* * *

Вот картина жизни утлой: поутру с посудой мутной пилит кроткий индивид

к гастроному у больницы, где младая продавщица потной мелочью гремит.

в проволочной пентаграмме двор с беседкой, с тополями, три семёрки из горла,

ломтик плавленого сыра, полотно войны и мира, просияла и прошла...

Глубока земли утроба. Что толпиться возле гроба, на подушках ордена.

Продвигается к закату век, охотится на брата брат, настали времена

криводушны, вороваты, – и проходят отчего-то, чья же, господи, вина?

Как сказал цветков когда-то, нет двуногому работы, только смерть или война.

Ах, картина жизни праздной: долгий город безобразный, облик родины всерьёз!

Не узнала, не забыла, билась в судороге, любила, выгоняла на мороз -

ну куда ты на ночь глядя? Что с тобою? Бога ради! Налегке так налегке,

только шарф, чтоб не продуло. Ах, отчизна, дура дурой, с детской скрипочкой в руке…

Тьма сырая смотрит нагло. Так куда ж нам плыть? Куда глаза глядят, туда, где луч

ртутный воздуха не чает, тонким снегом отвечает, где кривой скрипичный ключ

звякнет в скважине замочной, чтобы музыкой заочной… брось. Меж ночью и цепной

жизнью, что светлеет, силясь выжить, прочен и извилист шов проходит черепной.