Под елью изнурённой и громоздкой...

Под елью изнурённой и громоздкой,

Что выросла, не плача ни о ком,

Меня кормили мякишем и соской,

Парным голубоватым молоком.

Она как раз качалась на пригорке,

Природе изумрудная свеча.

От мякиша избавленные корки

Собака поедала клокоча.

Не признавала горести и скуки

Младенчества животная пора.

Но ель упала, простирая руки,

Погибла от пилы и топора.

Пушистую траву примяли около,

И ветер иглы начал развевать

Потом собака старая подохла,

А я остался жить да поживать.

Я землю рыл, я тосковал в овине[1],

Я голодал во сне и наяву,

Но не уйду теперь на половине

и до конца как надо доживу.

И по чьему-то верному веленью —

Такого никогда не утаю —

Я своему большому поколенью

Большое предпочтенье отдаю.

Прекрасные, тяжёлые ребята, —

Кто не видал — воочию взгляни, —

Они на промыслах Биби-Эйбата,

И на пучине Каспия они.

Звенящие и чистые, как стёкла,

Над ними ветер дует боевой...

Вот жалко только, что собака сдохла

И ель упала книзу головой.

1933