Уехала!

Как молоток

влетело в голову

отточенное слово,

вколочено напропалую!

– Задержите! Караул!

Не попрощался.

В Кодж оры! –

Бегу по шпалам,

Кричу и падаю под ветер.

Все поезда

проносятся

над онемелым переносьем...

Ты отделилась от вокзала,

покорно сникли семафоры.

Гудел

     трепыхался поезд,

горлом

     прорезывая стальной воздух.

В ознобе

не попадали

зуб–на–зуб шпалы.

Петлей угарной – ветер замахал.

А я глядел нарядно–катафальный

в галстуке...

И вдруг – вдогонку:

– Стой! Схватите!

Она совсем уехала? –

Над лесом рвутся силуэты,

а я – в колодезь,

к швабрам,

барахтаться в холодной одиночке,

где сырость с ночью спят в обнимку,

Ты на Кавказец профуфирила в экспрессе

и скоро выйдешь замуж,

меня ж – к мокрицам,

где костоломный осьмизуб

настежь

прощелкнет...

Умчался...

Уездный гвоздь – в селезенку!

И все ж – живу!

Уж третью пятидневку

в слякоть и в стужу

– ничего, привыкаю –

хожу на службу

и даже ежедневно

что–то дряблое

обедаю

с кислой капусткой.

Имени ее не произношу.

Живу молчальником.

Стиснув виски,

стараюсь выполнить

предотъездное обещание.

Да... так спокойнее –

анемильником...

Занафталиненный медикамен–

тами доктор

двенадцатью щипцами

сделал мне аборт памяти...

Меня зажало в люк.

Я кувыркаюсь без памяти,

Стучу о камень,

Знаю – не вынырну!

На мокрые доски

молчалкою –

плюх!..