Офицер

Нас подбили.

Мы сели в предутренний час

Возле Энска...

Кто мог нам помочь?

Одноглазый прожектор преследовал нас

И зенитки клевали всю ночь.

Я не знаю:

Как наш самолет сгоряча

Сделал этот последний прыжок?..

Перебитую ногу с трудом волоча,

Летчик встал

И машину поджег.

Кровь бежала ручьем по его сапогу,

Но молчал он,

Кудряв и высок.

И решили мы с ним

Не сдаваться врагу:

Лучше - смерть.

Лучше - пуля в висок.

У лесного болотца

Средь ветел густых

Инвентарь подсчитали мы наш:

Нож,

Кисет с табаком,

Бортпаек на двоих -

Вот и весь наш нехитрый багаж.

Мы склонились над картой,

Наш чайник остыл.

Мы следы от костра замели.

Кое-как смастерил я для друга костыль,

Вещи взял и промолвил:

«Пошли».

Мимо сёл и дорог

Мы брели стороной.

Шли неделю,

А фронт еще - где.

Нас не компас,

Нас сердце вело по родной

Путеводной кремлевской звезде.

А идти еще долго.

Не близок наш путь.

В дальний тыл мы слетели к врагу.

Николай стал садиться в пути отдохнуть.

«Подожди, - говорил, -

Не могу...»

На привалах сперва мы пивали чаек.

Но хоть сытной была наша снедь,

Вышел день -

И доели мы с ним бортпаек...

А нога его стала чернеть.

Он, бредя с костылем, бормотал:

«Чепуха».

Но я знал:

Выдыхается он.

Горсть в ладонях растертого прелого мха;

Вот и весь наш дневной рацион.

Как-то раз

В почерневших несжатых овсах

(Горько пахнут поля этих лет)

Показался седой ожиревший русак...

Торопясь, я достал пистолет.

Николай приподнялся,

Задержал перед выстрелом он.

«Погоди, - он сказал, -

Может, в смертном бою

Пригодится нам этот патрон...»

Он шагал через силу,

Небритый, в пыли,

С опустевшею трубкой в зубах.

В этот день мы последнюю спичку зажгли,

Раскурили последний табак...

«Видно, мне не дойти, - он сказал. -

Я ослаб,

Захворал, понимаешь...

Прости.

Отправляйся один.

Тебе надобно в штаб

Разведданные, друг, донести...»

Как сейчас это вижу:

Лежит он разут

(Больно было ему в сапоге),

И лиловые пятна гангрены ползут

По его обнаженной ноге.

Он лежит -

И в глазах его тлеет тоска:

Николай не хотел умирать.

«Я мечтал, - говорит он, -

Понянчить сынка,

Успокоить на старости мать...

Уходи же! -

Он мне приказал еще раз. -

Не ворчи.

Ты с уставом знаком?»

И тогда я впервые нарушил приказ

И понес его дальше силком.

Как я шел - я не помню!

Звенело в ушах...

Пересохло от жажды во рту...

Я присаживался отдохнуть, что ни шаг...

Задыхался в холодном поту...

В эту ночь я увидел, как села горят.

Значит, близко район фронтовой.

Как я ждал,

Чтобы первый советский снаряд

Просвистал над моей головой.

Вот в березу один угодил в стороне,

Рядом грохнул второй у ручья...

Я разрывы их слушал,

И чудилось мне,

Что меня окликают друзья.

Полдень был.

Я забрался в кустарник густой:

Под огнем не пойдешь среди дня.

Вдруг послышалось звонкое русское

«Стой!» -

И бойцы окружили меня...

Сколько сдержанной нежности в лицах родных.

Значит, смерть - позади!

Это - жизнь!..

«Дорогой!

Мы добрались с тобой до своих, -

Я шептал Николаю. -

Очнись!»

Я с земли его руку поднял,

Но она

Становилась синей и синей.

И была его грудь холодна-холодна,

Сердце больше не слышалось в ней...

Гроб его,

Караулом почетным храним,

Командиры к могиле несли,

И гвардейское знамя полка перед ним

Наклонилось до самой земли.

Это был мой товарищ.

Нет, больше:

Мой брат...

Разве можно таких забывать?

Я старухе его отослал, аттестат,

Стал ей длинные письма писать.

Я летаю.

Я каждою бомбой дотла

Разметаю блиндаж или дот.

Пусть она,

Как мужская слеза тяжела,

Все сжигает,

На что упадет.

Возвращаясь с бомбежки,

Я делаю круг

Над могилою в чаще лесной:

В той могиле лежит

Мой начальник и друг,

Офицер моей части родной.

1943