...

Люди и призраки разные

Ходят по желтой траве.

Вижу селение дальнее...

Детской мечтой озаренные,

Годы катились там... но...

Комнаты смотрят печальнее,

Липы стоят обнаженные,

Песни замолкли давно.

Осень... Большою дорогою

Едут обозы скрипучие,

Ветер шумит по кустам.

Станция... крыша убогая...

Слезы старинные, жгучие

Снова текут по щекам.

Вижу я оргию шумную,

Бальные пары за парою,

Блеск набежавшей весны,-

Всю мою юность безумную,

Все увлечения старые,

Все позабытые сны.

Снится мне счастье прожитое...

Очи недавно любимые

Ярко горят в темноте;

Месяц... окошко раскрытое...

Речи, с мечтой уносимые...

Речи так ласковы те!

Помнишь, как с радостью жадною

Слушал я речи те праздные,

Как я поверил тебе!

В темную ночь, непроглядную,

Думы такие несвязные

Бродят в моей голове!

1875

В убогом рубище, недвижна и мертва...

В убогом рубище, недвижна и мертва,

Она покоилась среди пустого поля.

К бревну прислонена, лежала голова.

Какая выпала вчера ей злая доля?

Зашиб ли хмель ее среди вечерней тьмы,

Испуганный ли вор хватил ее в смятеньи,

Недуг ли поразил,- еще не знали мы

И уловить в лице старались выраженье.

Но веяло оно покоем неземным;

Народ стоял кругом, как бы дивяся чуду,

И каждый клал свой грош в одну большую груду,

И деньги сыпались к устам ее немым.

Вчера их вымолить она бы не сумела...

Да, эти щедрые и поздние гроши,

Что, может быть, спасли б нуждавшееся тело,

Народ охотнее бросает для души.-

Был чудный вешний день. По кочкам зеленели

Побеги свежие рождавшейся травы,

И дети бегали, и жаворонки пели...

Прохладный ветерок, вкруг мертвой головы

Космами жидкими волос ее играя,

Казалось, лепетал о счастье и весне,

И небо синее в прозрачной вышине

Смеялось над землей, как эпиграмма злая!

1871

В уютном уголке сидели мы вдвоем...

В уютном уголке сидели мы вдвоем,

В открытое окно впивались наши очи,

И, напрягая слух, в безмолвии ночном

Чего-то ждали мы от этой тихой ночи.

Звон колокольчика нам чудился порой,

Пугал нас лай собак, тревожил листьев шорох...

О, сколько нежности и жалости немой,

Не тратя лишних слов, читали мы во взорах!

И сколько, сколько раз, сквозь сумрак новых лет,

Светиться будет мне тот уголок уютный,

И ночи тишина, и яркий лампы свет,

И сердца чуткого обман ежеминутный!

24 августа 1874

В. М-му

Мой друг, тебя томит неверная примета,

Бесплодную боязнь рассудком укроти:

     Когда твоя душа сочувствием согрета,

     Она не может горя принести!

Но видя ряд могил, о прошлых днях тоскуя,

     Дрожишь ты часто за живых,

     И гибель лучших смутно чуя,

     С двойною силой любишь их.

Так сердце матери невольно отличает

     Того из всех своих детей,

Кому грозит беда, чья радость увядает,

     Кто немощней, и жалче, и слабей...

Пусть тем, кого уж нет, не нужно сожалений,

     Но мысли не прогнать: зачем они ушли?

Увы! Ни мощный ум, ни сердца жар, ни гений

     Не созданы надолго для земли.

И только то живет без горьких опасений,

     Что пресмыкается в пыли!

1870-е годы

В.А. Вилламову

Напрасно дружеским обухом

Меня ты думаешь поднять...

Ну, можно ли с подобным брюхом

Стихи без устали писать?

Мне жить приятней неизвестным,

Я свой покой ценю как рай...

Не называй меня небесным

И у земли не отнимай!

Апрель 1870

В.А. Жедринскому

С тобой размеры изучая,

Я думал, каждому из нас

Судьба назначена иная:

Ты ярко блещешь, я угас.

Твои за жизнь напрасны страхи;

Пускайся крепче и бодрей,

То развернись, как амфибрахий,

То вдруг сожмися, как хорей.

Мои же дни темны и тихи.

В своей застрявши скорлупе,

И я плетуся, как пиррихий,

К чужой примазавшись стопе.

1871

Венеция

1

В развалинах забытого дворца

Водили нас две нищие старухи,

И речи их лилися без конца.

«Синьоры, словно дождь среди засухи,

Нам дорог ваш визит; мы стары, глухи

И не пленим вас нежностью лица,

Но радуйтесь тому, что нас узнали:

Ведь мы с сестрой последние Микьяли.

     2

Вы слышите: Микьяли... Как звучит!

Об нас не раз, конечно, вы читали,

Поэт о наших предках говорит,

Историк их занес в свои скрижали,

И вы по всей Италии едва ли

Найдете род, чтоб был так знаменит.

Так не были богаты и могучи

Ни Пезаро, ни Фоскари, ни Пучи...

3

Ну, а теперь наш древний блеск угас.

И кто же разорил нас в пух?- Ребенок!

Племянник Гаэтано был у нас,

Он поручен нам был почти с пеленок;

И вырос он красавцем: строен, тонок...

Как было не прощать его проказ!

А жить он начал уже слишком рано...

Всему виной племянник Гаэтано.

4

Анконские поместья он спустил,

Палаццо продал с статуями вместе,

Картины пропил, вазы перебил,

Брильянты взял, чтоб подарить невесте,

А проиграл их шулерам в Триесте.

А впрочем, он прекрасный малый был,

Характера в нем только было мало...

Мы плакали, когда его не стало.

5

Смотрите, вот висит его портрет

С задумчивой, кудрявой головою:

А вот над ним - тому уж много лет,-

С букетами в руках и мы с сестрою.

Тогда мы обе славились красою,

Теперь, увы... давно пропал и след

От прошлого... А думается: всё же

На нас теперь хоть несколько похоже.

6

А вот Франческо... С этим не шути,

В его глазах не сыщешь состраданья:

Он заседал в Совете десяти,

Ловил, казнил, вымучивал признанья,

За то и сам под старость, в наказанье,

Он должен был тяжелый крест нести:

Три сына было у него,- все трое

Убиты в роковом Лепантском бое.

7

Вот в мантии старик, с лицом сухим:

Антонио... Мы им гордиться можем:

За доброту он всеми был любим,

Сенатором был долго, после дожем,

Но, ревностью, как демоном, тревожим,

К жене своей он был неумолим!

Вот и она, красавица Тереза:

Портрет ее - работы Веронеза -

8

Так, кажется, и дышит с полотна...

Она была из рода Морозини...

Смотрите, что за плечи, как стройна,

Улыбка ангела, глаза богини,

И хоть молва нещадна,- как святыни,

Терезы не касалася она.

Ей о любви никто б не заикнулся,

Но тут король, к несчастью, подвернулся.

9

Король тот Генрих Третий был. О нем

В семействе нашем памятно преданье,

Его портрет мы свято бережем.

О Франции храня воспоминанье,

Он в Кракове скучал как бы в изгнаньи

И не хотел быть польским королем.

По смерти брата, чуя трон побольше,

Решился он в Париж бежать из Польши.

10

Дорогой к нам Господь его привел.

Июльской ночью плыл он меж дворцами,

Народ кричал из тысячи гондол,

Сливался пушек гром с колоколами,

Венеция блистала вся огнями.

В палаццо Фоскарини он вошел...

Все плакали: мужчины, дамы, дети...

Великий государь был Генрих Третий!

11

Республика давала бал гостям...

Король с Терезой встретился на бале.

Что было дальше - неизвестно нам,

Но только мужу что-то насказали,

И он, Терезу утопив в канале,

Венчался снова в церкви Фрари, там,

Где памятник великого Кановы...

Но старику был брак несчастлив новый».

12

И длился об Антонио рассказ,

О бедствиях его второго брака...

Но начало тянуть на воздух нас

Из душных стен, из плесени и мрака...

Старухи были нищие,- однако

От денег отказались и не раз

Нам на прощанье гордо повторяли:

«Да, да,- ведь мы последние Микьяли!»

13

Я бросился в гондолу и велел

Куда-нибудь подальше плыть. Смеркалось...

Канал в лучах заката чуть блестел,

Дул ветерок, и туча надвигалась.

Навстречу к нам гондола приближалась,

Под звук гитары звучный тенор пел,

И громко раздавались над волнами

Заветные слова: dimmi che m’ami.*

14

Венеция! Кто счастлив и любим,

Чья жизнь лучом сочувствия согрета,

Тот, подойдя к развалинам твоим,

В них не найдет желанного привета.

Ты на призыв не дашь ему ответа,

Ему покой твой слишком недвижим,

Твой долгий сон без жалоб и без шума

Его смутит, как тягостная дума.

15

Но кто устал, кто бурей жизни смят,

Кому стремиться и спешить напрасно,

Кого вопросы дня не шевелят,

Чье сердце спит бессильно и безгласно,

Кто в каждом дне грядущем видит ясно

Один бесцельный повторений ряд,-

Того с тобой обрадует свиданье...

И ты пришла! И ты - воспоминанье!..

16

Когда больная мысль начнет вникать

В твою судьбу былую глубже, шире,

Она не дожа будет представлять,

Плывущего в короне и порфире,

А пытки, казни, мост Dei Sospiri -

Всё, всё, на чем страдания печать...

Какие тайны горя и измены

Хранят безмолвно мраморные стены!..

17

Как был людьми глубоко оскорблен,

Какую должен был понесть потерю,

Кто написал, в темнице заключен

Без окон и дверей, подобно зверю:

«Спаси Господь от тех, кому я верю,-

От тех, кому не верю, я спасен!»

Он, может быть, великим был поэтом,-

История твоя в двустишьи этом!

18

Страданья чашу выпивши до дна,

Ты снова жить, страдать не захотела,

В объятьях заколдованного сна,

В минувшем блеске ты окаменела:

Твой дож пропал, твой Марк давно без дела

Твой лев не страшен, площадь не нужна,

В твоих дворцах пустынных дышит тленье...

Везде покой, могила, разрушенье...

19

Могила!.. да! но отчего ж порой

Ты хороша, пленительна, могила?

Зачем она увядшей красотой

Забытых снов так много воскресила,

Душе напомнив, что в ней прежде жило?

Ужель обманчив так ее покой?

Ужели сердцу суждено стремиться,

Пока оно не перестанет биться?..

20

Мы долго плыли... Вот зажглась звезда,

Луна нас обдала потоком света;

От прежней тучи нет теперь следа,

Как ризой, небо звездами одето.

«Джузеппе! Пеппо!» - прозвучало где-то..

Всё замерло: и воздух и вода.

Гондола наша двигалась без шума,

Налево берег Лидо спал угрюмо.

21

О, никогда на родине моей

В года любви и страстного волненья

Не мучили души моей сильней

Тоска по жизни, жажда увлеченья!

Хотелося забыться на мгновенье,

Стряхнуть былое, высказать скорей

Кому-нибудь, что душу наполняло...

Я был один, и всё кругом молчало...

22

А издали, луной озарена,

Венеция, средь темных вод белея,

Вся в серебро и мрамор убрана,

Являлась мне как сказочная фея.

Спускалась ночь, теплом и счастьем вея;

Едва катилась сонная волна,

Дрожало сердце, тайной грустью сжато,

И тенор пел вдали «О, sol beato»...**

1874

Волшебные слова любви и упоенья...

Волшебные слова любви и упоенья

Я слышал наконец из милых уст твоих,

Но в странной робости последнего сомненья

Твой голос ласковый затих.

Давно, когда, в цветах синея и блистая,

Неслася над землей счастливая весна,

Я помню, видел раз, как глыба снеговая

На солнце таяла одна.

Одна... кругом и жизнь, и говор, и движенье...

Но солнце всё горит, звучней бегут ручьи...

И в полдень снега нет, и радость обновленья

До утра пели соловьи.

О, дай же доступ мне, моей любви мятежной,

О, сбрось последний снег, растай, растай скорей...

И я тогда зальюсь такою песней нежной,

Какой не ведал соловей!

5 февраля 1859

Воспоминание (Как тиха эта ночь!..)

Как тиха эта ночь! Всё сидел бы без дум,

   Да дышал полной грудью, да слушал.

И боишься, чтоб говор какой или шум

   Этот чудный покой не нарушил.

Но покоя душе моей нет! Его прочь

      Гонит дума печальная...

   Мне иная припомнилась ночь —

      Роковая, прощальная...

   В эту ночь — о, теперь, хоть теперь,

   Когда кануло всё без возврата,

   Когда всё так далёко, поверь,

   Я люблю тебя нежно и свято!—

Мы сидели одни. Бледный день наступал,

   Догорали ненужные свечи.

   Я речам твоим жадно внимал...

   Были сухи и едки те речи.

То сарказмом звучали, иронией злой,

То, как будто ища мне мучения нового,

   Замолкали искусно порой,

   Чтоб не дать объясненья готового.

В этот миг я бы руки с мольбою простер:

   «О, скажи мне хоть слово участья,

   Брось, как прежде, хоть ласковый взор,—

   Мне иного не надобно счастья!»

   Но обида сковала язык,

   Головой я бессильно поник.

Всё, что гордостью было, в душе подымалося;

Всё, что нежностью было, беспомощно сжалося,

   А твой голос звучал торжеством

   И насмешкой терзал ядовитою

   Над моим помертвелым лицом

   Да над жизнью моею разбитою...

Конец 1870-х или начало 1880-х годов

* * *

Вот тебе старые песни поэта —

Я их слагал в молодые года,

Долго таил от бездушного света,

И, не найдя в нем живого ответа,

   Смолкли они навсегда.

Зреет в душе моей песня иная...

Как ни гони ее, как ни таи,—

Песня та вырвется, громко рыдая,

Стоном безумной любви заглушая

   Старые песни мои.

1893

Вред

Несется четверка могучих коней,

   Несется, как вихорь на воле,

Несется под зноем палящих лучей

   И топчет бесплодное поле.

То смех раздается, то шепот вдвоем.

   Всё грохот колес заглушает,

Но ветер подслушал те речи тайком

   И злобно их мне повторяет.

И в грезах недуга, в безмолвьи ночей

   Я слышу: меня нагоняя,

Несется четверка могучих коней,

   Несется нещадная, злая.

И давит мне грудь в непосильной борьбе,

   И топчет с неистовой силой

То сердце, что было так верно тебе,

   Тебя горячо так любило!

И странно ты смотришь с поникшим челом

   На эти бесцельные муки,

И жалость проснулася в сердце твоем:

   Ко мне простираешь ты руки...

Но шепот и грохот сильней и грозней...

   И, пыль по дороге взметая,

Несется четверка могучих коней,

   Безжизненный труп оставляя.

1882

Всё, чем я жил, в чем ждал отрады...

Всё, чем я жил, в чем ждал отрады,

Слова развеяли твои...

Так снег последний без пощады

Уносят вешние ручьи...

И целый день с насмешкой злою,

Другие речи заглушив,

Они носились надо мною,

Как неотвязчивый мотив.

Один я. Длится ночь немая.

Покоя нет душе моей...

О, как томит меня, пугая,

Холодный мрак грядущих дней!

Ты не согреешь этот холод,

Ты не осветишь эту тьму...

Твои слова, как тяжкий молот,

Стучат по сердцу моему.

1892

Встреча

Тропинкой узкою я шел в ночи немой,

И в черном женщина явилась предо мной.

Остановился я, дрожа, как в лихорадке...

Одежды траурной рассыпанные складки,

Седые волосы на сгорбленных плечах -

Всё в душу скорбную вливало тайный страх.

Хотел я своротить, но места было мало;

Хотел бежать назад, но силы не хватало,

Горела голова, дышала тяжко грудь...

И вздумал я в лицо старухи заглянуть,

Но то, что я прочел в ее недвижном взоре,

Таило новое, неведомое горе.

Сомненья, жалости в нем не было следа,

Не злоба то была, не месть и не вражда,

Но что-то темное, как ночи дуновенье,

Неумолимое, как времени теченье.

Она сказала мне: «Я смерть, иди со мной!»

Уж чуял я ее дыханье над собой,

Вдруг сильная рука, неведомо откуда,

Схватила, и меня, какой-то силой чуда,

Перенесла в мой дом...

     Живу я, но с тех пор

Ничей не радует меня волшебный взор,

Не могут уж ничьи приветливые речи

Заставить позабыть слова той страшной встречи.

Конец 1860

Гаданье

Ну, старая, гадай! Тоска мне сердце гложет,

Веселой болтовней меня развесели,

Авось твой разговор убить часы поможет,

И скучный день пройдет, как многие прошли!

     «Ох, не грешно ль в воскресение?

     С нами Господняя сила!

     Тяжко мое прегрешение...

     Ну, да уж я разложила!

     Едешь в дорогу ты дальную,

     Путь твой не весел обратный:

     Новость услышишь печальную

     И разговор неприятный.

     Видишь: большая компания

     Вместе с тобой веселится,

     Но исполненья желания

     Лучше не жди: не случится.

     Что-то грозит неизвестное...

     Карты-то, карты какие!

     Будет письмо интересное,

     Хлопоты будут большие!

     На сердце дама червонная...

     С гордой душою такою:

     Словно к тебе благосклонная,

     Словно играет тобою!

     Глядя в лицо ее строгое,

     Грустен и робок ты будешь:

     Хочешь сказать ей про многое,

     Свидишься,- всё позабудешь!

     Мысли твои все червонные,

     Слезы-то будто из лейки,

     Думушки, ночи бессонные,-

     Всё от нее, от злодейки!

     Волюшка крепкая скручена,

     Словно дитя ты пред нею...

     Как твое сердце замучено,

     Я и сказать не умею!

     Тянутся дни нестерпимые,

     Мысли сплетаются злые...

     Батюшки светы родимые!

     Карты-то, карты какие!!.»

Умолкла старая. В зловещей тишине

Насупившись сидит.- Скажи, что это значит?

Старуха, что с тобой? Ты плачешь обо мне?

Так только мать одна об детском горе плачет,

И стоит ли того?- Я знаю наперед

Всё то, что сбудется, и не ропщу на Бога:

Дорога выйдет мне, и горе подойдет,

Там будут хлопоты, а там опять дорога...

Ну полно же, не плачь! Гадай иль говори,

Пусть голос твой звучит мне песней похоронной,

Но только, старая, мне в сердце не смотри

И не рассказывай об даме об червонной!

Начало 1860

Гений поэта

Чудный гений! В тьму пучин

Бросил стих свой исполин...

Шею вывернув Пегасу,

Музу вздевши на аркан,

В тропы лбом, пятой к Парнасу,

Мощный скачет великан.

14 ноября 1855

Графу Л. Н. Толстому (Когда в грязи и лжи...)

Когда в грязи и лжи возникшему кумиру

Пожертвован везде искусства идеал,

О вечной красоте напоминая миру,

     Твой мощный голос прозвучал.

Глубоких струн души твои коснулись руки,

Ты в жизни понял всё и всё простил, поэт!

Ты из нее извлек чарующие звуки,

     Ты знал, что в правде грязи нет.

Кто по земле ползет, шипя на всё змеею,

Тот видит сор один... и только для орла,

Парящего легко и вольно над землею,

     Вся даль безбрежная светла!

1877

Гремела музыка, горели ярко свечи...

Гремела музыка, горели ярко свечи,

Вдвоем мы слушали, как шумный длился бал,

Твоя дрожала грудь, твои пылали плечи,

Так ласков голос был, так нежны были речи;

Но я в смущении не верил и молчал.

В тяжелый горький час последнего прощанья

С улыбкой на лице я пред тобой стоял,

Рвалася грудь моя от боли и страданья,

Печальна и бледна, ты жаждала признанья...

Но я в волнении томился и молчал.

Я ехал. Путь лежал передо мной широко...

Я думал о тебе, я все припоминал,

О, тут я понял все, я полюбил глубоко,

Я говорить хотел, но ты была далеко,

Но ветер выл кругом... я плакал и молчал.

22 июля 1858

Греция

Поэт, ты видел их развалины святые,

Селенья бедные и храмы вековые,—

Ты видел Грецию, и на твои глаза

Являлась горькая художника слеза.

Скажи, когда, склонясь под тенью сикоморы,

Ты тихо вдаль вперял задумчивые взоры

И море синее плескалось пред тобой,—

Послушная мечта тебе шептала ль страстно

О временах иных, стране совсем иной,

Стране, где было всё так юно и прекрасно?

Где мысль еще жила о веке золотом,

Без рабства и без слез... Где, в блеске молодом,

Обожествленная преданьями народа,

Цвела и нежилась могучая природа...

Где, внемля набожно оракула словам,

Доверчивый народ бежал к своим богам

С веселой шуткою и речью откровенной,

Где боги не были угрозой для вселенной,

Но идеалами великими полны...

Где за преданием не пряталося чувство,

Где были красоте лампады возжены,

Где Эрос сам был бог, а цель была искусство;

Где выше всех венков стоял венок певца,

Где пред напевами хиосского слепца

Склонялись мудрецы, и судьи, и гетеры;

Где в мысли знали жизнь, в любви не знали меры,

Где всё любило, всё, со страстью, с полнотой,

Где наслаждения бессмертный не боялся,

Где молодой Нарцисс своею красотой

В томительной тоске до смерти любовался,

Где царь пред статуей любовью пламенел,

Где даже лебедя пленить умела Леда

И, верно, с трепетом зеленый мирт глядел

На грудь Аспазии, на кудри Ганимеда8...

13 января 1859

Грусть девушки

Идиллия

Жарко мне! Не спится...

Месяц уж давно,

Красный весь, глядится

В низкое окно.

Призатихло в поле,

В избах полегли;

Уж слышней на воле

Запах конопли,

Уж туманы скрыли

Потемневший путь...

Слезы ль, соловьи ли -

Не дают заснуть...

Жарко мне! Не спится...

Сон от глаз гоня,

Что-то шевелится

В сердце у меня.

Точно плачет кто-то,

Стонет позади...

В голове забота,

Камень на груди;

Точно я сгораю

И хочу обнять...

А кого - не знаю,

Не могу понять.

Завтра воскресенье...

Гости к нам придут,

И меня в селенье,

В церковь повезут.

Средь лесов дремучих

Свадьба будет там...

Сколько слез горючих

Лить мне по ночам!

Все свои печали

Я таю от дня...

Если б только знали,

Знали про меня!

Как вчера я встала

Да на пашню шла,

Парня повстречала

С ближнего села.

Нрава, знать, такого -

Больно уж не смел:

Не сказал ни слова,

Только посмотрел...

Да с тех пор томится

Вся душа тоской...

Пусть же веселится

Мой жених седой!

Только из тумана

Солнышко блеснет,

Поднимусь я рано,

Выйду из ворот...

Нет, боюсь признаться...

Как отцу сказать?

Станет брат ругаться,

Заколотит мать...

Жарко мне! Не спится...

Месяц уж давно,

Красный весь, глядится

В низкое окно.

24 июля 1858

Давно ль, ваш город проезжая...

Давно ль, ваш город проезжая,

Вошел я в старый, тихий дом

И, словно гость случайный рая,

Душою ожил в доме том!

     Давно ли кажется? А годы

С тех пор подкрались и прошли,

И часто, часто, в дни невзгоды,

Мне, светлым призраком вдали,

Являлась милая картина.

     Я помню: серенький денек,

По красным угольям камина

Перебегавший огонек,

И ваши пальцы, и узоры,

Рояль, рисунки, и цветы,

И разговоры, разговоры -

Плоды доверчивой мечты...

     И вот, опять под вашим кровом

     Сижу - печальный пилигрим...

Но - тем живым, горячим словом

Мы обменяться не спешим.

Мы, долго странствуя без цели,

Забыв, куда и как идти,

Сказать не смею: постарели,

Но... утомились на пути.

А где же те, что жили вами,

Кем ваша жизнь была полна?

     С улыбкой горькою вы сами

     Их перебрали имена:

Тот умер, вышла замуж эта

И умерла - тому уж год,

Тот изменил вам в вихре света,

Та - за границею живет...

Какой-то бурей дикой, жадной

Их уносило беспощадно,

И длинный ряд немых могил

Их милый образ заменил...

А наши думы и стремленья,

Надежды, чувства прежних лет?

Увы! От них пропал и след,

Как от миражей сновиденья...

Одне судьбой в архив сданы

И там гниют под слоем пыли,

Другие горем сожжены,

Те - нам, как люди, изменили...

     И мы задумались, молчим...

     Но нам - не тягостно молчанье,

     И изредка годам былым

     Роняем мы воспоминанье;

     Так иногда докучный гость,

     Чтоб разговор не замер сонный,

     Перед хозяйкой утомленной

     Роняет пошлость или злость.

И самый дом глядит построже,

Хоть изменился мало он:

Диваны, кресла - все в нем то же,

Но заперт наглухо балкон...

Тафтой задернута картина

И, как живой для нас упрек,-

По красным угольям камина

Бежит и блещет огонек.

1891

Два голоса

Два голоса, прелестью тихой полны,

   Носились над шумом салонным,

И две уж давно не звучавших струны

   Им вторили в сердце смущенном.

И матери голос раздумьем звучал

   Про счастье, давно прожитое,

Про жизненный путь между мелей и скал,

   Про тихую радость покоя.

И дочери голос надеждой звучал

   Про силу людского участья,

Про блеск оживленных, сияющих зал,

   Про жажду безвестного счастья.

Казалось, что, в небе лазурном горя,

   С прекрасной вечерней зарею

Сливается пышная утра заря,—

   И блещут одной красотою.

1870-е годы

Два сердца любящих и чающих ответа...

Два сердца любящих и чающих ответа

Случайно встретились в пустыне черствой света,

Но долго робостью томилися они.

И вечной суетой наполненные дни,

И светской черни суд, без смысла, без пощады,

Им клали на пути тяжелые преграды;

И, словно нехотя, в тиши полей пустых

С рыданьем вырвалась святая тайна их.

С тех пор помчались дни, как сон волшебный, странный,

Преграды рушились, и близок день желанный,

Когда прекрасный сон не будет больше сном...

И ночи целые я думаю о нем,

Об этом близком дне... В тумане ожиданья

Грядущего еще не ясны очертанья,

И страстно допросить хочу я у судьбы:

Грозят ли им часы сомнений и борьбы,

Иль ждет их долгое, безоблачное счастье?

Душа моя полна тревоги и участья;

Порою злая мысль, подкравшись в тишине,

Змеиным языком нашептывает мне:

«Как ты смешон с твоим участием глубоким!

Умрешь ты, как и жил, скитальцем одиноким,

Ведь это счастие чужое, не твое!»

Горька мне эта мысль, но я гоню ее

И радуюсь тому, что счастие чужое

Мне счастья моего милей, дороже вдвое!

8 декабря 1884

Две ветки

Верхние ветви зеленого, стройного клена,

В горьком раздумье слежу я за вами с балкона.

Грустно вы смотрите: ваше житье незавидно;

Что на земле нас волнует — того вам не видно.

В синее небо вы взор устремили напрасно:

Небо — безжалостно, небо — так гордо-бесстрастно!

Бури ль вы ждете? Быть может, раскрывши объятья,

Встретитесь вы, как давно разлученные братья?..

Нет, никогда вам не встретиться! Ветер застонет

Листья крутя, он дрожащую ветку наклонит,

Но, неизменный, суровый закон выполняя,

Тотчас от ветки родной отшатнется другая...

Бедные ветви, утешьтесь! Вы слишком высоки:

Вот отчего вы так грустны и так одиноки!

1878

Две грезы

Измученный тревогою дневною,

Я лег в постель без памяти и сил,

И голос твой, носяся надо мною,

Насмешливо и резко говорил:

«Что ты глядишь так пасмурно, так мрачно?

Ты, говорят, влюблен в меня, поэт?

К моей душе, спокойной и прозрачной,

И доступа твоим мечтаньям нет.

Как чужды мне твои пустые бредни!

И что же в том, что любишь ты меня?

Не первый ты, не будешь и последний

Гореть и тлеть от этого огня!

Ты говоришь, что в шумном вихре света

Меня ты ищешь, дышишь только мной...

И от других давно, я слышу это,

Окружена влюбленною толпой.

Я поняла души твоей мученье,

Но от тебя, поэт, не утаю:

Не жалость, нет, а только изумленье

Да тайный смех волнуют грудь мою!»

Проснулся я.- Враждебная, немая

Вокруг меня царила тишина,

И фонари мне слали, догорая,

Свой тусклый свет из дальнего окна.

Бессильною поникнув головою,

Едва дыша, я снова засыпал,

И голос твой, носяся надо мною,

Приветливо и ласково звучал:

«Люби меня, люби! Какое дело,

Когда любовь в душе заговорит,

И до того, что в прошлом наболело,

И до того, что в будущем грозит?

Моя душа уж свыклася с твоею,

Я не люблю, но мысль отрадна мне,

Что сердце есть, которым я владею,

В котором я господствую вполне.

Коснется ли меня тупая злоба,

Подкрадется ль нежданная тоска,

Я буду знать, что, верная до гроба,

Меня поддержит крепкая рука!

О, не вверяйся детскому обману,

Себя надеждой жалкой не губи:

Любить тебя я не хочу, не стану,

Но ты, поэт, люби меня, люби!»

Проснулся я.- Уж день сырой и мглистый

Глядел в окно. Твой голос вдруг затих,

Но долго он без слов, протяжный, чистый,

Как арфы звук, звенел в ушах моих.

Начало 1860

День ли царит, тишина ли ночная...

День ли царит, тишина ли ночная,

В снах ли тревожных, в житейской борьбе,

Всюду со мной, мою жизнь наполняя,

Дума все та же, одна, роковая,-

      Все о тебе!

С нею не страшен мне призрак былого,

Сердце воспрянуло, снова любя...

Вера, мечты, вдохновенное слово,

Все, что в душе дорогого, святого,-

      Все от тебя!

Будут ли дни мои ясны, унылы,

Скоро ли сгину я, жизнь загубя,-

Знаю одно: что до самой могилы

Помыслы, чувства, и песни, и силы -

      Все для тебя!

1880

Дилетант

Была пора: что было честно,

Талантливо в родном краю,

Сходилось дружески и тесно

В литературную семью;

Назваться автором решался

Тогда не всякий спекулянт...

И как смешон для всех казался

Уединенный дилетант!

Потом пришла пора иная:

Россия встала ото сна,

Литература молодая

Ей оставалася верна:

Добру, отчизне, мыслям чистым

Служил писателя талант,

И перед смелым публицистом

Краснел ненужный дилетант!

Но все непрочно в нашем веке...

С тех пор как в номере любом

Я мог прочесть о Льве Камбеке

И не прочесть о Льве Толстом,

Я перестал седлать Пегаса -

Милей мне скромный Росинант!

Что мне до русского Парнаса?

Я - неизвестный дилетант!

Я родился в семье дворянской

(Чем буду мучиться по гроб),

Моя фамилья не Вифанский,

Отец мой не был протопоп...

О хриях, жупеле и пекле

Не испишу я фолиант,

Меня под праздники не секли...

Что ж делать мне, я дилетант!

Я нахожу, и в том виновен,

Что Пушкин был не идиот,

Что выше сапогов Бетховен

И что искусство не умрет,

Чту имена (не знаю, кстати ль),

Как, например, Шекспир и Дант...

Ну, так какой же я писатель?

Я дилетант, я дилетант!..

На площадях перед народом

Я в пьяном виде не лежал,

Стрижом, лукошком, бутербродом

Своих противников не звал;

Болезнью, брюхом или носом

Их не корил, как пасквилянт,

И не входил о них с доносом...

Я дилетант, я дилетант!..

В грехе покаюся сугубом

(Хоть нелегко сознаться в том):

Знаком я с графом Соллогубом

И с князем Вяземским знаком!..

Не подражая нравам скифов,

Белье меняю, хоть не франт...

Мне не родня Гиероглифов...

Я дилетант, я дилетант!..

Я не ищу похвал текущих

И не гонюсь за славой дня,

И Лонгинов веков грядущих

Пропустит, может быть, меня.

Зато и в списке негодяев

Не поместит меня педант:

Я не Булгарин, не Минаев...

Я, слава Богу, дилетант!..

Начало 1870

Дорогой

Едешь, едешь в гору, в гору...

     Солнце так и жжет;

Ни души! Навстречу взору

     Только пыль встает.

Вон, мечты мои волнуя,

     Будто столб вдали...

Но уж цифры не могу я

     Различить в пыли.

И томит меня дремою,

     Жарко в голове...

Точно, помнишь, мы с тобою

     Едем по Неве.

Всё замолкло. Не колышет

     Сонная волна...

Сердце жадно волей дышит,

     Негой грудь полна,

И под мерное качанье

     Блещущей ладьи

Мы молчим, тая дыханье

     В сладком забытьи...

Но тряска моя телега,

     И далек мой путь,

А до мирного ночлега

     Не могу заснуть.

И опять всё в гору, в гору

     Едешь,- и опять

Те ж поля являют взору

     Ту ж пустую гладь.

15 июня 1856

Дорожная дума

Позднею ночью, равниною снежной

Еду я. Тихо. Всё в поле молчит...

Глухо звучат по дороге безбрежной

Скрип от полозьев и топот копыт.

Всё, что, прощаясь, ты мне говорила,

Снова твержу я в невольной тоске.

Долог мой путь, и дорога уныла...

Что-то в уютном твоем уголке?

Слышен ли смех? Догорают ли свечи?

Так же ль блистает твой взор, как вчера?

Те же ли смелые, юные речи

Будут немолчно звучать до утра?

Кто там с тобой? Ты глядишь ли бесстрастно

Или трепещешь, волнуясь, любя?

Только б тебе полюбить не напрасно,

Только б другие любили тебя!

Только бы кончился день без печали,

Только бы вечер прошел веселей,

Только бы сны золотые летали

Над головою усталой твоей!

Только бы счастье со светлыми днями

Так же гналось по пятам за тобой,

Как наши тени бегут за санями

Снежной равниной порою ночной!

1865

Желание славянина

Дайте мне наряд суровый,

Дайте мурмолку мою,

Пред скамьею стол дубовый,

Деревянную скамью.

Дайте с луком буженины,

Псов ужасных на цепях

Да лубочные картины

На некрашеных стенах.

Дайте мне большую полку

Всевозможных древних книг,

Голубую одноколку,

Челядинцев верховых.

Пусть увижу в доме новом

Золотую старину

Да в кокошнике парчовом

Белобрысую жену.

Чтоб подруга дорогая

Все сидела бы одна,

Полотенце вышивая

У закрытого окна,

А на пир с лицом смиренным

Выходила бы она

И огромный кубок с пенным

Выпивала бы до дна...

5 июля 1855

Жизнь

О жизнь! ты миг, но миг прекрасный,

Мне невозвратный, дорогой;

Равно счастливый и несчастный

Расстаться не хотят с тобой.

Ты миг, но данный нам от Бога

Не для того, чтобы роптать

На свой удел, свою дорогу

И дар бесценный проклинать.

Но чтобы жизнью наслаждаться,

Но чтобы ею дорожить,

Перед судьбой не преклоняться,

Молиться, веровать, любить.

10 августа 1853

Жизнь

Апухтиной

Песня туманная, песня далекая,

И бесконечная, и заунывная,

Доля печальная, жизнь одинокая,

Слез и страдания цепь непрерывная...

Грустным аккордом она начинается...

В звуках аккорда, простого и длинного,

Слышу я, вопль из души вырывается,

Вопль за утратою детства невинного.

Далее звуков раскаты широкие -

Юного сердца мечты благородные:

Вера, терпения чувства высокие,

Страсти живые, желанья свободные.

Что же находим мы? В чувствах - страдания,

В страсти - мученья залог бесконечного,

В людях - обман... А мечты и желания?

Боже мой! Много ли в них долговечного?

Старость подходит часами невольными,

Тише и тише аккорды печальные...

Ждем, чтоб над нами, в гробу безглагольными,

Звуки кругом раздались погребальные...

После... Но если и есть за могилою

Песни иные, живые, веселые,

Жаль нам допеть нашу песню унылую,

Трудно нам сбросить оковы тяжелые!..

* * *

«Жизнь пережить – не поле перейти!»

Да, правда: жизнь скучна и каждый день скучнее;

Но грустно до того сознания дойти,

Что поле перейти мне все–таки труднее!

1874

Затих утомительный говор людей...

Затих утомительный говор людей,

Потухла свеча у постели моей,

Уж близок рассвет; мне не спится давно...

Болит мое сердце, устало оно.

Но кто же приник к изголовью со мной?

Ты ль это, мой призрак, мой ангел земной?

О, верь мне, тебя я люблю глубоко...

Как девственной груди дыханье легко,

Как светит и греет твой ласковый взгляд,

Как кротко в тиши твои речи звучат!

Ты руку мне жмешь - она жарче огня...

Ты долго и нежно целуешь меня...

Ты тихо уходишь... О, боже! Постой...

Останься, мой ангел, останься со мной!

Ведь этих лобзаний, навеянных сном,

Ведь этого счастья не будет потом!

Ведь завтра опять ты мне бросишь едва

Холодные взгляды, пустые слова,

Ведь сердце опять запылает тоской...

Останься, мой ангел, мне сладко с тобой!

16 апреля 1859

Злопамятность духовенства

Петр Первый не любил попов. Построив Питер,

      Он патриарха сократил...

Чрез двести лет ему Кустодиев пресвитер

      Своею речью все отмстил.

30 мая 1872

Из бумаг прокурора

Классически я жизнь окончу тут.

Я номер взял в гостинице, известной

Тем, что она излюбленный приют

Людей, как я, которым в мире тесно;

Слегка поужинал, спросил

Бутылку хересу, бумаги и чернил

И разбудить себя велел часу в девятом.

Следя прилежно за собой,

Я в зеркало взглянул. В лице, слегка помятом

Бессонными ночами и тоской,

Следов не видно лихорадки.

Револьвер осмотрел я: всё в порядке...

Теперь пора мне приступить к письму.

Так принято: пред смертью на прощанье

Всегда строчат кому-нибудь посланье...

И я писать готов, не знаю лишь кому.

Писать родным... зачем? Нежданное наследство

Утешит скоро их в утрате дорогой.

Писать товарищам, друзьям, любимым с детства...

Да где они? Нас жизненной волной

Судьба давно навеки разделила,

И будет им,- как я, чужда моя могила...

Вот если написать кому-нибудь из них -

Из светских болтунов, приятелей моих,-

О, Боже мой, какую я услугу

Им оказать бы мог! Приятель с тем письмом

Перебегать начнет из дома в дом

И расточать хвалы исчезнувшему другу...

Про мой конец он выдумает сам

Какой-нибудь роман в игривом роде

И, забавляя им от скуки мрущих дам,

Неделю целую, пожалуй, будет в моде.

Есть у меня знакомый прокурор

С болезненным лицом и умными глазами...

Случайность странная: нередко между нами

Самоубийц касался разговор.

Он этим делом занят специально;

Чуть где-нибудь случилася беда,

Уж он сейчас бежит туда

С своей улыбкою печальной

И всё исследует: как, что и почему.

С научной целью напишу ему

О собственном конце отчет подробный...

В статистику его пошлю мой вклад загробный!

«Любезный прокурор, вам интересно знать,

Зачем я кончил жизнь так неприлично?

Сказать по правде, я логично

Вам правоту свою не мог бы доказать,

Но снисхождения достоин я. Когда бы

Вы поручились мне, что я умру...

Ну хоть, положим, завтра ввечеру,

От воспаленья или острой жабы,

Я б терпеливо ждал. Но я совсем здоров

И вовсе не смотрю в могилу;

Могу еще прожить я множество годов,

А жизнь переносить мне больше не под силу,

И, как бы я ее ни жег и ни ломал,

Боюсь: не сузится мой пищевой канал

И не расширится аорта...

А потому я смерть избрал иного сорта.

Я жил, как многие, как все почти живут

Из круга нашего,- я жил для наслажденья;

Работника здоровый, бодрый труд

Мне незнаком был с самого рожденья.

Но с отроческих лет я начал в жизнь вникать,

В людские действия, их цели и причины,

И стерлась детской веры благодать,

Как бледной краски след с неконченной картины.

Когда ж при свете разума и книг

Мне в даль веков пришлося углубиться,

Я человечество столь гордое постиг,

Но не постиг того, чем так ему гордиться?

Близ солнца, на одной из маленьких планет

Живет двуногий зверь некрупного сложенья,

Живет сравнительно еще немного лет

И думает, что он венец творенья;

Что все сокровища еще безвестных стран

Для прихоти его природа сотворила,

Что для него горят небесные светила,

Что для него ревет в час бури океан.

И борется зверек с судьбой насколько можно,

Хлопочет день и ночь о счастии своем,

С расчетом на века устраивает дом...

Но ветер на него пахнул неосторожно -

И нет его... пропал и след...

И, умирая, он не знает,

Зачем явился он на свет,

К чему он жил, куда он исчезает.

При этой краткости житейского пути,

В таком убожестве неведенья, бессилья

Должны бы спутники соединить усилья

И дружно общий крест нести...

Нет, люди - эти бедные микробы -

Друг с другом борются, полны

Нелепой зависти и злобы.

Им слезы ближнего нужны,

Чтоб жизнью нслаждаться вдвое,

Им больше горя нет, как счастие чужое!

Властители, рабы, народы, племена -

Все дышат лишь враждой, и все стоят на страже.

Куда ни посмотри, везде одна и та же

Упорная, безумная война!

Невыносимо жить!

Я вижу: с нетерпеньем

Послание мое вы прочитали вновь,

И прокурорский взор туманится сомненьем...

«Нет, это всё не то, тут, верно, есть любовь...»

Так режиссер в молчаньи строгом

За ролью новичка следит из-за кулис...

«Ищите женщину» - ведь это ваш девиз?

Вы правы, вы нашли. А я - клянуся Богом,-

Я не искал ее. Нежданная, она

Явилась предо мной, и так же, как начало,

Негадан был конец... Но вам сознанья мало,

Вам исповедь подробная нужна.

Хотите имя знать? Хотите номер дома

Иль цвет ее волос? Не всё ли вам равно?

Поверьте мне: она вам незнакома

И наш угрюмый край покинула давно.

О, где теперь она? В какой стране далекой

Красуется ее спокойное чело?

Где ты, мой грозный бич, каравший так жестоко,

Где ты, мой светлый луч, ласкавший так тепло?

Давно потух огонь, давно угасли страсти,

Как сон, пропали дни страданий и тревог...

Но выйти из твоей неотразимой власти,

Но позабыть тебя я всё-таки не мог!

И если б ты сюда вошла в мой час последний,

Как прежде гордая, без речи о любви,

И прошептала мне: «Оставь пустые бредни,

Забудем прошлое, я так хочу, живи!» -

О, даже и теперь я счастия слезами

Ответил бы на зов души твоей родной

И, как послушный раб, опять, гремя цепями,

Не зная сам куда, побрел бы за тобой...

Но нет, ты не войдешь. Из мрака ледяного

В меня не брызнет свет от взора твоего,

И звуки голоса, когда-то дорогого,

Не вырвут, не спасут, не скажут ничего.

Однако я вдался в лиризм... Некстати!

Смешно элегию писать перед концом...

А впрочем, я пишу не для печати,

И лучше кончить дни стихом,

Чем жизни подводить печальные итоги...

Да, если б вспомнил я обид бесцельных ряд

И тайной клеветы всегда могучий яд,

Все дни, прожитые в мучительной тревоге,

Все ночи, проведенные в слезах,

Всё то, чем я обязан людям-братьям,-

Я разразился бы на жизнь таким проклятьем,

Что содрогнуться б мог Создатель в небесах!

Но я не так воспитан; уваженье

Привык иметь к предметам я святым

И, не ропща на Провиденье,

Почтительно склоняюся пред ним.

В какую рубрику меня вы поместите?

Кто виноват? Любовь, наука или сплин?

Но если б не нашли разумных вы причин,

То всё же моего поступка не сочтите

За легкомысленный порыв.

Я даже помню день, когда, весь мир забыв,

Читал и жег я строки дорогие

И мысль покончить жизнь явилась мне впервые.

Тогда во мне самом всё было сожжено,

Разбито, попрано... И, смутная сначала,

Та мысль в больное сердце, как зерно

На почву благодарную, упала.

Она таилася на самом дне души,

Под грудой тлеющего пепла;

Среди тяжелых дум она в ночной тиши

Сознательно сложилась и окрепла...

О, посмотрите же кругом!

Не я один ищу спасения в покое,-

В эпоху общего унынья мы живем.

Какое-то поветрие больное -

Зараза нравственной чумы -

Над нами носится, и ловит, и тревожит

Порабощенные умы.

И в этой самой комнате, быть может,

Такие же, как я, изгнанники земли

Последние часы раздумья провели.

Их лица бледные, дрожа от смертной муки,

Мелькают предо мной в зловещей тишине,

Окровавленные, блуждающие руки

Они из недр земли протягивают мне...

Они преступники. Они без позволенья

Ушли в безвестный путь из пристани земной...

Но обвинять ли их? Винить ли жизни строй,

Бессмысленный и злой, не знающий прощенья?

Как опытный и сведущий юрист,

Все степени вины обсудите вы здраво.

Вот застрелился гимназист,

Не выдержав экзамена... Он, право,

Не меньше виноват. С платформы под вагон

Прыгнул седой банкир, сыгравший неудачно;

Повесился бедняк затем, что жил невзрачно,

Что жизни благами не пользовался он...

О, эти блага жизни... С наслажденьем

Я б отдал их за жизнь лишений и труда...

Но только б мне забыть прожитые года,

Но только бы я мог смотреть не с отвращеньем,

А с теплой верой детских дней

На лица злобные людей.

Не думайте, чтоб я, судя их строго,

Себя считал умней и лучше много,

Чтоб я несчастный мой конец

Другим хотел поставить в образец.

Я не ряжуся в мантию героя,

И верьте, что мучительно весь век

Я презирал себя. Что я такое?

Я просто жалкий, слабый человек

И, может быть, слегка больной - душевно.

Вам это лучше знать. Вы часто, ежедневно

Субъектов видите таких;

Сравните, что у вас написано о них,

И, к сведенью приняв науки указанья,

Постановите приговор.

Прощайте же, любезный прокурор...

Жаль, не могу сказать вам: до свиданья».

Письмо окончено, и выпита до дна

Бутылка скверного вина.

Я отворил окно. На улицы пустые

Громадой черною смотрели облака.

Осенний ветер дул, и капли дождевые

Лениво падали, как слезы старика.

Потухли фонари. Казалось, поневоле

Веселый город наш в холодной мгле уснул

И замер вдалеке последних дрожек гул.

Так час прошел, иль два, а может быть и боле...

Не знаю. Вдруг в безмолвии ночном

Отчетливо, протяжно и тоскливо

Раздался дальний свист локомотива...

О, этот звук давно уж мне знаком!

В часы бессонницы до бешенства, до злости,

Бывало, он терзал меня,

Напоминая близость дня...

Кто с этим поездом к нам едет? Что за гости?

Рабочие, конечно, бедный люд...

Из дальних деревень они сюда везут

Здоровье, бодрость, силы молодые,

И всё оставят здесь...

Поля мои родные!

И я, увы! не в добрый час

Для призраков пустых когда-то бросил вас.

Мне кажется, что там, в далеком старом доме,

Я мог бы жить еще...

Июльский день затих.

Избавившись от всех трудов дневных,

Я вышел в радостной истоме

На покривившийся балкон.

Перед балконом старый клен

Раскинул ветви, ярко зеленея,

И пышных лип широкая аллея

Ведет в заглохший сад. В вечерней тишине

Не шелохнется лист, цветы блестят росою,

И запах сена с песней удалою

Из-за реки доносятся ко мне.

Вот легкий шум шагов. Вдали, платком махая,

Идет ко мне жена... О нет, не та - другая:

Простая, кроткая, и дети жмутся к ней...

Детей побольше, маленьких детей!

За липы спрятался последний луч заката,

Тепла немая ночь. Вот ужин, а потом

Беседа тихая, Бетховена соната,

Прогулка по саду вдвоем,

И крепкий сон до нового рассвета...

И так, вдали от суетного света,

Летели б дни и годы без числа...

О, Боже мой! Стучат... Ужели ночь прошла?

Да, тусклый, мокрый день сурово

Глядит в окно. Что ж, разве отворить?

Попробовать еще по-новому пожить?

Нет, тяжело! Увидеть снова

Толпу противных лиц со злобою в глазах,

И уши длинные на плоских головах,

И этот наглый взгляд, предательский и лживый...

Услышать снова хор фальшивый

Тупых, затверженных речей...

Нет, ни за что! Опять стучат... Скорей!

Пусть мой последний стих, как я, бобыль ненужный,

Останется без рифмы...

Октябрь 1888

Из отроческих лет он выходил едва...

Из отроческих лет он выходил едва,

Когда она его безумно полюбила

За кудри детские, за пылкие слова.

Семью и мужа — всё она тогда забыла!

Теперь пред юношей, роскошна и пышна,

Вся жизнь раскинулась, орел расправил крылья,

И чует в воздухе недоброе она,

И замирает вся от гневного бессилья.

В тревоге и тоске ее блуждает взгляд,

Как будто в нем застыл вопрос и сердце гложет:

«Где он, что с ним, и с кем часы его летят?..»

Всё знать она должна и знать, увы!— не может.

И мечется она, всем слухам и речам

Внимая горячо, то веря, то не веря,

Бесцельной яростью напоминая нам

Предсмертные прыжки израненного зверя.

Март 1882

Истомил меня жизни безрадостный сон...

Истомил меня жизни безрадостный сон,

     Ненавистна мне память былого,

Я в прошедшем моем, как в тюрьме, заключен

     Под надзором тюремщика злого.

Захочу ли уйти, захочу ли шагнуть,-

     Роковая стена не пускает,

Лишь оковы звучат, да сжимается грудь,

     Да бессонная совесть терзает.

Но под взглядом твоим распадается цепь,

     И я весь освещаюсь тобою,

Как цветами нежданно одетая степь,

     Как туман, серебримый луною...

1872

К молодости

Светлый призрак, кроткий и любимый,

Что ты дразнишь, вдаль меня маня?

Чуждым звуком с высоты незримой

Голос твой доходит до меня.

Вкруг меня всё сумраком одето...

Что же мне, поверженному в прах,

До того, что ты сияешь где-то

В недоступном блеске и лучах?

Те лучи согреть меня не могут -

Всё ушло, чем жизнь была тепла,

Только видеть мне ясней помогут,

Что за ночь вокруг меня легла!

Если ж в сердце встрепенется сила

И оно, как прежде, задрожит,

Широко раскрытая могила

На меня насмешливо глядит.

1860

К назначению В.К. Плеве

Знать, в господнем гневе

Суждено быть тако:

В Петербурге - Плеве,

А в Москве - Плевако!

Между 1881 и 1884

К ней в пустую гостиную голубь влетел...

К ней в пустую гостиную голубь влетел

   Темно-сизый, махая крылами.

Уже близилась осень, и лес пожелтел

   За пустыми, нагими полями.

И казалось, что в день этот, темный, сырой,

   Гость нежданный явился с приветом,

Что пахнуло опять позабытой весной

   И горячим исчезнувшим летом.

Шумно жить без любви ей досталось в удел.

   Сердце пусто, дом полон гостями...

Но в заснувшую душу к ней голубь влетел

   Темно-сизый, махая крылами.

Озарится ль в душе то, что было темно,

   От нежданного яркого света,

Или вылетит голубь, тоскуя, в окно,

   На призыв не дождавшись ответа?

1858

К портрету А.Н. Серова

О музыке судя лет сорок вкось и вкривь,

Над Ростиславом он отпраздновал победу.

     Сначала выпустил Юдифь,

     Потом - Рогнеду.

Из музыканта он вдруг педагогом стал,

Но в педагогии покрылся вечным срамом.

     Плохое воспитанье дал

     Он этим дамам:

Одна Владимира хотела уморить,

Другая пьяного прельстила Олоферна,

     И обе так привыкли выть,

     Что даже скверно.

24 августа 1869

К портрету И.В. Вернадского

Приличней похвалы ему нельзя сказать:

Мать дочери велит статьи его читать.

1862

К Поэзии

В те дни, когда широкими волнами

Катилась жизнь, спокойна и светла,

Нередко ты являлась между нами,

И речь твоя отрадной нам была;

Над пошлостью житейской ты царила,

Светлели мы в лучах твоей красы,

И ты своим избранникам дарила

Бессонные и сладкие часы.

Те дни прошли... Над родиной любимой,

Над бедною, померкшею страной

Повеял дух вражды неумолимой

И жизнь сковал корою ледяной.

Подземные, таинственные силы

Колеблют землю... В ужасе немом

Застыла ты, умолк твой голос милый,

И день за днем уныло мы живем...

1881

К пропавшим письмам

Как по товарищу недавней нищеты

     Друзья терзаются живые,

Так плачу я о вас, заветные листы,

     Воспоминанья дорогие!..

Бывало, утомясь страдать и проклинать,

     Томим бесцельною тревогой,

Я с напряжением прочитывал опять

     Убогих тайн запас убогий.

В одних я уловлял участья краткий миг,

     В других какой-то смех притворный,

И все благословлял, и все в мечтах моих

     Хранил я долго и упорно.

Но больше всех одно мне памятно... Оно

     Кругом исписано все было,..

Наместо подписи - чернильное пятно,

     Как бы стыдяся, имя скрыло;

Так много было в нем раскаянья и слез,

     Так мало слов и фразы шумной,

Что, помню, я и сам тоски не перенес

     И зарыдал над ним, безумный.

Кому же нужно ты, нескладное письмо,

     Зачем другой тобой владеет?

Кто разберет в тебе страдания клеймо

     И оценить тебя сумеет?

Хозяин новый твой не скажет ли, шутя,

     Что чувства в авторе глубоки,

Иль просто осмеет, как глупое дитя,

     Твои оплаканные строки?..

Найду ли я тебя? Как знать! Пройдут года.

     Тебя вернет мне добрый гений...

Но как мы встретимся?.. Что буду я тогда,

     Затерянный в глуши сомнений?

Быть может, как рука, писавшая тебя,

     Ты станешь чуждо мне с годами,

А может быть, опять, страдая и любя,

     Я оболью тебя слезами!..

Бог весть! Но та рука еще живет; на ней,

     Когда-то теплой и любимой,

Всей страсти, всей тоски, всей муки прежних дней

     Хранится след неизгладимый.

А ты?.. Твой след пропал... Один в тиши ночной

     С пустой шкатулкою сижу я,

Сгоревшая свеча дрожит передо мной,

     И сердце замерло, тоскуя.

25 января 1858

К родине

Далёко от тебя, о родина святая,

Уж целый год я жил в краях страны чужой

И часто о тебе грустил, воспоминая

Покой и счастие, минувшее с тобой.

И вот в стране зимы, болот, снегов глубоких,

Где, так же одинок, и я печалью жил,

Я сохранил в душе остаток чувств высоких,

К тебе всю прежнюю любовь я сохранил.

Теперь опять увижусь я с тобою,

В моей груди вновь запылает кровь,

Я примирюсь с своей судьбою,

И явится мне вдохновенье вновь!

Уж близко, близко... Всё смотрю я вдаль,

С волнением чего-то ожидаю

И с каждою тропинкой вспоминаю

То радость смутную, то тихую печаль.

И вспоминаю я свои былые годы,

Как мирно здесь и счастливо я жил,

Как улыбался я всем красотам природы

И в дебрях с эхом говорил.

Уж скоро, скоро... Лошади бегут,

Ямщик летит, вполголос напевая,

и через несколько минут

Увижу я тебя, о родина святая!

15 июня 1853

К славянофилам

О чем шумите вы, квасные патриоты?

К чему ваш бедный труд и жалкие заботы?

Ведь ваши возгласы России не смутят.

И так ей дорого достался этот клад

Славянских доблестей... И, варварства остаток,

Над нею тяготит татарский отпечаток:

Невежеством, как тьмой, кругом обложена,

Рассвета пышного напрасно ждет она,

И бедные рабы в надежде доли новой

По–прежнему влачат тяжелые оковы...

Вам мало этого, хотите больше вы:

Чтоб снова у ворот ликующей Москвы

Явился белый царь, и грозный, и правдивый,

Могучий властелин, отец чадолюбивый...

А безглагольные любимцы перед ним,

Опричники, неслись по улицам пустым...

Чтоб в Думе поп воссел писать свои решенья,

Чтоб чернокнижием звалося просвещенье,

И родины краса, боярин молодой,

Дрался, бесчинствовал, кичился пред женой,

А в тереме царя, пред образом закона

Валяясь и кряхтя, лизал подножье трона.

25 января 1856

К человеческой мысли

Во тьме исчезнувших веков,

В борьбе с безжалостной природой

Ты родилась под звук оков

И в мир повеяла свободой.

Ты людям счастье в дар несла,

Забвенье рабства и печали,—

Богини светлого чела

В тебе безумцы не признали.

Ты им внушала только страх,

Твои советы их томили;

Тебя сжигали на кострах,

Тебя на плаху волочили,—

Но голос твой звучал, как медь,

Из мрака тюрьм, из груды пепла...

Ты не хотела умереть,

Ты в истязаниях окрепла!

Прошли века; устав в борьбе,

Тебя кляня и ненавидя,

Враги воздвигли храм тебе,

Твое могущество увидя!

Страдал ли человек с тех пор,

Иль кровь лилася по–пустому,

Тебе всё ставили в укор,

Хоть ты учила их другому!

Ты дожила до наших дней...

Но так ли надо жить богине?

В когтях невежд и палачей

Ты изнываешь и доныне.

Твои неверные жрецы

Тебя бесчестят всенародно,

Со злом бессильные бойцы

Друг с другом борются бесплодно.

Останови же их! Пора

Им протянуть друг другу руки

Во имя чести и добра,

Во имя света и науки...

Но всё напрасно! Голос твой

Уже не слышен в общем гаме,

И гул от брани площадной

Один звучит в пустынном храме,

И так же тупо, как и встарь,

Отжившим вторя поколеньям,

На твой поруганный алтарь

Глядит толпа с недоуменьем.

К. Д. Нилову (Ты нас покидаешь...)

Ты нас покидаешь, пловец беспокойный,

Для дальней Камчатки, для Африки знойной...

Но нашему ты не завидуй покою:

Увы! над несчастной, померкшей страною

Склонилось так много тревоги и горя,

Что верная пристань — в бушующем море!

Там волны и звезды,— вверяйся их власти...

Здесь бури страшнее: здесь люди и страсти.

1880–е годы

Как пловец утомленный, без веры, без сил...

Как пловец утомленный, без веры, без сил,

Я о береге жадно мечтал и молил;

Но мне берег несносен, тяжел мне покой,

Словно полог свинцовый висит надо мной...

Уноси ж меня снова, безумный мой челн,

В необъятную ширь расходившихся волн!

Не страшат меня тучи, ни буря, ни гром...

Только б изредка всё утихало кругом,

И чуть слышный, приветливый говор волны

Навевал мне на душу волшебные сны,

И в победной красе, выходя из-за туч,

Согревал меня солнца ласкающий луч!

1885

Какое горе ждет меня?...

Какое горе ждет меня?

Что мне зловещий сон пророчит?

Какого тягостного дня

Судьба еще добиться хочет?

Я так страдал, я столько слез

Таил во тьме ночей безгласных,

Я столько молча перенес

Обид, тяжелых и напрасных;

Я так измучен, оглушен

Всей жизнью, дикой и нестройной,

Что, как бы страшен ни был сон,

Я дней грядущих жду спокойно...

Не так ли в схватке боевой

Солдат израненный ложится

И, чуя смерть над головой,

О жизни гаснущей томится,

Но вражьих пуль уж не боится,

Заслыша визг их пред собой.

3 мая 1859

Каролине Карловне Павловой

Я прочитал, я прочитал,

Я перечитывал три раза

И наизусть припоминал

Страницы вашего рассказа.

Какие рифмы, что за стиль!

Восторга слез я лил немало,

И сердце страстно танцевало

Под ваш пленительный кадриль.

Теперь в душе одно желанье:

О, если б где-нибудь в собраньи

Или на бале встретить вас,

Всю окруженную цветами,-

И провести в беседе с вами

Хотя один ничтожный час;

О ходе русского прогресса

Тираду длинную сказать...

О Пушкине потолковать...

И после... с вами, поэтесса,

Одну кадриль протанцевать!

1860

Картина

С невольным трепетом я, помню, раз стоял

     Перед картиной безымянной.

Один из Ангелов случайно пролетал

     У берегов земли туманной.

И что ж! на кроткий лик немая скорбь легла;

     В его очах недоуменье:

Не думал он найти так много слез и зла

     Среди цветущего творенья!

Так Вам настанет срок. На шумный жизни пир

     Пойдете тихими шагами...

Но он Вам будет чужд, холодный этот мир,

     С его безумством и страстями!

Нет, пусть же лучше Вам не знать его; пускай

     Для Вас вся жизнь пройдет в покое,

Как покидаемый навеки Вами рай,

     Как Ваше детство золотое!

11 июня 1858

Когда будете, дети, студентами...

Когда будете, дети, студентами,

Не ломайте голов над моментами,

Над Гамлетами, Лирами, Кентами,

Над царями и над президентами,

Над морями и над континентами,

Не якшайтеся там с оппонентами,

Поступайте хитро с конкурентами.

А как кончите курс с эминентами

И на службу пойдете с патентами -

Не глядите на службе доцентами

И не брезгайте, дети, презентами!

Окружайте себя контрагентами,

Говорите всегда комплиментами,

У начальников будьте клиентами,

Утешайте их жен инструментами,

Угощайте старух пеперментами -

Воздадут вам за это с процентами:

Обошьют вам мундир позументами,

Грудь украсят звездами и лентами!..

А когда доктора с орнаментами

Назовут вас, увы, пациентами

И уморят вас медикаментами...

Отпоет архирей вас с регентами,

Хоронить понесут с ассистентами,

Обеспечат детей ваших рентами

(Чтоб им в опере быть абонентами)

И прикроют ваш прах монументами.

1860-е годы

Когда был я ребенком, родная моя...

Когда был я ребенком, родная моя,

Если детское горе томило меня,

Я к тебе приходил, и мой плач утихал:

На груди у тебя я в слезах засыпал.

Я пришел к тебе вновь... Ты лежишь тут одна,

Твоя келья темна, твоя ночь холодна,

Ни привета кругом, ни росы, ни огня...

Я пришел к тебе... жизнь истомила меня.

О, возьми, обними, уврачуй, успокой

Мое сердце больное рукою родной,

О, скорей бы к тебе мне, как прежде, на грудь,

О, скорей бы мне там задремать и заснуть.

11 июня 1859

Когда Израиля в пустыне враг настиг...

Когда Израиля в пустыне враг настиг,

Чтоб путь ему пресечь в обещанные страны,

     Тогда господь столп облачный воздвиг,

Который разделил враждующие станы.

Одних он тьмой объял до утренних лучей,

     Другим всю ночь он лил потоки света.

     О, как душе тоскующей моей

        Близка святая повесть эта!

В пустыне жизненной мы встретились давно,

Друг друга ищем мы и сердцем и очами,

     Но сблизиться нам, верь, не суждено:

     Столп облачный стоит и между нами.

     Тебе он светит яркою звездой,

        Как солнца луч тебя он греет,

        А мой удел, увы! другой:

        Оттуда мне лишь ночью веет,

        И безотрадной и глухой!

Начало 1870-х годов

Когда любовь охватит нас...

Когда любовь охватит нас

Своими крепкими когтями,

Когда за взглядом гордых глаз

Следим мы робкими глазами,

Когда не в силах превозмочь

Мы сердца мук и, как на страже,

Повсюду нас и день и ночь

Гнетет все мысль одна и та же;

Когда в безмолвии, как тать,

К душе подкрадется измена,-

Мы рвемся, ропщем и бежать

Хотим из тягостного плена.

Мы просим воли у судьбы,

Клянем любовь - приют обмана,

И, как восставшие рабы,

Кричим: «Долой, долой тирана!»

Но если боги, вняв мольбам,

Освободят нас от неволи,

Как пуст покажется он нам,

Спокойный мир без мук и боли.

О, как захочется нам вновь

Цепей, давно проклятых нами,

Ночей с безумными слезами

И слов, сжигающих нам кровь...

Промчатся дни без наслажденья,

Минуют годы без следа,

Пустыней скучной, без волненья

Нам жизнь покажется...

. . . . . . . . . . . Тогда,

Как предки наши, мы с гонцами

Пошлем врагам такой привет:

«Обильно сердце в нас мечтами,

Но в нем теперь порядка нет,

Придите княжити над нами...»

1870-е годы

Когда так радостно в объятиях твоих...

Когда так радостно в объятиях твоих

Я забывал весь мир с его волненьем шумным,

О будущем тогда не думал я. В тот миг

Я полон был тобой да счастием безумным.

Но ты ушла. Один, покинутый тобой,

Я посмотрел кругом в восторге опьяненья,

И сердце в первый раз забилося тоской,

Как бы предчувствием далекого мученья.

Последний поцелуй звучал в моих ушах,

Последние слова носились близко где-то...

Я звал тебя опять, я звал тебя в слезах,

Но ночь была глуха, и не было ответа!

С тех пор я все зову... Развенчана мечта,

Пошли иные дни, пошли иные ночи...

О, боже мой! Как лгут прекрасные уста,

Как холодны твои пленительные очи!

16 февраля 1859

Когда, в объятиях продажных замирая...

Когда, в объятиях продажных замирая,

Потушишь ты огонь, пылающий в крови,—

Как устыдишься ты невольных слов любви,

   Что ночь тебе подсказывала злая!

И целый день потом ты бродишь сам не свой,

Тебя гнетет воспоминанье это,

   И жизнь, как день осенний без просвета,

   Такою кажется бесцветной и пустой!

Но верь мне: близок час! Неслышными шагами,.

Не званная, любовь войдет в твой тихий дом,

Наполнит дни твои блаженством и слезами

И сделает тебя героем и... рабом.

Тебя не устрашат ни гнет судьбы суровой,

Ни цепи тяжкие, ни пошлый суд людей...

И ты отдашь всю жизнь за ласковое слово,

За милый, добрый взгляд задумчивых очей!

1858

Комета

Бог шлет на нас ужасную комету,

Мы участи своей не избежим.

Я чувствую, конец подходит свету;

Все компасы исчезнут вместе с ним.

С пирушки прочь вы, пившие без меры,

Не многим был по вкусу этот пир,-

На исповедь скорее, лицемеры!

Довольно с нас: состарелся наш мир.

Да, бедный шар, тебе борьбы отважной

Не выдержать; настал последний час:

Как спущенный с веревки змей бумажный,

Ты полетишь, качаясь и крутясь.

Перед тобой безвестная дорога...

Лети туда, в безоблачный эфир...

Погаснет он - светил еще так много!

Довольно с нас: состарелся наш мир...

О, мало ли опошленных стремлений,

Прозваньями украшенных глупцов,

Грабительств, войн, обманов, заблуждений

Рабов-царей и подданных рабов?

О, мало ль мы от будущего ждали,

Лелеяли наш мелочный кумир...

Нет, слишком много желчи и печали.

Довольно с нас: состарелся наш мир.

А молодежь твердит мне: «Все в движеньи,

Все под шумок гнилые цепи рвет,

И светит газ, и зреет просвещенье,

И по морю летает пароход...

Вот подожди, раз двадцать минет лето -

На мрак ночной повеет дня зефир...»

- Я тридцать лет, друзья, все жду рассвета!

Довольно с нас: состарелся наш мир.

Была пора: во мне любовь кипела,

В груди кипел запас горячих сил...

Не покидать счастливого предела

Тогда я землю пламенно молил!

Но я отцвел; краса бежит поэта;

Навек умолк веселых песен клир...

Иди ж скорей, нещадная комета.-

Довольно с нас - состарелся наш мир.

2 декабря 1857

Ледяная дева

Зимняя ночь холодна и темна.

Словно застыла в морозе луна.

Буря то плачет, то злобно шипит,

Снежные тучи над кровлей крутит.

В хижине тесной над сыном больным

Мать наклонилась и шепчется с ним.

     С ы н

Матушка, тяжким забылся я сном...

Кто это плачет и стонет кругом?

Матушка, слышишь, как буря шумит?

Адское пламя мне очи слепит.

     М а т ь

Полно, мой сын, то не ада лучи,

Сучья березы пылают в печи.

Что нам за дело, что буря грозна?

В хижину к нам не ворвется она.

     С ы н

Матушка, слушай, недолго мне жить,

Душу хочу пред тобою открыть:

Помнишь, ты слышала прошлой зимой,

Как заблудился я в чаще лесной?

Долго я шел, утихала метель,

Вижу - поляна, знакомая ель,

Юная дева под елью стоит,

Манит рукою и словно дрожит.

«Юноша,- шепчет она,- подойди,

Душу согрей у меня на груди...»

Я обомлел пред ее красотой,

Я красоты и не видел такой:

Стройная, светлая, ласковый взгляд,

Очи куда-то глубоко глядят,

Белые ризы пушистой волной

Падают, ярко блестя под луной...

Дрогнуло сердце, почуя любовь,

Страстью неведомой вспыхнула кровь;

Всё позабыл я в тот миг роковой,

Даже не вспомнил молитвы святой.-

Целую зиму, лишь ночь посветлей,

Я приходил на свидание к ней

И до утра, пока месяц сиял,

Бледные руки ее целовал.

Раз в упоении, полный огня,

Я говорю ей: «Ты любишь меня?»

- «Нет, говорит, я правдива, не лгу,

Я полюбить не хочу, не могу;

Тщетной надеждой себя не губи,

Но, если хочешь, меня полюби».

Жесткое слово кольнуло ножом;

Скоро, безумец, забыл я о нем.

В бурю не раз, весела и грозна,

Странные песни певала она:

Всё о какой-то полярной стране,

Где не мечтают о завтрашнем дне,

Нет ни забот, ни огня, ни воды,-

Вечное счастье и вечные льды.

Чем становилося время теплей,

Тем эта песня звучала грустней;

В день, как растаял на кровле снежок,

Я уж найти моей милой не мог.

Много тебе со мной плакать пришлось!

Лето безжизненным сном пронеслось.

С радостью, вам непонятной, смешной,

Слушал я ветра осеннего вой;

Жадно следил я, как стыла земля,

Рощи желтели, пустели поля,

Как исстрадавшийся лист отпадал,

Как его медленно дождь добивал,

Как наш ручей затянулся во льду...

Раз на поляну я тихо иду,

Смутно надежду в душе затая...

Вижу: стоит дорогая моя,

Стройная, светлая, ласковый взгляд,

Очи глубоко, глубоко глядят...

С трепетом я на колени упал,

Всё рассказал: как томился и ждал,

Как моя жизнь только ею полна...

Но равнодушно смотрела она.

«Что мне в твоих безрассудных мечтах,

В том, что ты бледен, и желт, и зачах?

Жалкий безумец! Со смертью в крови

Всё еще ждешь ты какой-то любви!»

- «Ну,- говорю я с рыданием ей,-

Ну не люби, да хотя пожалей!»

- «Нет, говорит, я правдива, не лгу,

Я ни любить, ни жалеть не могу!»

Преобразились черты ее вмиг:

Холодом смерти повеяло с них.

Бросив мне полный презрения взор,

Скрылась со смехом она... С этих пор

Я и не помню, что было со мной!

Помню лишь взор беспощадный, немой,

Жегший меня наяву и во сне,

Мучивший душу в ночной тишине...

Вот и теперь, посмотри, оглянись...

Это она! ее очи впились,

В душу вливают смятенье и страх,

Злая усмешка скользит на губах...

     М а т ь

Сын мой, то призрак: не бойся его.

Здесь, в этой хижине, нет никого.

Сядь, как бывало, и слез не таи,

Я уврачую все раны твои.

     С ы н

Матушка, прежний мой пламень потух:

Сам я стал холоден, сам я стал сух;

Лучше уйди, не ласкай меня, мать!

Ласки тебе я не в силах отдать.

     М а т ь

Сын мой, я жесткое слово прощу,

Злобным упреком тебя не смущу,

Что мне в объятьях и ласках твоих?

Матери сердце тепло и без них.

     С ы н

Матушка, смерть уж в окошко стучит...

Душу одно лишь желанье томит

В этот последний и горестный час:

Встретить ее хоть один еще раз,

Чтобы под звук наших песен былых

Таять в объятьях ее ледяных!

Смолкла беседа. Со стоном глухим

Сын повалился. Лежит недвижим,

Тихо дыханье, как будто заснул...

Длинную песню сверчок затянул...

Молится старая, шепчет, не спит...

Буря то плачет, то злобно шипит,

Воет, в замерзшее рвется стекло...

Словно ей жаль, что в избушке тепло,

Словно досадно ей, ведьме лихой,

Что не кончается долго больной,

Что над постелью, где бедный лежит,

Матери сердце надеждой дрожит!

1860

Летней розе

Что так долго и жестоко

Не цвела ты, дочь Востока,

Гостья нашей стороны?

Пронеслись они, блистая,

Золотые ночи мая,

Золотые дни весны.

Знаешь, тут под тенью сонной

Ждал кого-то и, влюбленный,

Пел немолчно соловей;

Пел так тихо и так нежно,

Так глубоко безнадежно

Об изменнице своей!

Если б ты тогда явилась,-

Как бы чудно оживилась

Песня, полная тоской;

Как бы он, певец крылатый,

Наслаждением объятый,

Изнывал перед тобой!

Словно перлы дорогие,

На листы твои живые

Тихо б падала роса;

И сквозь сумрачные ели

Высоко б на вас глядели

Голубые небеса.

19 июня 1858

Любовь

Когда без страсти и без дела

Бесцветно дни мои текли,

Она как буря налетела

И унесла меня с земли.

Она меня лишила веры

И вдохновение зажгла,

Дала мне счастие без меры

И слезы, слезы без числа...

Сухими, жесткими словами

Терзала сердце мне порой,

И хохотала над слезами,

И издевалась над тоской;

А иногда горячим словом

И взором ласковых очей

Гнала печаль - и в блеске новом

В душе моей светилася моей!

Я все забыл, дышу лишь ею,

Всю жизнь я отдал ей во власть.

Благословить ее не смею

И не могу ее проклясть.

1872

Май в Петербурге

Месяц вешний, ты ли это?

Ты, предвестник близкий лета,

Месяц песен соловья?

Май ли, жалуясь украдкой,

Ревматизмом, лихорадкой

В лазарете встретил я?

Скучно! Вечер темный длится -

Словно зимний! Печь дымится,

Крупный дождь в окно стучит;

Все попрятались от стужи,

Только слышно, как чрез лужи

Сонный ванька дребезжит.

А в краю, где протекали

Без забот и без печали

Первой юности года,

Потухает луч заката

И зажглась во тьме богато

Ночи мирная звезда.

Вдоль околицы мелькая,

Поселян толпа густая

С поля тянется домой;

Зеленеет пышно нива,

И под липою стыдливо

Зреет ландыш молодой.

27 мая 1855

Маю

Бывало, с детскими мечтами

Являлся ты как ангел дня,

Блистая белыми крылами,

Весенним голосом звеня;

Твой взор горел огнем надежды,

Ты волновал мечтами кровь

И сыпал с радужной одежды

Цветы, и рифмы, и любовь.

Прошли года. Ты вновь со мною,

Но грустно юное чело,

Глаза подернулись тоскою,

Одежду пылью занесло.

Ты смотришь холодно и строго,

Веселый голос твой затих,

И белых перьев много, много

Из крыльев выпало твоих.

Минуют дни, пройдут недели...

В изнеможении тупом,

Забытый всеми, на постели

Я буду спать глубоким сном.

Слетев под брошенную крышу,

Ты скажешь мне: «Проснися, брат!»

Но слов твоих я не услышу,

Могильным холодом объят.

1859

Минуты счастья

Не там отрадно счастье веет,

Где шум и царство суеты:

Там сердце скоро холодеет

И блекнут яркие мечты.

Но вечер тихий, образ нежный

И речи долгие в тиши

О всём, что будит ум мятежный

И струны спящие души, -

О, вот они, минуты счастья,

Когда, как зорька в небесах,

Блеснет внезапно луч участья

В чужих внимательных очах,

Когда любви горячей слово

Растет на сердце как напев,

И с языка слететь готово,

И замирает, не слетев...

1865

Мне было весело вчера на сцене шумной...

Мне было весело вчера на сцене шумной,

Я так же, как и все, комедию играл;

И радовался я, и плакал я безумно,

   И мне театр рукоплескал.

Мне было весело за ужином веселым,

Заздравный свой стакан я также поднимал,

Хоть ныла грудь моя в смущении тяжелом

   И голос в шутке замирал.

Мне было весело... Над выходкой забавной

Смеясь, ушла толпа, веселый говор стих,-

И я пошел взглянуть на залу, где недавно

   Так много, много было их!

Огонь давно потух. На сцене опустелой

Валялися очки с афишею цветной,

Из окон лунный свет бродил по ней несмело,

   Да мышь скреблася за стеной.

И с камнем на сердце оттуда убежал я,

Бессонный и немой сидел я до утра;

И плакал, плакал я, и слез уж не считал я...

   Мне было весело вчера.

19 апреля 1859

Мне не жаль, что тобою я не был любим...

Мне не жаль, что тобою я не был любим,-

     Я любви не достоин твоей!

Мне не жаль, что теперь я разлукой томим,-

     Я в разлуке люблю горячей;

Мне не жаль, что и налил и выпил я сам

     Унижения чашу до дна,

Что к проклятьям моим и к слезам, и к мольбам

     Оставалася ты холодна;

Мне не жаль, что огонь, закипевший в крови,

     Мое сердце сжигал и томил,-

Но мне жаль, что когда-то я жил без любви,

     Но мне жаль, что я мало любил!

1870-е годы

Мне снился сон (то был ужасный сон!)...

Мне снился сон (то был ужасный сон!)...

Что я стою пред статуей твоею,

Как некогда стоял Пигмалион,

В тоске моля воскреснуть Галатею.

Высокое, спокойное чело

Античною сияло красотою,

Глаза смотрели кротко и светло,

И все черты дышали добротою...

Вдруг побледнел я и не мог вздохнуть

От небывалой, нестерпимой муки:

Неистово за горло и за грудь

Меня схватили мраморные руки

И начали душить меня и рвать,

Как бы дрожа от злого нетерпенья...

Я вырваться хотел и убежать,

Но, словно труп, остался без движенья...

Я изнывал, я выбился из сил,

Но, в ужасе смертельном холодея,

Измученный, я все ж тебя любил,

Я все твердил: «Воскресни, Галатея!..»

И на тебя взглянуть я мог едва

С надеждою, мольбою о пощаде...

Ни жалости, ни даже торжества

Я не прочел в твоем спокойном взгляде...

По-прежнему высокое чело

Античною сияло красотою,

Глаза смотрели кротко и светло,

И все черты дышали добротою...

Тут холод смерти в грудь мою проник,

В последний раз я прошептал: «Воскресни!..»

И вдруг в ответ на мой предсмертный крик

Раздался звук твоей веселой песни...

1868

Мое оправдание

Не осуждай меня холодной думой,

Не говори, что только тот страдал,

Кто в нищете влачил свой век угрюмый,

Кто жизни яд до капли выпивал.

А тот, кого едва не с колыбели

Тяжелое сомнение гнетет,

Кто пред собой не видит ясной цели

И день за днем безрадостно живет;

Кто навсегда утратил веру в счастье,

Томясь, молил отрады у людей

И не нашел желанного участья,

И потерял изменчивых друзей;

Чей скорбный стон, стесненный горький шепот

В тиши ночей мучительно звучал...

Ужели в том таиться должен ропот?

Ужели тот, о, боже! не страдал!

12 марта 1858

Моление о чаше

В саду Гефсиманском стоял Он один,

     Предсмертною мукой томимый.

Отцу Всеблагому в тоске нестерпимой

     Молился страдающий Сын.

     «Когда то возможно,

Пусть, Отче, минует Мя чаша сия,

Однако да сбудется воля Твоя...»

И шел Он к апостолам с думой тревожной,

     Но, скованы тяжкой дремой,

Апостолы спали под тенью оливы,

И тихо сказал Он им: «Как не могли вы

Единого часа побдети со Мной?

     Молитесь! Плоть немощна ваша!..»

     И шел Он молиться опять:

«Но если не может Меня миновать -

     Не пить чтоб ее - эта чаша,

Пусть будет, как хочешь Ты, Отче!» И вновь

     Объял Его ужас смертельный,

И пот Его падал на землю как кровь,

     И ждал Он в тоске беспредельной.

И снова к апостолам Он подходил,

Но спали апостолы сном непробудным,

И те же слова Он Отцу говорил,

И пал на лицо, и скорбел, и тужил,

     Смущаясь в борении трудном!..

     О, если б я мог

В саду Гефсиманском явиться с мольбами,

И видеть следы от Божественных ног,

     И жгучими плакать слезами!

     О, если б я мог

     Упасть на холодный песок

     И землю лобзать ту святую,

Где так одиноко страдала любовь,

Где пот от лица Его падал как кровь,

     Где чашу Он ждал роковую!

     О, если б в ту ночь кто-нибудь,

     В ту страшную ночь искупленья,

Страдальцу в изнывшую грудь

     Влил слово одно утешенья!

Но было всё тихо во мраке ночном,

Но спали апостолы тягостным сном,

     Забыв, что грозит им невзгода;

И в сад Гефсиманский с дрекольем, с мечом,

Влекомы Иудой, входили тайком

     Несметные сонмы народа!

1868

Молитва больных

От взора твоего пусть киснет шоколад,

Пусть меркнет день, пусть околеет пудель,

Мы молим об одном - не езди ты в Карлсбад

Боимся убо мы, чтоб не иссякнул шпрудель.

Май или июнь 1872

Молодая узница

«Неспелый колос ждет, не тронутый косой,

Всё лето виноград питается росой,

     Грозящей осени не чуя;

Я также хороша, я также молода!

Пусть все полны кругом и страха, и стыда,-

     Холодной смерти не хочу я!

Лишь стоик сгорбленный бежит навстречу к ней,

Я плачу, грустная... В окно тюрьмы моей

     Приветно смотрит блеск лазури,

За днем безрадостным и радостный придет:

Увы! Кто пил всегда без пресыщенья мед?

     Кто видел океан без бури?

Широкая мечта живет в моей груди,

Тюрьма гнетет меня напрасно: впереди

     Летит, летит надежда смело...

Так, чудом избежав охотника сетей,

В родные небеса счастливей и смелей

     Несется с песней Филомела.

О, мне ли умереть? Упреком не смущен,

Спокойно и легко проносится мой сон

     Без дум, без призраков ужасных;

Явлюсь ли утром, все приветствуют меня,

И радость тихую в глазах читаю я

     У этих узников несчастных.

Жизнь, как знакомый путь, передо мной светла,

Еще деревьев тех немного я прошла,

     Что смотрят на дорогу нашу;

Пир жизни начался, и, кланяясь гостям,

Едва, едва поднесть успела я к губам

     Свою наполненную чашу.

Весна моя цветет, я жатвы жду с серпом:

Как солнце, обойдя вселенную кругом,

     Я кончить год хочу тяжелый;

Как зреющий цветок, краса своих полей,

Я свет увидела из утренних лучей,-

     Я кончить день хочу веселый.

О смерть! Меня твой лик забвеньем не манит.

Ступай утешить тех, кого печаль томит

     Иль совесть мучит, негодуя...

А у меня в груди тепло струится кровь,

Мне рощи темные, мне песни, мне любовь...

     Холодной смерти не хочу я!»

Так, пробудясь в тюрьме, печальный узник сам,

Внимал тревожно я замедленным речам

     Какой-то узницы... И муки,

И ужас, и тюрьму - я всё позабывал

И в стройные стихи, томясь, перелагал

     Ее пленительные звуки.

Те песни, чудные свидетели тюрьмы,

Кого-нибудь склонят певицу этой тьмы

     Искать, назвать ее своею...

Был полон прелести аккорд звеневших нот,

И, как она, за дни бояться станет тот,

     Кто будет проводить их с нею.

13 декабря 1858

Музе

Умолкни навсегда. Тоску и сердца жар

     Не выставляй врагам для утешенья...

     Проклятье вам, минуты вдохновенья,

Проклятие тебе, ненужный песен дар!

Мой голос прозвучит в пустыне одиноко,

Участья не найдет души изнывшей крик...

О смерть, иди теперь! Без жалоб, без упрека

     Я встречу твой суровый лик.

Ты все-таки теплей, чем эти люди-братья:

Не жжешь изменой ты, не дышишь клеветой...

Раскрой же мне свои железные объятья,

Пошли мне наконец забвенье и покой!

Февраль 1883

Мухи

Мухи, как черные мысли, весь день не дают мне покою:

Жалят, жужжат и кружатся над бедной моей головою!

Сгонишь одну со щеки, а на глаз уж уселась другая,

Некуда спрятаться, всюду царит ненавистная стая,

Валится книга из рук, разговор упадает, бледнея...

Эх, кабы вечер придвинулся! Эх, кабы ночь поскорее!

Черные мысли, как мухи, всю ночь не дают мне покою:

Жалят, язвят и кружатся над бедной моей головою!

Только прогонишь одну, а уж в сердце впилася другая,-

Вся вспоминается жизнь, так бесплодно в мечтах прожитая!

Хочешь забыть, разлюбить, а все любишь сильней и больнее...

Эх! кабы ночь настоящая, вечная ночь поскорее!

1873

Мы на сцене играли с тобой...

Мы на сцене играли с тобой

И так нежно тогда целовались,

Что все фарсы комедии той

Мне возвышенной драмой казались.

И в веселый прощания час

Мне почудились дикие стоны:

Будто обнял в последний я раз

Холодеющий труп Дездемоны...

Позабыт неискусный актер,

Поцелуи давно отзвучали,

Но я горько томлюся с тех пор

В безысходной и жгучей печали.

И горит, и волнуется кровь,

На устах пламенеют лобзанья...

Не комедия ль эта любовь,

Не комедия ль эти страданья?

20 апреля 1859

На бале (Блещут ...)

Блещут огнями палаты просторные,

Музыки грохот не молкнет в ушах.

Нового года ждут взгляды притворные,

Новое счастье у всех на устах.

Душу мне давит тоска нестерпимая,

Хочется дальше от этих людей...

Мной не забытая, вечно любимая,

Что-то теперь на могиле твоей?

Спят ли спокойно в глубоком молчании,

Прежнюю радость и горе тая,

Словно застывшие в лунном сиянии,

Желтая церковь и насыпь твоя?

Или туман неприветливый стелется,

Или, гонима незримым врагом,

С дикими воплями злая метелица

Плачет, и скачет, и воет кругом,

И покрывает сугробами снежными

Всё, что от нас невозвратно ушло:

Очи, со взглядами кроткими, нежными.

Сердце, что прежде так билось тепло!

1860

На бале (Ум, красота...)

Ум, красота, благородное сердце и сила,—

Всю свою щедрость судьба на него расточила.

Но отчего же в толпе он глядит так угрюмо?

В светлых очах его спряталась черная дума.

Мог бы расправить орел свои юные крылья,

Счастье, успехи пришли бы к нему без усилья,

Но у колонны один он стоит недвижимо.

Блеск, суета — всё бесследно проносится мимо.

Раннее горе коснулось души его чуткой...

И позабыть невозможно, и вспомнить так жутко!

Годы прошли, но под гнетом былого виденья

Блекнут пред ним мимолетные жизни явленья...

Пусть позолотой мишурною свет его манит,

Жизни, как людям, он верить не хочет, не станет!

1 ноября 1892

На Неве вечером

Плывем. Ни шороха. Ни звука. Тишина.

Нестройный шум толпы всё дальше замирает,

И зданий и дерев немая сторона

     Из глаз тихонько ускользает.

Плывем. Уж зарево полнеба облегло;

Багровые струи сверкают перед нами;

Качаяся, скользит покорное весло

     Над полусонными водами...

И сердце просится в неведомую даль,

В душе проносятся неясные мечтанья,

И радость томная, и светлая печаль,

     И непонятные желанья.

И так мне хорошо, и так душа полна,

Что взор с смущением невольным замечает,

Как зданий и дерев другая сторона

     Всё ближе, ближе подступает.

30 мая 1856

На Новый 1881 год

Вся зала ожидания полна,

Партер притих, сейчас начнется пьеса.

Передо мной, безмолвна и грозна,

Волнуется грядущего завеса.

Как я, бывало, взор туда вперял,

Как смутный каждый звук ловил оттуда!

Каких-то новых слов я вечно ждал,

Какого-то неслыханного чуда.

О Новый год! Теперь мне всё равно,

Несешь ли ты мне смерть и разрушенье,

Иль прежних лет мне видеть суждено

Бесцветное, тупое повторенье...

Немного грез — осколки светлых дней —

Как вихрем, он безжалостно развеет,

Еще немного отпадет друзей,

Еще немного сердце зачерствеет.

Декабрь 1880

На Новый год

Безотрадные ночи! Счастливые дни!

Как стрела, как мечта пронеслися они.

Я не год пережил, а десятки годов,

То страдал и томился под гнетом оков,

То несбыточным счастием был опьянен...

Я не знаю, то правда была или сон.

Мчалась тройка по свежему снегу в глуши,

И была ты со мной, и кругом ни души...

Лишь мелькали деревья в серебряной мгле,

И казалось, что всё в небесах, на земле

Мне шептало: люби, позабудь обо всем...

Я не знаю, что правдою было, что сном!

И теперь меня мысль роковая гнетет:

Что пошлет он мне, новый, неведомый год?

Ждет ли светлое счастье меня впереди,

Иль последнее пламя потухнет в груди,

И опять побреду я живым мертвецом...

Я не знаю, что правдою будет, что сном!

Декабрь 1881

Над связкой писем

Не я один тебя любил

И, жизнь отдав тебе охотно,

В очах задумчивых ловил

Хоть призрак ласки мимолетной;

Не я один в тиши ночей

Припоминал с тревогой тайной

И каждый звук твоих речей,

И взор, мне брошенный случайно.

И не во мне одном душа,

Смущаясь встречею холодной,

Безумной ревностью дыша,

Томилась горько и бесплодно.

Как побежденный властелин,

Забыв всю тяжесть униженья,

Не я один, не я один

Молил простить мои мученья!

О, кто же он, соперник мой?

Его не видел я, не знаю,

Но с непонятною тоской

Я эти жалобы читаю.

Его любовь во мне жива,

И, весь в ее волшебной власти,

Твержу горячие слова

Хотя чужой, но близкой страсти.

1877

Надпись на своем портрете

Взглянув на этот отощавший профиль,

     Ты можешь с гордостью сказать:

«Недаром я водил его гулять

И отнимал за завтраком картофель».

22 марта 1884

Накануне

Она задумчиво сидела меж гостей,

И в близком будущем мечта ее витала...

Надолго едет муж... О, только б поскорей!

«Я ваша навсегда!» - она на днях писала.

Вот он стоит пред ней - не муж, а тот, другой -

И смотрит на нее таким победным взглядом...

«Нет,- думает она,- не сладишь ты со мной:

Тебе ль, мечтателю, идти со мною рядом?

Ползти у ног моих судьбой ты обречен,

Я этот гордый ум согну рукою властной;

Как обессиленный, раздавленный Самсон,

Признание свое забудешь в неге страстной!»

Прочел ли юноша ту мысль в ее глазах,-

Но взор по-прежнему сиял победной силой...

«Посмотрим, кто скорей измучится в цепях»,-

Довольное лицо, казалось, говорило.

Кто победит из них? Пускай решит судьба...

Но любят ли они? Что это? страсть слепая

Иль самолюбия бесцельная борьба?

Бог знает!

     Их речам рассеянно внимая,

Сидит поодаль муж с нахмуренным лицом;

Он знает, что его изгнание погубит...

Но что до этого? Кто думает о нем?

Он жертвой должен быть! Его вина: он любит.

1876

Не в первый день весны, цветущей и прохладной...

Не в первый день весны, цветущей и прохладной,

Увидел я тебя!

Нет, осень близилась, рукою беспощадной

Хватая и губя.

Но чудный вечер был. Дряхлеющее лето

Прощалося с землей,

Поблекшая трава была, как в час рассвета,

Увлажнена росой;

Над садом высохшим, над рощами лежала

Немая тишина;

Темнели небеса, и в темноте блистала

Багровая луна.

Не в первый сон любви, цветущей и мятежной,

Увидел я тебя!

Нет! прежде пережил я много грусти нежной,

Страдая и любя.

Но чудный вечер был. Беспечными словами

Прощался я с тобой;

Томилась грудь моя и новыми мечтами,

И старою тоской.

Я ждал: в лице твоем пройдет ли тень печали,

Не брызнет ли слеза?

Но ты смеялася... И в темноте блистали

Светло твои глаза.

9 августа 1859

* * *

А. П. Апухтиной

Не знаю почему, но сердце замирает,

Не знаю почему, но вся душа дрожит,

Но сон очей моих усталых не смыкает,

Но ум мучительно над сердцем тяготит.

Я к ложу жаркому приникнул головою,

И, кажется, всю жизнь я выплакать готов...

И быстро предо мной проходят чередою

Все дрязги мелкие всех прожитых годов.

Я вспоминаю всё: надежды и сомненья,

Былые радости и горе прежних дней,

И в памяти моей, как черные виденья,

Мелькают образы знакомые людей...

А мысль о будущем, как червь, меня снедает,

Немого ужаса душа моя полна,

И тьма меня томит, и давит, и смущает,

И не дождаться мне обманчивого сна.

1870–е годы

Недостроенный памятник

Однажды снилось мне, что площадь русской сцены

Была полна людей. Гудели голоса,

Огнями пышными горели окна, стены,

И с треском падали ненужные леса.

И из-за тех лесов, в сиянии великом,

Явилась женщина. С высокого чела

Улыбка светлая на зрителей сошла,

И площадь дрогнула одним могучим криком.

Волненье усмирив движением руки,

Промолвила она, склонив к театру взоры:

«Учитесь у меня, российские актеры,

     Я роль свою сыграла мастерски.

     Принцессою кочующей и бедной,

     Как многие, явилася я к вам,

И так же жизнь моя могла пройти бесследно,

Но было иначе угодно небесам!

     На шаткие тогда ступени трона

     Ступила я бестрепетной ногой -

     И заблистала старая корона

     Над новою, вам чуждой, головой.

Зато как высоко взлетел орел двуглавый!

Как низко перед ним склонились племена!

     Какой немеркнущею славой

     Покрылись ваши знамена!

С дворянства моего оковы были сняты,

Без пыток загремел святой глагол суда,

В столицу Грозного сзывались депутаты,

     Из недр степей вставали города...

Я женщина была - и много я любила...

Но совесть шепчет мне, что для любви своей

     Ни разу я отчизны не забыла

И счастьем подданных не жертвовала ей.

Когда Тавриды князь, наскучив пылом страсти,

Надменно отошел от сердца моего,

Не пошатнула я его могучей власти,

     Гигантских замыслов его.

Мой пышный двор блистал на удивленье свету

     В стране безлюдья и снегов;

Но не был он похож на стертую монету,

     На скопище бесцветное льстецов.

От смелых чудаков не отвращая взоров,

Умела я ценить, что мудро иль остро:

Зато в дворец мой шли скитальцы, как Дидро,

     И чудаки такие, как Суворов;

Зато и я могла свободно говорить

В эпоху диких войн и казней хладнокровных,

     Что лучше десять оправдать виновных,

     Чем одного невинного казнить,-

     И не было то слово буквой праздной!

Однажды пасквиль мне решилися подать:

     В нем я была - как женщина, как мать -

     Поругана со злобой безобразной...

Заныла грудь моя от гнева и тоски;

Уж мне мерещились допросы, приговоры...

Учитесь у меня, российские актеры!

     Я роль свою сыграла мастерски:

     Я пасквиль тот взяла - и написала с краю:

Оставить автора, стыдом его казня,-

Что здесь - как женщины - касается меня,

     Я - как Царица - презираю!

Да, управлять подчас бывало нелегко!

Но всюду - дома ли, в Варшаве, в Византии -

     Я помнила лишь выгоды России -

     И знамя то держала высоко.

Хоть не у вас я свет увидела впервые,-

Вам громко за меня твердят мои дела:

     Я больше русская была,

Чем многие цари, по крови вам родные!

     Но время шло, печальные следы

     Вокруг себя невольно оставляя...

Качалася на мне корона золотая,

И ржавели в руках державные бразды...

Когда случится вам, питомцы Мельпомены,

Творенье гения со славой разыграть

     И вами созданные сцены

Заставят зрителя смеяться иль рыдать,

     Тогда - скажите, ради Бога!-

Ужель вам не простят правдивые сердца

Неловкость выхода, неровности конца

     И даже скуку эпилога?»

Тут гул по площади пошел со всех сторон,

Гремели небеса, людскому хору вторя;

И был сначала я, как будто ревом моря,

     Народным воплем оглушен.

Потом все голоса слилися воедино,

И ясно слышал я из говора того:

     «Живи, живи, Екатерина,

     В бессмертной памяти народа твоего!»

1871

Ни веселья, ни сладких мечтаний...

Ни веселья, ни сладких мечтаний

Ты в судьбе не видала своей:

Твоя жизнь была цепью страданий

И тяжелых, томительных дней.

Видно, господу было так нужно:

Тебе крест он тяжелый судил,

Этот крест мы несли с тобой дружно,

Он обоих нас жал и давил.

Помню я, как в минуту разлуки

Ты рыдала, родная моя,

Как, дрожа, твои бледные руки

Горячо обнимали меня;

Всю любовь, все мечты, все желанья -

Всё в слова перелить я хотел,

Но последнее слово страданья,-

Оно замерло в миг расставанья,

Я его досказать не успел!

Это слово сказала могила:

Не состарившись, ты умерла,

Оттого - что ты слишком любила,

Оттого - что ты жить не могла!

Ты спокойна в могиле безгласной,

Но один я в борьбе изнемог...

Он тяжел, этот крест ежечасный,

Он на грудь мне всей тяжестью лег!

И пока моя кровь не остынет,

Пока тлеет в груди моей жар,

Он меня до конца не покинет,

Как твой лучший и символ, и дар!

24 мая 1859

Ни отзыва, ни слова, ни привета...

Ни отзыва, ни слова, ни привета,

Пустынею меж нами мир лежит,

И мысль моя с вопросом без ответа

Испуганно над сердцем тяготит!

Ужель среди часов тоски и гнева

Прошедшее исчезнет без следа,

Как лёгкий звук забытого напева,

Как в мрак ночной упавшая звезда?

1871

Нине

Что, чернокудрая с лазурными глазами,

Что, если я скажу вам, как я вас люблю?

Любовь, вы знаете, есть кара над сердцами,-

Я знаю: любящих жалеете вы сами...

Но, может быть, за то я гнев ваш потерплю?

Что, если я скажу, как много мук и боли

Таится у меня в душевной глубине?

Вы, Нина, так умны, что часто против воли

Всё видите насквозь: печаль и даже боле...

«Я знаю»,- может быть, ответите вы мне.

Что, если я скажу, что вечное стремленье

Меня за вами мчит, назло расчетам всем?

Тень недоверия и легкого сомненья

Вам придают еще ума и выраженья...

Вы не поверите мне, может быть, совсем?

Что, если вспомню я все наши разговоры

Вдвоем пред камельком в вечерней тишине?

Вы знаете, что гнев меняет очень скоро

В две ярких молнии приветливые взоры...

Быть может, видеть вас вы запретите мне?

Что, если я скажу, что ночью, в час тяжелый,

Я плачу и молюсь, забывши целый свет?

Когда смеетесь вы,- вы знаете, что пчелы

В ваш ротик, как в цветок, слетят гурьбой веселой...

Вы засмеетеся мне, может быть, в ответ?

Но нет! Я не скажу. Без мысли признаваться -

Я в вашу комнату иду, как верный страж;

Могу там слушать вас, дыханьем упиваться,

И будете ли вы отгадывать, смеяться,-

Мне меньше нравиться не может образ ваш.

Глубоко я в душе таю любовь и муки,

И вечером, когда к роялю вы в мечтах

Присядете,- ловлю я пламенные звуки,

А если в вальсе вас мои обхватят руки,

Вы, как живой тростник, сгибаетесь в руках.

Когда ж наступит ночь, и дома, за замками,

Останусь я один, для мира глух и нем,-

О, всё я вспомню, всё ревнивыми мечтами,

И сердце гордое, наполненное вами,

Раскрою, как скупой, не видимый никем!

Люблю я, и храню холодное молчанье;

Люблю, и чувств своих не выдам напоказ,

И тайна мне мила, и мило мне страданье,

И мною дан обет любить без упованья,

Но не без счастия: я здесь,- я вижу вас.

Нет, мне не суждено быть, умирая, с вами

И жить у ваших ног, сгорая, как в огне...

Но... если бы любовь я высказал словами,

Что, чернокудрая с лазурными глазами,

О, что? о, что тогда ответили б вы мне?

1865

Ниобея

Над трупами милых своих сыновей

     Стояла в слезах Ниобея.

Лицо у ней мрамора было белей,

     И губы шептали, бледнея:

«Насыться, Латона, печалью моей,

     Умеешь ты мстить за обиду!

Не ты ли прислала мне гневных детей:

     И Феба, и дочь Артемиду?

Их семеро было вчера у меня,

     Могучих сынов Амфиона,

Сегодня... О, лучше б не видеть мне дня...

     Насыться, насыться, Латона!

Мой первенец милый, Йемен молодой,

     На бурном коне проносился

И вдруг, пораженный незримой стрелой,

     С коня бездыханен свалился.

То видя, исполнился страхом Сипил,

     И в бегстве искал он спасенья,

Но бог беспощадный его поразил,

     Бегущего с поля мученья.

И третий мой сын, незабвенный Тантал,

     Могучему деду подобный

Не именем только, но силой,- он пал,

     Стрелою настигнутый злобной.

С ним вместе погиб дорогой мой Файдим,

     Напрасно ища меня взором;

Как дубы высокие, пали за ним

     И Дамасихтон с Алфенором.

Один оставался лишь Илионей,

     Прекрасный, любимый, счастливый,

Как бог, красотою волшебной своей

     Пленявший родимые Фивы.

Как сильно хотелося отроку жить,

     Как, полон неведомой муки,

Он начал богов о пощаде молить,

     Он поднял бессильные руки...

Мольба его так непритворна была,

     Что сжалился бог лучезарный...

Но поздно! Летит роковая стрела,

     Стрелы не воротишь коварной,

И тихая смерть, словно сон среди дня,

     Закрыла прелестные очи...

Их семеро было вчера у меня...

     О, длиться б всегда этой ночи!

Как жадно, Латона, ждала ты зари,

     Чтоб тяжкие видеть утраты...

А всё же и ныне, богиня, смотри:

     Меня победить не могла ты!

А всё же к презренным твоим алтарям

     Не придут венчанные жены,

Не будет куриться на них фимиам

     Во славу богини Латоны!

Вы, боги, всесильны над нашей судьбой,

     Бороться не можем мы с вами:

Вы нас побиваете камнем, стрелой,

     Болезнями или громами...

Но если в беде, в униженьи тупом

     Мы силу души сохранили,

Но если мы, павши, проклятья вам шлем,-

     Ужель вы тогда победили?

Гордись же, Латона, победою дня,

     Пируй в ликованьях напрасных!

Но семь дочерей еще есть у меня,

     Семь дев молодых и прекрасных...

Для них буду жить я! Их нежно любя,

     Любуясь их лаской приветной,

Я, смертная, всё же счастливей тебя,

     Богини едва не бездетной!»

Еще отзвучать не успели слова,

     Как слышит, дрожа, Ниобея,

Что в воздухе знойном звенит тетива,

     Всё ближе звенит и сильнее...

И падают вдруг ее шесть дочерей

     Без жизни одна за другою...

Так падают летом колосья полей,

     Сраженные жадной косою.

Седьмая еще оставалась одна,

     И с криком: «О боги, спасите!» -

На грудь Ниобеи припала она,

     Моля свою мать о защите.

Смутилась царица. Страданье, испуг

     Душой овладели сильнее,

И гордое сердце растаяло вдруг

     В стесненной груди Ниобеи.

«Латона, богиня, прости мне вину

     (Лепечет жена Амфиона),

Одну хоть оставь мне, одну лишь, одну..

     О, сжалься, о, сжалься, Латона!»

И крепко прижала к груди она дочь,

     Полна безотчетной надежды,

Но нет ей пощады,- и вечная ночь

     Сомкнула уж юные вежды.

Стоит Ниобея безмолвна, бледна,

     Текут ее слезы ручьями...

И чудо! Глядят: каменеет она

     С поднятыми к небу руками.

Тяжелая глыба влилась в ее грудь,

     Не видит она и не слышит,

И воздух не смеет в лицо ей дохнуть,

     И ветер волос не колышет.

Затихли отчаянье, гордость и стыд,

     Бессильно замолкли угрозы...

В красе упоительной мрамор стоит

     И точит обильные слезы.

Лето 1867

Ночи безумные, ночи бессонные...

Ночи безумные, ночи бессонные,

Речи несвязные, взоры усталые...

Ночи, последним огнем озаренные,

Осени мертвой цветы запоздалые!

Пусть даже время рукой беспощадною

Мне указало, что было в вас ложного,

Все же лечу я к вам памятью жадною,

В прошлом ответа ищу невозможного...

Вкрадчивым шепотом вы заглушаете

Звуки дневные, несносные, шумные...

В тихую ночь вы мой сон отгоняете,

Ночи бессонные, ночи безумные!

1876

Ночь

Замолкли, путаясь, пустые звуки дня,

Один я наконец, всё спит кругом меня;

Всё будто замерло... Но я не сплю: мне больно

За день, в бездействии утраченный невольно.

От лампы бледный свет, бродящий по стенам,

Враждебным кажется испуганным очам;

Часы так глухо бьют, и с каждым их ударом

Я чую новый миг, прожитый мною даром.

И в грезах пламенных меж призраков иных

Я вижу образ твой, созданье дум моих;

Уж сердце чуткое бежит к нему пугливо...

Но он так холоден к печали молчаливой,

И так безрадостен, и так неуловим,

Что содрогаюсь я и трепещу пред ним...

Но утро близится... Тусклей огня мерцанье,

Тусклей в моей душе горят воспоминанья...

Хоть на мгновение обманчивый покой

Коснется вежд моих... А завтра, ангел мой,

Опять в часы труда, в часы дневного бденья,

Ты мне предстанешь вдруг, как грозное виденье.

Томясь, увижу я средь мелкой суеты

Осмеянную грусть, разбитые мечты

И чувство светлое, как небо в час рассвета,

Заглохшее впотьмах без слов и без ответа!..

И скучный день пройдет бесплодно... И опять

В мучительной тоске я буду ночи ждать,

Чтобы хоть язвами любви неутолимой

Я любоваться мог, один, никем не зримый...

20 октября 1856

Ночь в Монплезире

На берег сходит ночь, беззвучна и тепла,

Не видно кораблей из-за туманной дали,

     И, словно очи без числа,

     Над морем звезды замигали.

     Ни шелеста в деревьях вековых,

     Ни звука голоса людского,

И кажется, что всё навек уснуть готово

     В объятиях ночных.

Но морю не до сна. Каким-то гневом полны,

     Надменные, нахмуренные волны

     О берег бьются и стучат;

Чего-то требует их ропот непонятный,

     В их шуме с ночью благодатной

     Какой-то слышится разлад.

     С каким же ты гигантом в споре?

Чего же хочешь ты, бушующее море,

     От бедных жителей земных?

     Кому ты шлешь свои веленья?

     И в этот час, когда весь мир затих,

     Кто выдвинул мятежное волненье

     Из недр неведомых твоих?

     Ответа нет... Громадою нестройной

     Кипит и пенится вода...

     Не так ли в сердце иногда,

     Когда кругом всё тихо и спокойно,

И ровно дышит грудь, и ясно блещет взор,

И весело звучит знакомый разговор,-

Вдруг поднимается нежданное волненье:

Зачем весь этот блеск, откуда этот шум?

     Что значит этих бурных дум

     Неодолимое стремленье?

Не вспыхнул ли любви заветный огонек,

     Предвестье ль это близкого ненастья,

Воспоминание ль утраченного счастья

Иль в сонной совести проснувшийся упрек?

Кто может это знать?

     Но разум понимает,

Что в сердце есть у нас такая глубина,

     Куда и мысль не проникает;

     Откуда, как с морского дна,

     Могучим трепетом полна,

     Неведомая сила вылетает

     И что-то смутно повторяет,

     Как набежавшая волна.

1868

О цыганах

1

Когда в Москве первопрестольной

С тобой сойдемся мы вдвоем,

Уж знаю я, куда невольно

Умчит нас тройка вечерком.

Туда весь день, на прибыль зорки,

Стяжанья жаждою полны,

Толпами лупят с Живодерки

Индейца бедные сыны.

Им чужд их предок безобразный,

И, правду надобно сказать,

На них легла изнанкой грязной

Цивилизации печать.

Им света мало свет наш придал,

Он только шелком их одел;

Корысть - единственный их идол,

И бедность - вечный их удел.

Искусства также там, хоть тресни,

Ты не найдешь - напрасный труд:

Там исказят мотивы песни

И стих поэта переврут.

Но гнаться ль нам за совершенством?

Что нам за дело до того,

Что так назойливо с «блаженством»

У них рифмует «божество»?

В них сила есть пустыни знойной

И ширь свободная степей,

И страсти пламень беспокойный

Порою брызжет из очей.

В них есть какой-то, хоть и детский,

Но обольщающий обман...

Вот почему на раут светский

Не променяем мы цыган.

2

Льется вино. Усачи полукругом,

Черны, небриты, стоят, не моргнут,

Смуглые феи сидят друг за другом:

Саша, Параша и Маша - все тут.

Что же все смолкли? Их ночь утомила,

Вот отдохнут, запоют погодя.

Липочка «Няню» давно пробасила;

В глупом экстазе зрачками водя,

«Утро туманное» Саша пропела...

Ох! да была же она хороша,

Долгий роман она в жизни имела,

Знала цыганка, что значит душа!

Но зажила в ней сердечная рана,

Старые бури забыты давно,

В этом лице не ищите романа:

Сытостью властною дышит оно.

Что ж и мудреного, что процветает

Духом и здравием Саша моя?

С выручки полной она получает,

Шутка ли, три с половиной пая.

Те, что постарше и менее пылки,

Заняты ужином скромным своим;

Всюду сигары, пустые бутылки,

Тучами ходит по комнате дым.

Старая Анна хлопочет за чаем,

«Жубы» болят отчего-то у ней,

Только, никем и ничем не смущаем,

Коля бренчит на гитаре своей;

Голос прелестный раздался... О, Боже!

Паша поет, не для ней, вишь, весна...

Не для тебя, так скажи, для кого же?

Ты черноброва, свежа и стройна,

Из-под ресниц твоих солнца светлее

Тянутся вешнего счастья лучи...

«Ну-ка, затягивай «Лен», да живее!»

Грянула песня. Гудят усачи.

Липочка скачет, несется куда же?

Где остановишься ты на пути?

Лица горят; Марья Карповна даже,

Кажется, хочет вприсядку пойти...

Кончено... Стой! Неужли ж расставаться?

Как-нибудь надо вам сон превозмочь.

«Ну-ка, цыганки, живей, одеваться!

Едем к нам в город доканчивать ночь!»

3

И морозом, и метелью

Охватило нас кругом,

Смотрят брачною постелью

Сани, крытые ковром.

«Паша! к нам - сюда! Дорогой

Будем петь, садись правей...

Липа здесь! Живее трогай,

Не жалей же лошадей!»

Подхватили лихо кони,

Ветер свищет, словно зверь...

От какой бы мы погони

Не умчалися теперь?

И какая бы кручина

Не забылася легко?

Всюду снежная равнина,

До заставы далеко;

В небе темь и мгла густая,

И не видно ямщика,

И дрожит в руке другая

Чья-то теплая рука!

4

Вот и приехали... «Ну, шевелися,

Чаю скорее, за ромом пошли!»

Мигом по комнатам все разбрелися,

С жадным вниманием дом обошли,

Все любопытно им: двери, паркеты,

Книги, альбомы, звонок за стеной...

Вот и красавиц московских портреты:

«Кто из них, Паша, сравнится с тобой?-

Вот собралйся, уселись за чаем,

Тише признанья, но смех веселей...

Только, ничем и никем не смущаем,

Коля бренчит на гитаре своей.

Длятся часы. Задушевное пенье,

Словно волшебный таинственный сон,

Льет нам минутное жизни забвенье...

Вдруг раздался неожиданный звон:

Колокол грянул из церкви соседней...

Знаю, он разом веселье смутит!

«Что это? К ранней звонили обедне?» -

Старая Анна впросонках ворчит.

Вот и прощанье звучит роковое:

«Поздно, до завтра, пора по домам!»

Утро туманное, утро седое,

Знать, и взаправду подкралося к нам.

5

Один я... Город шевелится,

Морозный день глядит в окно;

Я лег в постель, но мне не спится:

В душе и пусто и темно,

И жаль мне ночи беззаботной,

В которой, на один хоть час,

Блеснула гостьей мимолетной

Жизнь, не похожая на нас.

И снова голос полуночный

Звучит при тусклом свете дня:

Весна придет в свой час урочный,

Весна придет... не для меня!

1873

О, боже, как хорош прохладный вечер лета...

О, боже, как хорош прохладный вечер лета,

   Какая тишина!

Всю ночь я просидеть готов бы до рассвета

   У этого окна.

Какой-то темный лик мелькает по аллее,

   И воздух недвижим,

И кажется, что там еще, еще темнее

   За садом молодым.

Уж поздно... Всё сильней цветов благоуханье,

   Сейчас взойдет луна...

На небесах покой, и на земле молчанье,

   И всюду тишина.

Давно ли в этот сад в чудесный вечер мая

   Входили мы вдвоем?

О, сколько, сколько раз его мы, не смолкая,

   Бывало, обойдем!

И вот я здесь один, с измученной, усталой,

   Разбитою душой.

Мне хочется рыдать, припавши, как бывало,

   К груди твоей родной...

Я жду... но не слыхать знакомого привета,

   Душа болит одна...

О, боже, как хорош прохладный вечер лета,

   Какая тишина!

14 июня 1859

О, будь моей звездой, сияй мне тихим светом...

О, будь моей звездой, сияй мне тихим светом,

Кака эта чистая, далекая звезда!

На землю темную она глядит с приветом,

Чужда ее страстям, свободна и горда.

И только иногда, услыша в отдаленьи

Любви безумный стон, отчаянный призыв,

Она вздрогнет сама,- и в жалости, в смятеньи

На землю падает, о небе позабыв!

1860

О, не грусти!

О, не грусти по мне! Я там, где нет страданий

Забудь былых скорбей мучительные сны.

Пусть будут обо мне твои воспоминанья

Светлей, чем первый день весны.

О, не тоскуй по мне! Меж нами нет разлуки,

Я так же, как и встарь, душе твоей близка.

Меня попрежнему твои волнуют муки,

Меня гнетет твоя тоска.

Живи! ты должен жить!

И если силой чуда

Ты здесь найдёшь отраду и покой,

То знай, что это я

Откликнулась оттуда

На зов души твоей больной.

1858

* * *

О, не сердись за то, что в час тревожной муки

Проклятья, жалобы лепечет мой язык:

То жизнью прошлого навеянные звуки,

То сдавленной души неудержимый крик.

Ты слушаешь меня — и стынет злое горе,

Ты тихо скажешь: «Верь» — и верю я, любя...

Вся жизнь моя в твоем глубоком, кротком взоре,

Я всё могу проклясть, но только не тебя.

Дрожат листы берез от холода ночного...

Но им ли сетовать на яркий солнца луч,

Когда, рассеяв тьму, он с неба голубого

Теплом их обольет, прекрасен и могуч?

1892

О, смейся надо мной за то, что безучастно...

О, смейся надо мной за то, что безучастно

Я в мире не иду пробитою тропой,

За то, что песен дар и жизнь я сжег напрасно,

За то, что гибну я... О, смейся надо мной!

Глумись и хохочи с безжалостным укором -

Толпа почтит твой смех сочувствием живым;

Все будут за тебя, проклятья грянут хором,

И камни полетят послушно за твоим.

И если, совладать с тоскою не умея,

Изнывшая душа застонет, задрожит...

Скорей сдави мне грудь, прерви мой стон скорее,

А то, быть может, Бог услышит и простит.

1872

Оглашении, изыдите!

В пустыне мыкаясь, скиталец бесприютный

Однажды вечером увидел светлый храм.

Огни горели там, курился фимиам,

И пенье слышалось... Надеждою минутной

В нем оживился дух.- Давно уж он блуждал,

Иссохло сердце в нем, изныла грудь с дороги;

Колючим тернием истерзанные ноги

     И дождь давно не освежал.

Что в долгих странствиях на сердце накипело,

     О чем он мыслил, что любил -

Всё странник в жаркую молитву перелил

     И в храм вступил походкою несмелой.

     Но тут кругом раздался крик:

     «Кто этот новый гость? Зачем в обитель Бога

     Пришлец незнаемый проник?

Здесь места нет ему, долой его с порога!» -

     И был из храма изгнан он,

     Проклятьями, как громом, поражен.

И вот пред ним опять безрадостно и ровно

Дорога стелется... Уж поздно. День погас.

А он? Он все стоит у паперти церковной,

Чтобы на Божий храм взглянуть в последний раз.

Не ждет он от него пощады, ни прощенья,

К земле бессильная склонилась голова,

     И, весь дрожа под гнетом оскорбленья,

     Он слушает, исполненный смущенья,

     Его клянущие слова.

1883

Ожидание

В час тихий вечера, над озером зеркальным,

Я ждал, уединясь в раздумий печальном,

И долго я смотрел при шелесте древес

На ясную лазурь темнеющих небес.

Кругом передо мной широкий дол тянулся;

Так тихо было всё, что лист не шевельнулся;

Носился ветерок над спящею водой,

И небо чистое висело надо мной.

Я ждал, я ждал, я ждал - никто не появлялся,

Один лишь голос мой пустынно раздавался,

И дума грустная запала в ум тогда:

Зачем и для чего я приходил сюда?

Никто не назначал мне тайного свиданья,

Ждать было некого... К чему же ожиданье?

Я в мире одинок, и мне волнует кровь

Раздумье тихое скорее, чем любовь.

Но всё-таки я ждал... Я ждал, чтоб ночь глухая

На землю спала бы, кругом благоухая,

Чтоб опрокинулся весь этот свод небес

В пучину озера, при шелесте древес.

Потом, припомнив все печали и утраты,

Я тихо арию пропел из «Травиаты»

И шагом медленным понес к себе домой

Измученную грудь, убитую тоской...

1860

Опять в моей душе тревоги и мечты...

Опять в моей душе тревоги и мечты,

И льется скорбный стих, бессонницы отрада...

О, рви их поскорей - последние цветы

     Из моего поблекнувшего сада!

Их много сожжено случайною грозой,

     Размыто ранними дождями,

А осень близится неслышною стопой

С ночами хмурыми, с бессолнечными днями.

     Уж ветер выл холодный по ночам,

Сухими листьями дорожки покрывая;

     Уже к далеким, теплым небесам

Промчалась журавлей заботливая стая,

И между липами, из-за нагих ветвей

Сквозит зловещее, чернеющее поле...

Последние цветы сомкнулися тесней...

     О, рви же, рви же их скорей,

Дай им хоть день еще прожить в тепле и холе!

1860

Опять пишу тебе, но этих горьких строк...

Опять пишу тебе, но этих горьких строк

Читать не будешь ты... Нас жизненный поток

Навеки разлучил. Чужие мы отныне,

И скорбный голос мой теряется в пустыне.

Но я тебе пишу затем, что я привык

Всё поверять тебе, что шепчет мой язык

Без цели, нехотя, твои былые речи,

Что я считаю жизнь от нашей первой встречи,

Что милый образ твой мне каждый день милей,

Что нет покоя мне без бурь минувших дней,

Что муки ревности и ссор безумных муки

Мне счастьем кажутся пред ужасом разлуки.

1892

Орфей и паяц

Слушать предсмертные песни Орфея друзья собралися.

Нагло бранясь и крича, вдруг показался паяц.

Тотчас же шумной толпой убежали друзья за паяцем...

Грустно на камне один песню окончил Орфей.

1858

Осенние листья

Кончалось лето. Астры отцветали...

Под гнетом жгучей, тягостной печали

     Я сел на старую скамью,

А листья надо мной, склоняяся, шептали

     Мне повесть грустную свою.

«Давно ли мы цвели под знойным блеском лета,

     И вот уж осень нам грозит,

     Не много дней тепла и света

     Судьба гнетущая сулит.

     Но что ж, пускай холодными руками

     Зима охватит скоро нас,

Мы счастливы теперь, под этими лучами,

     Нам жизнь милей в прощальный час.

Смотри, как золотом облит наш парк печальный,

Как радостно цветы в последний раз блестят,

     Смотри, как пышно-погребально

     Горит над рощами закат!

Мы знаем, что, как сон, ненастье пронесется,

Что снегу не всегда поляны покрывать,

Что явится весна, что все кругом проснется,-

     Но мы... проснемся ли опять?

     Вот здесь, под кровом нашей тени,

Где груды хвороста теперь лежат в пыли,

     Когда-то цвел роскошный куст сирени

     И розы пышные цвели.

     Пришла весна; во славу новым розам

     Запел, как прежде, соловей,

Но бедная сирень, охвачена морозом,

     Не подняла своих ветвей.

А если к жизни вновь вернутся липы наши,

     Не мы увидим их возврат,

     И вместо нас, быть может, лучше, краше

     Другие листья заблестят.-

     Ну что ж, пускай холодными руками

     Зима охватит скоро нас,

Мы счастливы теперь, под бледными лучами,

     Нам жизнь милей в прощальный час.

     Помедли, смерть! Еще б хоть день отрады...

А может быть, сейчас, клоня верхушки ив,

     Сорвет на землю без пощады

     Нас ветра буйного порыв...

Желтея, ляжем мы под липами родными...

И даже ты, об нас мечтающий с тоской,

Ты встанешь со скамьи, рассеянный, больной,

     И, полон мыслями своими,

     Раздавишь нас небрежною ногой».

1868

* * *

Ослабели забитые силы,

Тяжело утомленным ногам...

Добреду ли я с ним до могилы

Или с жизнью стряхну его сам...

1876

Ответ анониму

О друг неведомый! Предмет моей мечты,

Мой светлый идеал в посланьи безымянном

Так грубо очертить напрасно хочешь ты:

     Я клеветам не верю странным.

А если ты и прав,- я чудный призрак мой,

Я ту любовь купил ценой таких страданий,

Что не отдам ее за мертвенный покой,

     За жизнь без муки и желаний.

Так, ярким пламенем утешен и согрет,

Младенец самый страх и горе забывает,

И тянется к огню, и ловит беглый свет,

     И крикам няни не внимает.

29 октября 1856

Ответ на письмо

Увидя почерк мой. Вы, верно, удивитесь:

     Я никогда Вам не писал,

     Я и теперь не заслужу похвал,

     Но Вы за правду не сердитесь!

Письмо мое - упрек. От берегов Невы

     Один приятель пишет мне, что Вы

     Свое письмо распространили в свете.

Скажите - для чего? Ужели толки эти

     О том, что было так давно

     На дне души погребено,

     Вам кажутся уместны и приличны?

На вечере одном был ужин симпатичный,

     Там неизвестный мне толстяк

     Читал его на память, кое-как...

     И все потешилися вволю

     Над Вашим пламенным письмом!..

Потом обоих нас подвергнули контролю

(Чему способствовал отчасти самый дом).

     Две милые, пленительные дамы

     Хотели знать, кто я таков, притом

     Каким отвечу я письмом,

И все подробности интимной нашей драмы.

Прошу Вас довести до сведения их,

     Что я - бездушный эгоист, пожалуй,

     Но, в сущности, простой и добрый малый,

Что много глупостей наделал я больших

     Из одного минутного порыва...

А что касается до нашего разрыва -

Его хотели Вы. Иначе, видит Бог,

Я был бы и теперь у Ваших милых ног.

P.S.

     Прости мне тон письма небрежный:

     Его я начал в шуме дня.

Теперь все спит кругом, чарующий и нежный

     Твой образ кротко смотрит на меня!

О, брось твой душный свет, забудь былое горе,

Приди, приди ко мне, прими былую власть!

Здесь море ждет тебя, широкое, как страсть,

     И страсть, широкая, как море.

Ты здесь найдешь опять все счастье прежних лет,

И ласки, и любовь, и даже то страданье,

Которое порой гнетет существованье,

Но без которого вся жизнь - бессвязный бред.

8 ноября 1885

Отравленное счастье

Зачем загадывать, мечтать о дне грядущем,

Когда день нынешний так светел и хорош?

Зачем твердить всегда в унынии гнетущем,

Что счастье ветрено, что счастья не вернешь?

Пускай мне суждены мучения разлуки

И одиночества томительные дни,—

Сегодня я с тобой, твои целую руки,

        И ночь тиха, и мы одни.

О, если бы я мог, хоть в эту ночь немую,

        Забыться в грезах золотых

И всё прошедшее, как ношу роковую,

        Сложить у милых ног твоих.

Но сердце робкое, привыкшее бояться,

        Не оживет в роскошном сне,

Не верит счастию, не смеет забываться

И речи скорбные нашептывает мне.

Когда я удалюсь, исполненный смущенья,

   И отзвучат шаги мои едва,

Ты вспомнишь, может быть, с улыбкою сомненья

        Мои тревожные моленья,

Мои горячие и нежные слова.

Когда враги мои холодною толпою

Начнут меня язвить и их услышишь ты,

Ты равнодушною поникнешь головою

   И замолчишь пред наглою враждою,

   Пред голосом нелепой клеветы.

Когда в сырой земле я буду спать глубоко,

Бессилен, недвижим и всеми позабыт,—

        Моей могилы одинокой

        Твоя слеза не оросит.

И, может быть, в минуту злую,

Когда мечты твои в прошедшее уйдут,

   Мою любовь, всю жизнь мою былую

        Ты призовешь на строгий суд;

О, в этот страшный час тревоги, заблужденья,

   Томившие когда-то эту грудь,

Мои невольные, бессильные паденья

        Ты мне прости и позабудь.

   Пойми тогда, хоть с поздним сожаленьем,

        Что в мире том, где друг твой жил,

   Никто тебя с таким самозабвеньем,

        С таким страданьем не любил.

1881

П. Чайковскому

Нет, над письмом твоим напрасно я сижу,

     Тебя напрасно проклинаю,

Увы! там адреса нигде не нахожу,

     Куда писать тебе, не знаю.

Не посылать же мне «чрез Феба на Парнас»...

     Во-первых, имени такого,

Как Феб иль Аполлон, и в святцах нет у нас

     (Нельзя ж святым считать Попова),

А во-вторых, Парнас высок, и на него

     Кривые ноги почтальона

Пути не обретут, как не обрел его

     Наш критик Пухты и Платона...

Что делать? Не пишу. А много б твой «поэт»

     Порассказал тебе невольно:

Как потерял он вдруг и деньги и билет,

     Попавши в град первопрестольный;

Как из Москвы, трясясь, в телеге он скакал

     С певцом любви, певцом Украины,

Как сей певец ему секретно поверял

     Давно известные всем тайны.

Как он, измученный, боялся каждый миг

     Внезапной смерти от удара,

Как, наконец, пешком торжественно достиг

     Полей роскошных Павлодара;

Как он ничем еще не занялся пока

     И в мирной лени - слава Богу!-

Энциклопедию, стихи обоих «К» -

     Всё забывает понемногу;

     Но как друзей своих, наперекор судьбе,

     Он помнит вечно, и тоскует,

За макаронами мечтает о тебе,

     А за «безе» тебя целует,

Как, разорвав вчера тетрадь стихов своих,

     Он крикнул, точно Дон-Диего:

Спаси его, Господь, от пакостей таких,

     Как ты спасал его от Лего!

5 июля 1857

П. Чайковскому (К отъезду музыканта–друга...)

Отчалила лодка. Чуть брезжил рассвет...

В ушах раздавался прощальный привет,

   Дышал он нежданною лаской...

Свинцовое море шумело кругом...

Всё это мне кажется сладостным сном,

   Волшебной, несбыточной сказкой!

О нет, то не сон был! В дали голубой

Две белые чайки неслись над водой,

   И серые тучки летели,—

И всё, что сказать я не мог и не смел,

Кипело в душе... и восток чуть алел,

   И волны шумели, шумели!..

1893

П. Чайковскому (Ты помнишь, ...)

Ты помнишь, как, забившись в «музыкальной»,

      Забыв училище и мир,

   Мечтали мы о славе идеальной...

      Искусство было наш кумир,

И жизнь для нас была обвеяна мечтами.

Увы, прошли года, и с ужасом в груди

   Мы сознаем, что все уже за нами,

      Что холод смерти впереди.

Мечты твои сбылись. Презрев тропой избитой,

Ты новый путь себе настойчиво пробил,

   Ты с бою славу взял и жадно пил

      Из этой чаши ядовитой.

О, знаю, знаю я, как жестко и давно

Тебе за это мстил какой-то рок суровый

      И сколько в твой венец лавровый

      Колючих терний вплетено.

Но туча разошлась. Душе твоей послушны,

      Воскресли звуки дней былых,

      И злобы лепет малодушный

      Пред ними замер и затих.

А я, кончая путь «непризнанным» поэтом,

Горжусь, что угадал я искру божества

   В тебе, тогда мерцавшую едва,

Горящую теперь таким могучим светом.

Декабрь 1877

П. Чайковскому (Ты помнишь, как...)

К отъезду музыканта–друга

Мой стих минорный тон берет,

И нашей старой дружбы фуга,

Все развиваяся, растет...

Мы увертюру жизни бурной

Сыграли вместе до конца,

Грядущей славы марш бравурный

Нам рано волновал сердца;

В свои мы верили таланты,

Делились массой чувств, идей...

И был ты вроде доминанты

В аккордах юности моей.

Увы, та песня отзвучала,

Иным я звукам отдался,

Я детонировал немало

И с диссонансами сжился;

Давно без счастья и без дела

Дары небес я растерял,

Мне жизнь, как гамма, надоела,

И близок, близок мой финал...

Но ты – когда для жизни вечной

Меня зароют под землей, –

Ты в нотах памяти сердечной

Не ставь бекара предо мной.

Декабрь 1877

Памяти Мартынова

С тяжелой думою и с головой усталой

Недвижно я стоял в убогом храме том,

Где несколько свечей печально догорало

Да несколько друзей молилися о нем.

И всё мне виделся запуганный, и бледный,

И жалкий человек... Смущением томим,

Он всех собой смешил и так шутил безвредно,

     И все довольны были им.

Но вот он вновь стоит, едва мигая глазом...

Над головой его все беды пронеслись...

Он только замолчал — и все замолкли разом,

     И слезы градом полились...

Все зрители твои: и воин, грудью смелой

Творивший чудеса на скачках и балах,

И толстый бюрократ с душою, очерствелой

     В интригах мелких и чинах,

И отрок, и старик... и даже наши дамы,

Так равнодушные к отчизне и к тебе,

Так любящие визг французской модной драмы,

     Так нагло льстящие себе,—

Все поняли они, как тяжко и обидно

Страдает человек в родимом их краю,

И каждому из них вдруг сделалось так стыдно

     За жизнь счастливую свою!

Конечно, завтра же, по-прежнему бездушны,

Начнут они давить всех близких и чужих.

Но хоть на миг один ты, гению послушный,

     Нашел остатки сердца в них!

Август или сентябрь 1860

Памяти Нептуна

В часы бессонницы, под тяжким гнетом горя,

Я вспомнил о тебе, возница верный мой,

Нептуном прозванный за сходство с богом моря...

Двенадцать целых лет, в мороз, и в дождь, и в зной,

Ты все меня возил, усталости не зная,

И ночи целые, покуда жизнь я жег,

Нередко ждал меня, на козлах засыпая...

Ты думал ли о чем? Про это знает Бог,

Но по чертам твоим не мог я догадаться,

Ты все молчал, молчал и, помню, только раз

Сквозь зубы проворчал, не поднимая глаз:

«Что убиваетесь? Не нужно убиваться...»

Зачем же в эту ночь, чрез много, много лет,

Мне вспомнился простой, нехитрый твой совет

И снова я ему обрадован как другу?

Томился часто ты по родине своей,

И «на побывку» ты отправился в Калугу,

Но побыл там, увы! недолго: десять дней.

Лета ли подошли, недугом ли сраженный,

Внучат и сыновей толпою окруженный,

Переселился ты в иной, безвестный свет.

Хоть лучшим миром он зовется безрассудно,

Но в том, по-моему, еще заслуги нет:

Быть лучше нашего ему весьма не трудно.

Мир праху твоему, покой твоим костям.

Земля толпы людской теплее и приветней.

Но жаль, что, изменив привычке многолетней,

Ты не отвез меня туда, где скрылся сам.

1883

Памяти прошлого

Не стучись ко мне в ночь бессонную,

Не буди любовь схороненную,

Мне твой образ чужд и язык твой нем,

Я в гробу лежу, я затих совсем.

Мысли ясные мглой окутались,

Нити жизни все перепутались,

И не знаю я, кто играет мной,

Кто мне верный друг, кто мне враг лихой.

С злой усмешкою, с речью горькою

Ты приснилась мне перед зорькою...

Не смотри ты так, подожди хоть дня,

Я в гробу лежу, обмани меня...

Ведь умершим лгут, ведь удел живых -

Ряд измен, обид, оскорблений злых...

А едва умрем - на прощание

Нам надгробное шлют рыдание,

Возглашают нам память вечную,

Обещают жизнь... бесконечную!

1860

Памяти Ф.И. Тютчева

Ни у домашнего, простого камелька,

Ни в шуме светских фраз и суеты салонной

Нам не забыть его, седого старика,

С улыбкой едкою, с душою благосклонной!

Ленивой поступью прошел он жизни путь,

Но мыслью обнял всё, что на пути заметил,

И перед тем, чтоб сном могильным отдохнуть,

Он был как голубь чист и как младенец светел.

Искусства, знания, событья наших дней -

Всё отклик верный в нем будило неизбежно,

И словом, брошенным на факты и людей,

Он клейма вечные накладывал небрежно...

Вы помните его в кругу его друзей?

Как мысли сыпались нежданные, живые,

Как забывали мы под звук его речей

И вечер длившийся, и годы прожитые!

В нем злобы не было. Когда ж он говорил,

Язвительно смеясь, над жизнью или веком,

То самый смех его нас с жизнию мирил,

А светлый лик его мирил нас с человеком!

1873

Пара гнедых

Зачем в тиши ночной, из сумрака былого,

Ты, роковая ночь, являешься мне снова

И смотришь на меня со страхом и тоской?

— То было уж давно... на станции глухой,

Где ждал я поезда... Я помню, как сначала

Дымился самовар и печь в углу трещала;

Курил и слушал я часов шипевший бой,

Далекий лай собак да сбоку, за стеной,

Храпенье громкое... И вдруг, среди раздумья,—

То было ль забытье, иль тяжкий миг безумья —

Замолкло, замерло, потухло всё кругом.

Луна, как мертвый лик, глядела в мертвый дом,

Сигара выпала из рук, и мне казалось,

Что жизнь во мне самом внезапно оборвалась.

Я всё тогда забыл: кто я, зачем я тут?

Казалось, что не я — другие люди ждут

Другого поезда на станции убогой.

Не мог я разобрать, их мало или много,

Мне было всё равно, что медлит поезд тот,

Что опоздает он, что вовсе не придет...

Не знаю, долго ли то длилось испытанье,

Но тяжко и теперь о нем воспоминанье!

С тех пор прошли года. В тиши немых могил

Родных людей и чувств я много схоронил,

Измен, страстей и зла вседневные картины

По сердцу провели глубокие морщины,

И с грузом опыта, с усталою душой

Я вновь сижу один на станции глухой.

Я поезда не жду, увы!.. пройдет он мимо...

Мне нечего желать, и жить мне нестерпимо!

1870–е годы

* * *

(Перевод из Донаурова)

Пара гнедых, запряженных с зарею,

Тощих, голодных и грустных на вид,

Вечно бредете вы мелкой рысцою,

Вечно куда–то ваш кучер спешит.

Были когда–то и вы рысаками

И кучеров вы имели лихих,

Ваша хозяйка состарелась с вами,

           Пара гнедых!

Ваша хозяйка в старинные годы

Много имела хозяев сама,

Опытных в дом привлекала из моды,

Более нежных сводила с ума.

Таял в объятьях любовник счастливый,

Таял порой капитал у иных;

Часто стоять на конюшне могли вы,

           Пара гнедых!

Грек из Одессы и жид из Варшавы,

Юный корнет и седой генерал —

Каждый искал в ней любви и забавы

И на груди у нее засыпал.

Где же они, в какой новой богине

Ищут теперь идеалов своих?

Вы, только вы и верны ей доныне,

           Пара гнедых!

Вот отчего, запрягаясь с зарею

И голодая по нескольку дней,

Вы подвигаетесь мелкой рысцою

И возбуждаете смех у людей.

Старость, как ночь, вам и ей угрожает,

Говор толпы невозвратно затих,

И только кнут вас порою ласкает,

           Пара гнедых!

1893

Пародия

Боже, в каком я теперь упоении

     С «Вестником Русским» в руках!

Что за прелестные стихотворения,

     Ах!

Там Данилевский и А. П. таинственный,

     Майков - наш флюгер-поэт,

Лучше же всех несравненный, единственный -

     Фет.

     Много бессмыслиц прочтешь патетических,

     Множество фраз посреди,

     Много и рифм, а картин поэтических

     Жди!

18 февраля 1858

Певец во стане русских композиторов

Антракт. В театре тишина,

Ни вызовов, ни гула,

Вся зала в сон погружена,

И часть певцов заснула.

Вот я зачем спешил домой,

Покинув Рим счастливый!

На что тут годен голос мой:

Одни речитативы!

Но петь в отчизне долг велит...

О Шашина родная!

Какое сердце не дрожит,

Тебя воспоминая!

Хвала вам, чада новых лет,

Родной страны Орфеи,

Что мните через менуэт

Распространять идеи!

Кого я вижу? Это ты ль,

О муж великий, Стасов,

Постигший византийский стиль,

Знаток иконостасов?

Ты - музыкальный генерал,

Муж слова и совета,

Но сам отнюдь не сочинял...

Хвала тебе за это!

Ты, Корсаков, в ведомостях

Прославленный маэстро,

Ты впрямь Садко: во всех садках

Начальник ты оркестра!

Ты, Мусоргский, посредством нот

Расскажешь все на свете:

Как петли шьют, как гриб растет,

Как в детской плачут дети.

Ты Годунова доконал -

И поделом злодею!

Зачем младенца умерщвлял?

Винить тебя не смею!

Но кто сей Цезарь, сей Кюи?

Он стал фельетонистом,

Он мечет грозные статьи

На радость гимназистам.

Он, как Ратклиф, наводит страх,

Ничто ему Бетховен,

И даже престарелый Бах

Бывал пред ним виновен.

И к русским мало в нем любви:

О, сколько им побитых!

Зачем, Эдварде, твой меч в крови

Сограждан знаменитых?

Ты, Афанасьев, молодец,

И Кашперов наш «грозный»...

И Фитингоф, Мазепы льстец,-

Вам дань хвалы серьезной!

О Сантис, ты попал впросак:

Здесь опера не чудо,

В страну, где действовал Ермак,

Тебе б уйти не худо!

О Бородин, тебя страна

Внесла в свои скрижали:

Недаром день Бородина

Мы тризной поминали!

О Рубинштейн! Ты подчас

Задать способен жару:

Боюсь, твой Демон сгубит нас,

Как уж сгубил Тамару!

Не голос будет наш страдать,

А больше поясница:

Легко ль по воздуху летать?

Ведь баритон не птица!

Но ты века переживешь,

Враги твои - дубины;

Нам это доказал Ларош,

Создатель «Кармозины»!

И ты, Чайковский! Говорят,

Что оперу ты ставишь,

В которой вовсе невпопад

Нас в кузне петь заставишь!

Погибнет в ней певца талант,

Оглохнем мы от гула:

Добро б «кузнечик-музыкант»,

А то - «Кузнец Вакула»!

Не обездоль нас, Петр Ильич,

Ведь нас прогонят взашей:

Дохода нет у нас «опричь»

Того, что в глотке нашей!

Пока же, други, исполать

Воскликнем дружно снова,

И снова будем мирно спать

Под звуки «Годунова».

Один ты бодрствуешь за всех,

Наш капитан-исправник,

По темпу немец, родом чех,

Душою росс - Направник!

Подвластны все тебе, герой:

Контральто, бас, сопрано,

Смычок, рожок, труба, гобой.

Ура! Опоковано!

1875

Певица

С хозяйкой под руку, спокойно, величаво

     Она идет к роялю. Всё молчит,

И смотрит на нее с улыбкою лукавой

     Девиц и дам завистливый синклит.

Она красавица, по приговору света

     Давно ей этот титул дан;

Глубокие глаза ее полны привета,

И строен, и высок ее цветущий стан.

     Она запела... как-то тихо, вяло,

     И к музыканту обращенный взор

     Изобразил немой укор,-

Она не в голосе, всем это ясно стало...

     Но вот минута слабости прошла,

     Вот голос дрогнул от волненья,

     И словно буря вдохновенья

     Ее на крыльях унесла.

И песня полилась, широкая, как море:

То страсть нам слышалась, кипящая в крови

То робкие мольбы, разбитой жизни горе,

То жгучая тоска отринутой любви...

О, как могла понять так верно сердца муки

Она, красавица, беспечная на взгляд?

     Откуда эти тающие звуки,

     Что за душу хватают и щемят?

     И вспомнилася мне другая зала,

Большая, темная... Дрожащим огоньком

В углу горел камин, одна свеча мерцала,

     И у рояля были мы вдвоем.

     Она сидела бледная, больная,

     Рассеянно вперя куда-то взор,

     По клавишам рукой перебирая...

     Невесел был наш разговор:

«Меня не удивят ни злоба, ни измена,-

     Она сказала голосом глухим,-

     Увы, я так привыкла к ним!»

     И, словно вырвавшись из плена,

Две крупные слезы скатились по щекам.-

А мне хотелося упасть к ее ногам,

     И думал я в тоске глубокой:

Зачем так создан свет, что зло царит одно,

     Зачем, зачем страдать осуждено

     Все то, что так прекрасно и высоко?

Мечты мои прервал рукоплесканий гром.

     Вскочило всё, заволновалось,

И впечатление глубоким мне казалось!

Мгновение прошло - и вновь звучит кругом,

С обычной пустотой и пошлостью своею,

Речей салонных гул; спокойна и светла

     Она сидит у чайного стола;

Банальный фимиам мужчины жгут пред нею,

     И сладкие ей речи говорит

     Девиц и дам сияющий синклит.

Май 1884

Пепите

Когда на землю ночь спустилась

И сад твой охватила мгла;

Когда ты с матерью простилась

И уж молиться начала;

В тот час, когда, в тревоги света

Смотря усталою душой,

У ночи просишь ты ответа

И чепчик развязался твой;

Когда кругом всё тьмой покрыто,

А в небе теплится звезда,-

Скажи, мой друг, моя Пепита,

О чем ты думаешь тогда?

Кто знает детские мечтанья?

Быть может, мысль твоя летит

Туда, где сладки упованья

И где действительность молчит;

О героине ли романа,

Тобой оставленной в слезах;

Быть может, о дворцах султана,

О поцелуях, о мужьях;

О той, чья страсть тебе открыта

В обмене мыслей молодом;

Быть может, обо мне, Пепита...

Быть может, ровно ни о чем.

1865

Первое апреля

Денек веселый! с давних пор

Обычай есть патриархальный

У нас: и лгать, и всякий вздор

Сегодня всем пороть нахально.

Хоть ложь-то, впрочем, привилась

Так хорошо к нам в самом деле,

Что каждый день в году у нас

Отчасти - первое апреля.

Но вот N.N., приятель мой,

Он вечно лжет и мрачен вечно;

Не мудрено: его порой

Бранят за то... Теперь беспечно

Смеется, шутит... Как понять?

А! понимаю: пустомеля

Всем безопасно может врать:

Сегодня первое апреля.

Приносят мне письмо. Его

Я чуть не рву от нетерпенья.

Оно от друга моего.

Однако что за удивленье!

В нем столько чувства, даже честь

Во всем: и в мыслях и на деле.

Смотрю на надпись: так и есть!

Читаю: первое апреля.

- Откуда вы, друзья мои?

Чайковский?- «Я сидел у Лего».

- А ты, Селецкий?- «У Морни...»

- А Эртель?- «У Кобылы пегой...

- А Каратаев?- «Дома был...»

- А Галкин?- «Прямо от Бореля...»

- Как, что за чушь? Ах, я забыл,

Ведь нынче первое апреля.

Знакомых встретите... на вас

Все смотрят с подозреньем тоже.

«Скажите мне, который час?» -

Вдруг спросят как-то злей и строже.

- Такой-то.- «Ах, неправда, нет:

Вы с нами пошутить хотели...»

Что ж, нынче шутит целый свет:

Сегодня первое апреля.

А я теперь, наоборот,

Способен даже больше верить:

Сегодня всякий, правда, лжет,

Зато не нужно лицемерить...

Сегодня можно говорить

Всю правду, метко в друга целя,

Потом всё в шутку обратить:

«Сегодня первое апреля».

Сегодня мне скажите вы,

Что не берут в России взяток,

Что город есть скверней Москвы,

Что в «Пчелке» мало опечаток,

Что в свете мало дураков...

Вполне достигнете вы цели,

Всему поверить я готов:

Сегодня первое апреля.

5 апреля 1857

Перо

Несясь дорогою большою,

Перо гусиное в сторонке вижу я,

     И вот уж странною мечтою

     Душа наполнилась моя.

Скажи, давно ли гусь тобою любовался,

Увидя образ свой в серебряных волнах,

     Или когда пред самкой красовался

И чувства выражал ей в пламенных словах?

     Потом, когда на кухню гусь попался

И повар там его искусно общипал,

     На чью ты долю, друг, достался,

     И кто тебя дорогой потерял?

     Помещик ли тобой свои расходы

     В тетрадку ветхую писал

     И вечерком, любуяся природой,

     В зубах тобою ковырял?

     А может быть, помещик, светских правил,

     Сам погружен в важнейшие дела,

     Приказчику именье предоставил:

     Скажи, всегда ль рука его лгала?

     Чиновник ли в порыве вдохновенья

По десяти листов тобою в день марал

     И в сладкий миг отдохновенья

     Тебя в зубах с достоинством держал?

     Но если же плешивая Фемида

     Уж до советника дошла,

Ты отдыхал, мой друг: больная Немезида

     Тебя только для подписи брала.

В руках Фиглярина ль в сей пасмурной юдоли

     Ты лавочку в Гороховой хвалил

     И под ярмом хозяйской воли,

Как меч Суворова, ты Гоголя разил?

Твой хвост откушен, друг: как рифм найти, не зная,

Писака ли тебя с досадою изгрыз,

Иль крыса белая, под старость отдыхая,

Не кинула ль тебя на долю черных крыс?

     Иль, может быть, душевные беседы

     Поэт векам передавал тобой:

Отечества ли пел он громкие победы

     Иль подличал пред старшими порой;

     Элегии ль унылые напевы,

Или сонета звук, иль нежный мадригал

     Любви прелестной юной девы,

     Как дар великий, посвящал;

     Иль с чудною могущественной лирой

     Он за века минувшие летал;

Или карал людей он едкою сатирой

     И колкой эпиграммой обличал?..

     И, может быть, людьми гонимый

     За обличенье их страстей,

И в самом бедствии ничем не победимый,

Он бросил здесь тебя с проклятьем на людей.

26 июля 1854

Песни (Май на ...)

ПЕСНИ

Май на дворе... Началися посевы,

   Пахарь поет за сохой...

Снова внемлю вам, родные напевы,

   С той же глубокой тоской!

Но не одно гореванье тупое -

   Плод бесконечных скорбей,-

Мне уже слышится что-то иное

   В песнях отчизны моей.

Льются смелей заунывные звуки,

   Полные сил молодых.

Многих годов пережитые муки

   Грозно скопилися в них...

Так вот и кажется, с первым призывом

   Грянут они из оков

К вольным степям, к нескончаемым нивам,

   В глубь необъятных лесов.

Пусть тебя, Русь, одолели невзгоды,

   Пусть ты - унынья страна...

Нет, я не верю, что песня свободы

   Этим полям не дана!

10 мая 1858

Песни (Май на дворе...)

Перед судом толпы коварной и кичливой

С поникшей головой меня увидишь ты

И суетных похвал услышишь лепет лживый,

Пропитанный враждой и ядом клеветы.

Но твой безмолвный взор, доверчивый и милый,

На помощь мне придет с участием живым...

Так гибнущий пловец, уже теряя силы,

Всё смотрит на маяк, горящий перед ним.

Свети же, мой маяк! Пусть буря, завывая,

Качает бедный челн, пусть высится волна,

Пускай вокруг меня и мрак, и ночь глухая...

Ты светишь, мой маяк,— мне гибель не страшна!

10 мая 1858

Письмо у ней в руках. Прелестная головка...

Письмо у ней в руках. Прелестная головка

Склонилася над ним; одна в ночной тиши,

И мысль меня страшит, что, может быть, неловко

И грустно ей читать тот стон моей души...

О, только б ей прожить счастливой и любимой,

Не даром ввериться пленительным мечтам...

И помыслы мои всю ночь неудержимо,

Как волны Волхова, текут к ее ногам...

21 сентября 1884

Плач Юстиниана

Ночью вчера, задремав очень рано,

В грезах увидел я Юстиниана.

В мантии длинной, обшит соболями,

Так говорил он, сверкая очами:

«Русь дорогая, тебя ли я вижу?

Что с тобой? Ты не уступишь Парижу.

Есть учрежденья в тебе мировые,

Рельсы на Невском, суды окружные;

Чтоб не отстать от рутины заморской,

Есть в тебе даже надзор прокурорский,

То, что в других образованных странах.

Есть и присяжные... в длинных кафтанах.

В судьи ученых тебе и не надо,

Судьям в лаптях ты, родимая, рада.

Им уж не место в конторе питейной -

Судят и рядят весь мир на Литейной.

Вечно во всем виноваты дворяне,

Это присяжные знают заране:

Свистнуть начальнику в рожу полезно,

Это крестьянскому сердцу любезно.

«Вот молодец,- говорят они хором.-

Стоит ли думать над этаким вздором?»

Если ж нельзя похвалить его гласно,

«Он сумасшедший!- решат все согласно.-

Но ненадолго ума он лишился,

Треснул - и тотчас опять исцелился!»

Публика хлопает, и в наказанье

Шлют ее вон,- под конец заседанья.

Злы у вас судьи, но злей адвокаты;

Редко кто чешется: все демократы!

Как я любуюсь на все эти секты,

Я, написавший когда-то пандекты.

Как бы министры мои удивились,

Знавшие весь «corpus juris civilis»,

Если б из дальней родной Византии

Ветер занес их на север России.

Там, в Византии, сравненный с Минервой,

Законодатель считался я первый;

Здесь же остаться мне первым уж трудно:

Здесь сочиняет законы Зарудный!»

Смолк император при имени этом,

Словно ужаленный острым ланцетом,

И, в подтвержденье великой печали,

Слезы из глаз его вдруг побежали.

Чтоб усыпить его силой целебной,

Дал я прочесть ему «Вестник Судебный»,

Сам же прочел об урусовском деле,-

И, к удивленью, проснулся в постели.

Видно, недаром все это виденье!

Было ужасно мое пробужденье:

Солнце в глаза уж смеялось мне резко,

От мирового лежала повестка,

И осторожно, как некие воры,

В спальню входили ко мне кредиторы.

14 ноября 1869

По поводу назначения М.Н. Лонгинова

Ниспослан некий вождь на пишущую братью,

Быв губернатором немного лет в Орле...

Актера я знавал... Он тоже был Варле...

Но управлять ему не довелось печатью.

1871

* * *

По поводу оперы Серова

«Не так живи, как хочется»

Чтоб в музыке упрочиться,

О юный неофит,

Не так пиши, как хочется,

А как Серов велит!

1870–е годы

По поводу юбилея Петра Первого

Двести лет тому назад

Соизволил царь родиться...

Раз, приехавши в Карлсбад,

Вздумал шпруделя напиться.

Двадцать восемь кружек в ряд

В глотку царственную влились...

Вот как русские лечились

Двести лет тому назад.

Много натворив чудес,

Он процарствовал счастливо...

«Борода не curgemass*»,-

Раз решил за кружкой пива.

С треском бороды летят...

Пытки, казни... Все в смятеньи!..

Так вводилось просвещенье

Двести лет тому назад!

А сегодня в храм святой,

Незлопамятны, смиренны,

Валят русские толпой

И, коленопреклоненны,

Все в слезах, благодарят

Вседержителя благого,

Что послал царя такого

Двести лет тому назад.

*  Не по-придворному (нем.)- Ред.

30 мая 1872

Подражание древним

В грезах сладострастных видел я тебя;

Грез таких не знал я никогда любя.

Мне во сне казалось: к морю я пришел -

Полдень был так зноен, воздух так тяжел!

На скале горячей, в ярком свете дня

Ты одна стояла и звала меня,

Но, тебя увидя, я не чуял ног

И, прикован взором, двинуться не мог.

Волосы, сверкая блеском золотым,

Падали кудрями по плечам твоим;

Голова горела, солнцем облита,

Поцелуя ждали сжатые уста;

Тайные желанья, силясь ускользнуть,

Тяжко колебали поднятую грудь,

Белые одежды, легки, как туман,

Слабо закрывали твой цветущий стан,

Так что я под ними каждый страсти пыл,

Каждый жизни трепет трепетно ловил...

И я ждал, смятенный: миг еще, и вот

Эта ткань, сорвавшись, в волны упадет...

Но волненьем страшным был я пробужден.

Медленно и грустно уходил мой сон.

К ложу приникая, я не мог вздохнуть,

Тщетные желанья колебали грудь,

Слезы, вырываясь с ропотом глухим,

Падали ручьями по щекам моим,

И, всю ночь рыдая, я молил богов:

Не тебя хотел я, а таких же снов!..

2 июня 1857

Позднее мщение

Она не может спать. Назойливая, злая

Тоска ее грызет. Пылает голова,

И душит мрак ее, и давит тишь ночная...

Знакомый голос, ей по сердцу ударяя,

Лепечет страшные, безумные слова:

«Когда, потупив взор, походкою усталой

Сегодня тихо шла за гробом ты моим,

Ты думала, что всё меж нами миновало...

Но в комнату твою вошел я, как бывало,

И снова мы с тобой о прошлом говорим.

Ты помнишь, сколько раз ты верность мне сулила,

А я тебя молил о правде лишь одной?

Но ложью ты мне жизнь как ядом отравила,

Все тайны прошлого сказала мне могила,

И вся душа твоя открыта предо мной.

Я всё тебе прощал: обманы, оскорбленья,

Я только для тебя хотел дышать и жить...

Ты предала меня врагам без сожаленья...

И вот теперь она пришла, минута мщенья,

Теперь я силен тем, что не могу простить.

Я силен потому, что труп не шевельнется,

Не запылает взор от блеска красоты,

Что сердце, полное тобою, уж не бьется,

Что в мой свинцовый гроб твой голос не ворвется,

Что нет в нем воздуха, которым дышишь ты!

Я буду мстить тебе. Когда, вернувшись с бала,

Ты, сбросив свой наряд, останешься одна,

В невольном забытьи задремлешь ты сначала,

Но в комнату твою войду я, как бывало,

И ночь твоя пройдет тревожно и без сна.

И всё, забытое среди дневного гула,

Тогда припомнишь ты: и день тот роковой,

Когда безжалостно меня ты обманула,

И тот, когда меня так грубо оттолкнула,

И тот, когда так зло смеялась надо мной!

Я мщу тебе за то, что жил я пресмыкаясь,

В безвыходной тоске дары небес губя,

За то, что я погиб, словам твоим вверяясь;

За то, что, чуя смерть и с жизнью расставаясь,

Я проклял эту жизнь, и душу, и тебя!!.»

Июль 1884

Посвящение

Еще свежа твоя могила,

Еще и вьюга с высоты

Ни разу снегом не покрыла

Ее поблекшие цветы;

Но я устал от жизни этой,

И безотрадной и тупой,

Твоим дыханьем не согретой,

С твоими днями не слитой.

Увы! ребенок ослепленный,

Иного я от жизни ждал:

В тумане берег отдаленный

Мне так приветливо сиял.

Я думал: счастья, страсти шумной

Мне много будет на пути...

И, боже! как хотел, безумный,

Я в дверь закрытую войти!

И я поплыл... Но что я видел

На том желанном берегу,

Как запылал, возненавидел,-

Пересказать я не могу.

И вот, с разбитою душою,

Мечту отбросивши свою,

Я перед дверью роковою

В недоумении стою.

Остановлюсь ли у дороги,

С пустой смешаюсь ли толпой,

Иль, не стерпев души тревоги,

Отважно кинусь я на бой?

В борьбе неравной юный воин,

В боях неопытный боец,-

Как ты, я буду ль тверд, спокоен,

Как ты, паду ли наконец?

О, где б твой дух, для нас незримый,

Теперь счастливый ни витал,

Услышь мой стих, мой труд любимый:

Я их от сердца оторвал!

А если нет тебя... О, боже!

К кому ж идти? Я здесь чужой...

Ты и теперь мне всех дороже

В могиле темной и немой.

13 августа 1859

Послание графу А. Н. Граббе

Княжна Тамара, дочь Гудала,

Лишившись рано жениха,

Простой монахинею стала,

Но не спаслася от греха.

К ней по причине неизвестной

Явился демон - враг небес -

И пред грузинкою прелестной

Рассыпался как мелкий бес.

Она боролась, уступая,

И пала, выбившись из сил...

За это aнгел двери рая

Пред ней любезно растворил.

Не такова твоя «Тамара»:

С запасом воли и труда

Она вокруг земного шара

Идет бесстрастна и горда;

Живет средь бурь, среди тумана

И, русской чести верный страж,

Несет чрез бездны океана

Свой симпатичный экипаж.

Британский демон злобой черной

Не нанесет ущерба ей

И речью льстивой и притворной

Не усыпит ее очей.

Ей рай отчизны часто снится,

И в этот рай - душой светла -

Она по праву возвратится

И непорочна, и цела.

12 декабря 1890

После бала

Уж к утру близилось... Унынье превозмочь

На шумном празднике не мог я и тоскливо

Оставил скучный пир. Как день, сияла ночь.

Через Неву домой я ехал торопливо.

Всё было так мертво и тихо на реке.

Казались небеса спокойствием объяты;

Облитые луной, белели вдалеке

Угрюмые дворцы, заснувшие палаты;

И скрип моих саней один звучал кругом,

Но музыке иной внимал я слухом жадным:

То тихий стон ее в безмолвии ночном

Мне душу потрясал каким-то сном отрадным.

И чудилося мне: под тканью золотой,

При ярком говоре толпы немых видений,

В неведомой красе носились предо мной

Такие светлые, сияющие тени...

То вдруг какой-то страх и чувство пустоты

Сжимали грудь мою... Сменяя призрак ложный,

Другие чередой являлися мечты,

Другой носился бред, и странный и тревожный.

Пустыней белою тот пир казался мне;

Тоска моя росла, росла, как стон разлуки...

И как-то жалобно дрожали в тишине

Напева бального отрывочные звуки.

4 января 1857

Поэт

Взгляните на него, поэта наших дней,

     Лежащего во прахе пред толпою:

     Она - кумир его, и ей

     Поет он гимн, венчанный похвалою.

     Толпа сказала: «Не дерзай

Гласить нам истину холодными устами!

Не нужно правды нам, скорее расточай

Запасы льстивых слов пред нами».

     И он в душе оледенил

     Огонь вскипающего чувства,

     И тот огонь священный заменил

     Одною ржавчиной искусства;

     Он безрассудно пренебрег

     Души высокое стремленье

И дерзко произнес, низверженный пророк,

     Слова упрека и сомненья;

     Воспел порочный пир палат,

     Презренья к жизни дух бесплодный,

     Приличьем скрашенный разврат,

     И гордость мелкую, и эгоизм холодный...

     Взгляните: вот и кончил он,

И, золото схватив дрожащею рукою,

     Бежит поэт к бесславному покою,

     Как раб, трудами изнурен!

     Таков ли был питомец Феба,

     Когда, святого чувства полн,

     Он пел красу родного неба,

     И шум лесов, и ярость волн;

     Когда в простых и сладких звуках

     Творцу миров он гимны пел?

     Их слушал раб в тяжелых муках,’

     Пред ними варвар цепенел!

     Поэт не требовал награды,-

     Не для толпы он песнь слагал:

     Он покидал, свободный, грады,

     В дубравы тихие бежал,

     И там, где горы возвышались,

     В свободной, дикой стороне,

     Поэта песни раздавались

     В ненарушимой тишине.

29 сентября 1854

Праздником праздник

Торжественный гул не смолкает в Кремле,

Кадила дымятся, проносится стройное пенье...

     Как будто на мертвой земле

     Свершается вновь Воскресенье!

Народные волны ликуют, куда-то спеша...

Зачем в этот час меня горькая мысль одолела?

     Под гнетом усталого, слабого тела

Тебе не воскреснуть, разбитая жизнью душа!

Напрасно рвалася ты к свету и жаждала воли;

Конец недалек: ты, как прежде, во тьме и в пыли;

     Житейские дрязги тебя искололи,

     Тяжелые думы тебя извели;

     И вот, утомясь, исстрадавшись без меры,

     Позорно сдалась ты гнетущей судьбе...

     И нет в тебе теплого места для веры,

     И нет для безверия силы в тебе!

Начало 1870-х годов

Приветствую вас, дни труда и вдохновенья!...

Приветствую вас, дни труда и вдохновенья!

     Опять блестя минувшей красотой,

     Являются мне жизни впечатленья

И в ярких образах толпятся предо мной.

     Но, суетой вседневною объята,

Моя душа порой глуха на этот зов

     И тщетно молит к прежнему возврата,

     И вырваться не может из оков...

     Так лебедь, занесенный в край безводный

     И с жизнью свыкшийся иной,

     Порою хочет, гордый и свободный,

     Лететь к стране своей родной...

Но взор его потух, отяжелели крылья,

И если удалось ему на миг взлететь,-

То только чтоб свое почувствовать бессилье

     И песнь последнюю пропеть!

1870

Пробуждение

Проснулся я... В раскрытое окно

Повеяло прохладой и цветами;

Уж солнце ходит по небу давно,

А соловей не молкнет за кустами...

Я слушаю: так песнь его полна

Тоскливого и страстного желанья,

Так радостно проносится весна,

Что кажется, на что б еще страданье?

Но мне всю ночь ужасный снился сон,

Но дважды я всё с той же грезой бился,

И каждый раз был стоном пробужден,

И после долго плакал и томился...

Мне тяжело. О нет, в немой ночи

Отраднее сносить такие грезы,

О, слишком жгут весенние лучи

Еще недавно высохшие слезы!

9 мая 1858

Проложен жизни путь бесплодными степями...

Проложен жизни путь бесплодными степями,

     И глушь, и мрак... ни хаты, ни куста...

     Спит сердце; скованы цепями

     И разум, и уста,

     И даль пред нами

     Пуста.

И вдруг покажется не так тяжка дорога,

     Захочется и петь, и мыслить вновь.

     На небе звезд горит так много,

     Так бурно льется кровь...

     Мечты, тревога,

     Любовь!

О, где же те мечты? Где радости, печали,

     Светившие нам ярко столько лет?

     От их огней в туманной дали

     Чуть виден слабый свет...

     И те пропали...

     Их нет.

1888

Проселок

По Руси великой, без конца, без края,

Тянется дорожка, узкая, кривая,

Чрез леса да реки, по степям, по нивам,

Всё бежит куда-то шагом торопливым,

И чудес, хоть мало встретишь той дорогой,

Но мне мил и близок вид ее убогой.

Утро ли займется на небе румяном -

Вся она росою блещет под туманом;

Ветерок разносит из поляны сонной

Скошенного сена запах благовонный;

Всё молчит, всё дремлет,- в утреннем покое

Только ржи мелькает море золотое,

Да куда ни глянешь освеженным взором,

Отовсюду веет тишью и простором.

На гору ль въезжаешь - за горой селенье

С церковью зеленой видно в отдаленьи.

Вот и деревенька, барский дом повыше...

Покосились набок сломанные крыши.

Ни садов, ни речки; в роще невысокой

Липа да орешник разрослись широко,

А вдали, над прудом, высится плотина...

Бедная картина! Милая картина!..

Уж с серпами в поле шумно идут жницы,

Между лип немолчно распевают птицы,

За клячонкой жалкой мужичок шагает,

С диким воплем стадо путь перебегает.

Жарко... День, краснея, всходит понемногу...

Скоро на большую выедем дорогу.

Там скрипят обозы, там стоят ракиты.

Из краев заморских к нам тропой пробитой

Там идет крикливо всякая новинка...

Там ты и заглохнешь, русская тропинка!

По Руси великой, без конца, без края,

Тянется дорожка, узкая, кривая.

На большую съехал - впереди застава,

Сзади пыль да версты... Смотришь, а направо

Снова вьется путь мой лентою узорной -

Тот же прихотливый, тот же непокорный!

6 июля 1858

Прости меня, прости! Когда в душе мятежной...

Прости меня, прости! Когда в душе мятежной

          Угас безумный пыл,

С укором образ твой, чарующий и нежный,

          Передо мною всплыл.

О, я тогда хотел, тому укору вторя,

          Убить слепую страсть,

Хотел в слезах любви, раскаянья и горя

          К ногам твоим упасть!

Хотел все помыслы, желанья, наслажденья —

          Всё в жертву принести;

Я жертвы не принес, не стою я прощенья...

          Прости меня, прости!

1870-е годы

* * *

«Прощай!» — твержу тебе с невольными слезами,

   Ты говоришь: разлука недолга...

Но видишь ли: ручей пробился между нами,

   Поток сердит и круты берега.

Прощай. Мой путь уныл. Кругом нависли тучи.

Ручей уже растет и речкой побежит.

Чем дальше я пойду, тем берег будет круче,

И скоро голос мой к тебе не долетит.

Тогда забуду ль я о днях, когда–то милых,

Забуду ль всё, что, верно, помнишь ты,

Иль с горечью пойму, что я забыть не в силах,

         И в бездну брошусь с высоты?

1878

Прощание с деревней

Прощай, приют родной, где я с мечтой ленивой

Без горя проводил задумчивые дни.

Благодарю за мир, за твой покой счастливый,

     За вдохновения твои!

Увы, в последний раз в тоскливом упоеньи

Гляжу на этот сад, на дальние леса;

Меня отсюда мчит иное назначенье,

     И ждут иные небеса.

А если, жизнью смят, обманутый мечтами,

К тебе, как блудный сын, я снова возвращусь,-

Кого еще найду меж старыми друзьями

     И так ли с новыми сойдусь?

И ты... что будешь ты, страна моя родная?

Поймет ли твой народ всю тяжесть прежних лет?

И буду ль видеть я, хоть свой закат встречая,

     Твой полный счастия рассвет?

26 июня 1858

Птичкой ты резвой росла...

Птичкой ты резвой росла,

Клетка твоя золоченая

Стала душна и мала.

Старая няня ученая

Песню твою поняла.

Что тебе угол родной,

Матери ласки приветные!

Жизни ты жаждешь иной.

Годы прошли незаметные...

Близится день роковой.

Ярким дивяся лучам,

Крылья расправив несмелые,

Ты улетишь к небесам...

Тучки гуляют там белые,

Воля и солнышко там!

В келье забытой твоей

Жизнь потечет безотрадная...

О, ты тогда пожалей,

Птичка моя ненаглядная,

Тех, кто останется в ней!

1878

Публика

(Во время представления Росси)

Артист окончил акт. Недружно и несмело

Рукоплескания раздалися в рядах.

Однако вышел он... Вдруг что-то заблестело

        У капельмейстера в руках.

    Что это?- Смотрят все в тревоге жадной...

        Подарок ценный, вот другой,

    А вслед за ними и венок громадный...

Преобразилось всё. Отвсюду крики, вой...

Нет вызовам конца! Платками машут дамы,

    И был бы даже вызван автор драмы,

        Когда б был жив... Куда ни глянь,

Успех венчается всеобщим приговором.

Кого же чествуют? Кому восторгов дань?

Артисту?- Нет: венку с серебряным прибором!

18 марта 1877

Пусть не любишь стихов ты; пусть будет чужда...

Пусть не любишь стихов ты; пусть будет чужда

Тебе муза моя, безотрадно плакучая,

Но в тебе отразилась, как в море звезда,

     Вся поэзия жизни кипучая.

И какие бы образы, краски, черты

Мог художник похитить в огне вдохновенья,

Пред которыми образ твоей красоты

     Побледнел бы хотя на мгновенье?

И какая же мысль упоительней той,

Чтоб любить тебя нежно и свято,

Чтоб отдать тебе счастье, и труд, и покой,

Чтобы, все позабывши, лишь только тобой

     Было верное сердце объято?

     И какие же рифмы звучней

     Твоего поцелуя прощального,

     Что и ныне, в безмолвьи ночей,

Не отходит от ложа, от ложа печального,

     И мелодией будит своей

Все мечты невозвратно утраченных дней,

     Все блаженство минувшего, дальнего?..

1870

Разбитая ваза

Ту вазу, где цветок ты сберегала нежный,

Ударом веера толкнула ты небрежно,

И трещина, едва заметная, на ней

Осталась... Но с тех пор прошло не много дней,

Небрежность детская твоя давно забыта,

А вазе уж грозит нежданная беда!

Увял ее цветок; ушла ее вода...

      Не тронь ее: она разбита.

Так сердца моего коснулась ты рукой —

Рукою нежной и любимой,—

И с той поры на нем, как от обиды злой,

Остался след неизгладимый.

Оно как прежде бьется и живет,

От всех его страданье скрыто,

Но рана глубока и каждый день растет...

      Не тронь его: оно разбито.

1870-е годы

Рассвет

Видали ль вы рассвета час

За ночью темной и ненастной?

Давно уж буря пронеслась,

Давно уж смолкнул гул ужасный,

Но все кругом еще хранит

Тяжелый след грозы нестройной,

Все ждет чего-то и молчит!..

Все полно мысли беспокойной.

Но вот у тучи роковой

Вдруг прояснился угол белый;

Вот за далекою горой

С востока что-то заалело;

Вон там повыше брызнул свет.

Он вновь исчезнет ли за тучей

Иль станет славный и могучий

Среди небес?..

           Ответа нет...

Но звук пастушеской свирели

Уж слышен в тишине полей,

И воздух кажется теплей,

И птички ранние запели.

Туманы, сдвинувшись сперва,

Несутся, ветром вдаль гонимы.

Теперь таков наш край родимый,

Теперь Россия такова.

6 января 1858

Расчет

Я так тебя любил, как ты любить не можешь:

Безумно, пламенно... с рыданием немым.

Потухла страсть моя, недуг неизлечим,-

     Ему забвеньем не поможешь!

Все кончено... Иной я отдаюсь судьбе,

С ней я могу идти бесстрастно до могилы;

Ей весь избыток чувств, ей весь остаток силы,

     Одно проклятие - тебе.

6 июня 1858

Русские песни

Как сроднились вы со мною,

Песни родины моей,

Как внемлю я вам порою,

Если вечером с полей

Вы доноситесь, живые,

И в безмолвии ночном

Мне созвучья дорогие

Долго слышатся потом.

Не могучий дар свободы,

Не монахи мудрецы,-

Создавали вас невзгоды

Да безвестные певцы.

Но в тяжелые годины

Весь народ, до траты сил,

Весь - певец своей кручины -

Вас в крови своей носил.

И как много в этих звуках

Непонятного слилось!

Что за удаль в самых муках,

Сколько в смехе тайных слез!

Вечным рабством бедной девы,

Вечной бедностью мужей

Дышат грустные напевы

Недосказанных речей...

Что за речи, за герои!

То - бог весть какой поры -

Молодецкие разбои,

Богатырские пиры;

То Москва, татарин злобный,

Володимир, князь святой...

То, журчанью вод подобный,

Плач княгини молодой.

Годы идут чередою...

Песни нашей старины

Тем же рабством и тоскою,

Той же жалобой полны;

А подчас все так же вольно

Славят солнышко-царя,

Да свой Киев богомольный,

Да Илью богатыря.

1 июля 1857

С курьерским поездом

1

«Ну, как мы встретимся?- невольно думал он,

По снегу рыхлому к вокзалу подъезжая.-

Уж я не юноша и вовсе не влюблен...

Зачем же я дрожу? Ужели страсть былая

Опять как ураган ворвется в грудь мою

Иль только разожгли меня воспоминанья?»

И опустился он на мерзлую скамью,

Исполнен жгучего, немого ожиданья.

Давно, давно, еще студентом молодым,

Он с нею встретился в глуши деревни дальней.

О том, как он любил и как он был любим

Любовью первою, глубокой, идеальной,

Как планы смелые чертила с ним она,

Идее и любви всем жертвовать умея,-

Про то никто не знал, а знала лишь одна

Высоких тополей тенистая аллея.

Пришлось расстаться им, прошел несносный год.

Он курс уже кончал, и новой, лучшей доли

Была близка пора... И вдруг он узнает,

Что замужем она, и вышла против воли.

Чуть не сошел с ума, едва не умер он,

Давал нелепые, безумные обеты,

Потом оправился... С прошедшим примирен,

Писал ей изредка и получал ответы;

Потом в тупой борьбе с лишеньями, с нуждой

Прошли бесцветные, томительные годы;

Он привыкал к цепям, и образ дорогой

Лишь изредка блестел лучом былой свободы,

Потом бледнел, бледнел, потом совсем угас.

И вот, как одержал над сердцем он победу,

Как в тине жизненной по горло он погряз,-

Вдруг весть нежданная: «Муж умер, и я еду».

- «Ну, как мы встретимся?» А поезд опоздал....

Как ожидание бывает нестерпимо!

Толпою пестрою наполнился вокзал,

Гурьба артельщиков прошла, болтая, мимо,

А поезда всё нет, пора б ему прийти!

Вот раздался свисток, дым по дороге взвился...

И, тяжело дыша, как бы устав в пути,

Железный паровоз пред ним остановился.

2

«Ну, как мы встретимся?» -так думала она,

Пока на всех порах курьерский поезд мчался.

Уж зимний день глядел из тусклого окна,

Но убаюканный вагон не просыпался.

Старалась и она заснуть в ночной тиши,

Но сон, упрямый сон бежал всё время мимо:

Со дна глубокого взволнованной души

Воспоминания рвались неудержимо.

Курьерским поездом, спеша Бог весть куда,

Промчалась жизнь ее без смысла и без цели,

Когда-то, в лучшие, забытые года,

И в ней горел огонь, и в ней мечты кипели!

Но в обществе тупом, средь чуждых ей натур

Тот огонек задут безжалостной рукою:

Покойный муж ее был грубый самодур,

Он каждый сердца звук встречал насмешкой злою.

Был человек один.- Тот понял, тот любил...

А чем она ему ответила?- Обманом...

Что ж делать? Для борьбы ей не хватило сил,

Да и могла ль она бороться с целым станом?

И вот увидеться им снова суждено...

Как встретятся они? Он находил когда-то

Ее красавицей, но это так давно...

Изменят хоть кого утрата за утратой!

А впрочем... Не блестя, как прежде, красотой,

Черты остались те ж, и то же выраженье...

И стало весело ей вдруг при мысли той,

Всё оживилося в ее воображеньи!

Сидевший близ нее и спавший пассажир

Качался так смешно, с осанкой генерала,

Что, глядя на него и на его мундир,

Бог знает отчего, она захохотала.

Но вот проснулись все,- теперь уж не заснуть...

Кондуктор отобрал с достоинством билеты;

Вот фабрики пошли, свисток - и кончен путь.

Объятья, возгласы, знакомые приветы...

Но где же, где же он? Не видно за толпой,

Но он, конечно, здесь... О, Боже, неужели

Тот, что глядит сюда, вон этот, пожилой,

С очками синими и в меховой шинели?

3

И встретились они, и поняли без слов,

Пока слова текли обычной чередою,

Что бремя прожитых бессмысленно годов

Меж ними бездною лежало роковою.

О, никогда еще потраченные дни

Среди чужих людей, в тоске уединенья,

С такою ясностью не вспомнили они,

Как в это краткое и горькое мгновенье!

Недаром злая жизнь их гнула до земли,

Забрасывая их слоями грязи, пыли...

Заботы на лице морщинами легли,

И думы серебром их головы покрыли!

И поняли они, что жалки их мечты,

Что под туманами осеннего ненастья

Они - поблекшие и поздние цветы -

Не возродятся вновь для солнца и для счастья!

И вот, рука в руке и взоры опустив,

Они стоят в толпе, боясь прервать молчанье...

И в глубь минувшего, в сердечный их архив

Уже уходит прочь еще воспоминанье!

Ему припомнилась та мерзлая скамья,

Где ждал он поезда в волнении томящем,

Она же думала, тревогу затая:

«Как было хорошо, когда в вагоне я

Смеялась от души над пассажиром спящим!»

1870

С.Я. Веригиной

Напрасно молоком лечиться ты желаешь,

     Поверь, леченье нелегко:

Покуда ты себе питье приготовляешь,

От взгляда твоего прокиснет молоко...

1872

* * *

Садитесь, я вам рад. Откиньте всякий страх

   И можете держать себя свободно,

Я разрешаю вам. Вы знаете, на днях

   Я королем был избран всенародно,

Но это всё равно. Смущают мысль мою

Все эти почести, приветствия, поклоны...

      Я день и ночь пишу законы

Для счастья подданных и очень устаю.

Как вам моя понравилась столица?

Вы из далеких стран? А впрочем, ваши лица

Напоминают мне знакомые черты,

Как будто я встречал, имен еще не зная,

Вас где–то, там, давно...

         Ах, Маша, это ты?

О милая, родная, дорогая!

Ну, обними меня, как счастлив я, как рад!

   И Коля... здравствуй, милый брат!

Вы не поверите, как хорошо мне с вами,

Как мне легко теперь! Но что с тобой, Мари?

Как ты осунулась... страдаешь всё глазами?

   Садись ко мне поближе, говори,

   Что наша Оля? Всё растет? Здорова?

   О, Господи! Что дал бы я, чтоб снова

Расцеловать ее, прижать к моей груди...

Ты приведешь ее?.. Нет, нет, не приводи!

   Расплачется, пожалуй, не узнает,

Как, помнишь, было раз... А ты теперь о чем

Рыдаешь? Перестань! Ты видишь, молодцом

   Я стал совсем, и доктор уверяет,

      Что это легкий рецидив,

Что скоро всё пройдет, что нужно лишь терпенье.

О да, я терпелив, я очень терпелив,

Но всё–таки... за что? В чем наше преступленье?..

Что дед мой болен был, что болен был отец,

Что этим призраком меня пугали с детства, –

Так что ж из этого? Я мог же, наконец,

   Не получить проклятого наследства!..

Так много лет прошло, и жили мы с тобой

Так дружно, хорошо, и всё нам улыбалось...

Как это началось? Да, летом, в сильный зной,

Мы рвали васильки, и вдруг мне показалось...

…………………. .

     Да, васильки, васильки...

     Много мелькало их в поле...

     Помнишь, до самой реки

     Мы их сбирали для Оли.

     Олечка бросит цветок

     В реку, головку наклонит...

     «Папа, – кричит, – василек

     Мой поплывет, не утонет?!»

     Я ее на руки брал,

     В глазки смотрел голубые,

     Ножки ее целовал,

     Бледные ножки, худые.

     Как эти дни далеки...

     Долго ль томиться я буду?

     Всё васильки, васильки,

     Красные, желтые всюду...

     Видишь, торчат на стене,

     Слышишь, сбегают по крыше,

     Вот подползают ко мне,

     Лезут всё выше и выше...

     Слышишь, смеются они...

     Боже, за что эти муки?

     Маша, спаси, отгони,

     Крепче сожми мои руки!

     Поздно! Вошли, ворвались,

     Стали стеной между нами,

     В голову так и впились,

     Колют ее лепестками.

     Рвется вся грудь от тоски...

     Боже! куда мне деваться?

     Всё васильки, васильки...

     Как они смеют смеяться?

     ……….

Однако что же вы сидите предо мной?

Как смеете смотреть вы дерзкими глазами?

Вы избалованы моею добротой,

Но всё же я король, и я расправлюсь с вами!

Довольно вам держать меня в плену, в тюрьме!

Для этого меня безумным вы признали...

Так я вам докажу, что я в своем уме:

Ты мне жена, а ты – ты брат ее... Что, взяли?

Я справедлив, но строг. Ты будешь казнена.

Что, не понравилось? Бледнеешь от боязни?

Что делать, милая, недаром вся страна

Давно уж требует твоей позорной казни!

Но, впрочем, может быть, смягчу я приговор

И благости пример подам родному краю.

Я не за казни, нет, все эти казни – вздор.

Я взвешу, посмотрю, подумаю... не знаю...

      Эй, стража, люди, кто–нибудь!

      Гони их в шею всех, мне надо

   Быть одному... Вперед же не забудь:

   Сюда никто не входит без доклада.

1869, 1874

Сегодня мне исполнилось 17 лет

«Шестнадцать только лет!» -с улыбкою холодной

     Твердили часто мне друзья: -

«И в эти-то года такой тоской бесплодной

     Звучит элегия твоя!

О, нет! Напрасно, вняв ребяческим мечтаньям,

     О них рассказывал ты нам;

Не верим мы твоим непризнанным страданьям,

     Твоим проплаканным ночам.

Взгляни на нас: толпой беспечно горделивой

     Идем мы с жребием своим,

И жребий наш течет так мирно, так счастливо,

     Что мы иного не хотим.

На чувство каждое мы смотрим безразлично,

     А если и грустим порой,

Смотри, как наша грусть спокойна и прилична,

     Как вся проникнута собой!

Пускай же говорят, что теплого участья

     В нас горе ближних не найдет,

Что наша цель мелка, что грубо наше счастье,

     Что нами двигает расчет;

Давно прошла пора, когда не для забавы

     Таких бы слушали речей:

Теперь иной уж век, теперь иные нравы,

     Иные страсти у людей.

А ты? Ты жить, как мы, не хочешь, не умеешь,

     И, полон гордой суеты,

Еще, как неба дар, возносишь и лелеешь

     Свои безумные мечты...

Поэт, беги ты их, как гибельной заразы,-

     Их судит строгая молва,

И все они, поверь, одни пустые фразы

     И заученные слова!»

Не для судей моих в ответ на суд жестокий,

     Но для тебя, былых годов

Мой друг единственный, печальный и далекий,

     Я сердце высказать готов.

Ты понял скорбь души, заглохшей на чужбине,

     Но сам нередко говорил,

Что должен я беречь и прятать, как святыню,

     Ее невысказанный пыл.

Ты музу скромную, не зная оправданья,

     Так откровенно презирал...

О, я тебе скажу, как часто в час страданья

     Ее, изменницу, я звал!

Я расскажу тебе, как я в тоске нежданной,

     Ища желаниям предел,

Однажды полюбил... такой любовью странной,

     Что долго верить ей не смел.

Бог весть, избыток чувств рвался ли неотвязно

     Излиться вдруг на ком-нибудь,

Воображение ль кипело силой праздной,

     Дышала ль чувственностью грудь,-

Но только знаю я, что в жизни одинокой

     То были лучшие года,

Что я так пламенно, правдиво и глубоко

     Любить не буду никогда.

И что ж? Неузнанны, осмеяны, разбиты,

     К ногам вседневной суеты

Попадали кругом, внезапной тьмой покрыты,

     Мои горячие мечты.

Во тьме глухих ночей, глотая молча слезы

     (А слез, как счастия, я ждал!),

Проклятьями корил я девственные грезы

     И понапрасну проклинал...

Порой на будущность надежда золотая

     Еще светлела впереди,

Но скоро и она погасла, умирая,

     В моей измученной груди...

Тому уж год прошел, то было ночью темной.

     Раз, помню, выбившись из сил,

Покинув шумный пир, по площади огромной

     Я торопливо проходил.

Бог знает, отчего тогда толпы веселой

     Мне жизнь казалась далека,

И на сердце моем, как камня гнет тяжелый,

     Лежала черная тоска.

Я помню, мокрый снег мне хлопьями нещадно

     Летел в лицо; над головой

Холодный ветер выл; пучиной безотрадной

     Висело небо надо мной.

Я подошел к Неве... Из-за свинцовой дали

     Она глядела все темней,

И волны в полосах багровых колебали

     Зловещий отблеск фонарей.

Я задрожал... И вдруг, отчаяньем томимый,

     С последним ропотом любви

На мысль ужасную напал... О, мимо, мимо,

     Воспоминания мои!

     Но образы иные

     Меня преследуют порой:

То детства мирного виденья золотые

     Встают нежданно предо мной,

И через длинный ряд тоски, забот, сомненья

     Опять мне слышатся в тиши

И игры шумные, и тихие моленья,

     И смех неопытной души.

То снова новичком себя я вижу в школе...

     Мой громкий смех замолк давно;

Я жадно рвусь душой к родным полям и к воле,

     Мне все так дико и темно.

И тут-то в первый раз, небесного напева

     Кидая звуки по земле,

Явилась мне она, божественная дева,

     С сияньем музы на челе.

Могучей красотой она не поражала,

     Не обнажала скромных плеч,

Но сладость тихую мне в душу проливала

     Ее замедленная речь.

С тех пор везде со мной: в трудах, в часы досуга,

     В мечте обманчивого сна,

С словами нежными заботливого друга,

     Как тень, носилася она;

Дрожащий звук струны, шумящий в поле колос,

     Весь трепет жизни в ней кипел;

С рыданием любви ее сливался голос

     И песни жалобные пел.

Но, утомленная моей борьбой печальной,

     Моих усилий не ценя,

Уже давно, давно с усмешкою печальной

     Она покинула меня;

И для меня с тех пор весь мир исчез, объятый

     Какой-то страшной пустотой,

И сердце сражено последнею утратой,

     Забилось прежнею тоской.

Вчера еще в толпе, один, ища свободы,

     Я, незамеченный, бродил

И тихо вспоминал все прожитые годы,

     Все, что я в сердце схоронил.

«Семнадцать только лет!-твердил я, изнывая,-

     А сколько горечи, и зла,

И бесполезных мук мне эта жизнь пустая

     Уже с собою принесла!»

Я чувствовал, как рос во мне порыв мятежный,

     Как желчь кипела все сильней,

Как мне противен был и говор неизбежный,

     И шум затверженных речей...

И вдруг передо мной, небесного напева

     Кидая звуки по земле,

Явилася она, божественная дева,

     С сияньем музы на челе.

Как я затрепетал, проникнут чудным взором,

     Как разом сердце расцвело!

Но строгой важностью и пламенным укором

     Дышало милое чело.

«Когда взволнован ты,- она мне говорила,-

     Когда с тяжелою тоской

Тебя влечет к добру неведомая сила,

     Тогда зови меня и пой!

Я в голос твой пролью живые звуки рая,

     И пусть не слушают его,

Но с ним твоя печаль, как пыль, исчезнет злая

     От дуновенья моего!

Но в час, когда томим ты мыслью беспокойной,

     Меня, посланницу любви,

Для желчных выходок, для злобы недостойной

     И не тревожь, и не зови!..»

Скажи ж, о муза, мне: святому обещанью

     Теперь ты будешь ли верней?

По-прежнему ль к борьбе, к труду и упованью

     Пойдешь ты спутницей моей?

И много ли годов, тая остаток силы,

     С тобой мне об руку идти,

И доведешь ли ты скитальца до могилы

     Или покинешь на пути?

А может быть, на стон едва воскресшей груди

     Ты безответно замолчишь,

Ты сердце скорбное обманешь, точно люди,

     И точно радость - улетишь?..

Быть может, и теперь, как смерть неумолима,

     Затем явилась ты сюда,

Чтобы в последний раз блеснуть неотразимо

     И чтоб погибнуть навсегда?

15 ноября 1857

Селенье

Здравствуй, старое селенье,

Я знавал тебя давно.

Снова песни в отдаленьи,

И, как прежде, это пенье

На лугах повторено.

И широко за лугами

Лесом красится земля;

И зернистыми снопами

Скоро лягут под серпами

Отягченные поля.

Но, как зреющее поле,

Не цветут твои жнецы;

Но в ужасной дикой доле,

В сокрушительной неволе

Долго жили их отцы;

Но духовными плодами

Не блестит твоя земля;

Но горючими слезами,

Но кровавыми ручьями

Смочены твои поля.

Братья! Будьте же готовы,

Не смущайтесь - близок час:

Срок окончится суровый,

С ваших плеч спадут оковы,

Перегнившие на вас!

Будет полдень молчаливый,

Будет жаркая пора...

И тогда, в тот день счастливый,

Собирайте ваши нивы,

Пойте песни до утра!

О, тогда от умиленья

Встрепенуться вам черед!

О, тогда-то на селенье

Луч могучий просвещенья

С неба вольности блеснет!

16 июля 1858

Серенада Шуберта

Ночь уносит голос страстный,

     Близок день труда...

О, не медли, друг прекрасный,

     О, приди сюда!

Здесь свежо росы дыханье,

     Звучен плеск ручья,

Здесь так полны обаянья

     Песни соловья!

И так внятны в этом пеньи,

     В этот час любви,

Все рыданья, все мученья,

     Все мольбы мои!

11 сентября 1857

Снова один я... Опять без значенья...

Снова один я... Опять без значенья

   День убегает за днем,

Сердце испуганно ждет запустенья,

   Словно покинутый дом.

Заперты ставни, забиты вороты,

   Сад догнивает пустой...

Где же ты светишь, и греешь кого ты,

   Мой огонек дорогой?

Видишь, мне жизнь без тебя не под силу,

   Прошлое давит мне грудь,

Словно в раскрытую грозно могилу,

   Страшно туда заглянуть.

Тянется жизнь, как постылая сказка,

   Холодом веет от ней...

О, мне нужна твоя тихая ласка,

   Воздуха, солнца нужней!..

1879

Современным витиям

Посреди гнетущих и послушных,

Посреди злодеев и рабов

Я устал от ваших фраз бездушных,

От дрожащих ненавистью слов!

Мне противно лгать и лицемерить,

Нестерпимо - отрицаньем жить...

Я хочу во что-нибудь да верить,

Что-нибудь всем сердцем полюбить!

Как монах, творя обет желанный,

Я б хотел по знойному пути

К берегам земли обетованной

По песку горячему идти;

Чтобы слезы падали ручьями,

Чтоб от веры трепетала грудь,

Чтоб с пути, пробитого веками,

Мне ни разу не пришлось свернуть!

Чтоб оазис в золотые страны

Отдохнуть меня манил и звал,

Чтоб вдали тянулись караваны,

Шел корабль,- а я бы все шагал!

Чтоб глаза слипались от дороги,

Чтоб сгорали жаждою уста,

Чтоб мои подкашивались ноги

Под тяжелым бременем креста...

1861

Солдатская песня о Севастополе

Не веселую, братцы, вам песню спою,

     Не могучую песню победы,

Что певали отцы в Бородинском бою,

     Что певали в Очакове деды.

Я спою вам о том, как от южных полей

     Поднималося облако пыли,

Как сходили враги без числа с кораблей

     И пришли к нам, и нас победили.

А и так победили, что долго потом

     Не совались к нам с дерзким вопросом,

А и так победили, что с кислым лицом

     И с разбитым отчалили носом.

Я спою, как, покинув и дом и семью,

     Шел в дружину помещик богатый,

Как мужик, обнимая бабенку свою,

     Выходил ополченцем из хаты.

Я спою, как росла богатырская рать,

     Шли бойцы из железа и стали,

И как знали они, что идут умирать,

     И как свято они умирали!

Как красавицы наши сиделками шли

     К безотрадному их изголовью,

Как за каждый клочок нашей русской земли

     Нам платили враги своей кровью;

Как под грохот гранат, как сквозь пламя

     и дым,

     Под немолчные, тяжкие стоны

Выходили редуты один за другим,

     Грозной тенью росли бастионы;

И одиннадцать месяцев длилась резня,

     И одиннадцать месяцев целых

Чудотворная крепость, Россию храня,

     Хоронила сынов ее смелых...

Пусть не радостна песня, что вам я пою,

     Да не хуже той песни победы,

Что певали отцы в Бородинском бою,

     Что певали в Очакове деды.

1869

Сон

О, что за чудный сон приснился мне нежданно!

В старинном замке я бродил в толпе теней:

Мелькали рыцари в своей одежде бранной,

И пудреных маркиз наряд и говор странный

Смущали тишину подстриженных аллей.

И вдруг замолкли все. С улыбкой благосклонной

К нам подошел король и ласково сказал:

«Приветствую тебя, пришлец неугомонный!

Ты был в своей стране смешон, поэт влюбленный...

У нас достоин ты вниманья и похвал.

У нас не так жилось, как вы теперь живете!

Ваш мир унынием и завистью томим.

Вы притупили ум в бессмысленной работе,

Как жалкие жиды, погрязли вы в расчете,

И, сами не живя, гнетете жизнь другим!

     Вы сухи, холодны, как севера морозы,

Вы не умеете без горечи любить,

Вы рвете терния там, где мы рвали розы...

Какие-то для глаз невидимые слезы

Вам даже самый смех успели отравить!

     Поэт, я - Счастие! Меня во всей вселенной

Теперь уж не найти, ко мне нелегок путь.

Гордиться можешь ты перед толпой надменной,

Что удалось тебе в мой замок сокровенный

Хоть раз один войти и сердцем отдохнуть.

     И если, над землей случайно пролетая,

Тебе я брошу миг блаженства и любви,

Лови его, лови - люби не размышляя...

Смотри: вот гаснет день, за рощей утопая...

Не долог этот миг - лови его, лови!..»

     Так говорил король, а с неба мне сияли

Прощальные лучи бледнеющего дня,

И чинно предо мной маркизы приседали,

И рыцари меня мечтами покрывали,

И дети ласково смотрели на меня!

1882

Сосед

Как я люблю тебя, дородный мой сосед,

     Когда, дыша приязнью неизменной,

Ты плавной поступью приходишь на обед,

     С улыбкой вкрадчиво-смиренной!

Мне нравятся в тебе - твой сладкий голосок,

Избыток важности и дум благочестивых,

И тихо льющийся, заманчивый поток

     Твоих бесед медоточивых;

Порою мысль твоя спокойно-высока,

     Порой приходишь ты в волненье,

     Касаясь не без желчи, хоть слегка,

     Ошибок старого дьячка

     И молодого поколенья...

И, долго слушая, под звук твоих речей

Я забываюся... Тогда в мечте моей

     Мне чудится, что, сев в большие дроги,

     На паре толстых лошадей

     Плетусь я по большой дороге.

     Навстречу мне пустынный путь лежит:

Нет ни столбов, ни вех, ни гор, ни перевоза,

     Ни даже тощеньких ракит,

     Ни даже длинного обоза,-

Всё гладко и мертво; густая пыль кругом...

А серый пристяжной с своей подругой жирной

По знойному пути бредут себе шажком,

И я полудремлю, раскачиваясь мирно.

26 мая 1858

Ссора

Ночь давно уж царила над миром,

А они, чтоб оканчивать споры,

Все сидели за дружеским пиром,

Но не дружные шли разговоры.

Понемногу словами пустыми

Раздражались они до мученья,

Словно кто-то сидел между ними

И нашептывал им оскорбленья.

И сверкали тревожные взгляды,

Искаженные лица горели,

Обвиненья росли без пощады

И упреки без смысла и цели.

Все, что прежде в душе накипело,

Все, чем жизнь их язвила пустая,

Они вспомнили злобно и смело,

Друг на друге то зло вымещая...

Наступила минута молчанья;

Она вечностью им показалась,

И при виде чужого страданья

К ним невольная жалость подкралась.

Им хотелось чудесною силой

Воротить все, что сказано было,

И слететь уже было готово

Задушевное, теплое слово,

И, быть может, сквозь мрак раздраженья,

Им - измученным гневом и горем -

Уже виделся миг примиренья,

Как маяк лучезарный над морем.

Проходили часы за часами,

А друзья все смотрели врагами,

Голоса возвышалися снова...

Задушевное, теплое слово,

Что за миг так легко им казалось,

Не припомнилось им, не сказалось,

А слова набегали другие,

Безотрадные, жесткие, злые;

И сверкали тревожные взгляды,

Искаженные лица горели,

Обвиненья росли без пощады

И упреки без смысла и цели...

И уж ночь не царила над миром,

А они неразлучной четою

Все сидели за дружеским пиром,

Словно тешась безумной враждою!

Вот и утра лучи заблестели...

Новый день не принес примиренья...

Потухавшие свечи тускнели,

Как сердца без любви и прощенья.

Апрель 1883

Стансы товарищам (Из разных ...)

Из разных стран родного края,

Чтоб вспомнить молодость свою,

Сошлись мы, радостью блистая,

В одну неровную семью.

Иным из нас светла дорога,

Легко им по свету идти,

Другой, кряхтя, по воле Бога,

Бредет на жизненном пути.

Всё, что с слезами пережито,

Чем сердце сжалося давно,

Сегодня будет позабыто

И глубоко затаено.

Но хоть наш светлый пир беспечен,

Хоть мы весельем сроднены,

Хоть наш союз и свят, и вечен,

Мы им гордиться не должны.

Мы братья, да. Пусть без возврата

От нас отринут будет тот,

Кто от страдающего брата

С холодным смехом отойдет.

Но, не кичась в пределах тесных,

Должны мы пламенно желать,

Чтоб всех правдивых, добрых, честных

Такими ж братьями назвать.

Вельможа ль он, мужик, вития,

Купец иль воин — всё равно:

Всех назовет детьми Россия,

Всем имя братское одно.

5 декабря 1860

Стансы товарищам (Из разных стран...)

Средь смеха праздного, среди пустого гула,

Мне душу за тебя томит невольный страх:

Я видел, как слеза украдкою блеснула

     В твоих потупленных очах.

Твой беззащитный челн сломила злая буря,

На берег выброшен неопытный пловец.

Откинувши весло и голову понуря,

     Ты ждешь: наступит ли конец?

Не унывай, пловец! Как сон, минует горе,

Затихнет бури свист и ропот волн седых,

И покоренное, ликующее море

     У ног уляжется твоих.

5 декабря 1860

Старая дорога

Я еду. На небе высоко

Плывет уж бледная луна,

И от селенья недалеко

Дорога старая видна.

И по дороге неизбитой

Звонки проезжих не гудят,

И лишь таинственно ракиты

По сторонам ее стоят,

И из-за них глядят уныло

Уж полусгнившие столбы

Да одинокая могила

Без упованья и мольбы.

И крест святынею своею

Могилы той не сторожит,

Лишь, наклонившися над нею,

Угрюмо шепчет ряд ракит.

И есть в окрестности преданье,

Что на могиле страшной той

Пресек свое существованье

Один страдалец молодой.

Однажды в ночь сюда пришел он

И имя Бога не призвал,

Но, адских мук и страсти полон,

Он в грудь вонзил себе кинжал.

И неотпетая могила

Дана преступника костям.

В ней песня слышалась уныло,

И тень являлась по ночам.

Всегда с боязнью и тревогой

Крестьянин мимо проходил,-

И скоро новую дорогу

Труд человека проложил...

10 августа 1854

Старая любовь

О, не гони меня,- твердит она, вздыхая,-

     Не проклинай докучный мой приход,

     Еще не раз душа твоя больная

     Меня, быть может, призовет!

     Я только тень... зачем же против тени

     Старинную враждующую рать

     Упреков, жалоб и сомнений

     С невольной злобой вызывать?

     Я только тень, я призрак без названья,

Мой жертвенник упал, огонь на нем погас,

Но есть меж нами связь; та связь - твои страданья:

     Они навек соединили нас.

Ты можешь позабыть и ласки, и объятья,

И речи нежные, и тихий блеск очей,

     Но не забудешь жгучие проклятья,

     Смущавшие покой твоих ночей.

И верь мне: чем сильней росло твое волненье,

Чем ближе ты страдал, без пользы жизнь губя,

Тем ближе чуял ты мое прикосновенье,

Тем явственней звучал мой голос для тебя.

Благодари меня за всё: за пыл мечтаний,

За счастье и обман, за солнце и грозу,

     За каждый вопль разбитых упований,

     За каждую пролитую слезу;

     И если, жизнью смят, в томлении недуга,

     Меня ты призовешь, к тебе явлюсь я вновь,

     Я, лучших дней твоих забытая подруга,

     Я старая и верная любовь!

1886

Старая цыганка

Пир в разгаре. Случайно сошлися сюда,

     Чтоб вином отвести себе душу

     И послушать красавицу Грушу,

     Разношерстные всё господа:

     Тут помещик расслабленный, старый,

Тут усатый полковник, безусый корнет,

     Изучающий нравы поэт

     И чиновников юных две пары.

Притворяются гости, что весело им,

И плохое шампанское льется рекою...

Но цыганке одной этот пир нестерпим.

Она села, к стене прислонясь головою,

Вся в морщинах, дырявая шаль на плечах,

     И суровое, злое презренье

Загорается часто в потухших глазах:

     Не по сердцу ей модное пенье...

«Да, уж песни теперь не услышишь такой,

От которой захочется плакать самой!

Да и люди не те: им до прежних далече...

Вот хоть этот чиновник,- плюгавый такой,

     Что, Наташу обнявши рукой,

     Говорит непристойные речи,-

Он ведь шагу не ступит для ней... В кошельке

Вся душа-то у них... Да, не то, что бывало!»

Так шептала цыганка в бессильной тоске,

И минувшее, сбросив на миг покрывало,

     Перед нею росло - воскресало.

     Ночь у Яра. Московская знать

     Собралась как для важного дела,

Чтобы Маню - так звали ее - услыхать,

     Да и как же в ту ночь она пела!

«Ты почувствуй»,- выводит она, наклонясь,

     А сама между тем замечает,

     Что высокий, осанистый князь

     С нее огненных глаз не спускает.

Полюбила она с того самого дня

     Первой страстью горячей, невинной,

Больше братьев родных, «жарче дня и огня»,

     Как певалося в песне старинной.

Для него бы снесла она стыд и позор,

     Убежала бы с ним безрассудно,

Но такой учредили за нею надзор,

     Что и видеться было им трудно.

     Раз заснула она среди слез.

«Князь приехал!» - кричат ей... Во сне аль серьезно?

     Двадцать тысяч он в табор привез

     И умчал ее ночью морозной.

     Прожила она с князем пять лет,

Много счастья узнала, но много и бед...

Чего больше? спросите - она не ответит,

     Но от горя исчезнул и след,

Только счастье звездою далекою светит!

     Раз всю ночь она князя ждала,

     Воротился он бледный от гнева, печали;

     В этот день его мать прокляла

     И в опеку имение взяли.

И теперь часто видит цыганка во сне,

     Как сказал он тогда ей: «Эх, Маша,

     Что нам думать о завтрашнем дне?

     А теперь хоть минута, да наша!»

     Довелось ей спознаться и с «завтрашним днем»:

     Серебро продала, с жемчугами рассталась,

     В деревянный, заброшенный дом

     Из дворца своего перебралась,

     И под этою кровлею вновь

     Она с бедностью встретилась смело:

     Те же песни и та же любовь...

     А до прочего что ей за дело?

Это время сияет цыганке вдали,

Но другие картины пред ней пролетели.

Раз - под самый под Троицын день -- к ней пришли

И сказали, что князь, мол, убит на дуэли.

Не забыть никогда ей ту страшную ночь,

     А пойти туда на дом не смела.

Наконец поутру ей уж стало невмочь:

     Она черное платье надела,

Робким шагом вошла она в княжеский дом,

Но как князя голубчика там увидала

     С восковым, неподвижным лицом,

     Так на труп его с воплем упала!

Зашептали кругом: «Не сошла бы с ума!

     Знать, взаправду цыганка любила...»

Подошла к ней старуха княгиня сама,

     Образок ей дала... и простила.

Еще Маня красива была в те года,

     Много к ней молодцов подбивалось,-

     Но, прожитою долей горда,

     Она верною князю осталась;

А как помер сынок ее - славный такой,

     На отца был похож до смешного,--

Воротилась цыганка в свой табор родной

И запела для хлеба насущного снова!

И опять забродила по русской земле,

Только Марьей Васильевной стала из Мани...

     Пела в Нижнем, в Калуге, в Орле,

     Побывала в Крыму и в Казани;