Белла
Ахмадулина

Дачный роман

Вот вам роман из жизни дачной. 
Он начинался в октябре, 
когда зимы кристалл невзрачный 
мерцал при утренней заре. 
И тот, столь счастливо любивший 
печаль и блеск осенних дней, 
был зренья моего добычей 
и пленником души моей. 
  
Недавно, добрый и почтенный, 
сосед мой умер, и вдова, 
для совершенья жизни бренной, 
уехала, а дом сдала. 
Так появились брат с сестрою. 
По вечерам в чужом окне 
сияла кроткою звездою 
их жизнь, неведомая мне. 
  
В благовоспитанном соседстве 
поврозь мы дождались зимы, 
но, с тайным любопытством в сердце, 
невольно сообщались мы. 
Когда вблизи моей тетради 
встречались солнце и сосна, 
тропинкой, скрытой в снегопаде, 
спешила к станции сестра. 
Я полюбила тратить зренье 
на этот мимолетный бег, 
и длилась целое мгновенье 
улыбка, свежая, как снег. 
  
Брат был свободен и не должен 
вставать, пока не встанет день. 
«Кто он?- я думала.- Художник?» 
А думать дальше было лень. 
Всю зиму я жила привычкой 
их лица видеть поутру 
и знать, с какою электричкой 
брат пустится встречать сестру. 
Я наблюдала их проказы, 
снежки, огни, когда темно, 
и знала, что они прекрасны, 
а кто они - не все ль равно? 
Я вглядывалась в них так остро, 
как в глушь иноязычных книг, 
и слаще явного знакомства 
мне были вымыслы о них. 
Их дней цветущие картины 
растила я меж сонных век, 
сослав их образы в куртины, 
в заглохший сад, в старинный снег. 
  
Весной мы сблизились - не тесно, 
не участив случайность встреч. 
Их лица были так чудесно 
ясны, так благородна речь. 
Мы сиживали в час заката 
в саду, где липа и скамья. 
Брат без сестры, сестра без брата, 
как ими любовалась я! 
Я шла домой и до рассвета 
зрачок держала на луне. 
  
Когда бы не несчастье это, 
была б несчастна я вполне. 
  
Тек август. Двум моим соседям 
прискучила его жара. 
Пришли, и молвил брат: - Мы едем. 
- Мы едем,- молвила сестра. 
Простились мы - скорей степенно, 
чем пылко. Выпили вина. 
Они уехали. Стемнело. 
Их ключ остался у меня. 
  
Затем пришло письмо от брата: 
«Коли прогневаетесь Вы, 
я не страшусь: мне нет возврата 
в соседство с Вами, в дом вдовы. 
Зачем, простак недальновидный, 
я тронул на снегу Ваш след? 
Как будто фосфор ядовитый 
в меня вселился - еле видный, 
доныне излучает свет 
ладонь...» - с печалью деловитой 
я поняла, что он - поэт, 
и заскучала... 
Тем не мене 
отвыкшие скрипеть ступени 
я поступью моей бужу, 
когда в соседний дом хожу, 
одна играю в свет и тени 
и для таинственной затеи 
часы зачем-то завожу 
и долго за полночь сижу. 
Ни брата, ни сестры. Лишь в скрипе 
зайдется ставня. Видно мне, 
как ум забытой ими книги 
печально светится во тьме. 
Уж осень. Разве осень? Осень. 
Вот свет. Вот сумерки легли. 
- Но где ж роман?- читатель спросит.- 
Здесь нет героя, нет любви! 
  
Меж тем - все есть! Окрест крепчает 
октябрь, и это означает, 
что тот, столь счастливо любивший 
печаль и блеск осенних дней, 
идет дорогою обычной 
на жадный зов свечи моей. 
Сад облетает первобытный, 
и от любви кровопролитной 
немеет сердце, и в костры 
сгребают листья... Брат сестры, 
прощай навеки! Ночью лунной 
другой возлюбленный безумный, 
чья поступь молодому льду 
не тяжела, минует тьму 
и к моему подходит дому. 
Уж если говорить: люблю!- 
то, разумеется, ему, 
а не кому-нибудь другому. 
Очнись, читатель любопытный! 
Вскричи: - Как, намертво убитый 
и прочный, точно лунный свет, 
тебя он любит?!- 
Вовсе нет. 
Хочу соврать и не совру, 
как ни мучительна мне правда. 
Боюсь, что он влюблен в сестру 
стихи слагающего брата. 
Я влюблена, она любима, 
вот вам сюжета грозный крен. 
Ах, я не зря ее ловила 
на робком сходстве с Анной Керн! 
В час грустных наших посиделок 
твержу ему: - Тебя злодей 
убил! Ты заново содеян 
из жизни, из любви моей! 
Коль ты таков - во мглу веков 
назад сошлю! 
Не отвечает 
и думает: - Она стихов 
не пишет часом?- и скучает. 
  
Вот так, столетия подряд, 
все влюблены мы невпопад, 
и странствуют, не совпадая, 
два сердца, сирых две ладьи, 
ямб ненасытный услаждая 
великой горечью любви. 
  
          1966