Первая строфа. Сайт русской поэзии

Все авторыАнализы стихотворений

Черубина де Габриак

Retrato de una nina*

 

В овальном зеркале твой вижу бледный лик.

С висков опущены каштановые кудри,

Они как будто в золотистой пудре.

И на плече чернеет кровь гвоздик.

 

Искривлены уста усмешкой тонкой,

Как гибкий лук, изогнут алый рот;

Глаза опущены. К твоей красе идёт

И голос медленный, таинственно-незвонкий,

 

И набожность кощунственных речей,

И едкость дерзкая колючего упрёка,

И все возможности соблазна и порока,

И все сияния мистических свечей.

 

Нет для других путей в твоём примере,

Нет для других ключа к твоей тоске, –

Я семь шипов сочла в твоем венке,

Моя сестра в Христе и в Люцифере.

_____

* Рассказ одной девочки (исп.)

* * *

 

«Когда выпадет снег», – ты сказал и коснулся тревожно

моих губ, заглушив поцелуем слова.

Значит, счастье – не сон. Оно – здесь! Оно будет возможно,

когда выпадет снег.

 

Когда выпадет снег! А пока пусть во взоре томящем

затаится, замолкнет ненужный порыв!

Мой любимый! Всё будет жемчужно блестящим,

когда выпадет снег.

 

Когда выпадет снег и как будто опустятся ниже

голубые края голубых облаков, –

и я стану тебе, может быть, и дороже, и ближе,

когда выпадет снег.

 

1907, Париж

* * *

 

Ангел громко и мерно читает

Уже много ночей

Книгу жизни моей,

Вся, как солнце, она золотая,

Каждый чётко записан в ней день,

Каждый месяц – певучая стая,

И проходят года, расцветая,

Как густая сирень.

 

Но одна есть страница пустая

Уже в самом конце –

И с печалью в лице

Ангел книгу мою закрывает...

Даже он, даже ангел не знает

То, что будет в конце.

 

18 ноября 1925

Бабочка

 

...И сон один припомнился мне вдруг:

Я бабочкой летала над цветами;

Я помню ясно: был зелёный луг,

И чашечки цветов горели, словно пламя.

Смотрю теперь на мир открытыми глазами,

Но может быть, сама я стала сном

Для бабочки, летящей над цветком*?

 

12 октября 1927

* Образ из китайской поэзии (примечание автора).

Благовещенье

 

О, сколько раз, в часы бессонниц,

Вставало ярче и живей

Сиянье радужных оконниц

Моих немыслимых церквей.

 

Горя безгрешными свечами,

Пылая славой золотой,

Там, под узорными парчами,

Стоял дубовый аналой.

 

И от свечей и от заката

Алела киноварь страниц,

И травной вязью было сжато

Сплетенье слов и райских птиц.

 

И, помню, книгу я открыла

И увидала в письменах

Безумный возглас Гавриила:

«Благословенна ты в женах».

 

1909–1910

* * *

 

Братья-камни! Сёстры-травы!

Как найти для вас слова?

Человеческой отравы

Я вкусила – и мертва.

 

Принесла я вам, покорным,

Бремя тёмного греха,

Я склонюсь пред камнем чёрным,

Перед веточкою мха.

 

Вы и всё, что в мире живо,

Что мертво для наших глаз, –

Вы создали терпеливо

Мир возможностей для нас.

 

И в своём молчанье – правы!

Святость жертвы вам дана.

Братья-камни! Сёстры-травы!

Мать-земля у нас одна!

 

1917, Петербург

* * *

 

В глубоких бороздах ладони

Читаю жизни письмена:

В них путь к Мистической Короне

И плоти мертвой глубина.

 

В кольце зловещего Сатурна

С моей судьбой сплелась любовь...

Какой уронит жребий урна?

Какой стрелой зажжется кровь?

 

Падет ли алою росою,

Земным огнем спалив уста?

Иль ляжет белой полосою

Под знаком Розы и Креста?

 

1909, Коктебель

* * *

 

Ego vox ejus!*

 

В слепые ночи новолунья,

Глухой тревогою полна,

Заворожённая колдунья,

Стою у тёмного окна.

 

Стеклом удвоенные свечи

И предо мною, и за мной,

И облик комнаты иной

Грозит возможностями встречи.

 

В тёмно-зелёных зеркалах

Обледенелых ветхих окон

Не мой, а чей-то бледный локон

Чуть отражён, и смутный страх

 

Мне сердце алой нитью вяжет.

Что, если дальняя гроза

В стекле мне близкий лик покажет

И отразит её глаза?

 

Что, если я сейчас увижу

Углы опущенные рта

И предо мною встанет та,

Кого так сладко ненавижу?

 

Но окон тёмная вода

В своей безгласности застыла,

И с той, что душу истомила,

Не повстречаюсь никогда.

_____

* Я – её голос! (лат.)

* * *

 

В тёмном поле – только вереск жёсткий

да ковыль – серебряная пряжа;

я давно стою на перекрёстке,

где никто дороги не укажет.

 

Но на небе звёздный путь двоится,

чтобы снова течь одной рекою...

Научи, поведай, как молиться,

чтоб к твоей протянутой деснице

прикоснуться немощной рукою.

* * *

 

Весь лед души обстал вокруг,

Как отраженная ограда,

И там совпал Полярный круг

С кругами Ада.

 

Там брата ненавидит брат...

В немом молчаньи стынут души,

А тех, кто обращен назад,

Змеей воспоминанье душит.

 

И громоздятся глыбы льда...

Но кротко над вратами Ада

Неугасимою лампадой

Горит Полярная звезда.

* * *

 

Ветви тонких берёз так упруги и гибки

В ноябре, когда лес без одежд!..

Ты к нему приходи без весенней улыбки,

Без ненужных весенних надежд.

 

Много жёлтых и ярко-пурпуровых пятен

Создала, облетая, листва.

Шорох ветра в ветвях обнажённых невнятен,

И, желтея, угасла трава.

 

Но осенние яркие перья заката

Мне дороже, чем лес в серебре...

Почему моё сердце бывает крылато

Лишь в холодном и злом ноябре?

 

Октябрь 1908, Финляндия

* * *

 

Всё летают чёрные птицы

И днём, и поутру,

А по ночам мне снится,

Что я скоро умру.

 

Даже прислали недавно –

Сны под пятницу – верные сны, –

Гонца из блаженной страны –

Темноглазого лёгкого фавна.

 

Он подошёл к постели

И улыбнулся: «Ну что ж,

У нас зацвели асфодели,

А ты всё ещё здесь живёшь?

 

Когда ж соберёшься в гости

Надолго к нам?..»

И флейту свою из кости

К моим приложил губам.

 

Губы мои побледнели

С этого самого дня.

Только бы там асфодели

Не отцвели без меня!

 

25 сентября, 1926 Петербург

Встреча*

 

«Кто ты, Дева?» – Зверь и птица.

«Как зовут тебя?» – Узнай.

‎Ходит ночью Ледяница,

‎С нею – белый горностай.

 

«Ты куда идёшь?» – В туманы.

«Ты откуда?» – Я с земли.

‎И метелей караваны

‎Вьюги к югу понесли.

 

«Ты зачем пришла?» – Хотела.

«Что несёшь с собой?» – Любовь.

‎Гибко, радостно и смело

‎Поднялись метели вновь.

 

«Где страна твоя?» – На юге.

«Кто велел прийти?» – Сама.

‎И свистят, как змеи, вьюги,

‎В ноги стелется зима.

 

«Что ж ты хочешь?» – Снов и снега.

«Ты надолго ль?» – Навсегда.

‎Над снегами блещет Вега,

‎Льдисто-белая звезда.

_____

* Последнее стихотворение из цикла стихов

Черубины де Габриак, опубликованное в «Аполлоне»,

подписано «Е. И. Дмитриева».

Г. фон Гюнтеру

 

Дымом в сердце расстелился ладан,

И вручили обруча мне два.

Ах, пока жива,

Будет ли запрет их мной разгадан?

 

Обручем одним из двух старинным

Я сковала левой кисть руки.

Темные венки

Суждены избранным, но безвинным.

 

Кто несет осенние опалы

На руке, как золотистый луч, –

Тот отдаст мне ключ.

Тот введет под гулкие порталы.

 

Обруч мой серебряный, зловещий, –

Мой второй, запретный, – дам ему...

Скоро ли пойму,

Был ли ему слышен голос вещий?

 

Близок ли тот день, когда мы снова

Наши обручи звено в звено замкнем

И когда огнем

Напишу я радостное слово?

 

1909, Петербург

* * *

 

Где б нашей встречи ни было начало,

Её конец – не здесь.

Ты от души моей берёшь так мало,

Горишь ещё не весь.

 

И я с тобой всё тише, всё безмолвней…

Ужель идём к истокам той же тьмы?

О, если мы не будем ярче молний,

То что с тобою мы?

 

А если мы два пламени, две чаши, –

С какой тоской глядит на нас Творец…

Где б ни было начало встречи нашей,

Не здесь – её конец.

 

23 апреля 1921

* * *

 

Где Херувим, свое мне давший имя,

Мой знак прошедших дней?

Каких фиалковых полей

Касаешься крылами ты своими?

 

И в чьих глазах

Опять зажег ты пламя,

И в чьих руках

Дрожит тобой развернутое знамя?

 

И голосом твоим

Чьи говорят уста, спаленные отравой?

Кого теперь, кого ведешь за славой?

Скажи мне, Херувим.

 

И чья душа идет путем знакомым

Мучительной игры?

Ведь это ты зажег у стен Содома

Последние костры!

 

8 ноября 1925

* * *

 

Горький и дикий запах земли:

Темной гвоздикой поля поросли!

В травы одежду скинув с плеча,

В поле вечернем горю, как свеча.

 

Вдаль убегая, влажны следы,

Нежно нагая, цвету у воды.

Белым кораллом в зарослях лоз,

Алая в алом, от алых волос.

 

1909

* * *

 

Да, целовала и знала

Губ твоих сладких след,

Губы губам отдавала,

Греха тут нет.

 

От поцелуев губы

Только алей и нежней.

Зачем же были так грубы

Слова обо мне?

 

Погас уж четыре года

Огонь твоих серых глаз.

Слаще вина и мёда

Был нашей встречи час.

 

Помнишь, сквозь снег над порталом

Готической розы цветок?

Как я тебя обижала, –

Как ты поверить мог?

 

5 ноября 1925

* * *

 

Давно, как маска восковая,

Мне на лицо легла печаль...

Среди живых я не живая,

И, мертвой, мира мне не жаль.

 

И мне не снять железной цепи,

В которой звенья изо лжи,

Навек одна я в темном склепе,

И свечи гаснут...

             О, скажи,

 

Скажи, что мне солгал Учитель,

Что на костре меня сожгли...

Пусть я пойму, придя в обитель,

Что воскресить меня могли

 

Не кубок пламенной Изольды1,

Не кладбищ тонкая трава,

А жизни легкие герольды2 —

Твои певучие слова.

 

1924, Санкт–Петербург

Двойник

 

Есть на дне геральдических снов

Перерывы сверкающей ткани;

В глубине анфилад и дворцов,

На последней таинственной грани,

Повторяется сон между снов.

 

В нем все смутно, но с жизнию схоже...

Вижу девушки бледной лицо,—

Как мое, но иное,— и то же,

И мое на мизинце кольцо.

Это — я, и все так не похоже.

 

Никогда среди грязных дворов,

Среди улиц глухого квартала,

Переулков и пыльных садов —

Никогда я еще не бывала

В низких комнатах старых домов.

 

Но Она от томительных будней,

От слепых паутин вечеров —

Хочет только заснуть непробудней,

Чтоб уйти от неверных оков,

Горьких грез и томительных будней.

 

Я так знаю черты ее рук,

И, во время моих новолуний,

Обнимающий сердце испуг,

И походку крылатых вещуний,

И речей ее вкрадчивый звук.

 

И мое на устах ее имя,

Обо мне ее скорбь и мечты,

И с печальной каймою листы,

Что она называет своими,

Затаили мои же мечты.

 

И мой дух ее мукой волнуем...

Если б встретить ее наяву

И сказать ей: «Мы обе тоскуем,

Как и ты, я вне жизни живу»,—

И обжечь ей глаза поцелуем.

 

1909–1910

* * *

 

Жалит лоб твой из острого терния

Как венец заплетенный венок,

И у глаз твоих темные тени.

Пред тобою склоняя колени,

Я стою, словно жертва вечерняя,

И на платье мое с твоих ног

   Капли крови стекают гранатами...

 

Но никем до сих пор не угадано,

Почему так тревожен мой взгляд,

Почему от воскресной обедни

Я давно возвращаюсь последней,

Почему мои губы дрожат,

Когда стелется облако ладана

   Кружевами едва синеватыми.

 

Пусть монахи бормочут проклятия,

Пусть костер соблазнившихся ждет,—

Я пред Пасхой, весной, в новолунье,

У знакомой купила колдуньи

Горький камень любви — астарот.

И сегодня сойдешь ты с распятия

   В час, горящий земными закатами.

 

1909–1910

* * *

 

Замкнули дверь в мою обитель

навек утерянным ключом,

и черный Ангел, мой хранитель,

стоит с пылающим мечом.

 

Но блеск венца и пурпур трона

не увидать моей тоске,

и на девической руке –

ненужный перстень Соломона1.

 

Не осветит мой темный мрак

великой гордости рубины...

Я приняла наш древний знак

святое имя Черубины.

 

1909

* * *

 

Здесь будет всё воспоминаньем

Начала правого Пути,

Здесь будет с каждым начертаньем

Душа к небесному расти.

 

Да не закрой тяжёлым дымом,

Но Светом озари миры –

Не то Господь мечом незримым

Отвергнет Каина дары.

 

Бог, манну сеявший в пустыне,

Чтобы насытить свой народ,

Тебя в словах священных ныне

К духовной манне приведёт.

 

И годы жизни терпеливой

Отдай сокрытому Пути,

Чтоб ветвью праздничной оливы

В руках Господних расцвести.

 

Октябрь 1915

Зеркало

 

Давно ты дал в порыве суеверном

Мне зеркало в оправе из свинца,

И призрак твоего лица

Я удержала в зеркале неверном.

 

И с этих пор, когда мне сердце жжет

Тоска, как капли теплой алой крови,

Я вижу в зеркале изогнутые брови

И бледный ненавистный рот.

 

Мне сладко видеть наши лица вместе

И знать, что в этот мертвый час

Моя тоска твоих коснется глаз

И вздрогнешь ты под острой лаской мести.

 

1909–1910

Золотая ветвь

 

(Моему учителю)

 

Средь звездных рун, в их знаках и названьях

Хранят свой бред усталые века,

И шелестят о счастье и страданьях

Все лепестки небесного венка.

Но в них горят рубины алой крови;

В них грустная, в мерцающем покрове,

Моя любовь твоей мечте близка.

 

Моя любовь твоей мечте близка

Во всех путях, во всех ее касаньях,

Твоя печаль моей любви легка,

Твоя печать в моих воспоминаньях,

Моей любви печать в твоем лице,

Моя любовь в магическом кольце

Вписала нас в единых начертаньях.

 

Вписала нас в единых начертаньях

В узор судьбы единая тоска;

Но я одна, одна в моих исканьях,

И линия Сатурна глубока…

Но я сама избрала мрак агата,

Меня ведёт по пламеням заката

В созвездье Сна вечерняя рука.

 

В созвездье Сна вечерняя рука

Вплела мечту о белом Иордане,

О белизне небесного цветка,

О брачном пире в Галилейской Кане…

Но есть провал в чертах моей судьбы…

Я вся дрожу, я вся ищу мольбы…

Но нет молитв о звёздном океане.

 

Но нет молитв о звёздном океане…

Пред сонмом солнц смолкают голоса…

Горит венец на слёзном Эридане,

И Вероники веют волоса.

Я перешла чрез огненные грани,

И предо мной алмазная роса

И наших дум развёрнутые ткани.

 

И наших дум развёрнутые ткани,

И блёклых дней широкая река

Текут, как сон в опаловом тумане.

Пусть наша власть над миром велика,

Ведь нам чужды земные знаки власти;

Наш узкий путь, наш трудный подвиг страсти

Заткала мглой и заревом тоска.

* * *

 

И вечер стал. В овальной раме

Застыла зеркала вода.

Она усталыми глазами

В неё взглянула, как всегда.

 

Волос спустившиеся пряди

Хотела приподнять с виска.

Но вот глядит, и в жутком взгляде

И крик, и ужас, и тоска...

 

Тоска, тоска, а с нею вещий,

Неиссякающий восторг,

Как будто вид привычной вещи

В ней бездны тёмные исторг.

 

И видит в зеркале не пряди,

Не лоб, не бледную ладонь,

А изнутри, в зеркальной глади,

Растущий в пламени огонь.

 

Душа свободна. Нет предела,

И нет ей места на земле, –

И вот она покинет тело,

Не отражённое в стекле.

 

Священной, непонятной порчи

Замкнётся древнее звено,

И будет тело биться в корчах,

И будет душу звать оно.

 

Но чрез него неудержимо

Несётся адских духов рой...

Пройди, пройди тихонько мимо,

Платком лицо её закрой!

 

Людским участием не мучай!

Как сладко пробуждаться ей

Из тёмной глубины падучей

Среди притихнувших людей.

 

20 июля 1921

* * *

 

И всё нежней, и всё любовней

Прикосновение руки...

Ты помнишь – в маленькой часовне

Мы покупали образки?

 

И шли дорожкою кленовой,

Шуршали красные листы,

И вот, не говоря ни слова.

Простили мы: и я, и ты...

 

Пусть это утро станет гранью

Ненарушимою для нас...

Навстречу новому страданью

Не поднимай печальных глаз.

 

Здесь, на Земле, всё так иначе!

Но неизменна и близка

В твоей руке, всегда горячей,

Моя холодная рука...

 

3 октября 1922, Смоленское кладбище

* * *

 

Lumen coeli, sancta rosa!

 

Иерихонская роза цветет только раз,

Но не все ее видят цветенье:

Ее чудо открыто для набожных глаз,

Для сердец, перешедших сомненье.

 

Когда сделал Господь человека земли

Сопричастником жизни всемирной,

Эту розу волхвы в Вифлеем принесли

Вместе с ладаном, златом и смирной.

 

С той поры в декабре, когда ночь зажжена

Немерцающим светом Христовым,

Распускается пламенным цветом она,

Но молитвенным цветом — лиловым...

 

И с утра неотступная радость во мне:

Если б чудо свершилось сегодня!

Если б сердце сгорело в нетленном огне

До конца, словно роза Господня!

 

До 1910

Исповедь

 

В быстро сдёрнутых перчатках

Сохранился оттиск рук,

Чёрный креп в негибких складках

Очертил на плитах круг.

 

В тихой мгле исповедален

Робкий шёпот, чья-то речь;

Строгий профиль мой печален

От лучей дрожащих свеч.

 

Я смотрю игру мерцаний

По чекану тёмных бронз

И не слышу увещаний,

Что мне шепчет старый ксёндз.

 

Поправляя гребень в косах,

Я слежу мои мечты, –

Все грехи в его вопросах

Так наивны и просты.

 

Ад теряет обаянье,

Жизнь становится тиха, –

Но так сладостно сознанье

Первородного греха...

* * *

 

Ищу защиты в преддверьи храма

Пред Богоматерью Всех Сокровищ,

     Пусть орифламма

Твоя укроет от всех чудовищ...

 

Я прибежала из улиц шумных,

Где бьют во мраке слепые крылья,

     Где ждут безумных

Соблазны мира и вся Севилья.

 

Но я слагаю Тебе к подножью

Кинжал и веер, цветы, камеи —

     Во славу Божью...

O Mater Dei, memento mei!

 

1909

* * *

 

Как в этом мире злых подобий

Была душа искажена.

В сомненьях, ревности и злобе

Как долго мучилась она!

 

И шли часы без перемены,

И мрак и бездна впереди!

Но вот раздвинул кто-то стены

И властно мне сказал: «Гляди!»

 

Мои глаза привыкли к мраку,

Какой непостижимый свет!

Но я гляжу, покорна знаку,

И прежней боли в сердце нет.

 

Иль боль моя, дойдя до крика,

Уже не чувствует себя?

Нет, это ангел светлоликий

Пришёл, о грешнице скорбя.

 

Он говорит, что путь сомненья

И двоедушен и лукав,

Что мы познаем воскресенье,

Лишь смертью смерть в себе поправ.

 

И тает прежнее неверье

В восторге видящей души...

И блещут ангельские перья

И говорю я «Поспеши!

 

Ты осенил меня победой,

Но обо мне скорбит мой друг.

К нему спеши, ему поведай,

Что мой окончился недуг!»

 

20 февраля 1922

* * *

 

Как горько понимать, что стали мы чужими,

Не перейдя мучительной черты.

Зачем перед концом ты спрашиваешь имя

Того, кем не был ты?

 

Он был совсем другой и звал меня иначе, –

Так ласково меня никто уж не зовёт...

Вот видишь, у тебя кривится больно рот,

Когда о нём я плачу.

 

Ты знаешь всё давно, мой несчастливый друг.

Лишь повторенья мук ты ждёшь в моём ответе.

А имя милого – оно умерший звук:

Его уж нет на свете.

 

11 сентября 1921

Канцона

 

Ах, лик вернейшего из рыцарей Амура

Не создали мне ни певцы Прованса,

Ни Франции бароны,

И голос трубадура

Не рассказал в мелодии романса,

Кто бога стрел всех строже чтил законы,

Кто знал любви уклоны!

 

Ах, все почти грешили перед богом,

Прося его о многом,

Ища наград своей любви за что–то...

 

Но был один – он, страстью пламенея,

Сам создал сновиденья,

Он никогда не ведал искушенья!

 

И лик любви – есть образ Дон Кихота,

И лик мечты – есть образ Дульцинеи.

 

1910, Петербург

Китайский веер

 

На веере – китайская сосна...

Прозрачное сердце, как лёд.

Здесь только чужая страна,

Здесь даже сосна не растёт.

И птиц я слежу перелёт:

То тянутся гуси на север.

Дрожит мой опущенный веер...

 

23 сентября 1927

Комната в Луне

 

Вся комнатка купается в луне,

Везде луна, и только чётко, чётко

Тень груши чёрная на голубой стене

И чёрная железная решётка

          В серебряном окне...

Такую же луну видала я во сне,

Иль, может быть, теперь всё снится мне?

 

12 октября 1927

Конец

 

С. Маковскому

 

   Милый рыцарь! Дамы Черной

Вы несли цветы учтиво,

власти призрака покорный,

   Вы склонились молчаливо.

 

   Храбрый рыцарь! Вы дерзнули

приподнять вуаль мой шпагой...

Гордый мой венец согнули

   перед дерзкою отвагой.

 

   Бедный рыцарь! Нет отгадки,

ухожу незримой в дали...

Удержали Вы в перчатке

   только край моей вуали.

 

1909, Петербург

Красный плащ

 

Кто-то мне сказал: твой милый

Будет в огненном плаще...

Камень, сжатый в чьей праще,

Загремел с безумной силой?

 

Чья кремнистая стрела

У ключа в песок зарыта?

Чьё летучее копыто

Отчеканила скала?

 

Чьё блестящее забрало

Промелькнуло там, средь чащ?

В небе вьётся красный плащ...

Я лица не увидала.

* * *

 

Крест на белом перекрестке

Сказочных дорог.

Рассыпает иней блестки

У Христовых ног.

 

Смотрит ласково Распятый

На сугроб, где белый Пан

Лижет, грустный и мохнатый,

Язвы Божьих ран.

 

1908, Петербург

* * *

 

Лесное озеро, поросшее осокой...

Склонилась ты, и взор

На дно глубоко

Проник:

Там твой пленён двойник

В неверном зеркале озёр...

 

Идут года...

И день сегодняшний похож на день вчерашний, –

Цветёт зелёной яшмой

Стоячая вода...

 

Идут года,

Клубясь в ночном тумане...

 

И страх ползёт

И сердце ранит...

Ты падаешь, и вот

Со дна встает двойник, –

Твой искажённый лик, –

И он живёт,

И дышит,

И говорит, – и каждый слышит

Его застывшие слова...

А ты – мертва.

 

Осень 1924, Петербург

* * *

 

Лишь раз один, как папоротник, я

Цвету огнём весенней, пьяной ночью...

Приди за мной к лесному средоточью,

В заклятый круг, приди, сорви меня!

 

Люби меня! Я всем тебе близка.

О, уступи моей любовной порче,

Я, как миндаль, смертельна и горька,

Нежней, чем смерть, обманчивей и горче.

* * *

 

Мое сердце – словно чаша

Горького вина,

Оттого, что встреча наша

Не полна.

 

Я на всех путях сбирала

Для тебя цветы,

Но цветы мои так мало

Видишь ты.

 

И венок, венок мой бедный

Ты уж сам порви!

Посмотри, какой он бледный

Без любви.

 

Надломилось, полно кровью

Сердце, как стекло.

Все оно одной любовью

Истекло.

 

1907, Париж

Моей одной

 

Л. П. Брюлловой

 

Есть два креста – то два креста печали,

Из семигранных горных хрусталей.

Один из них и ярче, и алей,

А на другом лучи гореть устали.

 

Один из них в оправе темной стали,

И в серебре – другой. О, если можешь, слей

Два голоса в душе твоей смелей,

Пока еще они не отзвучали.

 

Пусть бледные лучи приимут страсть,

И алый блеск коснется белых лилий;

Пусть на твоем пути не будет вех.

 

Когда берем, как тяжкий подвиг, грех,

Мы от него отымем этим власть, –

Мы два креста в один чудесно слили.

 

День всех мертвых, Петербург

Наш герб

 

Червленый щит в моем гербе,

И знака нет на светлом поле.

Но вверен он моей судьбе,

Последней – в роде дерзких волей...

 

Есть необманный путь к тому,

Кто спит в стенах Иерусалима,

Кто верен роду моему,

Кем я звана, кем я любима.

 

И – путь безумья всех надежд,

Неотвратимый путь гордыни;

В нем – пламя огненных одежд

И скорбь отвергнутой пустыни...

 

Но что дано мне в щит вписать?

Датуры тьмы иль розы храма?

Тубала медную печать

Или акацию Хирама?

* * *

 

О, если бы аккорды урагана,

Как старого органа,

Звучали бы не так безумно-дико;

О, если бы закрылась в сердце рана

От ужаса обмана, –

Моя душа бы не рвалась от крика.

 

Уйти в страну к шатрам чужого стана,

Где не было тумана,

Где от луны ни тени нет, ни блика;

В страну, где всё – создание титана,

Как он – светло и пьяно,

Как он один – громадно и безлико.

 

У нас в стране тревожные отливы

Кладёт в саду последний свет вечерний,

Как золото на черни,

И купы лип печально-боязливы...

Здесь все венки сплетают лишь из терний,

Здесь дни, как сон, тяжёлый сон, тоскливы,

Но будем мы счастливы, –

Чем больше мук, тем я люблю безмерней.

* * *

 

Л. П. Брюлловой

 

Оделся Ахен весь зелеными ветвями.

Для милой Франции окончена печаль;

Сегодня отдала ей голубая даль

Любимых сыновей, не сломленных врагами.

 

Суровые идут, закованные в сталь,

Бароны Франции блестящими рядами,

И помнят их сердца за медными щитами

И пьяный бред побед, и грустный Ронсеваль.

 

Средь радостной толпы у светлого дворца

Стоит красавица близ мраморного входа,

То – гордость Франции – задумчивая Ода.

 

Но алый сок гранат сбежал с ее лица,

Упала на песок зеленая гирлянда...

Меж пэров Франции нет рыцаря Роланда.

 

1910, Петербург

* * *

 

Она ступает без усилья,

Она неслышна, как гроза,

У ней серебряные крылья

И темно–серые глаза.

 

Ее любовь неотвратима,

В ее касаньях – свежесть сна,

И, проходя с другими мимо,

Меня отметила она.

 

Не преступлю и не забуду!

Я буду неотступно ждать,

Чтоб смерти радостному чуду

Цветы сладчайшие отдать.

 

1909, Петербург

* * *

 

От жгучей капли атропина

Как звёзды чёрные – зрачки.

Одним движением руки

Бесценный дар любви единой

 

Мной был отвергнут навсегда...

Слепые годы мчатся мимо,

И прячу я под маской грима

Десятилетия стыда.

 

Я покрываю щеки пудрой,

На бледный рот кладу кармин...

О, если б жизни злой, немудрой,

Мне возвратить тот миг один!

 

11 ноября 1925

Памяти Анатолия Гранта

 

Памяти 25 августа 1921

 

   Как–то странно во мне преломилась

пустота неоплаканных дней.

Пусть Господня последняя милость

   над могилой пребудет твоей!

 

   Все, что было холодного, злого,

это не было ликом твоим.

Я держу тебе данное слово

   и тебя вспоминаю иным.

 

   Помню вечер в холодном Париже,

Новый Мост, утонувший во мгле...

Двое русских, мы сделались ближе,

   вспоминая о Царском Селе.

 

   В Петербург мы вернулись – на север.

Снова встреча. Торжественный зал.

Черепаховый бабушкин веер

   ты, читая стихи мне, сломал.

 

   После в «Башне» привычные встречи,

разговоры всегда о стихах,

неуступчивость вкрадчивой речи

   и змеиная цепкость в словах.

 

   Строгих метров мы чтили законы

и смеялись над вольным стихом,

Мы прилежно писали канцоны

   и сонеты писали вдвоем.

 

   Я ведь помню, как в первом сонете

ты нашел разрешающий ключ...

Расходились мы лишь на рассвете,

   солнце вяло вставало меж туч.

 

   Как любили мы город наш серый,

как гордились мы русским стихом...

Так не будем обычною мерой

   измерять необычный излом.

 

   Мне пустынная помнится дамба,

сколько раз, проезжая по ней,

восхищались мы гибкостью ямба

   или тем, как напевен хорей.

 

   Накануне мучительной драмы...

Трудно вспомнить... Был вечер... И вскачь

над канавкой из Пиковой Дамы

   пролетел петербургский лихач.

 

   Было сказано слово неверно...

Помню ясно сияние звезд...

Под копытами гулко и мерно

   простучал Николаевский мост.

 

   Разошлись... Не пришлось мне у гроба

помолиться о вечном пути,

но я верю – ни гордость, ни злоба

   не мешали тебе отойти.

 

   В землю темную брошены зерна,

в белых розах они расцветут...

Наклонившись над пропастью черной,

   ты отвел человеческий суд.

 

   И откроются очи для света!

В небесах он совсем голубой.

И звезда твоя – имя поэта

   неотступно и верно с тобой.

* * *

 

Парус разорван, поломаны весла.

Буря и море вокруг.

Вот какой жребий судьбою нам послан,

Бедный мой друг.

 

Нам не дана безмятежная старость,

Розовый солнца заход.

Сломаны весла, сорванный парус,

Огненный водоворот.

 

Это – судьбою нам посланный жребий.

Слышишь, какая гроза?

Видишь волны набегающий гребень?

Шире раскроем глаза.

 

Пламя ль сожжет нас? Волна ли накроет?

Бездна воды и огня.

Только не бойся! Не бойся: нас трое.

Видишь, Кто стал у руля?

 

1920–е годы

Петербургу

 

Под травой уснула мостовая,

Над Невой разрушенный гранит...

Я вернулась, я пришла живая,

Только поздно, – город мой убит.

 

Надругались, очи ослепили,

Чтоб не видел солнца и небес,

И лежит, замученный, в могиле...

Я молилась, чтобы он воскрес.

 

Чтобы все убитые воскресли!

Бог-Господь, Отец бесплотных сил,

Ты караешь грешников, но если б

Ты мой город мёртвый воскресил!

 

Он Тобою удостоен славы

От убийц кончину восприять, –

Но ужель его врагов лукавых

Не осилит ангельская рать?

 

И тогда, на зареве заката,

Увидала я на краткий миг,

Как на мост взошёл с мечом подъятым

Михаил Архистратиг!

 

8 июля 1922, Петербург

Поля победы

 

Над полем грустным и победным

Простерт червленый щит зари.

По скатам гор, в тумане медном,

Дымят и гаснут алтари.

 

На мир пролив огонь и беды,

По нивам вытоптав посев,

Проходят скорбные Победы,

И темен глаз девичьих гнев.

 

За ними — дальние пожары,

И меч заката ал и строг;

Звучат безрадостно фанфары,

Гудит в полях призывный рог.

 

1909–1910

Портрет графини С. Толстой

 

Она задумалась. За парусом фелуки

Следят ее глаза сквозь завесы ресниц.

И подняты наверх сверкающие руки,

Как крылья легких птиц.

 

Она пришла из моря, где кораллы

Раскинулись на дне, как пламя от костра.

И губы у нее еще так влажно–алы,

И пеною морской пропитана чадра.

 

И цвет ее одежд синее цвета моря,

В ее чертах сокрыт его глубин родник.

Она сейчас уйдет, волнам мечтою вторя

Она пришла на миг.

 

1909, Коктебель

* * *

 

Прислушайся к ночному сновиденью,

не пропусти упавшую звезду...

по улицам моим Невидимою Тенью

я за тобой пройду...

 

Ты посмотри (я так томлюсь в пустыне

вдали от милых мест...):

вода в Неве еще осталась синей?

У Ангела из рук еще не отнят крест?

 

12 июля 1928

Пророк

 

   I. Он раскрывает

 

Он пришел сюда от Востока,

Запыленным плащом одет,

Опираясь на жезл пророка,

А мне было тринадцать лет.

 

Он, как весть о моей победе,

Показал со скалистых круч

Город, отлитый весь из меди

На пожарище рдяных туч.

 

Там — к железным дверям собора

Шел Один — красив и высок.

Его взгляд — торжество позора,

А лицо — золотой цветок.

 

На камнях, под его ногами,

Разгорался огненный след,

Поднимал он черное знамя...

А мне было тринадцать лет...

 

   II. Он улыбается

 

Он долго говорил и вдруг умолк...

Мерцали нам со стен сияньем бледным

Инфант Веласкеса1 тяжелый шелк

И русый Тициан2 с отливом медным.

 

Во мраке тлел камин; огнем цвели

Тисненых кож и чернь и позолота;

Умолкшие слова в тиши росли,

И ждал развернутый том Дон Кихота.

 

Душа, убитая тоской отрав,

Во власти рук его была, как скрипка,

И увидала я, глаза подняв,

Что на его губах зажглась улыбка.

 

   III. Он упрекает

 

Волей Ведущих призвана в мир

К делу великой страсти,

Ты ли, царица, бросишь наш пир,

Ты ль отойдешь от власти?

 

Ты ли нарушишь стройный чертеж

Миру сокрытых братий?

Ты ли, царица, вновь не сольешь,

Силой своих заклятий,—

 

С мрачною кровью падших богов

Светлую кровь героев?

Ты ли, царица, жаждешь оков,

Дух свой постом успокоив?

 

Ты ли, святую тайну храня,

Ключ золотой Востока,

Ты ли, ребенок, бросишь меня?

Ты ли сильней пророка?

 

   IV. Он насмехается

 

Ваш золотисто–медный локон

Ласкает черные меха.

Вы — образ древнего греха

В шелку дымящихся волокон.

 

Ваш рот не скроет Вашу страсть

Под едкой горечью сарказма,

И сердце алчущего спазма

Сильней, чем Вашей воли власть.

 

Я в лабиринтах безысходных

Сумел Ваш гордый дух пленить,

Я знаю, где порвется нить,

И как, отвергнув путь свободных,

 

Смирив «святую» плоть постом,

Вы — исступленная Химера —

Падете в прах перед Христом,—

Пред слабым братом Люцифера.3

 

1909–1910

Прялка

 

Когда Медведица в зените

Над белым городом стоит,

Я тку серебряные нити,

И прялка вещая стучит.

 

Мой час настал, скрипят ступени,

Запела дверь... О, кто войдет?

Кто встанет рядом на колени,

Чтоб уколоться в свой черед?

 

Открылась дверь, и на пороге

Слепая девочка стоит;

Ей девять лет, ресницы строги,

И лоб фиалками увит.

 

Войди, случайная царевна,

Садись за прялку под окно;

Пусть под рукой твоей напевно

Поет мое веретено.

 

...Что ж так недолго? Ты устала?

На бледных пальцах алый след...

Ах, суждено, чтоб ты узнала

Любовь и смерть в тринадцать лет.

 

1909–1910

Река

 

Здесь и в реке – зелёная вода,

Как плотная, ленивая слюда

Оттенка пыли и полыни...

Ах, лишь на севере вода бывает синей...

А здесь – Восток.

Меж нами, как река, пустыня,

А слёзы, как песок.

 

20 сентября 1927

* * *

 

С моею царственной мечтой

Одна брожу по всей вселенной,

С моим презреньем к жизни тленной,

С моею горькой красотой.

 

Царицей призрачного трона

Меня поставила судьба...

Венчает гордый выгиб лба

Червонных кос моих корона.

 

Но спят в угаснувших веках

Все те, кто были бы любимы,

Как я, печалию томимы,

Как я, одни в своих мечтах.

 

И я умру в степях чужбины,

Не разомкну заклятый круг.

К чему так нежны кисти рук,

Так тонко имя Черубины?

Св. Игнатию

 

Его египетские губы

Замкнули древние мечты,

И повелительны и грубы

Лица жестокого черты.

 

И цвета синих виноградин

Огонь его тяжелых глаз,

Он в темноте глубоких впадин

Истлел, померк, но не погас.

 

В нем правый гнев рокочет глухо,

И жечь сердца ему дано:

На нем клеймо Святого Духа –

Тонзуры белое пятно...

 

Мне сладко, силой силу меря,

Заставить жить его уста

И в беспощадном лике зверя

Провидеть грозный лик Христа.

* * *

 

Серый сумрак бесприютней,

Сердце – горче. Я одна.

Я одна с испанской лютней

У окна.

 

Каплют капли, бьют куранты,

Вянут розы на столах.

Бледный лик больной инфанты

В зеркалах.

 

Отзвук песенки толедской

Мне поет из темноты

Голос нежный, голос детский...

Где же ты?

 

Книг ненужных фолианты,

Ветви парка на стекле...

Бледный лик больной инфанты

В серой мгле.

* * *

 

Графу А. Н. Толстому

 

Сияли облака оттенка роз и чая,

Спустилась мягко шаль с усталого плеча

На влажный шелк травы, склонившись у ключа,

Всю нить моей мечты до боли истончая,

 

Читала я одна, часов не замечая.

А солнце пламенем последнего луча

Огнисто–яркий сноп рубинов расточа,

Спустилось, заревом осенний день венчая.

 

И пела нежные и тонкие слова

Мне снова каждая поблекшая страница,

В тумане вечера воссоздавая лица

Тех, чьих венков уж нет, но чья любовь жива...

 

И для меня одной звучали в старом парке

Сонеты строгие Ронсара и Петрарки.

 

1909, Петербург

* * *

 

Смотри: вот жемчуг разноцветный.

Одна жемчужина – тебе;

В ней, может быть, есть знак ответный

На все вопросы о судьбе.

 

И если взор твой смотрит смело,

Не отрываясь, в небеса, –

В твоей ладони жемчуг белый –

Господня чистая роса.

 

Но если сердцу сладко нужен

Земной любви зовущий свет, –

В улыбке розовых жемчужин

Найдёшь ты радостный ответ.

 

А если выбраны печали

И путь намечен роковой, –

Есть чёрный жемчуг цвета стали

Иль облака перед грозой.

 

Во всех цветах сокрыта тайна...

Запомни: каждый выбор свят,

И жемчуг, взятый не случайно,

Неси, как драгоценный клад,

 

Без колебаний, без уступок,

Глядя без злобы на других...

Во всех руках он так же хрупок

И так же нежен, как в твоих.

 

31 июля 1921

Спас Благое молчание

 

Крылатый отрок на иконе,

И строгий перст к устам прижат.

Сложи молитвенно ладони,

Свой взор не обращай назад.

 

Пусть, как любовь, неотвратимой,

Презрев бесовскую игру,

Отныне путь твой станет схимой,

Незримой для других в миру.

 

Крылатый Отрок – твой вожатый,

Благослови его приход.

Когда уста молчаньем сжаты,

То слово в сердце зацветёт.

 

27 июля 1924

* * *

 

Спи! Вода в Неве

Так же вседержавна,

Широка и плавна,

Как заря в Москве.

 

Так же Ангел Белый

Поднимает крест.

Гений страстных мест,

Благостный и смелый.

 

Так же дом твой тих

На углу канала,

Где душа алкала

Уловить твой стих.

 

Только неприветно

Встретил Водный Спас

Сиротливых нас,

Звавших безответно.

 

О, кто знал тогда,

Что лихое горе

Возвестит нам вскоре

Черная Звезда.

 

22 сентября 1926

* * *

 

Страна моя. В тебе единой

моей судьбы веретено...

В твоих лесах, в твоих равнинах

любовью сердце крещено.

И от тебя – звериный голод

и чуда жаждущая кровь...

Дай пронести сквозь мрак и холод

такую русскую любовь.

* * *

 

Там ветер сквозной и колючий,

Там стынет в каналах вода,

Там тёмные, сизые тучи

На небе, как траур, всегда.

 

Там лица и хмуры, и серы,

Там скупы чужие слова.

О, город жестокий без меры,

С тобой и в тебе я жива.

 

Я вижу соборов колонны,

Я слышу дыханье реки,

И ветер твой, ветер солёный

Касается влажной щеки.

 

Отходит обида глухая,

Смолкает застывшая кровь,

И плачет душа, отдыхая,

И хочется, хочется вновь

 

Туда, вместе с ветром осенним

Прижаться, припасть головой

К знакомым холодным ступеням,

К ступеням над тёмной Невой.

 

Декабрь 1921

* * *

 

Твои глаза – святой Грааль,

В себя принявший скорби мира,

И облекла твою печаль

Марии белая порфира.

 

Ты, обагрявший кровью меч,

Склонил смиренно перья шлема

Перед сияньем тонких свеч

В дверях пещеры Вифлеема.

 

И ты – хранишь ее один,

Безумный вождь священных ратей,

Заступник грез, святой Игнатий,

Пречистой Девы паладин!

 

Ты для меня, средь дольных дымов,

Любимый, младший брат Христа,

Цветок небесных серафимов

И Богоматери мечта.

 

1909, Петербург

* * *

 

С. Маковскому

 

Твои цветы... цветы от друга,

Моей Испании цветы.

Я их замкну чертою круга

Моей безрадостной мечты.

 

Заворожу печальным взглядом

Двенадцать огненных гвоздик,

Чтоб предо мною с ними рядом

Из мрака образ твой возник.

 

И я скажу... но нет, не надо, –

Ведь я не знаю тихих слов.

И в этот миг я только рада

Молчанью ласковых цветов.

* * *

 

То было раньше, было прежде...

О, не зови души моей.

Она в разорванной одежде

Стоит у запертых дверей.

 

Я знаю, знаю,— двери рая,

Они откроются живым...

Душа горела, не сгорая,

И вот теперь полна до края

Осенним холодом своим.

 

Мой милый друг! В тебе иное,

Твоей души открылся взор;

Она — как озеро лесное,

В ней небо, бледное от зноя,

И звезд дробящийся узор.

 

Она — как первый сад Господний,

Благоухающий дождем...

Твоя душа моей свободней,

Уже теперь, уже сегодня

Она вернется в прежний дом.

 

А там она, внимая тайнам,

Касаясь ризы Божества,

В своем молчаньи неслучайном

И в трепете необычайном

Услышит Божии слова.

 

Я буду ждать, я буду верить,

Что там, где места смертным нет,

Другие приобщатся чуду,

Увидя негасимый свет.

* * *

 

Ты в зеркало смотри,

смотри, не отрываясь,

там не твои черты,

там в зеркале живая,

другая ты.

 

...Молчи, не говори...

Смотри, смотри, частицы зла и страха,

сверкающая ложь

твой образ создали из праха,

и ты живёшь.

 

И ты живёшь, не шевелись и слушай:

там в зеркале, на дне –

подводный сад, жемчужные цветы...

О, не гляди назад,

здесь дни твои пусты,

здесь всё твое разрушат,

ты в зеркале живи.

 

Здесь только ложь, здесь только

призрак плоти,

на миг зажжёт алмазы в водомёте

случайный луч...

 

Любовь. – Здесь нет любви,

не мучь себя, не мучь,

смотри не отрываясь,

ты в зеркале – живая,

не здесь...

* * *

 

Ты не уйдёшь от прожитой любви.

Сожги её, забудь,

Вступи на новый путь

И встречу юности напрасной назови, –

 

Но всё равно она придёт и скажет

Твои забытые слова...

И снова здесь... И снова не мертва,

Стоит на третьей страже.

 

Прошедшая любовь...

Он спит давно в могиле...

Но вас не позабыли,

И ваши имена чужими слиты вновь...

 

И вижу я: в осеннем чёрном небе,

Как синий уголёк, зажглась одна звезда.

А здесь, в воде холодного пруда,

Насмерть подстреленный, крылами плещет лебедь.

 

3 ноября 1925

* * *

 

Ты сказал, что наша любовь – вереск,

мой любимый цветок, –

но крепко заперты двери,

тёмен Восток.

 

И мы позабыть не можем

красоты раздробленный лик, –

тебя манит смуглая кожа,

меня – рот цвета гвоздик...

 

И слаще, чем сок виноградин

для меня этот алый рот,

а твой взор по-иному жаден,

тебя смуглая кожа жжёт.

 

И, значит, нет чуда

единой любви...

Каждое сердце – Иуда,

каждое сердце – в крови...

 

Не носи мне лиловый вереск,

неувядающий цвет...

Мы – только жалкие звери,

а любви – нет.

 

13 августа 1924

Успение

 

Ты не вытянешь полным ведра,

Будешь ждать, но вода не нальется,

А когда–то белей серебра

Ты поила водой из колодца.

 

Чтобы днем не соскучилась ты,

Для твоей, для девичьей забавы,

Расцветали у края цветы,

Вырастали душистые травы.

 

Ровно в полночь напиться воды

Прилетал к тебе Витязь крылатый,

Были очи — две крупных звезды,

В жемчугах драгоценные латы.

 

Всех прекрасней был обликом он,

Красоты той никто не опишет,

И поверженный наземь Дракон

Был шелками на ладанке вышит...

 

Ах, без дождика жить ли цветам?

Пылью–ветром все травы примяты.

И к тебе, как тогда, по ночам

Не летает уж Витязь крылатый,

 

Чтоб крылом возмутить огневым

Пересохшую воду колодца...

Что ты сделала с сердцем твоим,

Почему оно больше не бьется?

 

1928

* * *

 

Фальшиво на дворе моём

Поёт усталая шарманка,

Гадает нищая цыганка...

Зачем, о чём?

 

О том, что счастье – ясный сокол –

Не постучится в нашу дверь,

О том, что нам не ведать срока

Глухих потерь...

 

Из-под лохмотьев шали пёстрой –

Очей негаснущий костёр.

Ведь мы с тобой, пожалуй, сёстры…

И я колдунья с давних пор.

 

Чужим, немилым я колдую.

Всю ночь, с заката до утра, –

Кто корку мне подаст сухую,

Кто даст кружочек серебра.

 

Но разве можно коркой хлеба

Насытить жадные уста?

Не голод душит – давит небо,

Там – пустота.

 

27 сентября 1926

* * *

 

Христос сошёл в твои долины,

Где сладко пахнущий миндаль

На засиневшие стремнины

Накинул белую вуаль,

 

Где ярко-розовый орешник

Цветёт молитвенным огнём

И где увидит каждый грешник

Христа, скорбящего о нём...

 

Но я ушла тропою горной

От розовеющих долин, –

О, если б мне дойти покорной

До белых снеговых вершин.

 

И там, упавшей в прах, усталой,

Узреть пред радостным концом

Цветы иные – крови алой

На лбу, пораненном венцом.

 

Пасха 1915, Ананур

Цветы

 

Цветы живут в людских сердцах;

Читаю тайно в их страницах

О ненамеченных границах,

О нерасцветших лепестках.

 

Я знаю души, как лаванда,

Я знаю девушек-мимоз,

Я знаю, как из чайных роз

В душе сплетается гирлянда.

 

В ветвях лаврового куста

Я вижу прорезь чёрных крылий,

Я знаю чаши чистых лилий

И их греховные уста.

 

Люблю в наивных медуницах

Немую скорбь умерших фей,

И лик бесстыдных орхидей

Я ненавижу в светских лицах.

 

Акаций белые слова

Даны ушедшим и забытым,

А у меня, по старым плитам,

В душе растёт разрыв-трава.

_____

* Как сообщает Волошин в «Истории Черубины»,

поводом для написания этого стихотворения

была присылка Маковским Черубине

огромного букета белых роз и орхидей:

«Мы с Лилей решили это пресечь, так как такие траты

серьёзно угрожали гонорарам сотрудников “Аполлона”,

на которые мы очень рассчитывали».

* * *

 

Чудотворным молилась иконам,

призывала на помощь любовь,

а на сердце малиновым звоном

   запевала цыганская кровь...

 

   Эх, надеть бы мне четки, как бусы,

вместо черного пестрый платок,

да вот ты такой нежный и русый,

   а глаза – василек...

 

   Ты своею душою голубиной

навсегда затворился в скиту –

я же выросла дикой рябиной,

   вся по осени в алом цвету...

 

   Да уж, видно, судьба с тобой рядом

свечи теплить, акафисты петь,

класть поклоны с опущенным взглядом

   да цыганскою кровью гореть...

 

1909

* * *

 

Это всё оттого, что в России,

Оттого, что мы здесь рождены, –

В этой тёмной стране, –

Наши души такие иные,

Две несродных стихии они...

И в них – разные сны...

И в них разные сны, только грозы,

Только небо в закате – всегда

И мои, и твои,

И не спящие ночью берёзы,

И святая в озёрах вода,

И томленье любви и стыда,

Только больше любви...

Только больше любви! Неумелой

И мучительной мне и тебе...

Две в одну перелитых стихии,

Они в нашей судьбе –

Пламенеющий холод и белый,

Белый пламень, сжигающий тело

Без конца,

Обжигающий кровью сердца, –

И твоё, и моё, и России...

 

8 июля 1922, Петербург

* * *

 

Я венки тебе часто плету

Из пахучей и ласковой мяты,

Из травинок, что ветром примяты,

И из каперсов в белом цвету.

 

Но сама я закрыла дороги,

На которых бы встретилась ты...

И в руках моих, полных тревоги,

Умирают и блекнут цветы.

 

Кто–то отнял любимые лики

И безумьем сдавил мне виски.

Но никто не отнимет тоски

О могиле моей Вероники.1

 

Июль 1926, Мальцево

* * *

 

Я ветви яблонь поняла,

Их жест дающий и смиренный,

Почти к земле прикосновенный

Изгиб крыла.

 

Как будто солнечная сила

На миг свой огненный полёт

В земных корнях остановила,

Застыв, как плод.

 

Сорви его, и он расскажет,

Упав на смуглую ладонь,

Какой в нём солнечный огонь,

Какая в нём земная тяжесть.

 

Июль 1926, Мальцево

* * *

 

Я – в истомляющей ссылке,

В этих проклятых стенах.

Синие, нежные жилки

Бьются на бледных руках.

 

Перебираю я чётки;

Сердце – как горький миндаль.

За переплётом решётки

Дымчатый плачет хрусталь.

 

Даже Ронсара сонеты

Не разомкнули мне грусть.

Всё, что сказали поэты,

Знаю давно наизусть.

 

Тьмы не отгонишь печальной

Знаком святого Креста.

А у принцессы опальной

Отняли даже шута.