Чернигов

Воробьи умолкли, прочирикав.

А про что? Наверно, про Чернигов,

монастырский, княжий, крепостной.

С этим звёздам впору целоваться.

Это воздух древнего славянства.

Это наше детство над Десной.

Нет ещё московского Ивана,

и душе заветна и желанна

золотая русская пора.

Он стоит, не зная о Батые,

смотрят ввысь холмы его святые,

золотые реют купола.

Это после будет вор на воре,

а пока живём по вольной воле:

хошь – молись, а хошь – иди в кабак.

Ни опричнин нет, ни канцелярий,

но зато полно господских тварей,

особливо кошек и собак.

От земли веселия и лада

хорошо доплыть до Цареграда

и вкусить от грецкого ума, –

но нигде нет жён милей и кротче,

но хмельны таинственные рощи,

где гудут пчелиные дома.

Так живём в раденьях и забавах.

Шлют в наш Кремль послов своих лукавых

царь индийский да персидский шах.

Пишем во церквах святые лики,

и в Ерусалим идут калики,

и живут подвижники в лесах.

Тени душ витают на погосте,

и горят рябиновые грозди,

и течёт под берегом река,

и покой от веры и полыни.

Никакой империи в помине.

Это просто Средние века.

Для того, чтоб речь была хорошей,

надо б горстку соли скоромошьей,

да боюсь пересолить в летах,

потому что – верьте иль не верьте –

будут жарить черти после смерти

скоморохов на сковородах.

И смотрю с холмов на храмы Божьи,

проклинаю всё, что будет позже:

братний спор, монголов и Москву, –

и люблю до головокруженья

лепоту и мир богослуженья

и каштанов вещую листву.

1976