Старый Гуд

Там, где смерть и вечный холод,

Бури вой и рев лавин,

Старый Гуд живет, владыка

Гор, потоков и стремнин.

В ледниках за облаками

Белый снег – его постель,

Черный вихрь – его одежда,

Борода его – метель.

И когда он над горами

Мчится, бешенством объят, —

Водопады цепенеют,

Скалы вечные дрожат.

Но однажды гений смерти,

Этот дух враждебных сил,

Одинокую пастушку

Гор окрестных полюбил.

Бог стихий неукротимых,

Разрушенья мрачный бог

Целовал в траве весенней

Легкий след девичьих ног.

Он хранил ее, лелеял,

Баловал и на венки

Ей растил по горным кручам

Алый мак и васильки.

Чтобы мягче было ножкам —

Мох зеленый расстилал,

На пути ее горстями

Землянику рассыпал.

А заблудится, бывало, —

Через бешеный поток

Изо льда ей перекинет

Он серебряный мосток.

Сколько раз ее от смерти

Он спасал, но от греха

Не сберег, – его малютка

Полюбила пастуха.

Старый Гуд не может сердце

Гордой девы победить,

И ревнует, и не знает,

Как счастливцам отомстить.

Раз любимого ягненка

Не могли они найти,

Заблудились, – ночь и вьюга

Их застали на пути.

Тьма кругом; зашли в пещеру,

Разложили огонек;

Озарился теплым светом

Их уютный уголок.

Между тем как за стеною

Вой метели все грозней,

Разговор их тише, тише,

Поцелуи – горячей...

Стонет Гуд, ревет от злобы, —

А они за огоньком,

Беззаботные, смеются

Над ревнивым стариком.

«Будь моей!..» – Она слабеет,

Отдается... Вдруг скала

Страшно вздрогнула, и буря

Всю пещеру потрясла.

Гром затих, – настала сразу

Тишина. Он поднял взгляд,

Побледнел – и мщенье Гуда

Понял, ужасом объят.

Вход пещеры был завален

Глыбой камня, и страшна

После бешеной метели

Гробовая тишина...

Чтоб забыться на мгновенье,

Он прижал ее к груди

И шептал ей: «О подумай,

Сколько счастья впереди!

Будь моей... Не бойся смерти...

Старый Гуд, любовь сильней

Всех стихий твоих враждебных,

Всех мучений и скорбей!»

Но прошло три дня, и голод

Потушил у них в крови

То, что вечным им казалось —

Мимолетный жар любви.

Разошлись они безмолвно,

Как враги, и в их очах

Только ненависть блеснула

И животный, дикий страх.

По углам сидят, как звери,

Смотрят пристально, без слов,

И глаза у них сверкают

В темноте, как у волков.

На четвертый день он тихо

Встал; безумьем взор горел,

Он, дрожа, как на добычу

На любовницу смотрел.

Бродит страшная улыбка

На запекшихся губах,

Нож сверкает в неподвижных,

Грозно поднятых руках.

Подошел, но вдруг протяжно,

Словно ведьма иль шакал,

В щель стены над самым ухом

Старый Гуд захохотал.

А потом все громче, громче,

Необъятней и страшней

Загремела, бог могучий,

Песня ярости твоей.

Визг и хохот, словно в пляске

Мчатся тысячи бесов

И скликаются пред битвой

Миллионы голосов.

Старый Гуд, кружась в метели,

Опьяненный торжеством,

Заливается, хохочет

И ревет сквозь вихрь и гром:

«Не меня ли ты отвергла?

Что же, радуйся теперь!

Посмотри-ка, полюбуйся —

Твой любовник – дикий зверь!»

Но, из рук убийцы вырвав,

В сердце собственное нож

Дева гордая вонзила

И воскликнула: «Ты лжешь!

Я сама ему на пищу

Кровь и тело отдаю,

Я любовью победила

Силу грозную твою!..»

Старый Гуд завыл от боли,

Свод пещеры повалил

И несчастных под огромной

Глыбой скал похоронил.

В ледники свои родные

Возвратился мрачный бог,

Но напрасно было мщенье:

Он забыть ее не мог.

Оттого-то зимней ночью

Чей-то долгий, долгий стон

Прозвучит порой в метели:

«Горе мне, я побежден!..»

1889