* * *

Видишь ли, даже на дикой яблоне отмирает садовый привой.

Постепенно становится взгляд изменника медленней и блудливей.

Сократи (и без того скудную) речь до пределов дыхания полевой

мыши, навзничь лежащей в заиндевелой дачной крапиве,

и подбей итоги, поскуливая, и вышли (только не имейлом, но авиа-

почтой, в длинном конверте с полосатым бордюром, надписанном от руки)

безнадёжно просроченный налог всевышнему, равный, как в Скандинавии,

ста процентам прибыли, и подумай, сколь необязательны и легки

эти январские облака, честно несущие в девственном чреве

жаркий снежок забвения, утоленья похмельной жажды, мягкого сна

от полудня и до полуночи, а после – отправь весточку Еве

(впрочем, лучше – Лилит или Юдифи), попросив об ответе на

адрес сырой лужайки, бедного словаря, творительного

падежа – выложи душу, только не в рифму, и уж тем более не

говорком забытых Богом степных городков, где твёрдая тень его

давно уже не показывалась – ни в церкви, ни на вокзале, ни во сне

местной юродивой. И не оправдывайся, принося лживую клятву перед кормилом

Одиссея – не тебя одного с повязкою на глазах в родниковую ночь увели

где, пузырясь, ещёпульсирует время по утомлённым могилам

спёкшейся и непрозрачной, немилостивой земли.