* * *

Почернели – в гвоздях и огнях – привокзальные своды..

Как давно этот мир не делили на воздух и воду.

С горсткой каменной соли, сжимая ржаную краюху,

выйду ночью к реке, напрягу осторожное ухо –

вдалеке от Валгаллы, вдали от покинутой Волги

вместо музыки вещей – лишь скрип граммофонной иголки.

Всходит месяц огромный, терновая блещет корона,

всё сбывается, что наболтала сорока-ворона,

белобокая дрянь, балаболка, – не пашет, не вяжет,

криком голову вскружит, пророчества толком не скажет,

только крыльями узкими бьёт, в неурочную пору

унося перстенёк за ворота, за синюю гору.

А под нею земля, там горящее ценится в рубль,

а потухшее – в грош, там стремительно сходит на убыль

угль пылающий, и на себе разрывает ошейник

пёс – не тех путешествий хотел он, не тех утешений –

и на лысом, оглохшем лугу ради тёмной потехи

орнитологи-лешие щёлкают щучьи орехи.

Нет, пока не сожмёт тебе горла рука птицелова,

шелести – заклинаю! – по чистым полянам, гортанное слово,

смейся, плачь, сторожи меня, глупого, около

облаков белобоких. Ни Моцарта в небе, ни сокола.

Но какая-то чудная нота, воскреснув совиною ночью,

до утра утешает охрипшую душу сорочью.