Первая строфа. Сайт русской поэзии

Все авторыАнализы стихотворений

Борис Поплавский

Белое сияние

 

В серый день у железной дороги

Низкорослые ветви висят.

Души мертвых стоят на пороге,

Время медленно падает в сад.

 

Где-то слышен на низкой плотине

Шум минут, разлетевшихся в прах.

Солнце низко купается в тине,

Жизнь деревьев грустит на горах.

 

Осень. В белом сиянии неба

Всё молчит, всё устало, всё ждёт.

Только птица вздыхает без дела

В синих ветках с туманных высот.

 

Шум воды голоса заглушает,

Наклоняется берег к воде.

Замирает душа, отдыхает,

Забывает сама о себе.

 

Здесь привольнее думать уроду,

Здесь не видят, в мученьях, его.

Возвращается сердце в природу

И не хочет судить никого.

* * *

 

Быть совершенно понятным

Совершенно открытым настежь

Чтобы все видели чудовищ

Совершенно лишенных рук

Полных розовых нежных пятен

Диких звезд и цветочных лужаек

Невидимых колоколов

Водопадов

И медленных верных рассветов

Над необитаемыми островами

Чтобы все разделили счастье

Баснословный увидели город

Где отшельник нагой живет

Он прикован цепью к вселенной

Он читает черную книгу

Где написано как вернуться

В баснословный древний покой

В венке из воска

 

Александру Браславскому

 

Мы бережём свой ласковый досуг

И от надежды прячемся бесспорно.

Поют деревья голые в лесу,

И город как огромная валторна.

 

Как сладостно шутить перед концом,

Об этом знает первый и последний.

Ведь исчезает человек бесследней,

Чем лицедей с божественным лицом.

 

Прозрачный ветер неумело вторит

Словам твоим. А вот и снег. Умри.

Кто смеет с вечером бесславным спорить,

Остерегать безмолвие зари.

 

Кружит октябрь, как белёсый ястреб,

На небе перья серые его.

Но высеченная из алебастра

Овца души не видит ничего.

 

Холодный праздник убывает вяло.

Туман идёт на гору и с горы.

Я помню, смерть мне в младости певала:

Не дожидайся роковой поры.

* * *

 

Вечер блестит над землею,

Дождь прекратился на время,

Солнце сменилось луною,

Лета истаяло бремя.

 

Низкое солнце садится

Серое небо в огне;

Быстрые, черные птицы

Носятся стаей в окне.

 

Так бы касаться, кружиться,

В бездну стремглав заглянуть,

Но на земле не ужиться,

В серое небо скользнуть.

 

Фабрика гаснет высоко,

Яркие, зимние дни.

Клонится низко осока

К бегу холодной волны.

 

Черные, быстрые воды

Им бы заснуть подо льдом.

Сумрачный праздник свободы

Ласточки в cepдце пустом.

 

1931

* * *

 

Вечный воздух ночной говорит о тебе

Будь спокоен как ночь, будь покорен судьбе

В совершенном согласье с полетом камней

С золотым погасаньем дней

 

Будь спокоен в своей мольбе

Волшебный фонарь

 

Колечки дней пускает злой курильщик,
Свисает дым бессильно с потолка:
Он может быть кутила иль могильщик
Или солдат заезжего полка.

Искусство безрассудное пленяет
Мой ленный ум, и я давай курить,
Но вдруг он в воздухе густом линяет.
И ан на кресле трубка лишь горит.

Плывёт, плывёт табачная страна
Под солнцем небольшого абажура.
Я счастлив без конца по временам,
По временам, кряхтя, себя пожурю.

Приятно строить дымовую твердь.
Бесславное завоеванье это.
Весна плывет, весна сползает в лето.
Жизнь пятится неосторожно в смерть.

* * *

 

Восхитительный вечер был полон улыбок и звуков,
Голубая луна проплывала высоко звуча.
В полутьме Ты ко мне протянула бессмертную руку,
Незабвенную руку, что сонно спадала с плеча.

 

Этот вечер был чудно тяжёл и таинственно душен,
Отступая, заря оставляла огни в вышине,
И большие цветы, разлагаясь на грядках, как души,
Умирая, светились и тяжко дышали во сне.

 

Ты меня обвела восхитительно медленным взглядом,
И заснула, откинувшись навзничь, вернулась во сны.
Видел я, как в таинственной позе любуется адом
Путешественник ангел в измятом костюме весны.

 

И весна умерла, и луна возвратилась на солнце.
Солнце встало, и тёмный румянец взошёл.
Над загаженным парком святое виденье пропало.
Мир воскрес и заплакал и розовым снегом отцвёл.

* * *

 

Всё было тихо, улицы молились,

Ко сну клонились статуи беседок,

Между дверьми – уйти! – остановились

Небесные и тайные победы.

Как сладостно, как тяжко клонит сон,

Как будто горы вырастают,

Вершинами упёртые в висок.

Высокий ледяной прекрасный Эльбрус тает

И медленно смеркается восток.

Всё было так, всё было не напрасно...

* * *

 

Всё было тихо, улицы молились

Ко сну клонились статуи беседок

Между дверьми — уйти!— остановились

Небесные и тайные победы

Как сладостно, как тяжко клонит сон

Как будто горы вырастают

Вершинами упертые в висок.

Высокий ледянной прекрасный Эльбрус тает

И медленно смеркается восток.

Всё было так, всё было не напрасно...

* * *

 

Вскипает в полдень молоко небес,

Сползает пенка облачная, ёжась,

Готов обед мечтательных повес,

Как римляне, они вкушают лёжа.

Как хорошо у окружных дорог

Дремать, задравши голову и ноги.

Как вкусен непитательный пирог

Далёких крыш и чёрный хлеб дороги.

Как невесомо сердце бедняка,

Его вздымает незаметный воздух,

До странного доводит столбняка

Богатыми неоценённый отдых.

Коль нет своей, чужая жизнь мила,

Как ревность, зависть родственна любови.

Ещё сочится на бревне смола,

От мертвеца же не исторгнешь крови.

Так беззаботно размышляю я,

Разнежившись в божественной молочной,

Как жаль, что в мать, а не в горшок цветочный

Сошел я жить. Но прихоть в том Твоя.

* * *

 

Горит желтый зал

Все обедают без меня

«Кто будет чай пить?»

Говорит Ладя —

Самая высокая

Тоска моей жизни.

Радость достигнута

И перейдена

Двоецарствие

 

Юрию Рогале-Левицкому

 

Сабля смерти свистит во мгле,

Рубит головы наши и души.

Рубит пар на зеркальном стекле,

Наше прошлое и наше грядущее.

 

И едят копошащийся мозг

Воробьи озорных сновидений.

И от солнечного привиденья

Он стекает на землю, как воск.

 

Кровью чёрной и кровью белой

Истекает ущербный сосуд.

И на двух катафалках везут

Половины неравные тела.

 

И, на кладбищах двух погребён,

Ухожу я под землю и небо.

И свершают две разные требы

Две богини, в кого я влюблён.

Другая планета

 

Жюлю Лафоргу

 

С моноклем, с бахромою на штанах,

С пороком сердца и с порочным сердцем

Ехидно мним: планеты и луна

Оставлены Лафоргом нам в наследство.

 

Вот мы ползем по желобу, мяуча.

Спят крыши, как чешуйчатые карпы,

И важно ходит, завернувшись в тучу,

Хвостатый черт, как циркуль вдоль по карте.

 

Лунатики уверенно гуляют,

Сидят степенно домовые в баках,

Крылатые собаки тихо лают.

Мы мягко улетаем на собаках.

 

Блестит внизу молочная земля,

И ясно виден искрометный поезд.

Разводом рек украшены поля,

А вот и море, в нем воды по пояс.

 

Вожатые забрали высоту,

Хвост задирая, как аэропланы,

И на Венеру мы летим – не ту,

Что нашей жизни разбивает планы.

 

Синеет горный неподвижный нос,

Стекло озер под горными тенями.

Нас радость потрясает как поднос,

Снижаемся с потухшими огнями.

 

На ярком солнце для чего огни?

Но уж летят, а там ползут и шепчут

Стрекозы–люди, бабочки они,

Легки, как слезы, и цветка не крепче.

 

Вот жабы скачут, толстые грибы,

Трясясь встают моркови на дыбы,

И с ними вместе, не давая тени,

Зубастые к нам тянутся растенья.

 

И шасть–жужжать и шасть–хрустеть, пищать,

Целуются, кусаются – ну ад!

Свистит трава как розовые змеи.

А кошки! Описать их не сумею.

 

Мы пойманы, мы плачем, мы молчим.

Но вдруг с ужасной скоростью темнеет.

Замерзший дождь, лавины снежной дым.

Наш дирижабль уже лететь не смеет.

 

Пропала насекомых злая рать,

А мы, мы вытянулись умирать.

Замкнулись горы, синий морг над нами.

Окованы мы вечностью и льдами.

* * *

 

Еще никто не знает

Еще рано

Сладко спят грядущие дни

Положив огромные головы

На большие красивые руки

Звезды зовут их

Но они не слышат

Далеко внизу загорается газ

Дождик прошел, блестит мостовая

Христос в ботинках едет в трамвае

Жалость к Европе

 

Марку Слониму

 

Европа, Европа, как медленно в трауре юном

Огромные флаги твои развеваются в воздухе лунном.

Безногие люди, смеясь, говорят про войну,

А в парке ученый готовит снаряд на луну.

 

Высокие здания яркие флаги подняли.

Удастся ли опыт? На башне мечтают часы.

А в море закатном огромными летними днями

Уходит корабль в конце дымовой полосы.

 

А дождик осенний летит на асфальт лиловатый.

Звенит синема, и подросток билет покупает.

А в небе дождливом таинственный гений крылатый

В верху небоскреба о будущем счастье мечтает.

 

Европа, Европа, сады твои полны народу.

Читает газету Офелия в белом такси.

А Гамлет в трамвае мечтает уйти на свободу

Упав под колеса с улыбкою смертной тоски.

 

А солнце огромное клонится в желтом тумане,

Далеко–далеко в предместиях газ запылал.

Европа, Европа, корабль утопал в океане,

А в зале оркестр молитву на трубах играл.

 

И все вспоминали трамваи, деревья и осень.

И все опускались, грустя, в голубую пучину.

Вам страшно, скажите? Мне страшно ль? Не очень!

Ведь я европеец!– смеялся во фраке мужчина.

 

Ведь я англичанин, мне льды по газетам знакомы.

Привык подчиняться, проигрывать с гордым челом.

А в Лондоне нежные леди приходят к знакомым.

И розы в магазинах вянут за толстым стеклом.

 

А гений на башне мечтал про грядущие годы.

Стеклянные синие здания видел вдали,

Где ангелы люди носились на крыльях свободы,

Грустить улетали на солнце с холодной земли.

 

Там снова закаты сияли над крышами башен,

Где пели влюбленные в небо о вечной весне.

И плакали – люди наутро от жалости страшной,

Прошедшие годы увидев случайно во сне.

 

Пустые бульвары, где дождик, упав и уставши,

Прилег под забором в холодной осенней истоме.

Где умерли мы, для себя ничего не дождавшись,

Больные рабочие слишком высокого дома.

* * *

 

За стеною жизни ходит осень
И поёт с закрытыми глазами.
Посещают сад слепые осы,
Провалилось лето на экзамене.

Всё проходит, улыбаясь мило,
Оставаться жить легко и страшно.
Осень в небо руки заломила
И поет на золочёной башне.

Размышляют трубы в час вечерний,
Возникают звёзды, снятся годы,
А святой монах звонит к вечерне,
Медленно летят удары в горы.

Отдыхает жизнь в мирах осенних,
В синеве морей, небес в зените
Спит она под тёплой хвойной сенью
У подножья замков из гранита.

А над ними, в золотой пустыне,
Кажется бескраен синий путь.
Тихо реют листья золотые
К каменному ангелу на грудь.

* * *

 

Звуки неба еле слышны

Глубоки снега и степи

Кто там ходит, спит, не дышит?

Розы ветра облетели

Тишина лежит в постели

Глубоко больна

Снится ей иное время

Пишет черт стихотворенье

У ее окна

Спи, младенец жизни новой,

Слишком рано и темно

Спит зари огонь багровый

Глубока дневная ночь

* * *

 

Золотая луна всплыла на пруде

Труба запела о страшном суде

Труба палила с пяти часов

Происходила гибель богов

Они попадали под выстрел трубы

Они покидали свои столы

Где пьяная скука ела с ножа

Мимо пристани медленно шла баржа

Город скрывался смеялся пилот

И появлялся плавучий лёд

Дансинг медленно накреняла волна

Им казалось что всё это от вина

Они танцевали кружась и встречаясь

Под пение скрипок и крики чаек

С крейсера-призрака выстрел сверкал

Он провожал нас в глуби зеркал

И уж мы видели с наших мест

Над мостиком дансинга Южный Крест

Уж волны кругом меняли свой цвет

Со дна океана вставал рассвет

И по чистому зеркалу мёртвой воды

Плыл розоватый и зловещий дым

Где мы и что там в дыму ползёт

Это белое поле полярный лёд

Это шёлк непорочных твоих похорон

Он окружил нас со всех сторон

Друг мой прекрасный ложись на лёд

Смерть нас розовым солнцем ждёт

Мы возлюбили её вполне

Мы изменили родной стране

Мы целовали её в чело

И миновали добро и зло

* * *

 

Золотая рука часов

Разбудила отшельника в склепе

Он грустя потряс свою цепь

И раскрыл колоссальные книги

В книгах были окна и двери

В окнах горы и мелодрамы

И леса высоких аккордов

Электрических снежных машин

Только бедный отшельник ослеп

Он покинул свой черный склеп

Он живет на звезде зари

Безутешно плачет о нас

Потому что там высоко

И до земли далеко

И нигде нельзя встретить тех

Кого убивает смех

* * *

 

Кто знает? Никто здесь не знает.

Кто слышит? Никто там не слышит.

Ничего не бывает

Все забывают

Сладко зевают

Медленно дышат

Тихо, как рак задом во мрак,

Пятится счастье в звездных мирах

Солнце тоскует

Блестит весна

Мы не проснемся навек от сна

* * *

 

Мир был тёмен, холоден, прозрачен,
Исподволь давно к зиме готов.
Близок к тем, кто одинок и мрачен,
Прям, суров и пробуждён от снов.

 

Думал он: Смиряйся, будь суровым,
Все несчастны, все молчат, все ждут,
Все смеясь работают и снова
Дремлют, книгу уронив на грудь.

 

Скоро будут ночи бесконечны,
Низко лампы склонятся к столу.
На крутой скамье библиотечной
Будет нищий прятаться в углу.

 

Станет ясно, что шутя, скрывая,
Всё ж умеем Богу боль прощать.
Жить. Молиться, двери закрывая.
В бездне книги чёрные читать.

 

На пустых бульварах замерзая,
Говорить о правде до рассвета.
Умирать, живых благословляя,
И писать до смерти без ответа.

* * *

 

Мы пили яркие лимонады и над нами флаги

   кричали

И бранились морские птицы

Корабли наклонялись к полюсу

Полное солнце спало в феерическом театре

В пыли декораций где огромные замки

   наклонялись

Под неправдоподобными углами

В пустом и черном зале сидело старое счастье

   в рваных ботинках

И курило огромные–дешёвые папиросы

Созерцая ядовитый огонь заката

В пыли кулис

А наверху плыли дирижабли

Люди кричали и пропадали

Дали молчали и появлялись

И уже шел дождь

Изнутри вовне, из прошлого в будущее

Унося в своей серой и мягкой руке

Последнюю доблесть моряков

* * *

 

На аэродроме побит рекорд высоты

Воздух полон радостью и ложью

Черная улица, грохот взглядов, удары улыбок

Опасность

А в тени колокольни бродяга играет на флейте

Тихо–тихо

Еле слышно

...Он разгадал

Крестословицу о славе креста

Он свободен

* * *

 

На большой глубине

Где–то где–то

В смирительной рубашке

Во тьме, во сне

Безумное солнце — и камень

На сотни верст вокруг.

Безумно и глухо оно говорило во сне

Закованы ангелы в черные цепи

Всё спит — помогите

Не надо, так лучше —

Светлеет усталость

Как утро сквозь души

Рождается жалость

* * *

 

На железной цепи ходит солнце в подвале

Где лежат огромные книги

В них открыты окна и двери

На иные миры и сны

Глубоко под склепом, в тюрьме

Под землею служат обедню

Там, должно быть, уж близок ад

Где звонят телефоны–цветы

Там в огне поют и грустят

Отошедшие в мире часы

О раскройте подвалы и залы!

На заре

 

Валериану Дряхлову

 

Розовеющий призрак зари
Возникал над высоким строеньем.
Гасли в мокром саду фонари,
Я молился любви… Озари!
Безмятежным своим озареньем.

По горбатому мосту во тьме
Проходили высокие люди.
И вдогонку ушедшей весне,
Безвозмездно летел на коне
Жёсткий свист соловьиных прелюдий.

А в лесу на траве непримятой,
Умирала весна в темноте.
Пахло сыростью, мохом и мятой.
И отшельник в шубёнке косматой
Умывался в холодной воде.

* * *

 

Никого не решайся видеть

Закрывай свои взоры стеклом и цветами

Отстраняя лучи водопада

И красивые флаги

С белой чистой страницей бумаги

На черном лице

Будь похож на часы золотые

Где огромное время таится

Ожидая свой знак отдаленный

Свой таинственный голос за сценой

Чтоб поднять золотую доску

Размотать гробовые ленты

* * *

 

Никто никуда не уходит

Все остаются на своих звездах

Все уносятся в пропасти

Все забывают друг о друге

О как жестоко пространство

О как далёко до теплых

Светлых лучей Плеяды —

Что это за зрелище?

Это картины звездного ада

Так надо

Так рождается жалость

* * *

 

О колокола

О сирены сирен в сиренях

О рассветы что лили из лилии

Самое простое — это умереть

Самое трудное — это стерпеть

За открытою дверью снова улица в сквере

Из комнаты в комнату вхожу

И сон за мной

Мое пальто там в лунной тьме сутулится

Я падаю, оно за мной

О солнце

Как передать позор отказа плакать

И в синеве подземной отцветать

В окно мое устало солнце падать

Отказ молчать

Колокола. Перу уснуть пора

Сирени рвались в вечность, спят давно

Со странною улыбкой мертвых дев

О лев

Смежи лучом виденья королев

* * *

 

Отпустите чудо

Не мучайте его пониманием

Пусть танцует как хочет

Пусть дышит

Пусть гаснет

Нет, оно не может поверить

Что вы раскроете ладони

Полюбите капли дождя:

Ваши души не промокают

И с них не стекает

Свет

* * *

 

Под тяжестью белых побед

Больной полководец

Склонился лицом на железо

Молчит ощущая холод

Нагим колоссальным лбом

И снится ему могила

Холодный торжественный мрамор

Где скрестив разбитые руки

Опустив огромные веки

Он лежит тяжелый и чистый

Изменивший в последний час

И непрестанно и тихо

На большой глубине

Текут колоссальные реки:

Там солнце блестит

И тонут закаты

И всё безвозвратно

И всё забыто

* * *

 

Померкнет день; устанет ветр реветь,

Нагое сердце перестанет верить,

Река начнёт у берегов мелеть,

Я стану жизнь рассчитывать и мерить.

Они прошли, безумные года,
Как отошла весенняя вода,
В которой отражалось поднебесье.
Ах, отошёл и уничтожен весь я.

Свистит над домом остроносый дрозд,
Чернила пахнут вишнею и морем,
Души въезжает шарабан на мост.
Ах, мы ль себе раскаяться позволим?

Себя ли позовём из темноты,
Себе ль снесём на кладбище цветы,
Себя ль разыщем, фонарём махая?
Себе ль напишем, в прошлое съезжая?

Устал и воздух надо мной синеть.
Я, защищаясь, руку поднимаю,
Но, не успев на небе прогреметь,
Нас валит смех, как молния прямая.

* * *

 

Почему боль не проходит?

Потому что проходит вовнутрь.

Где спит статуя с электрическим черным лицом

На страже анемоны и солнечных рыб

Там боли нечего делать

Превращение в камень

 

Мы вышли. Но весы невольно опускались.
О, сумерков холодные весы!
Скользили мимо снежные часы,
Кружились на камнях и исчезали.

 

На острове не двигались дома,
И холод плыл торжественно над валом.
Была зима. Неверящий Фома
Персты держал в её закате алом.

 

Вы на снегу следы от каблука
Проткнули зонтиком, как лезвием кинжала.
Моя ж лиловая и твёрдая рука,
Как каменная, на скамье лежала.

 

Зима плыла над городом туда,
Где мы её, увы, ещё не ждали,
Как небо, многие вмещая города
Неудержимо далее и дале.

* * *

 

Птицы–анемоны появлялись в фиолетово–зеленом небе.

Внизу, под облаками, было море, и под ним на страшной

   глубине — еще море, еще и еще море, и наконец

   подо всем этим — земля, где дымили небоскребы

   и на бульварах духовые оркестры

   тихо и отдаленно играли.

Огромные крепости показывались из облаков.

Башни, до неузнаваемости измененные ракурсом,

   наклонялись куда–то вовнутрь, и там еще —

   на такой высоте — проходили дороги.

Куда они вели? Узнать это казалось совершенно

   невозможным.

И снова всё изменилось. Теперь мы были в Голландии.

Над замерзшим каналом на почти черном небе летел

   снег, а в порту среди черного качания волн

   уходил гигантский колесный пароход, где худые

   и старые люди в цилиндрах пристально

   рассматривали странные машины высокого роста,

   на циферблатах которых было написано —

   Полюс.

* * *

 

А. Минчину

 

Пылал закат над сумасшедшим домом,
Там на деревьях спали души нищих,
За солнцем ночи, тлением влекомы,
Мы шли вослед, ища своё жилище.

 

Была судьба, как белый дом отвесный,
Вся заперта, и стража у дверей,
Где страшным голосом на ветке лист древесный
Кричал о близкой гибели своей.

 

Была зима во мне и я в зиме.
Кто может спорить с этим морем алым,
Когда душа повесилась в тюрьме
И чёрный мир родился над вокзалом.

 

А под землёй играл оркестр смертей,
Высовывались звуки из отдушин,
Там вверх ногами на балу чертей
Без остановки танцевали души.

 

Цветы бежали вниз по коридорам,
Их ждал огонь, за ними гнался свет.
Но вздох шагов казался птичьим вздором.

Все засыпали. Сзади крался снег.

 

Он город затоплял зарёю алой
И пел прекрасно на трубе зимы,
И был неслышен страшный крик фиалок,
Которым вдруг являлся чёрный мир.

Роза смерти

 

Г. Иванову

 

В чёрном парке мы весну встречали,
Тихо врал копеечный смычок.
Смерть спускалась на воздушном шаре,
Трогала влюблённых за плечо.

 

Розов вечер, розы носит ветер.
На полях поэт рисунок чертит.
Розов вечер, розы пахнут смертью
И зелёный снег идёт на ветви.

 

Тёмный воздух осыпает звёзды,
Соловьи поют, моторам вторя,
И в киоске над зелёным морем.
Полыхает газ туберкулёзный.

 

Корабли отходят в небе звёздном,
На мосту платками машут духи,
И, сверкая через тёмный воздух,
Паровоз поёт на виадуке.

 

Тёмный город убегает в горы,
Ночь шумит у танцевальной залы,
И солдаты, покидая город,
Пьют густое пиво у вокзала.

 

Низко-низко, задевая души,
Лунный шар плывёт над балаганом.
А с бульвара под орган тщедушный,
Машет карусель руками дамам.

 

И весна, бездонно розовея,
Улыбаясь, отступая в твердь,
Раскрывает тёмно-синий веер
С надписью отчётливою: смерть.

* * *

 

Рокот анемоны спит в электричестве

Золото заката возвратилось в черную реку

Стало больно от черного снега

В тот год умерли медные змеи

И верблюды отправились в пустыню за горной

   водой

Тихо по стенам всходила вода

Карнизы смотрели в океанские дали

Кошки спали на самом краю небытия

И кто–то говорил во сне

Странно приподымая руку

О самом страшном —

О измене

Сентиментальная демонология

 

Михаилу Ларионову

 

Снижался день. Он бесконечно чах,

И перст дождя вертел прозрачный глобус.

Бог звал меня, но я не отвечал.

Стеснялись мы и проклинали робость.

 

Раскланялись. Расстались. А раз так,

Я в клуб иду: чертей ищи где карты.

Нашёл, знакомлюсь чопорно, простак,

А он в ответ: Я знаю Вас от парты.

 

Вы помните, когда в холодный день

Ходили вы за городом на лыжах,

Рассказывал какую дребедень

Я, гувернёр курчавый из Парижа.

 

Когда ж в трамвай садились вы во сне,

Прижав к груди тетрадь без промокашки,

Кондуктор, я не требовал билет,

Злорадствуя под синею фуражкой.

 

Когда же в парке, с девою один,

Молчали вы и медленно краснели,

Садился рядом щуплый господин

В застёгнутой чиновничьей шинели.

 

Иль в мёртвый час, когда ни пьян, ни трезв,

Сквозь холод утра едет полуночник,

К вам с грохотом летел наперерез

С невозмутимым седоком извозчик.

 

Иль в бесконечной улице, где стук

Шагов барахтался на вилке лунной,

Я шёл навстречу тихо, как в лесу,

 И рядом шёл и шёл кругом бесшумно.

 

И в миг, когда катящийся вагон

Вдруг ускорял перед лицом движенье,

 любимой рядом сквозь стекло окон

Лицо без всякого глядело выраженья.

 

Лицом к лицу и вновь к лицу лицом,

До самой смерти и до смерти самой.

Подлец встречается повсюду с подлецом

В халат одетым или даже дамой.

 

Пока на грудь, и холодно и душно,

Не ляжет смерть, как женщина в пальто,

И не раздавит розовым авто

Шофёр-архангел гада равнодушно.

* * *

 

А. С. Гингеру

 

Синий, синий рассвет восходящий,
Беспричинный отрывистый сон,
Абсолютный декабрь, настоящий,
В зимнем небе возмездье за всё.

 

Белый мир поминутно прекрасен,
Многолюдно пустынен и нем,
Безупречно туманен и ясен,
Всем понятен и гибелен всем,

 

Точно море, где нежатся рыбы
Под нагретыми камнями скал,
И уходит кораблик счастливый,
С непонятным названьем «Тоска».

 

Неподвижно зияет пространство,
Над камнями змеится жара,
И нашейный платок иностранца
Спит, сияя, как пурпур царя.

 

Опускается счастье, и вечно
Ждёт судьбы, как дневная луна.
А в тепле глубоко и беспечно
Трубы спят на поверхности дня.

* * *

 

Случалось призракам рояли огибать

Являться запросто свои расправив косы

Был третий час. В больную моря гладь

От счастия кидались вплавь матросы

Был летний день. Не трудно угадать

Почто бросались в океан матросы

Часы ныряли в бездну океана

И глубоко звенели под водой

И снег влетев в цветник оконной рамы

Переставал вдруг быть самим собой

Мы отступали в горы от программы

Но ты упала в прорубь на лугу

Засыпанная летними цветами

Писала ты в испуге о признанье

Что повторить я больше не могу

Я говорил: не быть воспоминаньям

Как и всегда там море на лугу

Смерть детей

 

Моисею Блюму

 

Розовеет закат над заснеженным миром.

Возникает сиреневый голос луны.

Над трамваем в рогах электрической лиры

Искра прыгает в воздухе тёмном зимы.

Высоко над домами, над башнями окон,

Пролетает во сне серевеющий снег,

И, пролив в переулок сиреневый локон,

Спит зима и во сне уступает весне.

Расцветает молчанья свинцовая роза –

Сон людей и бессмысленный шёпот богов,

Но над каменным сводом ночного мороза

Слышен девичий шёпот легчайших шагов.

По небесному своду на розовых пятках

Деловитые ангелы ходят в тиши,

С ними дети играют в полуночи в прятки

Или вешают звёзды на ёлку души.

На хвосте у медведицы звёздочка скачет.

Дети сели на зайцев, за нею спешат,

А проснувшись наутро, безудержно плачут,

На игрушки земные смотреть не хотят.

Рождество расцветает над лоном печали.

Праздник, праздник, ты чей? – Я надзвёздный, чужой.

Хором свечи в столовой в ответ зазвучали,

Удивлённая девочка стала большой.

А когда над окном, над потушенной ёлкой,

Зазвучал фиолетовый голос луны,

Дети сами открыли окошко светёлки,

С подоконника медленно бросились в сны.

* * *

 

Сонливость

Путешественник спускается к центру земли

Тихо уходят дороги на запад

Солнце

Мы научились разным вещам. Мы были на полюсе

Где лед похож на логические возвраты

А вода глубока

Как пространство

Всё оставлено

Только вдали память говорит с Богом

* * *

 

Сорок дней снеговые дожди

Низверглись, вздыхая, над нами

Но не плавает со слонами

Дом надснежный — спасенья не жди

 

Днесь покрыты все горы где тропы

Непрестанным блестящим потопом

 

Спят сыпучие воды зимы

Раздаются под телом безмолвно

В снежном море утопленник–мир

Неподвижно плывет и условно.

* * *

 

Страшно думать: мы опоздали

Мы бежали по черным предместьям

Попадая в двери глухие

В подземелья падали навзничь

А тем временем там хоронили

Там служили в башне обедню

Троекратно взывали к дверям

И ответа ждали закрыв глаза

А теперь на железных рельсах

Повернулись гранитные горы

Облака опустились в бездны

Птицы канули в холод звездный

И как жалкие призраки–воры

Мы гуляли у входа в полночь

Которая солнцем сияла

И ждала миллионы лет

* * *

 

Так голодный смотрит на небо

Наслаждаясь больной синевою

Облака золотые жалея

Забывая искать ночлег

Погрузившись в лучи водопада

Успокойся, лишенный печали,

Успокоившись что–то реши

И молчи о святом, о решенном

Не греши говоря о нем

Только так поступай как казалось

Как тогда обещал ты сделать

Так живи

* * *

 

Там ножницами щелкали вдали

Ночные птицы отрезая нити

Которыми касались короли

Иных миров. Что делать Вам? Умрите

Попробуйте молиться в мире снов

Но кто–то плакал на дворе вдали:

Он собирал лоскутья и обрезки

* * *

 

Томился Тютчев в темноте ночной,

И Блок впотьмах вздыхал под одеялом.

И только я, под яркою луной,

Жду, улыбаясь, деву из подвала.

 

Откуда счастье юное ко мне,

Нелепое, ненужное, простое,

Шлёт поцелуи городской луне,

Смеётся над усердием святого.

 

В оранжевых и розовых чулках

Скелет и Гамлет, Делия в цилиндре.

Оно танцует у меня в ногах,

На голове и на тетради чинно.

 

О, муза, счастье ты меня не знаешь,

Я, может быть, хотел бы быть святым,

Растрачиваешь жизнь и напеваешь

Прозрачным зимним вечером пустым.

 

Я, может быть, хотел понять несчастных,

Немых, как камень, мелких, как вода,

Как небо, белых, низких и прекрасных,

Как девушка, прекрасных навсегда.

 

Но счастие не слушалось поэта,

Оно в Париже проводило лето.

* * *

 

Тоска лимонного дерева

Уходила к дыму вулкана

Где уснули у фумаролы

Пилигримы иных миров

Мир был высок, спокоен

Устремлен в грядущее время

Еще не достоин

Свободы

* * *

 

Ты в полночь солнечный удар,
Но без вреда.
Ты в море серая вода,
Ты не вода.
Ты в доме непонятный шум,
И я пляшу.
Невероятно тяжкий сон.
Ты колесо:
Оно стучит по камням крыш,
Жужжит, как мышь,
И медленно в огне кружит,
Во льду дрожит,
В безмолвии на дне воды
Проходишь Ты,
И в вышине, во все сады,
На все лады.
И этому леченья нет.
Во сне, во сне
Течёт сиреневый скелет,
И на луне
Танцует он под тихий шум
Смертельных вод.
И под руку я с ним пляшу,
И смерть, и чёрт.

* * *

 

Ты говорила: гибель мне грозит,

Зелёная рука в зелёном небе.

Но вот она на стуле лебезит,

Спит в варварском своём великолепьи.

Она пришла, я сам её пустил,
Так вспрыскивает морфий храбрый клоун,
Когда, летя по воздуху без сил,
Он равнодушья неземного полон.

Так воздухом питается пловец,
Подпрыгивая кратко над пучиной,
Так девушкой становится подлец,
Пытаясь на мгновенье стать мужчиной.

Так в нищенском своём великолепьи
Поэзия цветёт, как мокрый куст,
Сиреневого галстука нелепей,
Прекрасней улыбающихся уст.   

* * *

 

Фиалки играли в подвале

Где мертвые звезды вздыхали о мраке могилы

Только призраки окна еще открывали

И утро всходило

Им было так больно что лица они закрывали

И так до заката

Когда погасали

Лучи без возврата

А ночью огни появлялись на стенах домов

Цветы наклонялись над бездной —

   их пропасть манила

Внизу на асфальте ходила душа мирозданья

И думала как ей войти в то прекрасное зданье

Так долго ходила, на камень ложилась лицом

И тихо шепталась с холодным и мертвым отцом

Потом засыпала

Вернувшийся с бала

Толкал ее пьяной ногой

Чёрная мадонна

 

Вадиму Андрееву

 

Синевели дни, сиреневели,
Тёмные, прекрасные, пустые.
На трамваях люди соловели.
Наклоняли головы святые,

 

Головой счастливою качали.
Спал асфальт, где полдень наследил.
И казалось, в воздухе, в печали,
Поминутно поезд отходил.

 

Загалдит народное гулянье,
Фонари грошовые на нитках,
И на бедной, выбитой поляне
Умирать начнут кларнет и скрипка.

 

И ещё раз, перед самым гробом,
Издадут, родят волшебный звук.
И заплачут музыканты в оба
Чёрным пивом из вспотевших рук.

 

И тогда проедет безучастно,
Разопрев и празднику не рада,
Кавалерия в мундирах красных,
Артиллерия назад с парада.

 

И к пыли, к одеколону, к поту,
К шуму вольтовой дуги над головой
Присоединится запах рвоты,
Фейерверка дым пороховой.

 

И услышит вдруг юнец надменный
С необъятным клёшем на штанах
Счастья краткий выстрел, лёт мгновенный,
Лета красный месяц на волнах.

 

Вдруг возникнет на устах тромбона
Визг шаров, крутящихся во мгле.
Дико вскрикнет чёрная Мадонна,
Руки разметав в смертельном сне.

 

И сквозь жар, ночной, священный, адный,
Сквозь лиловый дым, где пел кларнет,
Запорхает белый, беспощадный
Снег, идущий миллионы лет.

* * *

 

Я живу на границе твоей

О душа, о море победы

Меж тобою и мною ночь — высоко до рассвета

Далеко до лучезарного дня

Я живу на границе твоей

Камень тихо со мной говорит

Солнце спит среди ночи в святой синеве

Далеко подо мною идут пароходы

И флаги качаются. Там чайки чайки поют

Пароходы идут на юг

Только я не смотрю —

Я железным лицом одиноким

Повернулся в надмирную ночь.

О Светлана,

Будь, приди, о настань

Отразись в синеве Иордана

Иона в уста поцелуй

В уста Иоанна

* * *

 

Я шаг не ускоряю сквозь года,
Я пребываю тем же, то есть сильным,
Хотя в душе большие холода,
Охальник ветер, соловей могильный.

 

Так спит душа, как лошадь у столба,
Не отгоняя мух, не слыша речи.
Ей снится черноглазая судьба,
Простоволосая и молодая вечность.

 

Так посредине линии в лесу
На солнце спят трамвайные вагоны,
Коль станции – большому колесу
Не хочется вертеться в час прогона.

 

Течёт судьба по душам проводов,
Но вот прорыв, она блестит в канаве,
Где мальчики, не ведая годов,
По ней корабль пускают из бумаги.

 

Я складываю лист – труба и ванты.
Ещё раз складываю – борт и киль.
Плыви, мой стих, фарватер вот реки,
Отходную играйте, музыканты.

 

Прощай, эпическая жизнь.
Ночь салютует неизвестным флагом,
И в пальцах неудачника дрожит
Газета мира с траурным аншлагом.