Свадьба

Царь Дакии,

Господень бич,

Аттила, -

Предшественник Железного Хромца,

Рожденного седым,

С кровавым сгустком

В ладони детской, -

Поводырь убийц,

Кормивший смертью с острия меча

Растерзанный и падший мир,

Работник,

Оравший твердь копьем,

Дикарь,

С петель

Сорвавший дверь Европы, -

Был уродец.

Большеголовый,

Щуплый, как дитя,

Он походил на карлика,

И копоть

Изрубленной мечами смуглоты

На шишковатом лбу его лежала.

Жег взгляд его, как греческий огонь,

Рыжели волосы его, как ворох

Изломанных орлиных перьев.

Мир

В его ладони детской был - как птица,

Как воробей,

Которого вольна,

Играя, задушить рука ребенка.

Водоворот его орды кружил

Тьму человечьих щеп,

Всю сволочь мира:

Германец - увалень,

Проныра - беглый раб,

Грек - ренегат, порочный и лукавый,

Косой монгол и вороватый скиф

Кладь громоздили на ее телеги.

Костры шипели.

Женщины бранились.

В навозе дети пачкали зады.

Ослы рыдали.

На горбах верблюжьих,

Бродя, скисало в бурдюках вино.

Косматые лошадки в тороках

Едва тащили, оступаясь, всю

Монастырей разграбленную святость.

Вонючий мул в оческах гривы нес

Бесценные закладки папских библий,

И по пути колол ему бока

Украденным клейнодом -

Царским скиптром -

Хромой дикарь,

Свою дурную хворь

Одетым в рубища патрицианкам

Даривший снисходительно...

Орда

Шла в золоте,

На кладах почивала.

Один Аттила - голову во сне

Покоил на простой луке седельной,

Был целомудр,

Пил только воду,

Ел

Отвар ячменный в деревянной чаше,

Он лишь один - диковинный урод -

Не донимал, как хмель врачует сердце,

Как мучит женская любовь,

Как страсть

Сухим морозом тело сотрясает.

Косматый волхв славянский говорил,

Что, глядя в зеркало меча,

Аттила

Провидит будущее,

Тайный смысл

Безмерного течения на Запад

Азийских толп...

И впрямь Аттила знал

Судьбу свою - водителя народов.

Зажавший плоть в железном кулаке,

В поту ходивший с лейкою кровавой

Над пажитью костей и черепов,

Садовник бед, он жил для урожая,

Собрать который внукам суждено!

Кто знает - где Аттила повстречал

Прелестную парфянскую царевну?

Неведомо!

Кто знает - какова

Она была?

Бог весть!

Но посетило

Аттилу чувство,

И свила любовь

Свое гнездо в его дремучем сердце.

В бревенчатом дубовом терему

Играли свадьбу.

На столах дубовых

Дымилась снедь.

Дубовых скамей ряд

Под грузом ляжек каменных ломился.

Пыланьем факелов,

Мерцаньем плошек

Был озарен тот сумрачный чертог.

Свет ударял в сарматские щиты,

Блуждал в мечах, перекрестивших стены,

Лизал ножи...

Кабанья голова,

На пир ощерясь мертвыми клыками,

Венчала стол,

И голуби в меду

Дразнили нежностью неизреченной!

Уже скамейки рушились,

Уже

Ребрастый пес, пинаемый ногами,

Лизал блевоту с деревянных ртов

Давно бесчувственных, как бревна, пьяниц,

Сброд пировал.

Тут колотил шута

Воловьей костью варвар низколобый,

Там хохотал, зажмурив очи, гунн,

Багроволикий и рыжебородый,

Блаженно запустивший пятерню

В копну волос свалявшихся и вшивых.

Звучала брань.

Гудели днища бубнов,

Стонали домры.

Детским альтом пел

Седой кастрат, бежавший из капеллы.

И длился пир.

А над бесчинством пира,

Над дикой свадьбой,

Очумев в дыму,

Между стропил закопченных чертога

Летал, на цепь посаженный, орел -

Полуслепой, встревоженный, тяжелый.

Он факелы горящие сшибал

Отяжелевшими в плену крылами,

И в лужах гасли уголья, шипя,

И бражников огарки обжигали,

И сброд рычал,

И тень орлиных крыл,

Как тень беды, носилась по чертогу.

Средь буйства сборища

На грубом троне

Звездой сиял чудовищный жених.

Впервые в жизни сбросив плащ верблюжий

С широких плеч солдата, он надел

И бронзовые серьги, и железный

Венец царя.

Впервые в жизни он

У смуглой кисти застегнул широкий

Серебряный браслет,

И в первый раз

Застежек золоченые жуки

Его хитон пурпуровый пятнали.

Он кубками вливал в себя вино

И мясо жирное терзал руками.

Был потен лоб его.

С блестящих губ

Вдоль подбородка жир бараний стылый,

Белея, тек на бороду его.

Как у совы полночной,

Округлились

Его вином налитые глаза.

Его икота била.

Молотками

Гвоздил его железные виски

Всесильный хмель.

В текучих смерчах - черных

И пламенных -

Плыл перед ним чертог.

Сквозь черноту и пламя проступали

В глазах подобья шаткие вещей

И рушились в бездонные провалы!

Хмель клал его плашмя,

Хмель наливал

Железом - руки,

Темнотой - глазницы,

Но с каменным упрямством дикаря,

Которым он создал себя,

Которым

Он в долгих битвах изводил врагов,

Дикарь борол и в этом ратоборстве:

Поверженный,

Он поднимался вновь,

Пил, хохотал, и ел, и сквернословил!

Так веселился он.

Казалось, весь

Он хочет выплеснуть себя, как чашу.

Казалось, что единым духом - всю

Он хочет выпить жизнь свою.

Казалось,

Всю мощь души,

Всю тела чистоту

Аттила хочет расточить в разгуле!

Когда ж, шатаясь,

Весь побагровев,

Весь потрясаем диким вожделеньем,

Ступил Аттила на ночной порог

Невесты сокровенного покоя, -

Не кончив песни, замолчал кастрат,

Утихли домры,

Смолкли крики пира,

И тот порог посыпали пшеном...

Любовь!

Ты дверь, куда мы все стучим,

Путь в то гнездо, где девять кратких лун

Мы, прислонив колени к подбородку,

Блаженно ощущаем бытие,

Еще не отягченное сознаньем!..

Ночь шла.

Как вдруг

Из брачного чертога

К пирующим донесся женский вопль...

Валя столы,

Гудя пчелиным роем,

Толпою свадьба ринулась туда,

Взломала дверь - и замерла у входа:

Мерцал ночник,

У ложа на ковре,

Закинув голову, лежал Аттила.

Он умирал.

Икая и хрипя,

Он скреб ковер и поводил ногами,

Как бы отталкивая смерть.

Зрачки

Остекленевшие свои уставя

На ком-то зримом одному ему,

Он коченел, мертвел и ужасался.

И если бы все полчища его,

Звеня мечами, кинулись на помощь

К нему,

И плотно б сдвинули щиты,

И копьями б его загородили, -

Раздвинув копья,

Разведя мечи,

Прошел бы среди них его противник,

За шиворот поднял бы дикаря,

Поставил бы на страшный поединок

И поборол бы вновь...

Так он лежал,

Весь расточенный,

Весь опустошенный

И двигал шеей,

Как бы удивлен,

Что руки смерти

Крепче рук Аттилы.

Так сердца взрывчатая полнота

Разорвала воловью оболочку -

И он погиб,

И женщина была

В его пути тем камнем, о который

Споткнулась жизнь его на всем скаку.

Мерцал ночник.

И девушка в углу,

Стуча зубами, молча содрогалась.

Как спирт и сахар, тек в окно рассвет,

Кричал петух.

И выпитая чаша

У ног вождя валялась на полу,

И сам он был - как выпитая чаша.

Тогда была отведена река,

Кремнистое и гальчатое русло

Обнажено лопатами, -

И в нем

Была рабами вырыта могила.

Волы в ярмах, украшенных цветами,

Торжественно везли один в другом -

Гроб золотой, серебряный и медный.

И в третьем -

Самом маленьком гробу -

Уродливый,

Немой,

Большеголовый,

Покоился невиданный мертвец.

Сыграли тризну, и вождя зарыли.

Разравнивая холм,

Над ним прошли

Бесчисленные полчища азийцев,

Реку вернули в прежнее русло,

Рабов зарезали

И скрылись в степи.

И черная

Заплаканная ночь,

В оправе грубых северных созвездий,

Осела крепким

Угольным пластом,

Крылом совы простерлась над могилой.

1940