* * *

На том конце земли, где снятся сны

стеклянные, сереют валуны

и можжевельник в изморози синей –

кто надвигается, кто медлит вдалеке?

Неужто осень? На её платке

алеет роза и сверкает иней.

Жизнь хороша, особенно к концу,

писал старик, и по его лицу

бежали слёзы, смешанные с потом.

Он вытер их. Младенец за стеной

заснул, затих. Чай в кружке расписной

давно остыл. И снова шорох – кто там

расправил суматошные крыла?

А мышь летучая. Такие, брат, дела.

Спит ночь-прядильщица, спит музыка-ткачиха,

мне моря хочется, а суждена – река,

течёт себе, тепла, неглубока,

и мы с тобой, возлюбленная, тихо

плывём во времени, и что нам князь Гвидон,

который выбил дно и вышел вон

на трезвый брег из бочки винной...

Как мне увериться, что жизнь – не сон, не стон,

но вещь протяжная, как колокольный звон

над среднерусскою равниной?