* * *

Коренастый вяз за окном, сдав октябрю все пароли и явки,

облетел. Не резон рыдать. Разве мы не знали всё наперёд?

Пусть живая лягушка в гонконгской рыбной лавке,

неуверенно открывает беззубый рот –

всё равно хочется арф, белоснежных крыльев. Но вряд ли

выгорит. Сам ты, рявкну в сердцах, дебил.

Сыплется жизнь сквозь пальцы, и не втолковать ей, падле,

как я её люблю, как я её любил.

Эй, призывает меня она, воскресни для новых песен.

Прими, как в «Униженных и оскорблённых», немцем прописанный порошок.

Аввакум, отвечаю, вакуум, гробовая плесень

на устах. И лошадка моя – волчья сыть, травяной мешок.

Впрочем, время, шёлковый лектор, даже горбатых лечит.

И быстроглазый профессор Лосев в дореформенном канотье

спускается с дачной террасы в овраг – убедиться в распаде речи,

наблюдать ледостав на её ручье.