Насущный хлеб и сух и горек...

Насущный хлеб и сух и горек,

Но трижды сух и горек хлеб,’

Надломленный тобой, историк,

На конченном пиру судеб.

Как редко торжествует память

За кругозором наших дней*

Как трудно нам переупрямить

Упорствующий быт камней!

Безумное единоборство—

И здесь, на берегах Днепра:

Во имя мертвой Евы торс твой,

Адам, лишается ребра.

Не признавая Фундуклея

И бибиковских тополей,

Таит софийская лилея

Небесной мудрости елей.

Растреллием под архитравы

Взметен, застрял на острие

Осколок всероссийской славы —

Елизаветинское Е.

Но там, где никнет ювелира

И каменщика скудный бред,

Взгляни — в орлином клюве лира

Восхищена, как Ганимед.

Скользи за мною—над затором

Домов, соборов, тополей —

В зодиакальный круг, в котором

Неистовствовал Водолей.

Чу! Древне-женственной дигамме,

Ты слышишь, вторит вздох спмца:

Чу! Не хрустит ли под ногами

Скорлупа Ледина яйца?

Ты видишь: мабель и дилговий

Доступны, как разлив Днепра,

Пока звенит в орлином клюве

Лировозникшее вчера.

Оно—твое! И в кубке Гебы,

На дне ли скифского ковша —

Одна и та же вечность, где бы

Ее ни обрела душа,

1920