Первая строфа. Сайт русской поэзии

Все авторыАнализы стихотворений

Белла Ахмадулина

Дом

 

Бежала, позабыв дышать.

Завидев снежного болвана,

вздыхала, замедляла шаг.

 

Непрочный памятник мгновенью,

снег рукотворный на снегу,

как ты, жива на миг, а верю,

что жар весны превозмогу.

 

Бесхитростный прилив народа

к витринам - празднество сулил.

Уже Никитские ворота

разверсты были, снег валил.

 

Какой полет великолепный,

как сердце бедное неслось

вдоль Мерзляковского - и в Хлебный,

сквозняк - навылет, двор - насквозь.

 

В жару предчувствия плохого -

поступка до скончанья лет

в подъезд, где ветхий лак плафона

так трогателен и нелеп.

 

Как опрометчиво, как пылко

я в дом влюбилась! Этот дом

набит, как детская копилка,

судьбой людей, добром и злом.

 

Его жильцов разнообразных,

которым не было числа,

подвыпивших, поскольку праздник,

я близко к сердцу приняла.

Какой разгадки разум страждал,

подглядывая с добротой

неистовую жизнь сограждан,

их сложный смысл, их быт простой?

Пока таинственная бытность

моя в том доме длилась, я

его старухам полюбилась

по милости житья-бытья.

 

В печальном лифте престарелом

мы поднимались, говоря

о том, как тяжко старым телом

терпеть погоду декабря.

 

В том декабре и в том пространстве

душа моя отвергла зло,

и все казались мне прекрасны,

и быть иначе не могло.

 

Любовь к любимому есть нежность

ко всем вблизи и вдалеке.

Пульсировала бесконечность

в груди, в запястье и в виске.

 

Я шла, ущелья коридоров

меня заманивали в глубь

чужих печалей, свадеб, вздоров,

в плач кошек, в лепет детских губ.

 

Мне - выше, мне - туда, где должен

пришелец взмыть под крайний свод,

где я была, где жил художник,

где ныне я, где он живет.

 

Его диковинные вещи

воспитаны, как существа.

Глаголет их немое вече

о чистой тайне волшебства.

 

Тот, кто собрал их воедино,

был не корыстен, не богат.

Возвышенная вещь родима

душе, как верный пес иль брат.

 

Со свалки времени былого

возвращены и спасены,

они печально и беззлобно

глядят на спешку новизны.

 

О, для раската громового

так широко открыт раструба

Четыре вещих граммофона

во тьме причудливо растут,

 

Я им родня, я погибаю

от нежности, когда вхожу,.

я так же шею выгибаю

и так же голову держу.

 

Я, как они, витиевата,

и горла обнажен проем.

Звук незапамятного вальса

сохранен в голосе моем.

 

Не их ли зов меня окликнул,

и не они ль меня влекли

очнуться в грозном и великом

недоумении любви?

 

Как добр, кто любит, как огромен,

как зряч к значенью красоты!

Мой город, словно новый город,

мне предъявил свои черты.

 

Смуглей великого арапа

восходит ночь. За что мне честь -

в окно увидеть два Арбата:

и тот, что был, и тот, что есть?

 

Лиловой гроздью виснет сумрак.

Вот стул-капризник и чудак.

Художник мой портрет рисует

и смотрит остро, как чужак.

 

Уже считая катастрофой

уют, столь полный и смешной,

ямб примеряю пятистопный

к лицу, что так любимо мной.

 

Я знаю истину простую:

любить - вот верный путь к тому,

чтоб человечество вплотную

приблизить к сердцу и уму.

 

Всегда быть не хитрей, чем дети,

не злей, чем дерево в саду,

благословляя жизнь на свете

заботливей, чем жизнь свою.

 

Так я жила былой зимою.

Ночь разрасталась, как сирень,

и все играла надо мною

печали сильная свирель.

 

Был дом на берегу бульвара.

Не только был, но ныне есть.

Зачем твержу: я здесь бывала,

а не твержу: я ныне здесь?

 

Еще жива, еще любима,

все это мне сейчас дано,

а кажется, что это было

и кончилось давным-давно...

 

1965