Искушение

Серебряной каймой очерчен лик мадонны

В готическом окне, и радугой легло

Мерцание луны на малахит колонны

Сквозь разноцветное, граненое стекло.

Алтарь, и дремлющий орган, и купол дальний -

Погружены в таинственную мглу;

Лишь край мозаики в тени исповедальни

Лампаду отразил на мраморном полу.

Седой монах, перебирая четки,

Стоял задумчивый, внимательный и кроткий;

И юноша пред ним колена преклонил;

Потупив взор, он робко говорил:

«Отец мой, грех - везде со мною:

Он - в ласке горлиц под окном,

Он - в играх мошек над водою,

Он - в кипарисе молодом,

Обвитом свежею лозою,

Он - в каждом шорохе ночном,

В словах молитв, в огне зарницы,

Он - между строк священных книг,

Он - в нежном пурпуре денницы

И в жгучей боли от вериг...

Порою череп брал я в руки,

Чтоб запах тленья и могил,

Чтоб холод смерти утолил

Мои недремлющие муки.

Но всё напрасно: голова

В чаду кружилась, кровь кипела,

И греза на ухо мне пела

Безумно-нежные слова...

Однажды - помню - я увидел,

Уснув в горах на склоне дня,

Ту, что так страстно ненавидел,

Что так измучила меня.

Сверкало тело молодое,

Как пена в сумрачных волнах,

Всё ослепительно нагое,

В темно-каштановых кудрях

Струились волны аромата...

Лежал недвижим я, как труп.

Улыбкой дерзких, влажных губ

Она звала меня куда-то,

Она звала меня с собой

Под полог ночи голубой:

«Отдашь ли мне ночное бденье,

Труды, молитвы, дни поста

И кровь распятого Христа,

Отдашь ли вечность и спасенье -

За поцелуй?..»

И в тишине

Звучало вновь: «Отдашь ли мне?..»

Она смеялась надо мною,

Но, брошен вдруг к ее ногам

Какой-то силой роковою,

Я простонал: «Отдам, отдам!..»»

. . . . . . . . . . . . . . .

1884