Ивану Ивановичу Дмитриеву

Давненько Буало твердил, что целый век

Сидеть над рифмами не должен человек;

Я признаюсь, себя тем часто забавляю,

Что рифмы к разуму, мой друг, приноровляю.

Пускай водимые враждебною рукой

Досады спутствуют с забавою такой;

Пусть Музы иногда мне самому суровы,

На Пинде нахожу себе веселья новы;

Но больше бы стократ любил я Геликон,

Когда б не столько строг к певцам был Аполлон

Сей лучезарный Бог искателю здесь славы

Назначил тесный путь и тяжкие уставы;

Он требует, чтоб мысль писателя была,

Как чистый солнца луч, безмрачна и светла;

Чтобы в стихи слова не вкралися напрасно,

И представлялась вещь с природою согласно,

И дар везде сиял, и быстрый огнь певца,

Разлившися, зажег читателей сердца;

Чтобы паденье стоп, со смыслом неразлучно,

Для слуха нежного гремело плавно, звучно,

Чтобы... Но кто сочтет неисчислимость уз?

Кто может угодить разборчивости Муз?

Я первый волю их нередко нарушаю,

И воду из Кубры в Кастальский ток мешаю.

То изломаю ямб, то рифму зацеплю,

То ровно пополам стиха не разделю,

То, за отборными гоняяся словами,

Покрою мысль мою густыми облаками;

Однако Муз люблю на лире величать;

Люблю писать стихи и отдавать в печать!  -

Строками с рифмами, скажи, кого обижу?

И самому себе от них беды не вижу. -

Не станут их хвалить, мне дальней нужды нет;

Их Глазунов продаст, а Дмитриев прочтет.

Когда мои стихи покажутся в Столицу,

Не первые пойдут обвертывать корицу.

Мне старость грозная тяжелою рукой

Пускай набросила полвека с сединой;

Поверь, что лет моих для Музы не убавлю,

И в доказательство я Буало представлю

В мои года писал стихами Буало,

Шутил затейливо, остро, приятно, зло.

Себя не ставя в ряд певцов, венчанных славой,

Довольно, что стихи считаю я забавой.

Хвала правительству! - На рифмы пошлин нет!

Ничей от них меня не отвратит совет.

Как может Бабочкин, с поблеклыми власами,

Климене докучать свидания часами?

С подагрой, кашлем он к Амуру подлетя,

Пугает иль смешит коварное дитя.

В Петрополе Бичев, явясь из края света,

Сияет на бегу, как новая планета,

И вихрем носится, ристанья чин храня;

Он, выю извернув ретивого коня,

Мечтает, что ему завидуют и Боги,

Коль бегуна его резвее прочих ноги.

Обжоркин каждый день для всех твердит одно,

Что сытный был обед и вкусное вино;

Изволит завтракать бифштексом и ростбифом;

Потом в Милютины, не справяся с тарифом,

Отколе и когда приходят корабли,

За кажду устрицу бросает два рубли.

Готовясь пировать на свадебном обеде,

Успеет завернуть пить шоколад к Лареде.

Он счастлив, вне себя за лакомым столом;

Он любит перигю; он с стерлядьми знаком; -

Глазами жадными все блюды пожирает:

На гуся целит, ест пирог, форель глотает,

Котлетов требует, или заводит речь,

Чем сдобрить винегрет, как вафли должно печь;

А после кинется на виноград и сливы,

На дули, яблоки, на сочные оливы.

Там время полдничать, там ужинать пора;

Он упражнен едой до полночи с утра. -

Обжоркину жена, и совесть, и рассудок,

Дары и почести один его желудок.

Шаталов, тот слуга покорный всех вельмож,

Он только рассевать привык повсюду ложь;

В восторге, в радости, при музыкальном громе,

Про вести скажет: «Их я слышал в знатном доме.»

Для дел и для забав у всякого свой вкус,

В их выборе отнюдь не налагают уз;

Что Бабочкину здесь, Шаталову возможно,

Тем пользоваться мне зачем, скажи, не должно?

Так; - каждый для себя веселье изготовь;

Их забавляет бег, стол, вести и любовь.

Пусть тешатся они в сей жизни шумом, стуком;

Я веселюсь твоим приятным, Муза, звуком. -

Мне в Федре басенки отрадно прочитать;

Люблю переложить на Русскую их стать;

Люблю, склоняя слух к Расина скорби, стону,

Принудить у Невы кружиться Гермиону;

Люблю Горация высокой мысли гром

Своим на Севере изображать пером;

Но песнопения болезнию не стражду

И лавров на главу зеленых я не жажду.

Случалось, несколько текло на свете лет,

Что сам я забывал о том, что был поэт;

Не мня, что скудный дар отечеству заслуга,

Я посещать люблю Парнасе в часы досуга.

Надеюсь, - может быть, в числе стихов моих

Внушенный Музами один найдется стих;

Быть может, знатоки почтут его хвалами,

Украсят гроб певца приятели цветами

И с чувством оценят не мыслей красоту,

Не обороты слов, но сердца простоту.

1810