Шутл и Мирл

1

Яблоки пахнут дедушкиной щетиной,

пахнут двадцатым веком

и первою, и второй половиной.

Где же та сила, которая нас защитила?

Вот она, здесь, хоть время прошло лавиной.

Яблоки пахнут дедушкиным садом,

он его тридцать лет без трёх берёг, лелеял,

но пробежали дни бесцеремонным стадом.

Яблоки пахнут. Листва как бабушкин веер.

Яблоки сорваны, спят до зимы в подвале,

их аромат о себе напоминает часто.

Яблоки собраны, не отняли у нас ничего, не украли,

хоть и продан давно второпях участок.

Яблоки пахнут, перебираю во рту звуки имен их.

Не забываются дедушкины старания.

Сад – это горсть красных, жёлтых, зелёных,

поздняя зрелость, осенняя, первая, ранняя.

2

По этой улице ко мне поднималась бабушка.

Ей приходилось то и дело останавливаться –

сердце уже пошаливало у моей золотой.

А я сорокалетний ребёнок взбалмошный

пока ещё лихо взбегаю по улице не крутой.

И я понимаю: какая-то логика явная

есть в том, что снова возвращаюсь к себе,

к своему детству, к своему прамиру, вижу бабушку Миру.

И пусть эта улица называется, например, Янгеля

или Полевая, и опять на ней дали квартиру

еврейскому семейству, которое, меня ещё нисколько не предчувствуя,

живёт в послевоенном, хлопотном, обыденном,

растит детей как все и не как все.

Ко мне подходит бабушка, грешная моя, пречистая,

берет меня за руку, и мы отправляемся кататься на колесе.

Вы, конечно, думаете, что я о колесе обозрения,

которое и в прежних парках, и в нынешних позволяет на жизнь посмотреть свысока.

А на деле, это колесо взросления, колесо прозрения, но только не озлобления.

И я чувствую, как надёжна, как хрупка, как незаменима бабушкина рука.