Борис
Слуцкий

* * *

Конец сороковых годов – 
сорок восьмой, сорок девятый – 
был весь какой-то смутный, смятый. 
Его я вспомнить не готов. 
  
Не отличался год от года, 
как гунн от гунна, гот от гота 
во вшивой сумрачной орде. 
Не вспомню, ЧТО, КОГДА и ГДЕ. 
  
В том веке я не помню вех, 
но вся эпоха в слове «плохо», 
Чертополох переполоха 
проткнул забвенья белый снег. 
  
Года, и месяцы, и дни 
в плохой период слиплись, сбились, 
стеснились, скучились, слепились 
в комок. И в том комке – они. 
И совесть и милость 
  
Много лет из газет 
узнавал, свои личные новости. 
Каково залетел. 
Вы подумайте: как залетел. 
Оставалось ли время для милости и для 
     совести 
и объём для их неподдающихся сжатию 
     тел? 
  
Оставалось! Как вспомнишь и как 
     документы поднимешь, 
как заглянешь в подшивки за тот 
     отдалённейший век – 
и тогда была совесть и тогда была 
     милость, 
потому что без них человек – не совсем 
     человек.