* * *

Где цвела герань под писк воробья, где в июне среди аллей

жгли тополиный пух сыновья шофёров и слесарей –

там царь Кащей над стихами чах, как всякий средний поэт,

не зная, сколь трудно писать о вещах, которым названья нет.

Ах, время, время, безродный вор, неостановимый тать!

Выходила на двор выбивать ковёр моя молодая мать, –

а меня Аполлон забирал в полон, кислоты добавив к слезе,

и вслепую блуждал я среди колонн, вокзалов и КПЗ.

Блажен, кто вопль из груди исторг, невольно укрыв плащом

лицо; блажен возвративший долг, который давно прощён;

блажен усвоивший жизнь из книг, а верней сказать, из одной

книги. И жалок её должник, с громоздкой своей виной

не в силах справиться. Как спасти неверующего? Где он

поёт, растягивая до кости военный аккордеон,

когда мелодия не в струю, о том, что давно прошло,

как было холодно в том краю, и ветрено, и тепло?