Хмельной пожар

Ты прости, что пришел к тебе поздно-препоздно,

     И за то, что, бессонно сердясь, ждала.

     По молчанью, таящему столько «тепла»,

     Вижу, как преступленье мое серьезно...

     Голос, полный холодного отчуждения:

     - Что стряслось по дороге? Открой печаль.

     Может, буря, пожар или наводнение?

     Если да, то мне очень и очень жаль...

     Не сердись, и не надо сурового следствия.

     Ты ж не ветер залетный в моей судьбе.

     Будь пожар, будь любое стихийное бедствие,

     Даже, кажется, будь хоть второе пришествие,

     Все равно я бы к сроку пришел к тебе!

     Но сегодня как хочешь, но ты прости.

     Тут серьезней пожаров или метели:

     Я к цыганам-друзьям заглянул по пути.

     А они, окаянные, и запели...

     А цыгане запели, да так, что ни встать,

     Ни избыть, ни забыть этой страсти безбожной!

     Песня кончилась. Взять бы и руки пожать,

     Но цыгане запели, запели опять -

     И опять ни вздохнуть, ни шагнуть невозможно!

     Понимаю, не надо! Не говори!

     Все сказала одна лишь усмешка эта:

     - Ну а если бы пели они до зари,

     Что ж, ты так и сидел бы у них до рассвета?

     Что сказать? Надо просто побыть в этом зное.

     В этом вихре, катящемся с крутизны,

     Будто сердце схватили шальной рукою

     И швырнули на гребень крутой волны.

     И оно, распаленное не на шутку,

     То взмывает, то в пропасть опять летит,

     И бесстрашно тебе, и немножечко жутко,

     И хмельным холодком тебе душу щемит!

     Эти гордые, чуть диковатые звуки,

     Словно искры, что сыплются из костра,

     Эти в кольцах летящие крыльями руки,

     Эти чувства: от счастья до черной разлуки...

     До утра? Да какое уж тут до утра!

     До утра, может, каждый сидеть бы согласен.

     Ну а я говорю, хоть шути, хоть ругай,

     Если б пели цыгане до смертного часа,

     Я сидел бы и слушал. Ну что ж! Пускай!