Как мужик обиделся

Никанор первопутком ходил в извоз,

А к траве ворочался до дому.

Почитай, и немного ночей пришлось

Миловаться с женой за год ему!

Ну, да он был старательный мужичок:

Сходит в баньку, поест, побреется,

Заберется к хозяюшке под бочок —

И, глядишь, человек согреется.

А Матрена рожать здорова была!

То есть экая баба клятая:

Муж на пасху воротится — тяжела.

На крещенье придет — брюхатая!

Никанор, огорченья не утая,

Разговор с ней повел по–строгому:

«Ты, Матрена, крольчиха аль попадья?

Снова носишь? Побойся бога, мол!»

Тут уперла она кулаки в бока:

«Спрячь глаза,— говорит,— бесстыжие!

Аль в моих куличах не твоя мука?

Все ребята в тебя. Все — рыжие!»

Начала она зыбку качать ногой,

А мужик лишь глазами хлопает:

На коленях — малец, у груди — другой,

Да еще трое лазят по полу!

Он, конешно, кормил их своим трудом,

Но однако же не без жалобы:

«Положительно, граждане, детский дом:

На пять баб за глаза достало бы!»

Постарел Никанор. Раз — глаза протер,

Глядь–поглядь, а ребята взрослые.

Стал Никита шахтер, а Федот — монтер,

Все — большие, ширококостые!

Вот по горницам ходит старик, ворча:

«Без ребят обернулся где бы я?

Захвораю — так кличу сынка–врача,

Лук сажу — агронома требую!

Про сынов моих слава идет окрест,

Что ни дочка — голубка сизая!

А как сядут за стол на двенадцать мест,

Так куда тебе полк — дивизия!..»

Поседела Матренина голова:

Уходилась с такою оравою.

За труды порешила ее Москва

Наградить «Материнской славою».

Муж прослышал и с поля домой попер,

В тот же вечер с хозяйкой свиделся.

«Нынче я,— заявляет ей Никанор,—

На Верховный Совет обиделся.

Нету слов,— говорит,— хоть куда декрет:

Наградить тебя — дело нужное,

Да в декрете пустячной статейки нет:

Про мои про заслуги мужние!

Наше дело, конечно, оно пустяк,

Но меня забижают, вижу я:

Тут, вертись не вертись, а ведь как–никак —

Все ребята в меня. Все — рыжие!

Девять парней — что соколы, и опять —

Трое девок, и все красавицы!

Ты Калинычу, мать, не забудь сказать!

Без опары пирог не ставится,

Уж коли ему орден навесить жаль,

Все ж пускай обратит внимание

И велит мужикам нацеплять медаль —

Не за доблесть, так за старание.

Коль поправку мою он внесет в декрет —

Мы с тобой, моя лебедь белая,

Поживем–поживем да под старость лет

Октябренка, глядишь, и сделаем!»

4 мая 1945