Катерине Наумовне Пучковой

Пучкова, исполнять приятелей желанье,

Давно ты ведаешь, что я всегда готов;

И с берегов Кубры пишу тебе посланье;

Но что представлю в нем? Нет мыслей, ни стихов

Мне, спутнику дождя, с починенной коляской

Мысль к мысли подвести, угладить рифмы тряско

Там горы, там песок, а там в болоте вязко,

И недосуг ловить замысловатых слов.

Разумной, городской и барышне любезной,

С которой Музы все и Аполлон знаком,

Осмелюсь ли послать нескладной стих, железной

И незатейливым начертанный пером?

Пусть солнце опишу, как яркими лучами,

С быстротекущими сливался волнами,

И в капле даже вод

Являет сонм красот;

Иль огнь Всевышнего, крылатой гром чудесной,

Который, с высоты спускаясь ближе к нам,

Воюет жестоко средь области древесной,

И звук удару вслед катится по листам;

Иль ароматными цветами испещренный

При шуме ручейка приятнейший лужок,

Где в час уединенный

Поет любовь и грусть унылый пастушок.

Ты в сонме лир, забав искусственных на лоне

Уже читала то в _Делилле_ и _Томсоне_!

Тебе отчета я о солнце не даю;

Что живо чувствую, то просто и пою.

Хотя бы невзначай случилося на диво,

Что прелесть естества изображу счастливо;

Но сельский может ли понравиться Омир,

И забавлять стихом большой в столице мир?...

Умеет ли придать румяный цвет он иве; {18}

Былинке повелеть весь день плясать на ниве;

Заставит ли хоть раз могущего вола,

По жердям прыгая, опередить козла?

Фортуне жертвуя, все жители в столицах

Пируют иногда Фантазии в границах.

Среди волнения и радостных сует

Чужого праздника большой не любит свет;

Нередко судит он, забыв Поэтов славу,

Не по словесности, бостона по уставу;

Тех думает хвалить и кстати приласкать,

Кому удастся раз с вельможей пошептать.

Большею частию в столицах лицемерят;

Немногие у вас и Журналистам верят.

Заботясь семь недель исполнить твой приказ,

О странствиях теперь пускаюся в рассказ.

Знай, в Пошехонские пределы я помчался,

И, к сожалению, с Поэтом {19} не встречался,

Который, Талии любя прелестный дом,

Представил _Какаду_ искусно и с умом.

Не попадался мне родня и мой приятель, {20}

Расину счастливый в Эсфири подражатель;

Но видел дедушкин в моем поместье кедр, {21}

Который посадить для внука сам трудился,

Когда он с Минихом от Турков возвратился.

Давно садитель спит в объятьях земных недр;

А древо ветвями по воздуху играет,

И в честь ему плодом потомство награждает!

Я Нила Русского по красным берегам

В село Темирино {22} на чернозем стремился;

И с Ярославлем лишь и Костромой простился,

У праха Минина на ярмарке явился.

Торговли внутренней там создан пышный храм,

Над коим зодчества искусный дух трудился.

Не может с кораблем сравниться малой чёлн!

Изобразителю Кубры смиренных волн

Пристойно ли, скажи, петь Волгу _величаву_?

Питомцы сей реки ея вещали славу;

Но Музе здесь моей, Симбирских гостье стран,

Другой полет сужден и дар скуднее дан;

Ей можно объявить, заботою объятой,

Что на Суре она увидела богатой

Отличных стерлядей в одежде золотой.

Когда ж тебе читать поход не скучно мой;

Вообрази, где был воспитанник Парнасса:

Пешечком улицы обмерял Арзамаса;

Там общество гусей он видел у реки;

Но жаль, что не нашлось меж них бойца прямого!

Обыкновенные, как и везде, гуськи;

Такие именно, как в басенке Крылова. {24}

Ну право, не смотря на множество похвал,

Я таковых гуськов и при Неве встречал.

Свидание с родным и другом мне отрада

Среди престольного Владимирова града.

Там Клязьма, славная по древности река,

С которой в Волгу пасть сливается Ока;

Там удивленные пришельца видят взоры

Пространные поля, ручьи, долины, горы;

Там пахарь за сохой с веселием идет,

И плена от Орды к себе уже не ждет,

Там златоверхий Кремль луч солнца отражает

И домы на холмах покатых озаряет.

От Киева прияв владычества венец,

Сей град величеством Москве был образец.

Кто веры воспитал в душе святые чувства,

Тот средь Владимира зрел торжество искусства;

Какая в лицах жизнь, какая в красках тень!

Там старец с юношей, с младенцам мать, там дева,

Все, духом возмужав парения Царева,

Текут к святым водам, в отрадный сердцу день;

Разнообразия владычествует тень.

Своею прелестью все виды восхищают;

Одежда с наготой равно красой сияют,

И Живописец сам - благодаренья в дань -

Как древний Славянин, возносит к небу длань.

Род поздний будет здесь благоговеть, дивиться;

Артисты и певцы у Тончия учиться.

К Кубре ли обращусь: предметы вижу там,

Приятные моим от юности очам.

Природной прелестью хотя обогащении,

Очарования мне кажутся лишенны:

Пусть прежнею они сияют красотой;

Нет Муз присутствия, - волшебной жизни той,

Лиющей радости, когда я был моложе,

Когда здесь были те, _кто мне всего дороже_.

Напрасно жду Харит, скитаясь по горе,

Взываю к холмику, взываю я к Кубре:

Кубра безмолвствует и мне не отвечает;

Поэта своего огнем не наделяет!

К березкам я моим, прекраснейшим древам,

Вещаю: «Вы забав свидетелями были;

Не прекословили вы юности играм,

И тень прохладную средь летних дней дарили;

Но скоро может час приближаться, настать,

Что будете мой холм могильный осенять!»

Боясь перед тобой, щеголеватым светом

Сентиментальности открыть себя Поэтом,

Угрюмой старости я оставляю тон:

Надежда и любовь да будут мой закон!

Я умозрения плод горький отвергаю;

Приятным случаем письмо к тебе кончаю:

Поэту-старику на берегу Кубры

Со дружбой искренность несли свои дары;

И снова светскости свиданье посвятили:

Играли в вист, бостон и вальсов не забыли.

1821