Адам и Ева

В сирени тонет подмосковный вечер,

     Летят во тьму кометы поездов,

     И к лунным бликам тянутся навстречу

     Закинутые головы цветов.

     Над крышами, сгущая синеву,

     Торжественно горят тысячелетья...

     Раскинув крылья, утомленный ветер

     Планирует бесшумно на траву.

     Ты рядом. Подожди, не уходи!

     Ты и зима, и огненное лето!

     А вдруг уже не будет впереди

     Ни этих встреч, ни этого рассвета?!

     Прости, я знаю, чушь и ерунда!

     А впрочем, страхи и тебя терзают.

     Ведь если что-то дорого бывает,

     Везде и всюду чудится беда.

     Но коль сердец и рук не разомкнуть,

     Тогда долой все тучи и метели!

     Эх, нам сейчас с тобой бы где-нибудь,

     Обнявшись, прямо с палубы шагнуть

     На землю, не обжитую доселе!

     Но «шарик», к сожаленью, обитаем

     И вдаль и вширь по сушам и морям.

     Но мы - вдвоем и веры не теряем,

     Что все равно когда-нибудь слетаем

     К далеким и неведомым мирам.

     И вот однажды, счастьем озаренные,

     Мы выйдем на безвестный космодром,

     И будем там мы первыми влюбленными

     И первый факел радостно зажжем.

     Пошлем сигнал в далекое отечество

     И выпьем чашу в предрассветной мгле.

     Затем от нас начнется человечество,

     Как от Адама с Евой на Земле...

     Адам и Ева - жизнь наверняка:

     На сотни верст - ни споров, ни измены...

     Горят, пылают всполохи вселенной...

     Все это так и будет. А пока:

     В сирени тонет подмосковный вечер,

     Летят во тьму кометы поездов,

     И к лунным бликам тянутся навстречу

     Закинутые головы цветов.

     Пропел щегол над придорожной ивой,

     Струится с веток сумрак с тишиной...

     А на скамейке, тихий и счастливый,

     «Адам» целует «Еву» под луной.

Ангел и бес

Говорят, что каждому из нас

     Дан с рожденья дьявол-искуситель,

     А еще - возвышенный хранитель -

     Ангел с синью лучезарных глаз.

     Вот ходил я в школу - юный лоб.

     Мне бы грызть науки, заниматься,

     Ну, а дьявол: - Плюнь! К чему стараться?

     Вынь Майн Рида и читай взахлеб!

     Или видишь вон зубрилку Свету:

     Важность! И пятерок целый воз...

     Вынь резинку и пусти «ракету»,

     Чтоб не задавалась, в глупый нос! -

     Против озорства, увы, не стойки мы.

     Бес не зря, как видно, искушал:

     Я стрелял, хватал пятерки с двойками

     И из класса с треском вылетал!

     Ангел тоже. может, был поблизости

     И свое, наверное, внушал,

     Но, как видно, был такой он тихости,

     Что о нем я даже и не знал.

     На футбольном поле мальчуганы,

     Наигравшись, в шумный сели круг

     И подоставали из карманов

     Кто - табак, кто - спички и мундштук.

     - Если ты не маменькин сынок, -

     Говорят мне, - на-ка, закури! -

     Рядом бес: - Смелее, не дури!

     Затянись хотя бы лишь разок! -

     Где был ангел? Кто бы мне сказал!

     Я, храбрясь, ни капли не хитрил,

     Кашлял и отчаянно курил.

     Так сказать, быть взрослым привыкал!

     Дьявол же, умильный строя лик,

     Мне вилял приветливо хвостом.

     Так вот я к куренью и привык

     И чадил немало лет потом.

     А когда тебе в шестнадцать лет

     Где-то рюмку весело нальют,

     Ангелов тут и в помине нет,

     Ну, а бес, напротив, тут как тут!

     И потом, спустя немало лет

     Бес мой был почти все время рядом

     И, смущая голосом и взглядом,

     Все толкал на невозможный вред.

     Вот сидит девчонка озорная,

     Говорит задорные слова,

     Сыплет смех, на что-то намекая,

     Я теряюсь, чуть не отступая,

     У меня кружится голова.

     Только дьявол - вот он, как всегда:

     - Ах ты, шляпа! Красная девица!

     Да ведь тут не надо и жениться!

     Обнимай! И - горе не беда! -

     И, моргнув, смеется: - Хе-хе-хе!...

     Ну чего теряться понапрасну?

     Славно и тебе, и ей прекрасно!

     Значит, смысл-то все-таки в грехе!

     И когда вдруг встретятся опять

     Губы и взволнованные руки,

     Не робей и не томись в разлуке,

     А старайся шанс не упускать! -

     Говорят, что каждому с рожденья

     Сквозь огни, сомнения и тьму

     Придается дьявол искушенья.

     Только вот зачем и почему?!

     Впрочем, утверждают, ангел тоже

     Придается каждому и всем.

     Но тогда пусть нам ответят все же,

     Почему же ни душой, ни кожей

     Мы его не чувствуем совсем?!

     Если ж он подглядывает в щелку,

     Чтоб высоким судьям донести,

     А отнюдь не думает спасти -

     Много ли тут смысла или толку?!

     И коли меня хоть на год в ад

     Вдруг пошлют по высшему приказу,

     Я скажу: - Пусть мне грехи скостят!

     Ибо ангел, хоть высок и свят,

     Но ко мне он, как в забытый сад,

     Так вовек и не пришел ни разу!

Аптека счастья

(Шутка)

Сегодня - кибернетика повсюду.

Вчерашняя фантастика - пустяк!

А в будущем какое будет чудо?

Конечно, точно утверждать не буду,

Но в будущем, наверно, будет так:

Исчезли все болезни человека.

А значит, и лекарства ни к чему!

А для духовных радостей ему

Открыт особый магазин-аптека.

Какая б ни была у вас потребность,

Он в тот же миг откликнуться готов:

- Скажите, есть у вас сегодня нежность?

- Да, с добавленьем самых теплых слов.

- А мне бы счастья, бьющего ключом?

- Какого вам: на месяц? На года?

- Нет, мне б хотелось счастья навсегда!

- Такого нет. Но через месяц ждем!

- А я для мужа верности прошу!

- Мужская верность? Это, право, сложно...

Но ничего. Я думаю, возможно.

Не огорчайтесь. Я вам подыщу.

- А мне бы капель трепета в крови.

Я - северянин, человек арктический.

- А мне - флакон пылающей любви

И полфлакона просто платонической!

- Мне против лжи нельзя ли витамин?

- Пожалуйста, и вкусен, и активен!

- А есть для женщин «Антиговорин»?

- Есть. Но пока что малоэффективен...

- А покоритель сердца есть у вас?

- Да. Вот магнит. Его в кармашке носят.

Любой красавец тут же с первых фраз

Падет к ногам и женится на вас

Мгновенно. Даже имени не спросит.

- А есть «Антискандальная вакцина»?

- Есть в комплексе для мужа и жены:

Жене - компресс с горчицей, а мужчине

За час до ссоры - два укола в спину

Или один в сидячью часть спины...

- Мне «Томный взгляд» для глаз любого цвета!

- Пожалуйста, по капле перед сном.

- А мне бы страсти...

- Страсти - по рецептам!

Страстей и ядов так не выдаем!

- А мне вон в тех коробочках хотя бы,

«Признание в любви»! Едва нашла!

- Какое вам: со свадьбой иль без свадьбы?

- Конечно же, признание со свадьбой.

Без свадьбы хватит! Я уже брала!..

- А как, скажите, роды облегчить?

- Вот порошки. И роды будут гладки.

А вместо вас у мужа будут схватки.

Вы будете рожать, а он - вопить.

Пусть шутка раздувает паруса!

Но в жизни нынче всюду чудеса!

Как знать, а вдруг, еще при нашем веке,

Откроются такие вот аптеки?!

Артистка

Концерт. На знаменитую артистку,

Что шла со сцены в славе и цветах,

Смотрела робко девушка-хористка

С безмолвным восхищением в глазах.

Актриса ей казалась неземною

С ее походкой, голосом, лицом.

Не человеком - высшим божеством,

На землю к людям посланным судьбою.

Шло «божество» вдоль узких коридоров,

Меж тихих костюмеров и гримеров,

И шлейф оваций гулкий, как прибой,

Незримо волочило за собой.

И девушка вздохнула:- В самом деле,

Какое счастье так блистать и петь!

Прожить вот так хотя бы две недели,

И, кажется, не жаль и умереть!

А «божество» в тот вешний поздний вечер

В большой квартире с бронзой и коврами

Сидело у трюмо, сутуля плечи

И глядя вдаль усталыми глазами.

Отшпилив, косу в ящик положила,

Сняла румянец ватой не спеша,

Помаду стерла, серьги отцепила

И грустно улыбнулась:- Хороша...

Куда девались искорки во взоре?

Поблекший рот и ниточки седин...

И это все, как строчки в приговоре,

Подчеркнуто бороздками морщин...

Да, ей даны восторги, крики «бис»,

Цветы, статьи «Любимая артистка!»,

Но вспомнилась вдруг девушка-хористка,

Что встретилась ей в сумраке кулис.

Вся тоненькая, стройная такая,

Две ямки на пылающих щеках,

Два пламени в восторженных глазах

И, как весенний ветер, молодая...

Наивная, о, как она смотрела!

Завидуя... Уж это ли секрет?!

В свои семнадцать или двадцать лет

Не зная даже, чем сама владела.

Ведь ей дано по лестнице сейчас

Сбежать стрелою в сарафане ярком,

Увидеть свет таких же юных глаз

И вместе мчаться по дорожкам парка...

Ведь ей дано открыть мильон чудес,

В бассейн метнуться бронзовой ракетой,

Дано краснеть от первого букета,

Читать стихи с любимым до рассвета,

Смеясь, бежать под ливнем через лес...

Она к окну устало подошла,

Прислушалась к журчанию капели.

За то, чтоб так прожить хоть две недели,

Она бы все, не дрогнув, отдала!

Ах, как все относительно в мире этом!

Ах, как все относительно в мире этом!

Вот студент огорченно глядит в окно,

На душе у студента темным-темно:

«Запорол» на экзаменах два предмета...

Ну а кто-то сказал бы ему сейчас:

- Эх, чудила, вот мне бы твои печали?

Я «хвосты» ликвидировал сотни раз,

Вот столкнись ты с предательством милых глаз -

Ты б от двоек сегодня вздыхал едва ли!

Только третий какой-нибудь человек

Улыбнулся бы: - Молодость... Люди, люди!..

Мне бы ваши печали! Любовь навек...

Все проходит на свете. Растает снег,

И весна на душе еще снова будет!

Ну а если все радости за спиной,

Если возраст подует тоскливой стужей

И сидишь ты беспомощный и седой -

Ничего-то уже не бывает хуже!

А в палате больной, посмотрев вокруг,

Усмехнулся бы горестно: - Ну сказали!

Возраст, возраст... Простите, мой милый друг.

Мне бы все ваши тяготы и печали!

Вот стоять, опираясь на костыли,

Иль валяться годами (уж вы поверьте),

От веселья и радостей всех вдали,

Это хуже, наверное, даже смерти!

Только те, кого в мире уж больше нет,

Если б дали им слово сейчас, сказали:

- От каких вы там стонете ваших бед?

Вы же дышите, видите белый свет,

Нам бы все ваши горести и печали!

Есть один только вечный пустой предел...

Вы ж привыкли и попросту позабыли,

Что, какой ни достался бы вам удел,

Если каждый ценил бы все то, что имел,

Как бы вы превосходно на свете жили!

Ах, как же я в детстве любил поезда...

Ах, как же я в детстве любил поезда,

     Таинственно-праздничные, зеленые,

     Веселые, шумные, запыленные,

     Спешащие вечно туда-сюда!

     Взрослые странны порой бывают.

     Они по возможности (вот смешно!)

     Верхние полки не занимают,

     Откуда так славно смотреть в окно!

     Не любят, увы, просыпаться рано,

     Не выскочат где-то за пирожком

     И не летают, как обезьяны,

     С полки на полку одним прыжком.

     В скучнейших беседах отводят души,

     Ворчат и журят тебя всякий час

     И чуть ли не в страхе глядят на груши,

     На воблу, на семечки и на квас.

     О, как же я в детстве любил поезда

     За смех, за особенный чай в стакане,

     За то, что в квадрате окна всегда

     Проносятся кадры, как на экране.

     За рокот колес, что в ночную пору

     Баюкают ласковей соловья,

     За скорость, что парусом горбит штору,

     За все неизведанные края.

     Любил за тоску на глухом полустанке:

     Шлагбаум, два домика под дождем,

     Девчонка худенькая с ведром,

     Небо, хмурое спозаранку.

     Стог сена, проселок в лесной глуши...

     И вдруг как-то сладко вздохнешь всей грудью,

     С наивною грустью, но от души:

     Неужто же вечно живут здесь люди?!

     Любил поезда я за непокой,

     За вспышки радости и прощанья,

     За трепет вечного ожиданья

     И словно крылья бы за спиной!

     Но годы мелькнули быстрей, чем шпалы,

     И сердце, как прежде, чудес не ждет.

     Не то поездов уже тех не стало,

     Не то это я уж теперь не тот...

     Но те волшебные поезда

     Умчались. И, кажется, навсегда...

Ах, как мы нередко...

Ах, как мы нередко странны бываем!

Ну просто не ведаем, что творим:

Ясность подчас ни за что считаем,

А путаность чуть ли не свято чтим.

Вот живет человек, как игрок без правил,

Взгляды меняя, как пиджаки.

То этой дорогой стопы направил,

То эту дорогу уже оставил,

И все получается. Все с руки.

С усмешкой поигрывая словами,

Глядит многозначаще вам в глаза.

Сегодня он с вами, а завтра с нами.

Сегодня он - «против», а завтра - «за»...

И странно: знакомые не клеймят

Такие шатания и болтания.

Напротив, находятся оправдания.

- Сложность характера, - говорят.

Вот и выходит, что все идет:

Оденется пестро - оригинален,

Ругает политику - смелый парень!

Похвалит политику - патриот!

Противоречив? Ну и что ж такого -

Молодо-зелено! Ерунда!

А брякнет скандальное где-то слово -

Мы рядом же! Выправим. Не беда!

И вот все с ним носятся, все стараются,

А он еще радостнее шумит.

Ему эта «сложность» ужасно нравится.

Вот так и живет он: грешит и кается,

Кается снова и вновь грешит!

И ладно б так только в живых общениях,

Но сколько бывает и в наши дни

В науке, пьесах, стихотворениях

Пустой и надуманной трескотни.

Когда преподносят вам вместо симфонии

Какой-то грохочущий камнепад,

Вы удивляетесь: - Где же симфония?

Это же дикая какофония!

- Нет, сложная музыка, - говорят.

А если вы книгу стихов возьмете,

Где слов сумбурный водоворот,

Где рифмы вопят на надрывной ноте,

То вы лишь затылок рукой потрете:

- О чем он? Шут их не разберет!..

Стихи словно ребус. Стихи-загадки.

Все пестро, а мыслей-то никаких!

Не надо терзать себя. Все в порядке.

Это «новаторство», «сложный стих».

А тот, кто себя знатоком считает,

Чтоб вдруг не сказали, что он глупец,

Хоть ничего-то не понимает,

Но с важным лицом головой кивает

И шепчет: - Вот здорово! Молодец!

«Сложное творчество», «смелый гений»,

«Сложный характер»! И так во всем!

Не часто ли мы по душевной лени

И сами на эти крючки клюем!

Ведь если типичнейшего нуля

За что-то яркое принимают,

Не слишком ли это напоминает

Сказку про голого короля?!

И почему простота в общенье

И в смелых суждениях прямота -

Самое сложное из мышлений,

Самое светлое из общений

Порою не ценятся ни черта?!

И сколько же жалкая ординарность

Будет прятаться с юных лет

За фразами «сложность», «оригинальность»

И ненавидеть принципиальность,

Как злые сычи ненавидят свет?!

Нельзя, чтоб в петушьем наряде серость

Шумела, задириста и пуста.

Не в этом, товарищи, наша зрелость,

Пусть царствуют ум, красота и смелость,

А значит - ясность и простота!

Баллада о буланом пенсионере

Среди пахучей луговой травы

     Недвижный он стоит, как изваянье,

     Стоит, не подымая головы,

     Сквозь дрему слыша птичье щебетанье.

     Цветы, ручьи... Ему-то что за дело!

     Он слишком стар, чтоб радоваться им:

     Облезла грива, морда поседела,

     Губа отвисла, взгляд подернул дым...

     Трудился он, покуда были силы,

     Пока однажды, посреди дороги,

     Не подкачали старческие жилы,

     Не подвели натруженные ноги.

     Тогда решили люди: «Хватит, милый!

     Ты хлеб возил и веялки крутил.

     Теперь ты - конь без лошадиной силы,

     Но ты свой отдых честно заслужил!»

     Он был на фронте боевым конем,

     Конем рабочим слыл для всех примером,

     Теперь каким-то добрым шутником

     Он прозван был в селе Пенсионером,

     Пускай зовут! Ему-то что за дело?!

     Он чуток только к недугам своим:

     Облезла грива, морда поседела,

     Губа отвисла, взгляд подернул дым...

     Стоит и дремлет конь среди ромашек,

     А сны плывут и рвутся без конца...

     Быть может, под седлом сейчас он пляшет

     Под грохот мин на берегу Донца.

     «Марш! Марш!» - сквозь дым доваторский

     бросок!

     Но чует конь, пластаясь на скаку,

     Как старшина схватился за луку,

     С коротким стоном выронив клинок...

     И верный конь не выдал старшины,

     Он друга спас, он в ночь ушел карьером!

     Теперь он стар... Он часто видит сны.

     Его зовут в селе Пенсионером...

     Дни что возы: они ползут во мгле...

     Вкус притупился, клевер - как бумага.

     И, кажется, ничто уж на земле

     Не оживит и не встряхнет конягу.

     Но как-то раз, округу пробуждая,

     В рассветный час раздался стук и звон.

     То по шоссе, маневры совершая,

     Входил в деревню конный эскадрон.

     И над садами, над уснувшим плесом,

     Где в камышах бормочет коростель,

     Рассыпалась трубы медноголосой

     Горячая раскатистая трель.

     Как от удара, вздрогнул старый конь!

     Он разом встрепенулся, задрожал,

     По сонным жилам пробежал огонь,

     И он вдруг, вскинув голову, заржал!

     Потом пошел. Нет, нет, он поскакал!

     Нет, полетел! Под ним земля качалась,

     Подковами он пламень высекал!

     По крайней мере, так ему казалось...

     Взглянул и вскинул брови эскадронный:

     Стараясь строго соблюдать равненье,

     Шел конь без седока и снаряженья,

     Пристроившись в хвосте его колонны.

     И молвил он: - А толк ведь есть в коне!

     Как видно, он знаком с военным строем! -

     И, старика похлопав по спине,

     Он весело сказал: - Привет героям!

     Четыре дня в селе стоял отряд.

     Пенсионер то навещал обозы,

     То с важным видом обходил наряд,

     То шел на стрельбы, то на рубку лозы.

     Он сразу словно весь помолодел:

     Стоял ровнее, шел - не спотыкался,

     Как будто шкуру новую надел,

     В живой воде как будто искупался!

     В вечерний час, когда закат вставал,

     Трубы пронесся серебристый звон;

     То навсегда деревню покидал,

     Пыля проселком, конный эскадрон.

     «Марш! Марш!» И только холодок в груди,

     Да ветра свист, да бешеный карьер!

     И разом все осталось позади:

     Дома, сады и конь Пенсионер.

     Горел камыш, закатом обагренный,

     Упругий шлях подковами звенел.

     Взглянул назад веселый эскадронный,

     Взглянул назад - и тотчас потемнел!

     С холма, следя за бешеным аллюром,

     На фоне догорающего дня

     Темнела одинокая фигура

     Вдруг снова постаревшего коня...

Баллада о друге

Когда я слышу о дружбе твердой,

О сердце мужественном и скромном,

Я представляю не профиль гордый,

Не парус бедствия в вихре шторма,-

Я просто вижу одно окошко

В узорах пыли или мороза

И рыжеватого щуплого Лешку -

Парнишку-наладчика с «Красной Розы»...

Дом два по Зубовскому проезду

Стоял без лепок и пышных фасадов,

И ради того, что студент Асадов

В нем жил, управдом не белил подъездов.

Ну что же - студент небольшая сошка,

Тут бог жилищный не ошибался.

Но вот для тщедушного рыжего Лешки

Я бы, наверное, постарался!

Под самой крышей, над всеми нами

Жил летчик с нелегкой судьбой своей,

С парализованными ногами,

Влюбленный в небо и голубей.

Они ему были дороже хлеба,

Всего вероятнее, потому,

Что были связными меж ним и небом

И синь высоты приносили ему.

А в доме напротив, окошко в окошко,

Меж теткой и кучей рыбацких снастей

Жил его друг - конопатый Лешка,

Красневший при девушках до ушей.

А те, на «Розе», народ языкатый.

Окружат в столовке его порой:

- Алешка, ты что же еще неженатый? -

Тот вспыхнет сразу алей заката

И брякнет: - Боюсь еще... молодой...

Шутки как шутки, и парень как парень,

Пройди - и не вспомнится никогда.

И все-таки как я ему благодарен

За что-то светлое навсегда!

Каждое утро перед работой

Он к другу бежал на его этаж,

Входил и шутя козырял пилоту:

- Лифт подан. Пожалте дышать на пляж!..

А лифта-то в доме как раз и не было.

Вот в этом и пряталась вся беда.

Лишь «бодрая юность» по лестницам бегала,

Легко, «как по нотам», туда-сюда...

А летчику просто была б хана:

Попробуй в скверик попасть к воротам!

Но лифт объявился. Не бойтесь. Вот он!

Плечи Алешкины и спина!

И бросьте дурацкие благодарности

И вздохи с неловкостью пополам!

Дружба не терпит сентиментальности,

А вы вот, спеша на работу, по крайности,

Лучше б не топали по цветам!

Итак, «лифт» подан! И вот, шагая

Медленно в утренней тишине,

Держась за перила, ступеньки считает:

Одна - вторая, одна - вторая,

Лешка с товарищем на спине...

Сто двадцать ступеней. Пять этажей.

Это любому из нас понятно.

Подобным маршрутом не раз, вероятно,

Вы шли и с гостями и без гостей.

Когда же с кладью любого сорта

Не больше пуда и то лишь раз

Случится подняться нам в дом подчас -

Мы чуть ли не мир посылаем к черту.

А тут - человек, а тут - ежедневно,

И в зной, и в холод: «Пошли, держись!»

Сто двадцать трудных, как бой, ступеней!

Сто двадцать - вверх и сто двадцать - вниз!

Вынесет друга, усадит в сквере,

Шутливо укутает потеплей,

Из клетки вытащит голубей:

- Ну все! Если что, присылай «курьера»!

«Курьер» - это кто-нибудь из ребят.

Чуть что, на фабрике объявляется:

- Алеша, Мохнач прилетел назад!

- Алеша, скорей! Гроза начинается!

А тот все знает и сам. Чутьем.

- Спасибо, курносый, ты просто гений!-

И туча не брызнет еще дождем,

А он во дворе: - Не замерз? Идем!-

И снова: ступени, ступени, ступени...

Пот градом... Перила скользят, как ужи...

На третьем чуть-чуть постоять, отдыхая.

- Алешка, брось ты!

- Сиди, не тужи!.. -

И снова ступени, как рубежи:

Одна - вторая, одна - вторая...

И так не день и не месяц только,

Так годы и годы: не три, не пять,

Трудно даже и сосчитать -

При мне только десять. А после сколько?!

Дружба, как видно, границ не знает,

Все так же упрямо стучат каблуки.

Ступеньки, ступеньки, шаги, шаги...

Одна - вторая, одна - вторая...

Ах, если вдруг сказочная рука

Сложила бы все их разом,

То лестница эта наверняка

Вершиной ушла бы за облака,

Почти не видная глазом.

И там, в космической вышине

(Представьте хоть на немножко),

С трассами спутников наравне

Стоял бы с товарищем на спине

Хороший парень Алешка!

Пускай не дарили ему цветов

И пусть не писали о нем в газете,

Да он и не ждет благодарных слов,

Он просто на помощь прийти готов,

Если плохо тебе на свете.

И если я слышу о дружбе твердой,

О сердце мужественном и скромном,

Я представляю не профиль гордый,

Не парус бедствия в вихре шторма,-

Я просто вижу одно окошко

В узорах пыли или мороза

И рыжеватого, щуплого Лешку,

Простого наладчика с «Красной Розы»...

Баллада о ненависти и любви

I

     Метель ревет, как седой исполин,

     Вторые сутки не утихая,

     Ревет как пятьсот самолетных турбин,

     И нет ей, проклятой, конца и края!

     Пляшет огромным белым костром,

     Глушит моторы и гасит фары.

     В замяти снежной аэродром,

     Служебные здания и ангары.

     В прокуренной комнате тусклый свет,

     Вторые сутки не спит радист,

     Он ловит, он слушает треск и свист,

     Все ждут напряженно: жив или нет?

     Радист кивает: - Пока еще да,

     Но боль ему не дает распрямиться.

     А он еще шутит: мол, вот беда -

     Левая плоскость моя никуда!

     Скорее всего, перелом ключицы...

     Где-то буран, ни огня, ни звезды

     Над местом аварии самолета.

     Лишь снег заметает обломков следы

     Да замерзающего пилота.

     Ищут тракторы день и ночь,

     Да только впустую. До слез обидно.

     Разве найти тут, разве помочь -

     Руки в полуметре от фар не видно?

     А он понимает, а он и не ждет,

     Лежа в ложбинке, что станет гробом.

     Трактор если даже придет,

     То все равно в двух шагах пройдет

     И не заметит его под сугробом.

     Сейчас любая зазря операция.

     И все-таки жизнь покуда слышна.

     Слышна, ведь его портативная рация

     Чудом каким-то, но спасена.

     Встать бы, но боль обжигает бок,

     Теплой крови полон сапог,

     Она, остывая, смерзается в лед,

     Снег набивается в нос и рот.

     Что перебито? Понять нельзя,

     Но только не двинуться, не шагнуть!

     Вот и окончен, видать, твой путь!

     А где-то сынишка, жена, друзья...

     Где-то комната, свет, тепло...

     Не надо об этом! В глазах темнеет...

     Снегом, наверно, на метр замело.

     Тело сонливо деревенеет...

     А в шлемофоне звучат слова:

     - Алло! Ты слышишь? Держись, дружище! -

     Тупо кружится голова...

     - Алло! Мужайся! Тебя разыщут!.. -

     Мужайся? Да что он, пацан или трус?!

     В каких ведь бывал переделках грозных.

     - Спасибо... Вас понял... Пока держусь! -

     А про себя добавляет: «Боюсь,

     Что будет все, кажется, слишком поздно...»

     Совсем чугунная голова.

     Кончаются в рации батареи.

     Их хватит еще на час или два.

     Как бревна руки... спина немеет...

     - Алло!- это, кажется, генерал.

     - Держитесь, родной, вас найдут, откопают...-

     Странно: слова звенят, как кристалл,

     Бьются, стучат, как в броню металл,

     А в мозг остывший почти не влетают...

     Чтоб стать вдруг счастливейшим на земле,

     Как мало, наверное, необходимо:

     Замерзнув вконец, оказаться в тепле,

     Где доброе слово да чай на столе,

     Спирта глоток да затяжка дыма...

     Опять в шлемофоне шуршит тишина.

     Потом сквозь метельное завыванье:

     - Алло! Здесь в рубке твоя жена!

     Сейчас ты услышишь ее. Вниманье! -

     С минуту гуденье тугой волны,

     Какие-то шорохи, трески, писки,

     И вдруг далекий голос жены,

     До боли знакомый, до жути близкий!

     - Не знаю, что делать и что сказать.

     Милый, ты сам ведь отлично знаешь,

     Что, если даже совсем замерзаешь,

     Надо выдержать, устоять! -

     Хорошая, светлая, дорогая!

     Ну как объяснить ей в конце концов,

     Что он не нарочно же здесь погибает,

     Что боль даже слабо вздохнуть мешает

     И правде надо смотреть в лицо.

     - Послушай! Синоптики дали ответ:

     Буран окончится через сутки.

     Продержишься? Да?

     - К сожалению, нет...

     - Как нет? Да ты не в своем рассудке! -

     Увы, все глуше звучат слова.

     Развязка, вот она - как ни тяжко.

     Живет еще только одна голова,

     А тело - остывшая деревяшка.

     А голос кричит: - Ты слышишь, ты слышишь?!

     Держись! Часов через пять рассвет.

     Ведь ты же живешь еще! Ты же дышишь?!

     Ну есть ли хоть шанс?

     - К сожалению, нет... -

     Ни звука. Молчанье. Наверно, плачет.

     Как трудно последний привет послать!

     И вдруг: - Раз так, я должна сказать! -

     Голос резкий, нельзя узнать.

     Странно. Что это может значить?

     - Поверь, мне горько тебе говорить.

     Еще вчера я б от страха скрыла.

     Но раз ты сказал, что тебе не дожить,

     То лучше, чтоб после себя не корить,

     Сказать тебе коротко все, что было.

     Знай же, что я дрянная жена

     И стою любого худого слова.

     Я вот уже год тебе неверна

     И вот уже год, как люблю другого!

     О, как я страдала, встречая пламя

     Твоих горячих восточных глаз. -

     Он молча слушал ее рассказ,

     Слушал, может, в последний раз,

     Сухую былинку зажав зубами.

     - Вот так целый год я лгала, скрывала,

     Но это от страха, а не со зла.

     - Скажи мне имя!..-

     Она помолчала,

     Потом, как ударив, имя сказала,

     Лучшего друга его назвала!

     Затем добавила торопливо:

     - Мы улетаем на днях на юг.

     Здесь трудно нам было бы жить счастливо.

     Быть может, все это не так красиво,

     Но он не совсем уж бесчестный друг.

     Он просто не смел бы, не мог, как и я,

     Выдержать, встретясь с твоими глазами.

     За сына не бойся. Он едет с нами.

     Теперь все заново: жизнь и семья.

     Прости, не ко времени эти слова.

     Но больше не будет иного времени. -

     Он слушает молча. Горит голова...

     И словно бы молот стучит по темени...

     - Как жаль, что тебе ничем не поможешь!

     Судьба перепутала все пути.

     Прощай! Не сердись и прости, если можешь!

     За подлость и радость мою прости! -

     Полгода прошло или полчаса?

     Наверно, кончились батареи.

     Все дальше, все тише шумы... голоса...

     Лишь сердце стучит все сильней и сильнее!

     Оно грохочет и бьет в виски!

     Оно полыхает огнем и ядом.

     Оно разрывается на куски!

     Что больше в нем: ярости или тоски?

     Взвешивать поздно, да и не надо!

     Обида волной заливает кровь.

     Перед глазами сплошной туман.

     Где дружба на свете и где любовь?

     Их нету! И ветер как эхо вновь:

     Их нету! Все подлость и все обман!

     Ему в снегу суждено подыхать,

     Как псу, коченея под стоны вьюги,

     Чтоб два предателя там, на юге,

     Со смехом бутылку открыв на досуге,

     Могли поминки по нем справлять?!

     Они совсем затиранят мальца

     И будут усердствовать до конца,

     Чтоб вбить ему в голову имя другого

     И вырвать из памяти имя отца!

     И все-таки светлая вера дана

     Душонке трехлетнего пацана.

     Сын слушает гул самолетов и ждет.

     А он замерзает, а он не придет!

     Сердце грохочет, стучит в виски,

     Взведенное, словно курок нагана.

     От нежности, ярости и тоски

     Оно разрывается на куски.

     А все-таки рано сдаваться, рано!

     Эх, силы! Откуда вас взять, откуда?

     Но тут ведь на карту не жизнь, а честь!

     Чудо? Вы скажете, нужно чудо?

     Так пусть же! Считайте, что чудо есть!

     Надо любою ценой подняться

     И, всем существом устремясь вперед,

     Грудью от мерзлой земли оторваться,

     Как самолет, что не хочет сдаваться,

     А сбитый, снова идет на взлет!

     Боль подступает такая, что кажется,

     Замертво рухнешь в сугроб ничком!

     И все-таки он, хрипя, поднимается.

     Чудо, как видите, совершается!

     Впрочем, о чуде потом, потом...

     Швыряет буран ледяную соль,

     Но тело горит, будто жарким летом,

     Сердце колотится в горле где-то,

     Багровая ярость да черная боль!

     Вдали сквозь дикую карусель

     Глаза мальчишки, что верно ждут,

     Они большие, во всю метель,

     Они, как компас, его ведут!

     - Не выйдет! Неправда, не пропаду! -

     Он жив. Он двигается, ползет!

     Встает, качается на ходу,

     Падает снова и вновь встает...

II

     К полудню буран захирел и сдал.

     Упал и рассыпался вдруг на части.

     Упал, будто срезанный наповал,

     Выпустив солнце из белой пасти.

     Он сдал в предчувствии скорой весны,

     Оставив после ночной операции

     На чахлых кустах клочки седины,

     Как белые флаги капитуляции.

     Идет на бреющем вертолет,

     Ломая безмолвие тишины.

     Шестой разворот, седьмой разворот,

     Он ищет... ищет... и вот, и вот -

     Темная точка средь белизны!

     Скорее! От рева земля тряслась.

     Скорее! Ну что там: зверь? Человек?

     Точка качнулась, приподнялась

     И рухнула снова в глубокий снег...

     Все ближе, все ниже... Довольно! Стоп!

     Ровно и плавно гудят машины.

     И первой без лесенки прямо в сугроб

     Метнулась женщина из кабины!

     Припала к мужу: - Ты жив, ты жив!

     Я знала... Все будет так, не иначе!.. -

     И, шею бережно обхватив,

     Что-то шептала, смеясь и плача.

     Дрожа, целовала, как в полусне,

     Замерзшие руки, лицо и губы.

     А он еле слышно, с трудом, сквозь зубы:

     - Не смей... Ты сама же сказала мне..

     - Молчи! Не надо! Все бред, все бред!

     Какой же меркой меня ты мерил?

     Как мог ты верить?! А впрочем, нет,

     Какое счастье, что ты поверил!

     Я знала, я знала характер твой!

     Все рушилось, гибло... хоть вой, хоть реви!

     И нужен был шанс, последний, любой!

     А ненависть может гореть порой

     Даже сильней любви!

     И вот говорю, а сама трясусь,

     Играю какого-то подлеца.

     И все боюсь, что сейчас сорвусь,

     Что-нибудь выкрикну, разревусь,

     Не выдержав до конца!

     Прости же за горечь, любимый мой!

     Всю жизнь за один, за один твой взгляд,

     Да я, как дура, пойду за тобой,

     Хоть к черту! Хоть в пекло! Хоть в самый ад! -

     И были такими глаза ее,

     Глаза, что любили и тосковали,

     Таким они светом сейчас сияли,

     Что он посмотрел в них и понял все!

     И, полузамерзший, полуживой,

     Он стал вдруг счастливейшим на планете.

     Ненависть, как ни сильна порой,

     Не самая сильная вещь на свете!

Банкроты

Любовь сегодня, словно шляпу, скинули.

     Сердца так редко от восторга бьются.

     Любовь как будто в угол отодвинули,

     Над ней теперь едва ли не смеются.

     Конечно, жизнь от зла не остановится,

     Но как, увы, со вздохом не признаться,

     Что дети часто словно производятся,

     Вот именно, цинично производятся,

     А не в любви и счастии родятся.

     Любовь не то чтоб полностью забыли,

     А как бы новый написали текст.

     Ее почти спокойно заменили

     На пьянство, порновидики и секс.

     Решили, что кайфуют. И вкушают

     Запретных прежде сексуальных «яств».

     И, к сожаленью, не подозревают,

     Что может быть отчаянно теряют

     Редчайшее богатство из богатств.

     Считают так: свобода есть свобода!

     Ну чем мы хуже зарубежных стран?!

     И сыплют дрянь на головы народа,

     И проститутки лезут на экран.

     Что ж, там и впрямь когда-то многократно

     Ныряли в секс, над чувствами смеясь.

     Потом, очнувшись, кинулись обратно,

     А мы как будто сами ищем пятна,

     Берем и лезем откровенно в грязь.

     И тут нам превосходно помогают

     Дельцы, чьи души - доллары и ложь,

     Льют грязь рекой, карманы набивают -

     Тони в дерьме, родная молодежь!

     А жертвы все глотают и глотают,

     Ничем святым давно не зажжены,

     Глотают и уже не ощущают,

     Во что они почти превращены.

     И до чего ж обидно наблюдать

     Всех этих юных и не юных «лириков»,

     Потасканных и проржавевших циников,

     Кому любви уже не повстречать.

     И что их спесь, когда сто раз подряд

     Они провоют жалобными нотами,

     Когда себя однажды ощутят

     Все, все навек спустившими банкротами.

     Нет, нет, не стыд! Такая вещь, как «стыдно»,

     Ни разу не встречалась в их крови.

     А будет им до ярости завидно

     Смотреть на то, как слишком очевидно

     Другие люди счастливы в любви!

Белые и черные халаты

Если б все профессии на свете

Вдруг сложить горою на планете,

То, наверно, у ее вершины

Вспыхнуло бы слово: «Медицина».

Ибо чуть не с каменного века

Не было почетнее судьбы,

Чем сражаться в пламени борьбы

За спасенье жизни человека.

Все отдать, чтоб побороть недуг!

Цель - свята. Но святость этой мысли

Требует предельно чистых рук

И в прямом и в переносном смысле.

Потому-то много лет назад

В верности призванию и чести

В светлый час с учениками вместе

Поклялся великий Гиппократ.

И теперь торжественно и свято,

Честными сердцами горячи,

Той же гордой клятвой Гиппократа

На служенье людям, как солдаты,

Присягают новые врачи.

Сколько ж, сколько на землей моей

Было их - достойнейших и честных;

Знаменитых и совсем безвестных

Не щадивших сердца для людей!

И когда б не руки докторов

Там, в дыму, в неходком лазарете,

Не было б, наверное, на свете

Ни меня и ни моих стихов...

Только если в благородном деле

Вдруг расчетец вынырнет подчас,

Это худо, ну почти как грязь

Или язва на здоровом теле.

Взятка всюду мелочно-гадка,

А в работе трепетной и чистой

Кажется мне лапою когтистой

Подношенье взявшая рука.

Нет, не гонорар или зарплату,

Что за труд положены везде,

А вторую, «тайную» оплату,

Вроде жатвы на чужой беде.

И, таким примером окрыленные

(Портится ведь рыба с головы),

Мзду берут уже и подчиненные,

Чуть ли не по-своему правы.

Благо в горе просто приучать:

Рубль, чтоб взять халат без ожиданья,

Няне - трешку, а сестрице - пять,

Так сказать «за доброе вниманье».

А не дашь - закаешься навек,

Ибо там, за стенкою больничной,

Друг твой или близкий человек

Твой просчет почувствует отлично...

Дед мой, в прошлом старый земский врач,

С гневом выгонял людей на улицу

За любой подарок или курицу,

Так что после со стыда хоть плачь!

Что ж, потомки позабыли честь?

Нет, не так! Прекрасны наши медики!

Только люди без высокой этики

И сегодня, к сожаленью, есть.

И когда преподношеньям скорбным

Чей-то алчный радуется взгляд,

Вижу я, как делается черным

Белый накрахмаленный халат.

Черным-черным, как печная сажа.

И халатов тех не заменить.

Не отчистить щетками и даже

Ни в каких химчистках не отмыть;

И нельзя, чтоб люди не сказали:

- Врач не смеет делаться рвачом.

Вы ж высокий путь себе избрали,

Вы же клятву светлую давали!

Иль теперь все это ни при чем?!

Если ж да, то, значит, есть причина

Всем таким вот хлестануть сплеча:

- Ну-ка прочь из нашей медицины,

Ибо в ней воистину стерильны

И халат, и звание врача!

Белые розы

Сентябрь. Седьмое число -

День моего рождения,

Небо с утра занесло,

А в доме, всем тучам назло,

Вешнее настроение!

Оно над столом парит

Облаком белоснежным.

И запахом пряно-нежным

Крепче вина пьянит.

Бутоны тугие, хрустящие,

В каплях холодных рос.

Как будто ненастоящие,

Как будто бы в белой чаще

Их выдумал дед-мороз.

Какой уже год получаю

Я этот привет из роз.

И задаю вопрос:

- Кто же их, кто принес? -

Но так еще и не знаю.

Обняв, как охапку снега,

Приносит их всякий раз

Девушка в ранний час,

Словно из книги Цвейга.

Вспыхнет на миг, как пламя,

Слова смущенно-тихи:

- Спасибо вам за стихи! -

И вниз застучит каблучками.

Кто она? Где живет?

Спрашивать бесполезно!

Романтике в рамках тесно.

Где все до конца известно -

Красивое пропадет...

Три слова, короткий взгляд

Да пальцы с прохладной кожей...

Так было и год назад,

И три, и четыре тоже...

Скрывается, тает след

Таинственной доброй вестницы.

И только цветов букет

Да стук каблучков по лестнице...

Бенгальский тигр

Весь жар отдавая бегу,

     В залитый солнцем мир

     Прыжками мчался по снегу

     Громадный бенгальский тигр.

     Сзади - пальба, погоня,

     Шум станционных путей,

     Сбитая дверь вагона,

     Паника сторожей...

     Клыки обнажились грозно,

     Сужен колючий взгляд.

     Поздно, слышите, поздно!

     Не будет пути назад!

     Жгла память его, как угли,

     И часто ночами, в плену,

     Он видел родные джунгли,

     Аистов и луну.

     Стада антилоп осторожных,

     Важных слонов у реки, -

     И было дышать невозможно

     От горечи и тоски!

     Так месяцы шли и годы.

     Но вышла оплошность - и вот,

     Едва почуяв свободу,

     Он тело метнул вперед!

     Промчал полосатой птицей

     Сквозь крики, пальбу и страх.

     И вот только снег дымится

     Да ветер свистит в ушах!

     В сердце восторг, не злоба!

     Сосны, кусты, завал...

     Проваливаясь в сугробы,

     Он все бежал, бежал...

     Бежал, хоть уже по жилам

     Холодный катил озноб,

     Все крепче лапы сводило,

     И все тяжелее было

     Брать каждый новый сугроб.

     Чувствовал: коченеет.

     А может, назад, где ждут?

     Там встретят его, согреют,

     Согреют и вновь запрут...

     Все дальше следы уходят

     В морозную тишину.

     Видно, смерть на свободе

     Лучше, чем жизнь в плену?!

     Следы через все преграды

     Упрямо идут вперед.

     Не ждите его. Не надо.

     Обратно он не придет.

Бессонница

Полночь небо звездами расшила,

Синий свет над крышами дрожит...

Месяц - наше доброе светило

Над садами топает уныло,

Видно, сны людские сторожит.

Бьет двенадцать. Поздняя пора.

Только знаю, что тебе не спится,

И свои пушистые ресницы

Ты сомкнуть не можешь до утра.

На губах то ласковое слово,

Те слова колючие, как еж,

Где-то там, то нежно, то сурово,

То любя, то возмущаясь снова,

Ты со мной дискуссии ведешь.

Кто в размолвке виноват у нас?

Разве можно завтра разобраться,

Да к тому ж хоть в чем-нибудь признаться

При упрямстве милых этих глаз?!

Да и сам я тоже не святой.

И за мной нелепого немало.

Светлая моя, когда б ты знала,

Как я рвусь сейчас к тебе душой.

Кто же первым подойдет из нас?

Вот сейчас ты сердцем не владеешь,

Ты лежишь и не смыкаешь глаз,

Но едва придет рассветный час,

Ты, как мрамор, вновь закаменеешь,

Ничего. Я первым подойду.

Перед счастьем надо ли гордиться?!

Спи спокойно. Завтра я найду

Славный способ снова помириться!

Будьте счастливы, мечтатели!

Мещанин и обыватель

Про него бубнит весь век:

— Фантазер, пустой мечтатель,

Несерьезный человек!

Что ж, мечтам отнюдь не ново

Натыкаться на вражду:

С давних пор косятся совы

На сверкнувшую звезду.

И еще до книжной грамоты

У пещеры, среди скал,

Пращур наш, свежуя мамонта,

На товарища ворчал:

— До чего ведь люди странные,

Есть жилье и сыт, так нет —

Про пещеры деревянные

Стал выдумывать сосед.

Чтоб в мороз не знать кручины -

Посреди костер с трубой

Да «нетающие льдины»

Вставить в стены. Ну, герой!

— Не свихни мозгов, приятель!

Так бурчал сосед один —

Первый древний обыватель

И пещерный мещанин.

Шли века, старели горы,

Высыхали сотни рек,

Но, как встарь, глядит с укором

Мещанин на фантазера:

— Несерьезный человек!

«Несерьезный»? А читает

Про луну и про сирень.

«Несерьезный»? А включает

Телевизор каждый день.

Эх вы,совы-порицатели!

Души, спящие во мгле!

Да когда бы не мечтатели,

Что бы было на земле?!

Вы бы вечно прозябали

Без морей и островов,

В самолетах не летали,

Не читали бы стихов.

Не слыхали б, как роняет

Май росинку в тишине,

Не видали б, как сверкает

Спутник в темной вышине.

Что б вы там ни говорили,

Но, наверное, без них

Вы бы до сих пор ходили

В шкурах пращуров своих!

А мечта, она крылата,

А мечта, она живет!

И пускай ее когда-то

Кто-то хмурый не поймет!

Пусть тот лондонский писатель,

Встретив стужу да свечу, Произнес

потом: «Мечтатель!» —

Не поверив Ильичу.

Пусть бормочут, пусть мрачнеют,

Выдыхаясь от хулы.

Все равно мечта умнее,

Все равно мечта сильнее,

Как огонь сильнее мглы!

Но брюзги не умолкают:

— Ведь не все горят огнем!

Есть такие, что мечтают

И о личном, о своем!

О, назойливые судьи!

Что за грех в такой мечте?!

Ведь о чем мечтают люди?

Не о горе, не о худе,

А стремятся к красоте!

Приглядитесь же внимательно:

Сколько светлого подчас

В тех улыбках обаятельных

И мечтательности глаз!

Сад с рекой перекликаются,

Звезды кружатся во мгле,

Песни в ветре зарождаются,

Сказки бродят по земле...

Мой привет вам, открыватели

Всех сокровищниц планеты!

Будьте счастливы, мечтатели,

Беспокойные искатели,

Фантазеры и поэты!

Бурундучок

Блеск любопытства в глазишках черных,

Стойка, пробежка, тугой прыжок.

Мчится к вершине ствола задорно

Веселый и шустрый бурундучок.

Бегает так он не для потехи -

Трудяга за совесть, а не за страх.

В защечных мешочках, как в двух рюкзачках,

Он носит и носит к зиме орехи.

А дом под корнями - сплошное чудо!

Это и спальня, и сундучок.

Орехов нередко порой до пуда

Хранит в нем дотошный бурундучок.

Но жадность сжигает людей иных

Раньше, чем им довелось родиться.

И люди порою «друзей меньших»

Не бьют, а «гуманно» лишь грабят их,

Грабеж - это все-таки не убийство!

И, если матерому браконьеру

Встретится норка бурундучка,

Разбой совершится наверняка

Самою подлою, злою мерой!

И разве легко рассказать о том,

Каким на закате сидит убитым

«Хозяин», что видит вконец разрытым

И в прах разоренным родимый дом.

Охотники старые говорят

(А старым охотникам как не верить!),

Что слезы блестят на мордашке зверя,

И это не столько от злой потери,

Сколько обида туманит взгляд.

Влезет на ветку бурундучок,

Теперь его больше ничто не ранит,

Ни есть и ни пить он уже не станет,

Лишь стихнет, сгорбясь, как старичок.

Тоска - будто льдинка: не жжет, не гложет,

Охотники старые говорят,

Что так на сучке просидеть он может

Порой до пятнадцати дней подряд.

От слабости шею не удержать,

Стук сердца едва ощутим и редок...

Он голову тихо в скрещенье веток

Устроит и веки смежит опять...

Мордашка забавная, полосатая

Лежит на развилке без всяких сил...

А жизнь в двух шагах с чебрецом и мятою,

Да в горе порою никто не мил...

А ветер предгрозья, тугой, колючий,

Вдруг резко ударит, тряхнет сучок,

И закачается бурундучок,

Повиснув навек меж землей и тучей...

Случалось, сова или хорь встревожит,

Он храбро умел себя защитить.

А подлость вот черную пережить

Не каждое сердце, как видно, может...

Был у меня соперник...

Был у меня соперник, неглупый был и красивый,

Рожденный, видать, в рубашке, - все удавалось ему.

Был он не просто соперник, а, как говориться, счастливый,

Та, о которой мечтал я, сердцем рвалась к нему.

И все-таки я любовался, под вечер ее встречая,

Нарядную, с синими-синими звездами вместо глаз,

Была она от заката вся словно бы золотая,

И я понимал, куда она торопится в этот час.

Конечно, мне нужно было давно уж махнуть рукою.

На свете немало песен, и радостей, и дорог,

И встретить глаза другие, и счастье встретить другое,

Но я любил. И с надеждой расстаться никак не мог.

Нет, слабым я не был. Напротив, я не желал сдаваться!

Я верил: зажгу, сумею, заставлю ее полюбить!

Я даже от матери тайно гипнозом стал заниматься.

Гипноз не пустяк, а наука. Тут всякое может быть!

Шли месяцы. Как и прежде, в прогулке меня встречая,

Она на бегу кивала, то холодно, то тепло,

Но я не сдавался. Ведь чудо не только в сказках бывает...

И вот однажды свершилось! Чудо произошло!

Помню холодный вечер с белой колючей крупкой,

И встречу с ней, с необычной и словно бы вдруг хмельной...

С глазами не синими - черными, в распахнутой теплой шубке,

И то, как она сказала: - Я жду тебя здесь. Постой!

И дальше как в лихорадке: - Ты любишь, я знаю, знаю!

Ты славный... Я все решила... Отныне и навсегда...

Я словно теперь проснулась, все заново открываю...

Ты рад мне? Скажи: ты любишь? - Я еле выдохнул: - Да!

Тучи исчезли. И город ярким вдруг стал и звонким,

Словно иллюминацию развесили до утра.

Звезды расхохотались, как озорные девчонки,

И, закружившись в небе, крикнули мне: - «Ура!»

Помню, как били в стекло фар огоньки ночные,

И как мы с ней целовались даже на самой заре,

И как я шептал ей нежности, глупые и смешные,

Которых наверное нету еще ни в одном словаре...

И вдруг, как в бреду, как в горячке: - А здорово я проучила!

Пусть знает теперь, как с другими встречаться у фонарей!

Он думал, что я заплачу... а я ему отомстила!

Тебя он не любит? Прекрасно. Тем будет ему больней.

С гулом обрушилось небо, и разом на целом свете

Погасли огни, как будто полночь пришла навек.

Возглас: - Постой! Куда ты?.. - Потом сумасшедший ветер...

Улицы, переулки... да резкий, колючий снег...

Бывают в любви ошибки, и, если сказать по чести,

Случается, любят слабо, бывает, не навсегда.

Но говорить о нежности и целоваться из мести -

Вот этого, люди, не надо! Не делайте никогда!

Бычок

(Шутка)

Топая упругими ногами,

Шел бычок тропинкой луговой,

Дергал клевер мягкими губами

И листву щипал над головой.

Черный, гладкий, с белыми боками,

Шел он, раздвигая лбом кусты,

И смотрел на птиц и на цветы

Глупо-удивленными глазами.

Он без дела усидеть не мог:

Опрокинул носом кадку с пойлом

И ушел из маминого стойла

По одной из множества дорог.

Шел бычок свободно и легко

И не знал, что солнце уже низко

И что если мама далеко,

То опасность ходит очень близко!

Да, в лесу не может быть иначе.

И когда услышал за спиной

Жадный и протяжный волчий вой,

Замерла в груди душа телячья!

Он помчался, в ужасе мыча,

Черный хвостик изогнув колечком,

На краю обрыва, возле речки,

Он остановился сгоряча.

Увидал, что смерть его близка:

Сзади - волки, впереди - река,

И, в последний миг найдя спасенье,

Он шагнул... в мое стихотворенье!

В звездный час

Как загадочные гномики,

Чуть пробил полночный час,

Сели сны на подоконники

Вдоль всей улицы у нас.

Сели чинно и торжественно,

Щуря мудрые зрачки,

И, раскланявшись, приветственно

Приподняли колпачки.

Попнщали, как комарики,-

И конец. Пора за труд!

По волшебному фонарику

Из карманов достают.

Прямо в душу направляется

Луч, невидимый для глаз.

Сновиденье начинается,

То, какое назначается

Человеку в этот час.

У лучей оттенки разные:

Светлый, темный, золотой.

Сны веселые и страшные

Видят люди в час ночной.

Я не знаю, чьим велением

Луч мне светит в тишине,

Только в каждом сновидении

Ты являешься ко мне.

И, не споря, не преследуя,

Я смотрю в твой строгий взгляд,

Будто, сам того не ведая,

В чем-то вечно виноват.

Хоть вина моя, наверное,

Только в том, что все терплю,

Что тебя давно и верно я

До нелепого люблю!

Как легко ты можешь темное

Сделать ярким навсегда:

Снять лишь трубку телефонную

И сквозь даль и мглу бессонную

В первый раз мне крикнуть: - Да!

В переулок звезды грохнутся

Звоном брызнувших монет.

Дрогнет сердце, полночь кончится,

В окна кинется рассвет.

Удирай же, сон загадочный,

В реку, в облако, в траву,

Ибо в мире самый радостный,

Самый песенный и сказочный -

Сон, пришедший наяву!

В землянке

Огонек чадит в жестянке,

Дым махорочный столбом...

Пять бойцов сидят в землянке

И мечтают кто о чем.

В тишине да на покое

Помечтать оно не грех.

Вот один боец с тоскою,

Глаз сощуря, молвил: «Эх!»

И замолк, второй качнулся,

Подавил протяжный вздох,

Вкусно дымом затянулся

И с улыбкой молвил: «Ох!»

«Да»,- ответил третий, взявшись

За починку сапога,

А четвертый, размечтавшись,

Пробасил в ответ: «Ага!»

«Не могу уснуть, нет мочи! -

Пятый вымолвил солдат. -

Ну чего вы, братцы, к ночи

Разболтались про девчат!»

В лесном краю

Грозою до блеска промыты чащи,

А снизу, из-под зеленых ресниц,

Лужи наивно глаза таращат

На пролетающих в небе птиц.

Гром, словно в огненную лису,

Грохнул с утра в горизонт багряный,

И тот, рассыпавшись, как стеклянный,

Брызгами ягод горит в лесу.

Ежась от свежего ветерка,

Чуть посинев, крепыши маслята,

Взявшись за руки, как ребята,

Топают, греясь, вокруг пенька!

Маленький жук золотою каплей

Висит и качается на цветке,

А в речке на длинной своей ноге

Ива нахохлилась, будто цапля,

Дремлет, лесной ворожбой объята...

А мимо, покачиваясь в волнах,

Пунцовый воздушный корабль заката

Плывет на распущенных парусах...

Сосны беседуют не спеша.

И верю я тверже, чем верят дети,

Что есть у леса своя душа,

Самая добрая на планете!

Самая добрая потому,

Что, право, едва ли не все земное,

Вечно живущее под луною

Обязано жизнью своей ему!

И будь я владыкой над всей планетой,

Я с детства бы весь человечий род

Никак бы не меньше, чем целый год,

Крестил бы лесной красотою этой!

Пусть сразу бы не было сметено

Все то, что издревле нам жить мешало,

Но злобы и подлости все равно

Намного бы меньше на свете стало!

Никто уж потом не предаст мечту

И веру в светлое не забудет,

Ведь тот, кто вобрал в себя красоту,

Плохим человеком уже не будет!

Великий секрет

Что за смысл в жизни спорить и обижаться

     И терять свои силы в пустой борьбе?

     Ты ведь даже представить не можешь себе,

     До чего идет тебе улыбаться!

     Хочешь, я главный секрет открою:

     Вместо споров на ласку себя настрой.

     Будь сердечной и искреннею со мной,

     Поцелуй, улыбнись мне. И поле боя

     Моментально останется за тобой!

Верная Ева

(Шутка)

     Старики порою говорят:

     - Жил я с бабкой сорок лет подряд.

     И признаюсь не в обиду вам,

     Словно с верной Евою Адам.

     Ева впрямь примерная жена:

     Яблоко смущенно надкусила,

     Доброго Адама полюбила

     И всю жизнь была ему верна.

     Муж привык спокойно отправляться

     На охоту и на сбор маслин.

     Он в супруге мог не сомневаться,

     Мог бы даже головой ручаться!

     Ибо больше не было мужчин...

Веронике Тушновой и Александру Яшину

Сто часов счастья,

                Чистейшего, без обмана...

                 Сто часов счастья!

                 Разве этого мало?

                                  В. Тушнова

Я не открою, право же, секрета,

Коль гляну в ваши трепетные дни.

Вы жили, как Ромео и Джульетта,

Хоть были втрое старше, чем они.

Но разве же зазорна иль позорна

В усталом сердце брызнувшая новь?!

Любви и впрямь «все возрасты покорны»,

Когда придет действительно любовь!

Бывает так: спокойно, еле-еле

Живут, как дремлют в зиму и жару.

А вы избрали счастье. Вы не тлели,

Вы горячо и радостно горели,

Горели, словно хворост на ветру,

Пускай бормочет зависть, обозлясь,

И сплетня вслед каменьями швыряет

Вы шли вперед, ухабов не страшась,

Ведь незаконна в мире только грязь,

Любовь же «незаконной» не бывает!

Дворец культуры. Отшумевший зал.

И вот мы трое за крепчайшим чаем.

Усталые, смеемся и болтаем.

Что знал тогда я? Ничего не знал.

Но вслушивался с легким удивленьем,

Как ваши речи из обычных слов

Вдруг обретали новое значенье,

И все — от стен до звездного круженья —

Как будто говорило про любовь!

Да так оно, наверное, и было.

Но дни у счастья, в общем, коротки.

И, взмыв в зенит и исчерпав все силы,

Она, как птица, первой заплатила

За «сто часов» блаженства и тоски...

А в зимний вечер, может, годом позже

Нас с ним столкнул людской водоворот.

И сквозь беседу ну почти что кожей

Я чувствовал: о, как же не похожи

Два человека — нынешний и тот.

Всегда горячий, спорщик и боец,

Теперь, как в омут, погруженный в лихо,

Брел как во сне, потерянный и тихий,

И в сердце вдруг, как пуля: — Не жилец!..

Две книги рядом в комнатной тиши...

Как два плеча, прижатые друг к другу.

Две нежности, два сердца, две души,

И лишь любовь одна, как море ржи,

И смерть одна, от одного недуга...

Но что такое смерть или бессмертье?!

Пусть стали тайной и она, и он,

И все же каждый верен и влюблен

И посейчас, и за чертою смерти!

Две книги рядом, полные тепла,

Где в жилах строк — упругое биенье.

Две книги рядом, будто два крыла,

Земной любви живое продолженье.

Я жал вам руки дружески не раз,

Спеша куда-то в городском трезвоне,

И вашу боль, и бури ваших глаз,

Все ваше счастье, может, в первый раз,

Как самородок, взвесил на ладони.

И коль порой устану от худого,

От чьих-то сплетен или мелких слов,

Махну рукой и отвернусь сурово.

Но лишь о вас подумаю, как снова

Готов сражаться насмерть за любовь!

Верховный суд

Я окончил новые стихи,

     Только в сердце - никакого счастья.

     За какие новые грехи

     Буду взыскан я «верховной властью»?

     Вот она к машинке подойдет,

     Вынет лист. Потом, за словом слово,

     Трижды все внимательно прочтет

     И затем произнесет сурово:

     - Любопытно было бы узнать,

     Кто эта загадочная дама,

     Что тебя жестоко и упрямо

     Столько лет заставила страдать?

     - Нет, - скажу я, - что ты, дорогая!

     Не меня, героя моего.

     - Вот, вот, вот! Выходит, ничего

     Я уже в стихах не понимаю?

     Вон, смотри: в предутреннюю рань

     Героиня над письмом склонилась.

     Кто эта бессовестная дрянь?

     И к кому душою устремилась?!

     - Да пойми, что это же не я.

     Просто людям вздумалось влюбляться...

     - Я - не я и лошадь не моя?

     Полно! Хватит, друг мой, завираться! -

     И вздохнет загадочно и хмуро:

     - Весь сюжетец для отвода глаз!

     Я ж прекрасно знаю эту дуру,

     Слава богу, видела не раз!

     - Кто она? Откуда и какая?

     Я могу поклясться хоть венцом!..

     -А такая, милый, а такая -

     С самым пренахальнейшим лицом! -

     Я вскипаю: - Спор наш, как для рынка!

     Ты же не больна и не пьяна!

     - Не пьяна. Но если я жена,

     То отнюдь не значит, что кретинка. -

     И вот так мы можем препираться

     Год, и два, и до последних дней.

     Что мне делать с лирикой моей?!

     И куда несчастному податься?!

     Может, вправду, как иную веру,

     Выбрать новый и спокойный путь

     И, забросив лирику, шагнуть

     В детскую поэзию, к примеру?

     Только кто мне все же поручится,

     Что жена, сощуря мудрый глаз,

     Не вздохнет: - Задумал притвориться?

     Я ведь знаю, кто эта лисица,

     И встречала дрянь эту не раз!

Верю гению самому

Когда говорят о талантах и гениях,

     Как будто подглядывая в окно,

     Мне хочется к черту смести все прения

     Со всякими сплетнями заодно!

     Как просто решают порой и рубят,

     Строча о мятущемся их житье,

     Без тени сомнений вершат и судят,

     И до чего же при этом любят

     Разбойно копаться в чужом белье.

     И я, сквозь бумажную кутерьму,

     Собственным сердцем их жизни мерю.

     И часто не только трактатам верю,

     Как мыслям и гению самому.

     Ведь сколько же, сколько на свете было

     О Пушкине умных и глупых книг!

     Беда или радость его вскормила?

     Любила жена его - не любила

     В миг свадьбы и в тот беспощадный миг?

     Что спорить, судили ее на славу

     Не год, а десятки, десятки лет.

     Но кто, почему, по какому праву

     Позволил каменья кидать ей вслед?!

     Кидать, если сам он, с его душой,

     Умом и ревниво кипящей кровью,

     Дышал к ней всегда лишь одной любовью,

     Верой и вечною добротой!

     И кто ж это смел подымать вопрос,

     Жила ли душа ее страстью тайной,

     Когда он ей даже в свой час прощальный

     Слова благодарности произнес?!

     Когда говорят о таланте иль гении,

     Как будто подглядывая в окно,

     Мне хочется к черту смести все прения

     Со всякими сплетнями заодно!

     И вижу я, словно бы на картине,

     Две доли, два взгляда живых-живых:

     Вот они, чтимые всюду ныне -

     Две статные женщины, две графини,

     Две Софьи Андревны Толстых.

     Адрес один: девятнадцатый век.

     И никаких хитроумных мозаик.

     Мужья их Толстые: поэт и прозаик,

     Большой человек и большой человек.

     Стужу иль солнце несет жена?

     Вот Софья Толстая и Софья Толстая.

     И чем бы их жизнь ни была славна,

     Но только мне вечно чужда одна

     И так же навечно близка другая.

     И пусть хоть к иконе причислят лик,

     Не верю ни в искренность и ни в счастье,

     Если бежал величайший старик

     Из дома во тьму, под совиный крик,

     В телеге, сквозь пляшущее ненастье.

     Твердить о любви и искать с ним ссоры,

     И, судя по всем его дневникам,

     Тайно подслушивать разговоры,

     Обшаривать ящики по ночам...

     Не верю в высокий ее удел,

     Если, навеки глаза смежая,

     Со всеми прощаясь и всех прощая,

     Ее он увидеть не захотел!

     Другая судьба: богатырь, поэт,

     Готовый шутить хоть у черта в пасти,

     Гусар и красавец, что с юных лет

     Отчаянно верил в жар-птицу счастья.

     И встретил ее синекрылой ночью,

     Готовый к упорству любой борьбы.

     «Средь шумного бала, случайно...» А впрочем,

     Уж не был ли час тот перстом судьбы?

     А дальше бураны с лихой бедою,

     Походы да черный тифозный бред.

     А женщина, с верной своей душою,

     Шла рядом, став близкою вдвое, втрое,

     С любовью, которой предела нет.

     Вдвоем до конца, без единой ссоры,

     Вся жизнь - как звезды золотой накал,

     До горькой минуты, приход которой,

     Счастливец, он, спящий, и не узнал...

     Да, если твердят о таланте иль гении,

     Как будто подглядывая в окно,

     Мне хочется к черту смести все прения

     Со всякими сплетнями заодно!

     Как жил он? Что думал? И чем дышал?

     Ответит лишь дело его живое

     Да пламя души. Ведь своей душою

     Художник творения создавал!

Веселье Руси

Веселье Руси - есть пити.

     Владимир Мономах

     Кто твердит, что веселье России есть пити? Не лгите!

     У истории нашей, у всей нашей жизни спроси,

     Обращаюсь ко всем: укажите перстом, докажите,

     Кто был счастлив от пьянства у нас на Великой Руси?!

     Говорил стольный князь те слова или нет - неизвестно.

     Если ж он даже где-то за бражным столом пошутил,

     То не будем смешными, а скажем и гордо, и честно,

     Что не глупым же хмелем он русские земли сплотил.

     А о том, что без пьянства у нас на Руси невозможно,

     Что за рюмку любой даже душу согласен отдать,

     Эта ложь так подла, до того непотребно-ничтожна,

     Что за это, ей-богу, не жаль и плетьми отрезвлять!

     Что ж, не будем скрывать, что на праздник и вправду

     варили

     Брагу, пиво и мед, что текли по густой бороде.

     Но сердца хлеборобов не чарой бездумною жили,

     А пьянели от счастья лишь в жарком до хмеля труде.

     На земле могут быть и плохими, и светлыми годы,

     Человек может быть и прекрасный, и мелочно-злой,

     Только нет на планете ни мудрых, ни глупых народов,

     Как и пьяниц-народов не видел никто под луной.

     Да, меды на Руси испокон для веселья варили.

     Что ж до водки - ее и в глаза не видали вовек.

     Водку пить нас, увы, хорошо чужеземцы учили -

     Зло творить человека научит всегда человек!

     Нет, в себя же плевать нам, ей-богу, никак не годится.

     И зачем нам лукавить и прятать куда-то концы.

     Если водку везли нам за лес, за меха и пшеницу

     Из земель итальянских ганзейские хваты-купцы.

     А о пьянстве российском по всем заграницам орали

     Сотни лет наши недруги, подлою брызжа слюной,

     Оттого, что мы это им тысячу раз ПОЗВОЛЯЛИ

     И в угоду им сами глумились подчас над собой.

     А они еще крепче на шее у родины висли

     И, хитря, подымали отчаянный хохот и лай,

     Дескать, русский - дурак, дескать, нет в нем

     ни чувства, ни мысли,

     И по сути своей он пьянчуга и вечный лентяй.

     И, кидая хулу и надменные взгляды косые,

     А в поклепы влагая едва ли не душу свою,

     Не признались нигде, что великих сынов у России,

     Может, всемеро больше, чем в их заграничном раю.

     Впрочем, что там чужие! Свои же в усердии зверском

     (А всех злее, как правило, ранит ведь свой человек)

     Обвинили народ свой едва ль не в запойстве вселенском

     И издали указ, о каком не слыхали вовек!

     И летели приказы, как мрачно-суровые всадники,

     Видно, грозная сила была тем приказам дана,

     И рубили, рубили повсюду в стране виноградники,

     И губились безжалостно лучшие марки вина...

     Что ответишь и скажешь всем этим премудрым

     законщикам,

     Что, шагая назад, уверяли, что мчатся вперед,

     И которым практически было плевать на народ

     И на то, что мильоны в карманы летят к самогонщикам.

     Но народ в лицемерье всегда разбирается тонко.

     Он не слушал запретов и быть в дураках не желал.

     Он острил и бранился, он с вызовом пил самогонку

     И в хвостах бесконечных когда-то за водкой стоял.

     Унижали народ. До чего же его унижали!

     То лишали всех прав в деспотично-свинцовые дни,

     То о серости пьяной на всех перекрестках кричали,

     То лишали товаров, то слова и хлеба лишали,

     То считали едва ли не быдлу тупому сродни.

     А народ все живет, продолжая шутить и трудиться,

     Он устало чихает от споров идей и систем,

     Иногда он молчит, иногда обозленно бранится

     И на митинги ходит порой неизвестно зачем.

     Но когда-то он все же расправит усталые плечи

     И сурово посмотрит на все, что творится кругом.

     И на все униженья и лживо-крикливые речи

     Грохнет по столу грозно тяжелым своим кулаком.

     И рассыплются вдребезги злобные, мелкие страсти,

     Улыбнется народ: «Мы вовеки бессмертны, страна!»

     И без ханжества в праздник действительной правды

     и счастья

     Выпьет полную чашу горящего солнцем вина!

Весенняя песня

Гроза фиолетовым языком

Лижет с шипеньем мокрые тучи.

И кулаком стопудовым гром

Струи, звенящие серебром,

Вбивает в газоны, сады и кручи.

И в шуме пенистой кутерьмы

С крыш, словно с гор, тугие потоки

Смывают в звонкие водостоки

Остатки холода и зимы.

Но ветер уж вбил упругие клинья

В сплетения туч. И усталый гром

С ворчаньем прячется под мостом,

А небо смеется умытой синью.

В лужах здания колыхаются,

Смешные, раскосые, как японцы.

Падают капли. И каждая кажется

Крохотным, с неба летящим солнцем.

Рухлядь выносится с чердаков,

Забор покрывается свежей краской,

Вскрываются окна, летит замазка.

Пыль выбивается из ковров.

Весна даже с душ шелуху снимает

И горечь, и злость, что темны, как ночь,

Мир будто кожу сейчас меняет.

В нем все хорошее прорастает,

А все, что не нужно, долой и прочь!

И в этой солнечной карусели

Ветер мне крикнул, замедлив бег:

- Что же ты, что же ты в самом деле,

В щебете птичьем, в звоне капели

О чем пригорюнился, человек?!

О чем? И действительно, я ли это?

Так ли я в прошлые зимы жил?

С теми ли спорил порой до рассвета?

С теми ли сердце свое делил?

А радость-то - вот она - рядом носится,

Скворцом заливается на окне.

Она одобряет, смеется, просится:

- Брось ерунду и шагни ко мне!

И я (наплевать, если будет странным)

Почти по-мальчишески хохочу.

Я верю! И жить в холодах туманных,

Средь дел нелепых и слов обманных.

Хоть режьте, не буду и не хочу!

Ты слышишь, весна? С непогодой - точка!

А вот будто кто-то разбил ледок, -

Это в душе моей лопнула почка,

И к солнцу выпрямился росток.

Весна! Горделивые свечи сирени,

Солнечный сноп посреди двора,

Пора пробуждений и обновлений -

Великолепнейшая пора!

Весна в лесу

Дятлы морзянку стучат по стволам:

«Слушайте, слушайте! Новость встречайте!

С юга весна приближается к нам!

Кто еще дремлет? Вставайте, вставайте!»

Ветер тропинкой лесной пробежал,

Почки дыханьем своим пробуждая,

Снежные комья с деревьев сметая,

К озеру вышел и тут заплясал.

Лед затрещал, закачался упрямо,

Скрежет и треск прозвучал в тишине.

Ветер на озере, точно в окне,

С грохотом выставил зимнюю раму.

Солнце! Сегодня как будто их два.

Сила такая и яркость такая!

Скоро, проталины все заполняя.

Щеткой зеленой полезет трава.

Вот прилетели лесные питомцы,

Свист и возню на деревьях подняв.

Старые пни, шапки белые сняв,

Желтые лысины греют на солнце.

Сонный барсук из норы вылезает.

Солнце так солнце, мы рады - изволь!

Шубу тряхнул: не побила ли моль?

Кучки грибов просушить вынимает.

Близится время любви и разлук.

Все подгоняется: перья и волос.

Зяблик, лирически глядя вокруг,

Мягко откашлявшись, пробует голос.

Пеной черемух леса зацвели,

Пахнет настоем смолы и цветений.

А надо всем журавли, журавли...

Синее небо и ветер весенний!

Вечер в больнице

Лидии Ивановне Асадовой

     Бесшумной черною птицей

     Кружится ночь за окном.

     Что же тебе не спится?

     О чем ты молчишь? О чем?

     Сонная тишь в палате,

     В кране вода уснула.

     Пестренький твой халатик

     Дремлет на спинке стула.

     Руки, такие знакомые,

     Такие, что хоть кричи! -

     Нынче, почти невесомые,

     Гладят меня в ночи.

     Касаюсь тебя, чуть дыша.

     О господи, как похудела!

     Уже не осталось тела,

     Осталась одна душа.

     А ты еще улыбаешься

     И в страхе, чтоб я не грустил,

     Меня же ободрить стараешься,

     Шепчешь, что поправляешься

     И чувствуешь массу сил.

     А я-то ведь знаю, знаю,

     Сколько тут ни хитри,

     Что боль, эта гидра злая,

     Грызет тебя изнутри.

     Гоню твою боль, заклинаю

     И каждый твой вздох ловлю.

     Мама моя святая,

     Прекрасная, золотая,

     Я жутко тебя люблю!

     Дай потеплей укрою

     Крошечную мою,

     Поглажу тебя, успокою

     И песню тебе спою.

     Вот так же, как чуть устало,

     При южной огромной луне

     В детстве моем, бывало,

     Ты пела когда-то мне...

     Пусть трижды болезнь упряма,

     Мы выдержим этот бой.

     Спи, моя добрая мама,

     Я здесь, я всегда с тобой.

     Как в мае все распускается

     И зреет завязь в цветах,

     Так жизнь твоя продолжается

     В прекрасных твоих делах.

     И будут смеяться дети,

     И будет гореть звезда,

     И будешь ты жить на свете

     И радостно, и всегда!

Вечер в Ереване

Осенний вечер спит в листве платана,

     Огни реклам мигают на бегу,

     А я в концертном зале Еревана

     В каком-то жарком, радостном тумане

     Кидаю душу - за строкой строку.

     И как же сердцу моему не биться,

     Когда, вдохнув как бы ветра веков,

     Я нынче здесь, в заоблачной столице

     Армении - земли моих отцов.

     А во втором ряду, я это знаю,

     Сидит в своей красивой седине

     Воспетая поэтом Шаганэ,

     Та самая... реальная... живая...

     И тут сегодня в зареве огней

     Вдруг все смешалось: даты, дали, сроки...

     И я решаюсь: я читаю строки,

     О нем стихи читаю и о ней.

     Я написал их двум красивым людям

     За всплеск души, за песню, за порыв

     И, ей сейчас все это посвятив,

     Волнуюсь и не знаю, что и будет?!

     В битком набитом зале тишина.

     Лишь чуть звенит за окнами цикада.

     И вот - обвал! Гудящая волна!

     И вот огнем душа опалена,

     И вот уж больше ничего не надо!

     Да, всюду, всюду чтут учителей!

     Но тут еще иные счет и мера,

     И вот букет, размером с клумбу сквера,

     Под шум и грохот я вручаю ей!

     А ей, наверно, видится сейчас

     Батумский берег, чаек трепетанье,

     Знакомый профиль в предвечерний час,

     Синь моря с васильковой синью глаз,

     Последнее далекое свиданье.

     Вот он стоит, простой, русоволосый,

     К тугому ветру обернув лицо.

     И вдруг, на палец накрутивши косу

     Смеется: «Обручальное кольцо!»

     Сказал: «Вернусь!» Но рощи облетели.

     Грустил над морем черноокий взгляд.

     Стихи, что красоту ее воспели,

     К ней стаей птиц весною прилетели,

     Но их хозяин не пришел назад.

     Нет, тут не хворь и не души остуда,

     И ничего бы он не позабыл!

     Да вот ушел в такой предел, откуда

     Еще никто назад не приходил...

     Шумит в концертном зале Еревана

     Прибой улыбок, возгласов и фраз.

     И, может быть, из дальнего тумана

     Он как живой ей видится сейчас...

     Что каждый штрих ей говорит и значит?

     Грохочет зал, в стекле дробится свет.

     А женщина стоит и тихо плачет,

     Прижав к лицу пылающий букет.

     И в этот миг, как дорогому другу,

     Не зная сам, впопад иль невпопад,

     Я за него, за вечную разлуку

     Его губами ей целую руку -

     «За все, в чем был и не был виноват».

Вечная рана

Сколько раз получал я на свете раны!

     Но страшней всех не пули и не ножи,

     Не осколки. А боль моя постоянно

     От того, что особенно беспощадно:

     От предательств и самой поганой лжи.

     Вот я думаю с горьким недоуменьем

     Про лгунов и предателей: в чем их суть?

     Ведь они обладают таким уменьем

     Все для собственной выгоды повернуть.

     Только нет и глупей этих подлых глаз,

     Ибо кара за всякое преступленье

     И слабее, и легче во много раз

     Постоянного страха разоблаченья.

     Ложь все время рискованна, как обвал,

     Что навис угрожающе и опасно:

     Ибо каждое слово, что ты сказал,

     Чтоб потом как-нибудь не попасть в провал,

     Нужно помнить практически ежечасно.

     Потому-то мне кажется, что лгуны,

     Даже пусть не глупцы и совсем не дуры,

     Тем не менее все-таки лишены

     Двух вещей: это СОВЕСТИ и КУЛЬТУРЫ!

     Вот сидишь с хитрецом. Ну ни дать, ни взять -

     Как на иглах. И думаешь: «Где же прав ты?!»

     И ты вынужден все как на пробу брать

     И слова его вечно сортировать,

     Чтоб все время отсеивать ложь от правды.

     И тоска хуже волка порою гложет -

     Как подчас с дорогим человеком быть?

     Коль не хочет он искренно говорить

     Или попросту, хуже того, не может...

     И когда ты воистину изнемог,

     А кому-то в душе над тобой хохочется,

     И не видно вдали никаких дорог,

     Значит, просто: зажми себя на замок

     И - молчи. Только, господи, как не хочется!

Вечное беспокойство

Когда ты, любой выбирая маршрут,

     Выходишь из дома, уж так я устроен,

     Что я за тебя почему-то спокоен

     Не больше чем первые пять минут.

     Известно, что в городе все случается.

     Но вот, пока в доме хозяйки нет,

     Во мне будто вспыхнет вдруг красный свет

     И зуммер тревоги в душе включается.

     Я занят. Работа моя кипит,

     Машинка стучит, но никто не знает,

     Что выдержка эта - лишь внешний вид,

     В то время как зуммер в душе звенит

     И красный огонь без конца мигает!

     Но вот заворочался ключ в дверях...

     Ты дома! Работа моя продолжается,

     Но лампочка тотчас же выключается

     И страх рассыпается в пух и прах!

     Когда расстается с ребенком мать,

     Душа ее мчится за малышом:

     Он - кроха! И мысли ее о нем!

     И это любому легко понять.

     А тут вроде взрослый же человек!

     И, кажется, больше чем взрослый даже,

     А чуть разлучившись, и жизнь - как сажа...

     А встретились - радость белей, чем снег!

     Смешно? Что ж, пускай и смешно кому-то.

     Еще бы: ведь каждому столько лет!

     Но, знаешь, мне кажется почему-то,

     Что тут абсолютно вопросов нет!

     И дело прекраснейше объясняется:

     Ведь там, где два сердца стучат в одном,

     То время вдруг словно бы отключается

     И возраст практически ни при чем!

Виновники

В час, когда мы ревнуем и обиды считаем,

То, забавное дело, кого мы корим?

Мы не столько любимых своих обвиняем,

Как ругаем соперников и соперниц браним.

Чем опасней соперники, тем бичуем их резче,

Чем дороже нам счастье, тем острее бои

Потому что ругать их, наверное, легче,

А любимые ближе и к тому же свои.

Только разве соперники нам сердца опаляли

И в минуты свиданий к нам навстречу рвались?

Разве это соперники нас в любви уверяли

И когда-то нам в верности убежденно клялись?!

Настоящий алмаз даже сталь не разрубит.

Разве в силах у чувства кто-то выиграть бой?

Разве душу, которая нас действительно любит,

Может кто-нибудь запросто увести за собой?!

Видно, всем нам лукавить где-то чуточку свойственно

И соперников клясть то одних, то других,

А они виноваты, в общем, больше-то косвенно,

Основное же дело абсолютно не в них!

Чепуха - все соперницы или вздохи поклонников!

Не пора ли быть мудрыми, защищая любовь,

И метать наши молнии в настоящих виновников?!

Вот тогда и соперники не появятся вновь!

Властной женщине

С годами вы так придавили мужа,

     Что он и не виден под каблуком.

     Пусть доля его - не придумать хуже,

     Но вам-то какая же радость в том?

     Ведь вам же самой надоест тюфяк,

     И тут вы начнете тайком тянуться

     К таким, что не только нигде не гнутся,

     Но сами вас после зажмут в кулак.

     Так, право, не лучше ли вам самой

     Вдруг стать, извините, добрейшей бабой,

     Сердечною, ласковой, даже слабой,

     Короче - прекраснейшею женой?!

Влюбленный

День окончился, шумен и жарок,

Вдоль бульвара прошла тишина...

Словно детский упущенный шарик,

В темном небе всплывает луна...

Все распахнуто: двери, окошки,

Где-то слышно бренчанье гитар.

Желтый коврик швырнул на дорожку

Ярко вспыхнувший круглый фонарь.

И от этого света девчонка

В ночь метнулась, пропав без следа,

Только в воздухе нежно и звонко

Все дрожало счастливое: «Да!»

Он идет, как хмельной, чуть шатаясь.

Шар земной под ногами гудит!

Так, как он, на весь мир улыбаясь,

Лишь счастливый влюбленный глядит.

Люди, граждане, сердцем поймите:

Он теперь человек не простой -

Он влюбленный, и вы извините

Шаг его и поступок любой.

На панелях его не сшибайте,

Не грубите в трамваях ему,

От обид его оберегайте,

Не давайте толкнуть никому.

Вы, шоферы, его пощадите,

Штраф с него не бери, постовой!

Люди, граждане, сердцем поймите:

Он сейчас человек не простой!

Возвращенное время

Ирине Викторовой

     Опять спектакль по радио звучит

     И сердце мне, как пальцами, сжимает.

     Мир, как театр, погаснув замирает,

     И только память заревом горит.

     Тут вечность: не пушинки не смахнешь.

     На сцене - зал. А у окна в сторонке

     О чем-то бурно спорит молодежь.

     А ты сейчас стремительно войдешь,

     Заговоришь и засмеешься звонко.

     Я помню все до крохотного вздоха...

     Теперь помчит по коридорам звон,

     Ты стул чуть двинешь в сторону, и он

     Вдруг, словно дед, прошамкает: «Мне плохо...»

     Спектакль идет. А вот теперь ты дома

     Средь моря книг, средь бронзы и шкафов.

     Я слышу легкий звук твоих шагов,

     Почти до острой нежности знакомый.

     Ты говоришь, но что ты говоришь,

     Уже неважно. Главное не слово,

     А звуки, звуки голоса грудного,

     Который ты, как музыку, творишь.

     А вот сейчас ты к шкафу подойдешь,

     Положишь книгу и захлопнешь дверцу.

     Ах, как щемит и радуется сердце,

     Ты здесь, ты рядом, дышишь и живешь!

     Накал завязки: злая правда слов

     О подлости. Как будто ранят зверя.

     И крик твой: «Нет! Не смейте! Я не верю!»

     И вся ты - гнев, и мука, и любовь!

     А в зале нарастает напряженье,

     Он здесь, он твой, волнений не тая.

     Скрип кресла, возглас, кто-то от волненья

     Чуть кашлянул, возможно даже, я.

     Да, все с тобою, только позови.

     И ты ведешь их трепетно и свято,

     Как по тугому звонкому канату

     К высокой правде, счастью и любви.

     Кто выдумал, что время быстротечно,

     Что бег его нельзя остановить?

     Нет! Как мустанг, что выскочил беспечно,

     Оно отныне взнуздано навечно,

     И ты в седле, ты вечно будешь жить!

     Спектакль идет. Он все еще со мной,

     Ах, как мне жаль, что ты меня не слышишь!

     Ты в двух шагах, живешь, смеешься, дышишь,

     Ну просто хоть коснись тебя рукой!

     Еще чуть-чуть, еще совсем немного -

     И занавес бесшумно упадет,

     И вмиг тебя и звезды у порога

     Все два часа безжалостно и строго

     От наших дней незримо отсечет...

     Но вот и он. Постой, а что потом?

     Потом - как буря вспыхнувшие лампы,

     Оваций гулко падающий гром

     И ты в цветах, стоящая у рампы...

     А что еще, чего на пленке нет?

     Еще - стук сердца птицей многокрылой,

     Средь всех цветов - еще и мой букет

     И шепот твой сквозь шум: «Спасибо, милый!»

     За окнами уныло тянет вой

     Ветрище, как наскучивший оратор.

     Твой легкий шаг, твой смех и голос твой

     В Останкино, спеша уйти домой,

     Скрутил в рулон усталый оператор.

     Но ветер стих. И вновь такая тишь,

     Что звон в ушах. И кажется до боли,

     Что вот сейчас, сейчас ты позвонишь

     Уже моя, без грима и без роли...

     А впрочем, что мне милый этот бред?!

     Не будет ни звонка, ни почтальона,

     Ни нынче и ни через много-много лет,

     Ведь нет туда ни почты, ни ракет

     И никакого в мире телефона.

     Но пусть стократ не верит голова,

     А есть, наверно, и иные силы,

     Коль слышит сердце тихие слова,

     Прекрасные, как в сказках острова,

     И легкие, как вздох: «Спасибо, милый!»...

Волшебная стрела

Амур сидел под небом на скале,

     Подставив солнцу голову и плечи

     И глядя вниз, туда, где на земле

     Жило бездарно премя человечье.

     Порой, устав от дремы и от скуки

     И вспомнив про насущные дела,

     Он брал свой лук в божественные руки,

     И вниз летела острая стрела.

     Где дорог человеку человек,

     Там от Амура никуда не деться.

     И двух влюбленных поражая в сердце,

     Стрела любовь дарила им навек.

     Но если уж признаться до конца,

     То был Амур трудолюбив не очень

     И, долг свой исполняя между прочим,

     Не слишком часто поражал сердца.

     А раз Амура лень не покидала,

     То многого на свете и не жди.

     Вот почему любви везде так мало,

     А мелких связей - просто пруд пруди!

     Но нас судьба забыть не пожелала,

     Не быть же вечно нам сердцами врозь,

     И сердце мне, как снегиря, насквозь

     Стрела, сверкнув, однажды пронизала.

     И вот стрела уже к тебе летит,

     Туда, где и твое стучит и бьется.

     Сейчас она насквозь его пронзит,

     И счастье нам навеки улыбнется.

     Взлетай же к небу, негасимый пламень!

     Сейчас раздастся музыка! И вдруг...

     Какой-то странный, непонятный звук,

     Как будто сталь ударила о камень.

     О, господи, да что ж это такое?!

     Неужто цели не нашла стрела?

     Увы. Найти - конечно же нашла,

     Но сердце оказалось ледяное...

     О, сколько дел подвластно человеку:

     Взлететь на неземную высоту,

     Проникнуть в атом, слить с рекою реку

     И сотворить любую красоту.

     И все-таки все это не венец,

     Пусть он и больше даже сделать сможет,

     Но вот от стужи ледяных сердец

     Ему сам черт, пожалуй, не поможет!

Воспоминания

Годы бегут по траве и по снегу,

Словно по вечному расписанию.

И только одно не подвластно их бегу:

Наши воспоминания.

И в детство, и в юность, и в зной, и в замять,

По первому знаку, из мрака темени,

Ко всем нашим датам домчит нас память,

Быстрей, чем любая машина времени.

Что хочешь - пожалуйста, воскрешай!

И сразу же дни, что давно незримы,

Как станции, словно промчатся мимо,

Ну где только вздумаешь - вылезай!

И есть ли на свете иное средство

Вернуть вдруг веснушчатый твой рассвет,

Чтоб взять и шагнуть тебе снова в детство,

В каких-нибудь шесть или восемь лет?!

И друг, кого, может, и нет на свете,

Восторженным смехом звеня своим,

Кивком на речушку: а ну бежим!

И мчитесь вы к счастью. Вы снова дети!

А вот полуночный упругий свет,

Что жжет тебя, радуясь и ликуя,

Молодость... Первые поцелуи...

Бери же, как россыпь их золотую,

Щедрее, чем память, богатства нет!

А жизнь-это песни и дни печали.

И так уж устроены, видно, мы,

Что радости нами освещены,

Чтоб мы их случайно не пролетали.

А грустные даты и неприятности

Мы мраком закрыли, как маскировкой.

Чтоб меньше было бы вероятностей

Ненужную сделать вдруг остановку.

Но станции счастья (к чему скрывать)

Значительно реже плохих и серых,

Вот почему мы их свыше меры

Стараемся празднично озарять.

Шагая и в зное, и в снежной мгле,

Встречали мы всякие испытания,

И, если б не наши воспоминания,

Как бедно бы жили мы на земле!

Но ты вдруг спросила: - А как же я? -

И в голосе нотки холодной меди:

- Какие же мне ты отвел края?

И где я: на станции или разъезде?

Не надо, не хмурь огорченно бровь

И не смотри потемневшим взглядом.

Ведь ты же не станция. Ты - Любовь.

А значит, все время со мною рядом!

Все равно я приду

Если град зашумит с дождем,

Если грохнет шрапнелью гром,

Все равно я приду на свиданье,

Будь хоть сто непогод кругом!

Если зло затрещит мороз

И завоет метель, как пес,

Все равно я приду на свиданье,

Хоть меня застуди до слез!

Если станет сердиться мать

И отец не будет пускать,

Все равно я приду на свиданье,

Что бы ни было - можешь ждать!

Если сплетня хлестнет, ну что ж,

Не швырнет меня подлость в дрожь,

Все равно я приду на свиданье,

Не поверя в навет и ложь!

Если я попаду в беду,

Если буду почти в бреду,

Все равно я приду. Ты слышишь?

Добреду, доползу... дойду!

Ну, а если пропал мой след

И пришел без меня рассвет,

Я прошу: не сердись, не надо!

Знай, что просто меня уже нет...

Все, что сердцу дорого и свято

Не гордитесь пред фронтовиками,

     Молодость спалившими в огне,

     Что сильны умами и сердцами

     И в невзгодах твердыми шагами

     Вдаль идут со всеми наравне.

     Ну, а тем, кто фыркает на старших,

     Отвечая, можем пошутить:

     - Не считайте старших за пропавших,

     Ибо мы еще девчонок ваших

     Можем хоть на вечер, да отбить!

     Быть надменным - это очень просто,

     Ну а смысл, скажите мне, какой?

     Ведь крупнее надо быть не ростом,

     А умом, простите, и душой!

     И чтоб жил в вас настоящий свет,

     Не забудьте мудрые уроки.

     Вспомните, как всюду на Востоке

     Старших чтут буквально с юных лет.

     Вас с отцами сталкивают рьяно,

     Но вершите в сердце честный суд.

     Жизнь ведь застят вам не ветераны,

     Это было б все смешно и странно,

     А все те, кто, добавляя раны,

     Злей, чем волки, Родину грызут.

     Вот на них пусть гнев и направляется

     И бескомпромиссно, и сполна.

     Родина людьми не выбирается,

     И в душе тут сделки не свершаются,

     Мир велик, а Родина - одна!

     И чтоб самозваная «Фемида»

     Не плевала в лица нам при споре,

     Не давайте Родину в обиду,

     Ни ее героев, ни истории.

     И, послав подальше наглецов,

     Никогда в душе своей не рвите

     Те живые, трепетные нити,

     Что идут от дедов и отцов!

     Если ж мы на вас и поворчим,

     Так затем, что крепко доверяем.

     А еще затем, что все ключи

     Вам от этой жизни оставляем...

     Скоро вьюга каждого из нас

     В дальний путь подымет по тревоге.

     Только если дух наш не погас,

     А остался с вами в добрый час -

     Много легче будет нам в дороге.

     И пускай звенит у вас в груди

     Все, что вечно дорого и свято.

     А еще успехов вам, ребята,

     И большого счастья впереди!

Встретились двое...

Встретились двое. Один сказал:

— Я сердце лечу и нервы лечу,

Пять лет по аптекам как пес скачу.

Деньги спустил, а здоровым не стал.

— А я совсем доходягой был,

Но вот уже год, как жизнь хороша.

Все хвори и боли свои забыл,

И сердце, и нервы, все починил,

Причем не потративши ни гроша!

— Вот чудо так чудо! Но, дорогой,

Открой мне, пожалуйства, свой секрет?!

— А тут никакого секрета нет,

Просто я год как развелся с женой.

Вторая любовь

Что из того, что ты уже любила,

Кому-то, вспыхнув, отворяла дверь.

Все это до меня когда-то было,

Когда-то было в прошлом, не теперь.

Мы словно жизнью зажили второю,

Вторым дыханьем, песнею второй.

Ты счастлива, тебе светло со мною,

Как мне тепло и радостно с тобой.

Но почему же все-таки бывает,

Что незаметно, изредка, тайком

Вдруг словно тень на сердце набегает

И остро-остро колет холодком...

О нет, я превосходно понимаю,

Что ты со мною встретилась, любя.

И все-таки я где-то ощущаю,

Что, может быть, порою открываю

То, что уже открыто для тебя.

То вдруг умело галстук мне завяжешь,

Уверенной ли шуткой рассмешишь.

Намеком ли без слов о чем-то скажешь

Иль кулинарным чудом удивишь.

Да, это мне и дорого и мило,

И все-таки покажется порой,

Что все это уже, наверно, было,

Почти вот так же, только не со мной,

А как душа порой кричать готова,

Когда в минуту ласки, как во сне,

Ты вдруг шепнешь мне трепетное слово,

Которое лишь мне, быть может, ново,

Но прежде было сказано не мне.

Вот так же точно, может быть, порою

Нет-нет и твой вдруг потемнеет взгляд,

Хоть ясно, что и я перед тобою

Ни в чем былом отнюдь не виноват.

Когда любовь врывается вторая

В наш мир, горя, кружа и торопя,

Мы в ней не только радость открываем,

Мы все-таки в ней что-то повторяем,

Порой скрывая это от себя.

И даже говорим себе нередко,

Что первая была не так сильна,

И зелена, как тоненькая ветка,

И чуть наивна, и чуть-чуть смешна.

И целый век себе не признаемся,

Что, повстречавшись с новою, другой,

Какой-то частью все же остаемся

С ней, самой первой, чистой и смешной!

Двух равных песен в мире не бывает,

И сколько б звезд ни поманило вновь,

Но лишь одна волшебством обладает.

И, как ни хороша порой вторая,

Все ж берегите первую любовь!

Высокий долг

Осмотр окончен. На какой шкале

     Отметить степень веры и тревоги?!

     Налево - жизнь, направо - смерть во мгле,

     А он сейчас, как на «ничьей земле»,

     У света и у мрака на пороге...

     Больной привстал, как будто от толчка,

     В глазах надежда, и мольба, и муки,

     А доктор молча умывает руки

     И взгляд отводит в сторону слегка.

     А за дверьми испуганной родне

     Он говорит устало и морозно:

     - Прошу простить, как ни прискорбно мне,

     Но, к сожаленью, поздно, слишком поздно!

     И добавляет: - Следует признаться,

     Процесс запущен. В этом и секрет.

     И надо ждать развязки и мужаться.

     Иных решений, к сожаленью, нет.

     Все вроде верно. И, однако, я

     Хочу вмешаться: - Стойте! Подождите!

     Я свято чту науку. Но простите,

     Не так тут что-то, милые друзья!

     Не хмурьтесь, доктор, если я горяч,

     Когда касаюсь вашего искусства,

     Но медицина без большого чувства

     Лишь ремесло. И врач уже не врач!

     Пусть безнадежен, может быть, больной,

     И вы правы по всем статьям науки,

     Но ждать конца, сложив спокойно руки,

     Да можно ль с настоящею душой?!

     Ведь если не пылать и примиряться

     И не стремиться поддержать плечом,

     Пусть в трижды безнадежной ситуации,

     Зачем же быть сестрой или врачом?!

     Чтоб был и впрямь прекраснейшим ваш труд,

     За все, что можно, яростно цепляйтесь,

     За каждый шанс и каждый вздох сражайтесь

     И даже после смерти семь минут!

     Ведь сколько раз когда-то на войне

     Бывали вдруг такие ситуации,

     Когда конец. Когда уже сражаться

     Бессмысленно. И ты в сплошном огне,

     Когда горели и вода и твердь,

     И мы уже со смертью обнимались,

     И без надежды все-таки сражались,

     И выживали. Побеждали смерть!

     И если в самых гиблых ситуациях

     Мы бились, всем наукам вопреки,

     Так почему ж сегодня не с руки

     И вам вот так же яростно сражаться?!

     Врачи бывали разными всегда:

     Один пред трудной хворостью смирялся,

     Другой же не сдавался никогда

     И шел вперед. И бился и сражался!

     Горел, искал и в стужу и в грозу,

     Пусть не всегда победа улыбалась,

     И все же было. Чудо совершалось.

     И он счастливый смахивал слезу...

     Ведь коль не он - мечтатель и боец,

     И не его дерзанья, ум и руки,

     Каких высот достигли б мы в науке

     И где б мы сами были, наконец?!

     Нельзя на смерть с покорностью смотреть,

     Тем паче где терять-то больше нечего,

     И как порою ни упряма смерть -

     Бесстрашно биться, сметь и только сметь!

     Сражаться ради счастья человечьего.

     Так славьтесь же на много поколений,

     Упрямыми сердцами горячи,

     Не знающие страха и сомнений

     Прекрасные и светлые врачи!

Гибнущая деревня

Умирают деревни, умирают деревни!

     Исчезают навеки, хоть верь, хоть не верь.

     Где отыщется слово суровей и гневней,

     Чтобы выразить боль этих жутких потерь?!

     Без печали и слез, будто так полагается,

     Составляется акт, что с таких-то вот пор

     Деревенька та «с данных учетных снимается»

     И ее больше нет. Вот и весь разговор.

     А ведь как здесь когда-то кипела жизнь!

     С гулом техники, свадьбами и крестинами.

     Воевали с врагами и вновь брались

     И трудиться, и свадьбы справлять с любимыми.

     И бурлила бы с шуткой и смехом жизнь,

     И пошла бы считать она вверх ступени,

     Если б в душу ей яростно не впились

     Все, кто жаждал свалить ее на колени!

     Почему покидают тебя сыновья?

     Отчего твои дочери уезжают?

     Потому что нищают твои края!

     И тебя в беззакониях попирают!

     Сколько сел на Руси, что от благ далеки,

     Нынче брошены подло на прозябанье?!

     Где живут, вымирая, одни старики,

     И стираются с карты былые названья.

     Сколько мест, где село уж давно не село,

     Где потухшую жизнь только пыль покрывает,

     Где репьем как быльем все до крыш поросло,

     И в глазницах окон только ветры гуляют...

     Впрочем, есть и деревни, где жизнь и труд,

     И в сердцах еще где-то надежда бьется.

     Только сел, где не сеют уж и не жнут,

     Не поют, не мечтают и не живут,

     С каждым годом все больше под нашим солнцем...

     Так на чем же, скажите, живет Россия?

     И какой поразил нас суровый гром?!

     Что ж мы делаем, граждане дорогие?

     И к чему же в конце-то концов придем?!

     Пусть не знаю я тонкостей сельской жизни,

     Пусть меня городская судьба вела,

     Только всех нас деревня произвела,

     Из которой все корни моей Отчизны!

     Это значит... а что это вправду значит?

     Значит, как там ни мучайся, ни крути,

     Но для нас нет важней на земле задачи,

     Чем деревню вернуть, возродить, спасти!

     А покуда в нелегкие наши дни

     За деревней - деревня: одна, другая,

     Обнищав, словно гасят и гасят огни,

     И пустеют, безропотно исчезая...

Главная встреча

Фонарь в ночной реке полощет бороду,

Дрожит рекламы розовая нить,

Давай пойдем вдвоем с тобой по городу

И будем много, много говорить!

Пусть пары по скамеечкам ютятся,

Целуясь между слов и между фраз,

А мы с тобой не станем целоваться,

Нам это все не главное сейчас!

Нам, может быть, важнее в этот вечер

Раскрыть себя друг другу до конца.

Как жили мы до первой нашей встречи

И чем горели души и сердца.

Ни светлое не спрячем, ни дурное,

Все увлеченья, каждый жест и взгляд.

Все что ни есть решительно откроем,

Пусть даже будет что-то и такое,

О чем другим уже не говорят...

Не любопытства ради, нет, не ради!

А потому, и только потому,

Что искра лжи, сокрытая в засаде,

Потом пожаром прорезает тьму.

Все нараспашку, настежь, как в полет!

Чтоб ни соринки, ни единой фальши!

Вот так, и только так, как звездолет,

Взлетит любовь взволнованная наша!

Ведь лишь из чистых и глубоких струй

Приходит к людям подлинная сказка,

Где все прекрасно: и слова, и ласка,

И каждый вздох, и каждый поцелуй.

Гостья

Проект был сложным. Он не удавался.

И архитектор с напряженным лбом

Считал, курил, вздыхал и чертыхался,

Склонясь над непокорным чертежом.

Но в дверь вдруг постучали. И соседка,

Студентка, что за стенкою жила,

Алея ярче, чем ее жакетка,

Сказала быстро: «Здрасьте». И вошла.

Вздохнула, села в кресло, помолчала,

Потом сказала, щурясь от огня:

- Вы старше, вы поопытней меня...

Я за советом... Я к вам прямо с бала...

У нас был вечер песни и весны,

И два студента в этой пестрой вьюге,

Не ведая, конечно, друг о друге,

Сказали мне о том, что влюблены.

Но для чужой души рентгена нет,

Я очень вашим мненьем дорожу.

Кому мне верить? Дайте мне совет.

Сейчас я вам о каждом расскажу.

Но, видно, он не принял разговора:

Отбросил циркуль, опрокинул тушь

И, глядя ей в наивные озера,

Сказал сердито:- Ерунда и чушь!

Мы не на рынке и не в магазине!

Совет вам нужен? Вот вам мой совет:

Обоим завтра отвечайте «нет!»,

Затем, что чувства нет здесь и в помине!

А вот когда полюбите всерьез,

Поймете сами, если час пробьет.

Душа ответит на любой вопрос.

А он все сам заметит и поймет!

Окончив речь уверенно и веско,

Он был немало удивлен, когда

Она, вскочив вдруг, выпалила резко:

- Все сам заметит? Чушь и ерунда!

Слегка оторопев от этих слов,

Он повернулся было для отпора,

Но встретил не наивные озера,

А пару злых, отточенных клинков.

- Он сам поймет? Вы так сейчас сказали?

А если у него судачья кровь?

А если там, где у людей любовь,

Здесь лишь проекты, балки и детали?

Он все поймет? А если он плевал,

Что в чьем-то сердце то огонь, то дрожь?

А если он не человек - чертеж?!

Сухой пунктир! Бездушный интеграл?!

На миг он замер, к полу пригвожден,

Затем, потупясь, вспыхнул почему-то.

Она же, всхлипнув, повернулась круто

И, хлопнув дверью, выбежала вон.

Весенний ветер в форточку ворвался

Гудел, кружил, бумагами шуршал...

А у стола «бездушный интеграл»,

Закрыв глаза, счастливо улыбался...

Грехи человечьи, или кто виноват?

Мысль о том, что нельзя никогда грешить,

     Знают все континенты и все народы.

     Это так. Но, однако, пора спросить:

     Почему же так нравиться всем грешить?

     И так странно устроен закон природы?

     Вот, к примеру: грешно ли курить табак?

     Да, курение - зло. В этом нет сомненья!

     Но тогда почему кто-то сделал так,

     Что куренье приятнее некуренья?

     Ну, а хмель? Это чуть ли не сатана!

     Это - грех и опасность ого какая!

     А Природа - нам мать! Почему ж она

     Все устроила так, что стакан вина

     Нам намного приятней стакана чая?

     Ну, а что до любви и ее утех,

     Так ведь мы чуть не с юности понимаем,

     Что как раз вот за этот-то самый грех

     Наши предки навеки расстались с раем.

     Ну, а кто изобрел эти все наслажденья?

     Не Природа ли с мудрой своей главой?

     И вели она, только махни рукой -

     Все на секс бы взирали почти с презреньем.

     Ведь понятно, что, если блаженства нет -

     Не нужны ни объятья, ни поцелуи.

     И ослабь, скажем, дама на миг корсет -

     Кавалеры кидались бы врассыпную!

     Шутка - шуткой. Но если всерьез сказать,

     То Природа сама нам вручила страсти.

     Значит, это в ее абсолютно власти:

     Что позволить нам всем и чего не дать?!

     Ужас в том, что едва ли не навсегда

     Плюс и минус смешались невероятно.

     Ведь грешить почему-то всегда приятно,

     А творить благородное - скукота.

     Мы творим только то, что дано творить,

     Ибо мы у Природы всего лишь дети.

     Ну, а если грешим мы порой на свете,

     То кого же за эти грехи винитиь?!

Грядущий день

Скажите, неужто рехнулся свет?

     Ведь круглые сутки зимой и летом

     От телеистерик спасенья нет,

     И, бурно кидаясь то в явь, то в бред,

     Плюют политикою газеты!

     Законность? Порядок? - Ищи-свищи!

     Вперед, кто плечисты и кто речисты!

     И рвутся к кормушкам политхлыщи

     И всякого рода авантюристы!

     Сначала поверили: пробил час!

     Да здравствует гласность и демократия!

     А после увидели: глас-то глас,

     Да что-то уж слишком крепки объятия...

     Был ветер, что гнул по своим канонам,

     Сегодня ты ветром иным гоним.

     Вчера поклонялись одним иконам,

     Теперь хоть умри, но молись другим.

     И часто все крики о демократии

     Толкают нас в хаос, как в темный лес.

     Да, партий полно, только сколько партий

     Куда посуровей КПСС!

     И как демократию понимать?

     Тебе объяснят горячо и дружно:

     Что правых бранить - хорошо и нужно.

     А левых - ни-ни! И не смей мечтать!

     Ругали безжалостно партократию

     За должности, дачи и спецпайки,

     Но перед алчностью «демократии»

     Партийные боссы почти щенки!

     И все же я верю: часы пробьют!

     А с кем я? Отвечу без слов лукавых,

     Что я ни за левых и ни за правых,

     А с теми, кто все же еще придут!

     Придут и задушат пожар инфляций,

     И цены все двинут наоборот,

     И, больше не дав уже издеваться,

     Поднимут с колен свой родной народ!

     Не зря же о правде в сиянье света

     Мечтали поэты во все века,

     И раз этой верой земля согрета,

     То тут хоть убей, но свершится это,

     И день тот наступит наверняка!

Дачники

1

     Брызгая лужами у ворот,

     Ветер мчит босиком по улице.

     Пригорок, как выгнувший спину кот,

     Под солнцем в сонной дремоте щурится.

     Радость взрослых и детворы!

     Долой все задачи и все задачники!

     Да здравствуют лодки, грибы, костры!

     И вот из города, из жары

     С шумом и грохотом едут дачники.

     Родители любят своих ребят

     И, чтобы глаза малышей блестели,

     Дарят им кошек, птенцов, щенят,

     Пускай заботятся и растят.

     Хорошему учатся с колыбели!

     И тащат щенята с ранней зари

     С хозяев маленьких одеяла.

     Весь день раздается: - Служи! Замри! -

     Нет, право же, что там ни говори,

     А добрых людей на земле немало!

2

     Ветер колючий листву сечет

     И, по-разбойничьи воя, кружит.

     Хлопья седые швыряет в лужи

     И превращает их в ломкий лед.

     Сады, нахохлившись, засыпают,

     В тучи закутался небосклон.

     С грохотом дачники уезжают,

     Машины, простудно сопя, чихают

     И рвутся выбраться на бетон.

     И слышат только седые тучи

     Да с крыш галдящее воронье,

     Как жалобно воет, скулит, мяучит

     На дачах брошенное зверье.

     Откуда им, кинутым, нынче знать,

     Что в час, когда месяц блеснет в окошке

     (Должны же ведь дети спокойно спать!),

     Родители будут бесстыдно лгать

     О славной судьбе их щенка иль кошки.

     Что ж, поиграли - и с глаз долой!

     Кончилось лето, и кончились чувства.

     Бездумно меняться вот так душой -

     Непостижимейшее искусство!

     А впрочем, «звери» и не поймут,

     Сердца их все с тою же верой бьются.

     Они на крылечках сидят и ждут

     И верят, глупые, что дождутся...

     И падает, падает до зари,

     Как саван, снежное покрывало...

     Конечно же, что там ни говори,

     А «добрых» людей на земле немало!

Два маршрута

Он ей предлагал для прогулок

Дорогу - простого проще:

Налево сквозь переулок

В загородную рощу.

Там тихое птичье пенье,

Ни транспорта, ни зевак,

Травы, уединенье

И ласковый полумрак...

А вот ее почему-то

Тянуло туда, где свет,

Совсем по иному маршруту:

Направо и на проспект.

Туда, где новейшие зданья,

Реклама, стекло, металл.

И где, между прочим, стоял

Дворец бракосочетанья...

Вот так, то с шуткой, то с гневом

Кипела у них война.

Он звал ее все налево,

Направо звала она.

Бежали часы с минутами,

Ни он, ни она не сдавались.

Так наконец и расстались.

Видать, не сошлись маршрутами...

Два петуха

(Шутка)

Вот это запевка, начало стиха:

Ища червяков и зерна,

Бродили по птичнику два петуха,

Два верных, почти закадычных дружка,

Рыжий петух и черный.

Два смелых, горластых и молодых,

Страстями и силой богатых.

И курам порою от удали их

Бывало весьма туговато...

И жизнь бы текла у друзей ничего,

Но как-то громадный гусак,

Зачинщик всех птичьих скандалов и драк,

Накинулся на одного.

Вдвоем бы отбились. Вдвоем как-никак

Легче сразить врага.

Но рыжий лишь пискнул, когда гусак

Сшиб на траву дружка.

Он пискнул и тотчас бесславно бежал!

И так он перепугался,

Что даже и хвост бы, наверно, поджал,

Когда бы тот поджимался!

Летел, вылезая почти из кожи!

Грустно кончаются эти стихи!

Одно только тут хорошо, петухи:

Что вы на людей не похожи!

Два слова о любви

Ну зачем, ну зачем нам с тобою ссориться?

     Ведь от споров, амбиций и глупых ссор

     Ничего-то хорошего не построится,

     А останется только словесный сор.

     Ну пускай бы мы глупыми оба были,

     Так ведь признаков тупости вроде нет,

     Или, скажем, друг друга б мы не любили,

     Так ведь любим, и, кстати, уж сколько лет!

     Да, всем хочется быть на земле любимыми.

     Но большое ведь следует сберегать.

     Я уверен: чтоб быть до конца счастливыми,

     Надо быть терпеливыми и терпимыми,

     Не стремясь ни скомандовать, ни подмять.

     Кто сказал, что любовь - только свет и краски,

     Счастье встреч и большие, как мир, слова,

     Что любовь - только нежно-хмельные ласки,

     От которых, как в праздник, звенит голова?!

     Да, все верно. Но в самом большом деянии

     Важен труд и упорство. И я не шучу.

     В чувствах тоже есть умное созидание,

     Где возводится замок кирпич к кирпичу.

     И чем глупо острить или спорить грозно,

     Лучше строить прекрасное непрестанно.

     Потому что любить никогда не рано

     И тем паче нигде никогда не поздно!

Двадцатый век

Ревет в турбинах мощь былинных рек,

     Ракеты, кванты, электромышленье...

     Вокруг меня гудит двадцатый век,

     В груди моей стучит его биенье.

     И если я понадоблюсь потом

     Кому-то вдруг на миг или навеки,

     Меня ищите не в каком ином,

     А пусть в нелегком, пусть в пороховом,

     Но именно в моем двадцатом веке.

     Ведь он, мой век, и радио открыл,

     И в космос взмыл быстрее ураганов,

     Кино придумал, атом расщепил

     И засветил глаза телеэкранов.

     Он видел и свободу и лишенья,

     Свалил фашизм в пожаре грозовом,

     И верю я, что все-таки о нем

     Потомки наши вспомнят с уваженьем.

     За этот век, за то, чтоб день его

     Все ярче и добрее разгорался,

     Я не жалел на свете ничего

     И даже перед смертью не сгибался!

     И, горячо шагая по планете,

     Я полон дружбы к веку моему.

     Ведь как-никак назначено ему,

     Вот именно, и больше никому,

     Второе завершить тысячелетье.

     Имеет в жизни каждый человек

     И адрес свой, и временные даты.

     Даны судьбой и мне координаты:

     «СССР. Москва. Двадцатый век».

     И мне иного адреса не надо.

     Не знаю, как и много ль я свершил?

     Но ели я хоть что-то заслужил,

     То вот чего б я пожелал в награду:

     Я честно жил всегда на белом свете,

     Так разреши, судьба, мне дошагать

     До новогодней смены двух столетий,

     Да что столетий - двух тысячелетий,

     И тот рассвет торжественный обнять!

     Я представляю, как все это будет:

     Салют в пять солнц, как огненный венец.

     Пять миллионов грохнувших орудий

     И пять мильярдов вспыхнувших сердец!

     Судьба моя, пускай дороги круты,

     Не обрывай досрочно этот путь.

     Позволь мне ветра звездного глотнуть

     И чрез границу руку протянуть

     Из века в век хотя бы на минуту!

     И в тишине услышать самому

     Грядущей эры поступь на рассвете,

     И стиснуть руку дружески ему -

     Веселому потомку моему,

     Что будет жить в ином тысячелетье.

     А если все же мне не суждено

     Шагнуть на эту сказочную кромку,

     Ну что ж, я песней постучусь в окно.

     Пусть эти строки будут все равно

     Моим рукопожатием потомку!

Две красоты

Хоть мать-природа не сидит без дела,

Но идеалы редко созидает.

И красота души с красивым телом

Довольно редко в людях совпадает.

Две красоты, и обе хороши.

Вручить бы им по равному венцу!

Однако часто красота души

Завидует красивому лицу.

Не слишком то приятное признанье,

А все же что нам истину скрывать?!

Ведь это чувство, надобно сказать,

Не лишено, пожалуй, основанья.

Ведь большинство едва ль не до конца

Престранной «близорукостью» страдает.

Прекрасно видя красоту лица,

Душевной красоты не замечает.

А и заметит, так опять не сразу,

А лишь тогда, смущаясь, разглядит,

Когда все то, что мило было глазу,

Порядочно и крепко насолит.

А, может быть, еще и потому,

Что постепенно, медленно, с годами,

Две красоты, как женщины в дому,

Вдруг словно бы меняются ролями.

Стареет внешность: яркие черты

Стирает время властно и жестоко,

Тогда как у духовной красоты

Нет ни морщин, ни возраста, ни срока.

И сквозь туман, как звездочка в тиши,

Она горит и вечно улыбается.

И кто откроет красоту души,

Тот, честное же слово, не закается!

Ведь озарен красивою душой,

И сам он вечным расплеснется маем!

Вот жаль, что эту истину порой

Мы все же слишком поздно понимаем.

Девушка

Девушка, вспыхнув, читает письмо.

Девушка смотрит пытливо в трюмо.

Хочет найти и увидеть сама

То, что увидел автор письма.

Тонкие хвостики выцветших кос,

Глаз небольших синева без огней.

Где же «червонное пламя волос»?

Где две «бездонные глуби морей»?

Где же «классический профиль», когда

Здесь лишь кокетливо вздернутый нос?

«Белая кожа»... но, гляньте сюда,

Если он прав, то куда же тогда

Спрятать веснушки? Вот в чем вопрос!

Девушка снова читает письмо,

Снова с надеждою смотрит в трюмо.

Смотрит со скидками, смотрит пристрастно,

Ищет старательно, но... напрасно!

Ясно, он просто над ней пошутил.

Милая шутка! Но кто разрешил?!

Девушка сдвинула брови. Сейчас

Горькие слезы брызнут из глаз...

Как объяснить ей, чудачке, что это

Вовсе не шутка, что хитрости нету!

Просто, где вспыхнул сердечный накал,

Разом кончается правда зеркал!

Просто весь мир озаряется там

Радужным, синим, зеленым...

И лгут зеркала. Не верь зеркалам!

А верь лишь глазам влюбленным!

Девушка и лесовик

(Сказка-шутка)

     На старой осине в глуши лесной

     Жил леший, глазастый и волосатый.

     Для лешего был он еще молодой -

     Лет триста, не больше. Совсем незлой,

     Задумчивый, тихий и неженатый.

     Однажды у Черных болот, в лощине,

     Увидел он девушку над ручьем -

     Красивую, с полной грибной корзиной

     И в ярком платьице городском.

     Видать, заблудилась. Стоит и плачет.

     И леший вдруг словно затосковал...

     Ну как ее выручить? Вот задача!

     Он спрыгнул с сучка и, уже не прячась,

     Склонился пред девушкой и сказал:

     - Не плачь! Ты меня красотой смутила.

     Ты - радость! И я тебе помогу! -

     Девушка вздрогнула, отскочила,

     Но вслушалась в речи и вдруг решила:

     «Ладно. Успею еще! Убегу!»

     А тот протянул ей в косматых лапах

     Букет из фиалок и хризантем.

     И так был прекрасен их свежий запах,

     Что страх у девчонки пропал совсем...

     Свиданья у девушки в жизни были.

     Но если по-честному говорить,

     То, в общем, ей редко цветы дарили

     И радостей мало преподносили,

     Больше надеялись получить.

     А леший промолвил: - Таких обаятельных

     Глаз я нигде еще не встречал! -

     И дальше, смутив уже окончательно,

     Тихо ей руку поцеловал.

     Из мха и соломки он сплел ей шляпу.

     Был ласков, приветливо улыбался.

     И хоть и не руки имел, а лапы,

     Но даже «облапить» и не пытался.

     Донес ей грибы, через лес провожая,

     В трудных местах впереди идя,

     Каждую веточку отгибая,

     Каждую ямочку обходя.

     Прощаясь у вырубки обгоревшей,

     Он грустно потупился, пряча вздох.

     А та вдруг подумала: «Леший, леший,

     А вроде, пожалуй, не так и плох!»

     И, пряча смущенье в букет, красавица

     Вдруг тихо промолвила на ходу:

     - Мне лес этот, знаете, очень нравится,

     Наверно, я завтра опять приду! -

     Мужчины, встревожьтесь! Ну кто ж не знает,

     Что женщина, с нежной своей душой,

     Сто тысяч грехов нам простит порой,

     Простит, может, даже ночной разбой!

     Но вот невнимания не прощает...

     Вернемся же к рыцарству в добрый час

     И к ласке, которую мы забыли,

     Чтоб милые наши порой от нас

     Не начали бегать к нечистой силе!

Джумбо

Джумбо - слон. Но только не простой.

Он в морской фарфоровой тельняшке,

С красною попоной, при фуражке

И с ужасно мудрою душой.

Джумбо - настоящий амулет.

Если Джумбо посмотреть на свет,

То проступит надпись на боку:

«Я морское счастье берегу!»

В долгом рейсе Джумбо развлечет,

Хвост покрутишь, - и, сощуря взгляд,

Джумбо важно в танце поплывет

Пять шагов вперед и пять назад.

А душа подернется тоской -

Руку на попону положи,

Слон смешно закрутит головой:

Дескать, брось, хозяин, не тужи!

А хозяин у него отныне

Ленинградец - русский капитан,

Тот, что спас из воющей пучины

Тринидадский сейнер «Алькоран».

И хозяин, сгорбленный, как вяз,

Утром в бухте, огненной от зноя,

Долго руку капитану тряс

И кивал седою головою:

- Я сдаю... Отплавался... Ну что ж!

Не обидь. Прими от старика.

Ты ведь русский, денег не возмешь.

Вот мой друг... Ты с ним не пропадешь.

Джумбо - верный спутник моряка!

Вправду, что ли, дед наворожил?

Но когда попали у Курил

Прямо на пути тайфуна «Бетси»,

Некуда, казалось, было деться,

Но корабль вдруг чудом проскочил!

И с тех пор ненастье иль туман -

Капитан, слоненка взяв в ладони,

Важно спросит: - Ну, беду прогоним? -

Тот кивнет: - Прогоним, капитан!

Но сегодня к черту ураганы!

Нынче не в буране, не во мгле,

Джумбо с капитаном на земле

В ленинградском доме капитана.

И когда под мелодичный звон

Джумбо танцы выполнил сполна,

Восхищенно ахнула жена:

- Это ж - просто сказка, а не слон!

Знаешь, пусть он дома остается.

В море качка - смотришь, разобьется.

Если он и вправду амулет,

Для него ведь расстояний нет.

Моряки почти не видят жен.

Тверд моряк, а ведь не камень тоже...

Кто его осудит, если он

Милой отказать ни в чем не может?!

И теперь на полке у окна

Слон все так же счастье бережет.

А хозяйка больше не одна,

Джумбо тоже терпеливо ждет...

Годы, годы... Встречи и разлуки...

Но однажды грянула беда.

Люди - странны. Люди иногда

Делают нелепые поступки.

То ли муха злая укусила,

То ль со скуки, то ли от тоски,

Только раз хозяйка пригласила

Гостя на коньяк и пироги.

В звоне рюмок по квартире плыл

Запах незнакомых сигарет.

Гость с хозяйкой весело шутил,

А глаза играли в «да» и «нет»...

Вот, отставив загремевший стул,

Гость к ней мягко двинулся навстречу,

Вот ей руки положил на плечи,

Вот к себе безмолвно потянул...

Где-то в море, не смыкая глаз,

Пишет письма капитан в тоске,

Пишет и не знает, что сейчас

Все, чем жил он всякий день и час,

Может быть, висит на волоске.

И уже не в капитанской власти

Нынче абсолютно ничего.

Видно, вся надежда на него,

На слона, что сберегает счастье!

Никогда перед бедой грозящей

Верный друг нигде не отступал.

Слон не дрогнет! Даже если мал,

Даже если он не настоящий...

Гость уже с хозяйкой не смеются.

Он тепло к плечу ее приник.

Губы... Вот сейчас они сольются!

Вот сейчас, сейчас... И в этот миг

Ветер, что ли, в форточку подул,

В механизме ль прятался секрет?

Только Джумбо будто бы вздохнул,

Только Джумбо медленно шагнул

И, как бомба, грохнул о паркет!

Женщина, отпрянув от мужчины,

Ахнула и молча, не дыша,

Вслушивалась, как гудят пружины,

Точно Джумбо гневная душа.

Медленно осколок подняла

С надписью свинцовой на боку:

«Я морское счастье берегу!»

Лбом к окну. И точно замерла.

Где-то плыли, плыли, как во сне,

Пальмы, рифы, мачты, будто нити...

Руки - холод, голова - в огне...

Но спокойно гостю в тишине,

Медленно и глухо: - Уходите!

В Желтом море, не смыкая глаз,

В ночь плывет хозяин амулета...

Только, видно, кончился рассказ,

Если больше амулета нету.

Нет. Как нет ни шагу без разлук.

Есть лишь горсть фарфора и свинца.

Правда ль, сказка... Но замкнулся круг.

Хорошо, когда бывает друг,

Верный до осколка, до конца!

Дикие гуси

(Лирическая быль)

     С утра покинув приозерный луг,

     Летели гуси дикие на юг.

     А позади за ниткою гусиной

     Спешил на юг косяк перепелиный.

     Все позади: простуженный ночлег,

     И ржавый лист, и первый мокрый снег...

     А там, на юге, пальмы и ракушки

     И в теплом Ниле теплые лягушки.

     Вперед! Вперед! Дорога далека,

     Все крепче холод, гуще облака,

     Меняется погода, ветер злей,

     И что ни взмах, то крылья тяжелей.

     Смеркается... Все резче ветер в грудь,

     Слабеют силы, нет, не дотянуть!

     И тут протяжно крикнул головной:

     - Под нами море! Следуйте за мной!

     Скорее вниз! Скорей, внизу вода!

     А это значит - отдых и еда! -

     Но следом вдруг пошли перепела.

     - А вы куда? Вода для вас - беда!

     Да, видно, на миру и смерть красна.

     Жить можно разно. Смерть - всегда одна!..

     Нет больше сил... И шли перепела

     Туда, где волны, где покой и мгла.

     К рассвету все замолкло... тишина...

     Медлительная, важная луна,

     Опутав звезды сетью золотой,

     Загадочно повисла над водой.

     А в это время из далеких вод

     Домой, к Одессе, к гавани своей,

     Бесшумно шел красавец турбоход,

     Блестя глазами бортовых огней.

     Вдруг вахтенный, стоявший с рулевым,

     Взглянул за борт и замер, недвижим.

     Потом присвистнул: - Шут меня дери!

     Вот чудеса! Ты только посмотри!

     В лучах зари, забыв привычный страх,

     Качались гуси молча на волнах.

     У каждого в усталой тишине

     По спящей перепелке на спине...

     Сводило горло... Так хотелось есть!..

     А рыб вокруг - вовек не перечесть!

     Но ни один за рыбой не нырнул

     И друга в глубину не окунул.

     Вставал над морем искрометный круг,

     Летели гуси дикие на юг.

     А позади за ниткою гусиной

     Спешил на юг косяк перепелиный.

     Летели гуси в огненный рассвет,

     А с корабля смотрели им вослед, -

     Как на смотру - ладонь у козырька, -

     Два вахтенных - бывалых моряка!

Дневной свет

На стенке, горделиво-горячи,

Стараясь быть кто ярче, кто умнее,

Плясали разноцветные лучи,

Хвалясь оригинальностью своею.

- Я - луч особый, нежно-голубой,

Я - цвет реки, морской волны и неба.

Я не сродни полям ржаного хлеба

Или привычной зелени лесной.

- Кто, я привычен? Вот уж насмешил!

Да я весной лишь землю покрываю,

А летом слабну, сохну, выгораю.

Не то что цвет каких-нибудь чернил!

Не крикнул - завизжал чернильный цвет:

- Меня зовут, вам подтвердит бумага,

Оригинал, красавец фиолет,

Меня почти что и в природе нет,

Я - химпродукт, пижон и модерняга!

Так спорили упрямые лучи.

Их было семь. Все семеро красивы,

Все семеро азартны и спесивы

И все чуть-чуть не в меру горячи.

Но тут, пробившись меж высоких туч,

Неся в себе дневной, веселый свет,

Упал на стену яркий белый луч,

Упал и поздоровался:- Привет!

Вмиг даже не осталось и следа

От горделивой распри, и тогда

Все дружно навалились на пришельца:

- А ты зачем? Как ты попал сюда?

Смешно сказать: дневной, знакомый свет

И вдруг с лучами редкостными вместе!

Ты популярен. В этом спору нет.

Но это и не может делать чести!

К чему лететь охотно на завод,

Светиться лампой в вузе, доме, классе,

И незачем ссылаться на народ,

Народ, он примитивен в общей массе!

А ты, ты прост и ясен, ха-ха-ха!

Ну разве ты искусство? Ха-ха-ха!

Искусство, знай, понятно лишь немногим.

А быть, как ты,- позор и чепуха!

Эх, не понять хулителям за бранью

Простейшую основу из основ:

Что белый луч, сверкнув незримой гранью,

Легко дает любой из их цветов!

И если тех задиристых лучей,

Собрав, смешать в посудине одной,

То выйдет свет, что людям всех нужней:

Как раз вот этот скромный свет дневной!

Доброта

Если друг твой в словесном споре

Мог обиду тебе нанести,

Это горько, но это не горе,

Ты потом ему все же прости.

В жизни всякое может случиться,

И коль дружба у вас крепка,

Из-за глупого пустяка

Ты не дай ей зазря разбиться.

Если ты с любимою в ссоре,

А тоска по ней горяча,

Это тоже еще не горе,

Не спеши, не руби с плеча.

Пусть не ты явился причиной

Той размолвки и резких слов,

Встань над ссорою, будь мужчиной!

Это все же твоя любовь!

В жизни всякое может случиться,

И коль ваша любовь крепка,

Из-за глупого пустяка

Ты не должен ей дать разбиться.

И чтоб после себя не корить

В том, что сделал кому-то больно,

Лучше добрым на свете быть,

Злого в мире и так довольно.

Но в одном лишь не отступай,

На разрыв иди, на разлуку,

Только подлости не прощай

И предательства не прощай

Никому: ни любимой, ни другу!

Добрый принц

Ты веришь, ты ищешь любви большой,

Сверкающей, как родник,

Любви настоящей, любви такой,

Как в строчках любимых книг.

Когда повисает вокруг тишина

И в комнате полутемно,

Ты часто любишь сидеть одна,

Молчать и смотреть в окно.

Молчать и видеть, как в синей дали

За звездами, за морями

Плывут навстречу тебе корабли

Под алыми парусами...

То рыцарь Айвенго, врагов рубя,

Мчится под топот конский,

А то приглашает на вальс тебя

Печальный Андрей Болконский.

Вот шпагой клянется д’Артаньян,

Влюбленный в тебя навеки,

А вот преподносит тебе тюльпан

Пылкий Ромео Монтекки.

Проносится множество глаз и лиц,

Улыбки, одежды, краски...

Вот видишь: красивый и добрый принц

Выходит к тебе из сказки.

Сейчас он с улыбкой наденет тебе

Волшебный браслет на запястье.

И с этой минуты в его судьбе

Ты станешь судьбой и счастьем!

Когда повисает вокруг тишина

И в комнате полутемно,

Ты часто любишь сидеть одна,

Молчать и смотреть в окно...

Слышны далекие голоса,

Плывут корабли во мгле...

А все-таки алые паруса

Бывают и на земле!

И может быть, возле судьбы твоей

Где-нибудь рядом, здесь,

Есть гордый, хотя неприметный Грей

И принц настоящий есть!

И хоть он не с книжных сойдет страниц,

Взгляни! Обернись вокруг:

Пусть скромный, но очень хороший друг,

Самый простой, но надежный друг,

Может, и есть тот принц?!

Дорогие оковы

Россия без каждого из нас обойтись может.

     Но никто из нас не может

     обойтись без России.

     И.С. Тургенев

     Париж. Бужеваль. Девятнадцатый век.

     В осеннем дожде пузырятся лужи.

     А в доме мучится человек:

     Как снег, голова, борода, как снег,

     И с каждой минутой ему все хуже...

     Сейчас он слабей, чем в сто лет старик,

     Хоть был всем на зависть всегда гигантом:

     И ростом велик, и душой велик,

     А главное - это велик талантом!

     И пусть столько отдано лет и сил

     И этой земле, и друзьям французским,

     Он родиной бредил, дышал и жил,

     И всю свою жизнь безусловно был

     Средь русских, наверное, самым русским.

     Да, в жилах и книгах лишь русская кровь,

     И все-таки, как же все в мире сложно!

     И что может сделать порой любовь -

     Подчас даже выдумать невозможно!

     Быть может, любовь - это сверхстрана,

     Где жизнь и ласкает, и рвет, и гложет,

     И там, где взметает свой стяг она,

     Нередко бывает побеждена

     И гордость души, и надежда тоже.

     Ну есть ли на свете прочнее крепи,

     Чем песни России, леса и снег,

     И отчий язык, города и степи...

     Да, видно, нашлись посильнее цепи,

     К чужому гнезду приковав навек.

     А женщина смотрится в зеркала

     И хмурится: явно же не красавица.

     Но рядом - как праздник, как взлет орла,

     Глаза, что когда-то зажечь смогла,

     И в них она дивно преображается.

     Не мне, безусловно, дано судить

     Чужие надежды, и боль, и счастье,

     Но, сердцем ничьей не подсуден власти,

     Я вправе и мыслить, и говорить!

     Ну что ему было дано? Ну что?

     Ждать милостей возле чужой постели?

     Пылать, сладкогласные слыша трели?

     И так до конца? Ну не то, не то!

     Я сам ждал свиданья и шорох платья,

     И боль от отчаянно-дорогого,

     Когда мне протягивали объятья,

     Еще не остывшие от другого...

     И пусть я в решеньях не слишком скор,

     И все ж я восстал против зла двуличья!

     А тут до мучений, до неприличья

     В чужом очаге полыхал костер...

     - О, да, он любил, - она говорила, -

     Но я не из ласковых, видно, женщин.

     Я тоже, наверно, его любила,

     Но меньше, признаться, гораздо меньше.

     Да, меньше. Но вечно держала рядом,

     Держала и цель-то почти не пряча.

     Держала объятьями, пылким взглядом,

     И голосом райским, и черным адом

     Сомнений и мук. Ну а как иначе?!

     С надменной улыбкою вскинув бровь,

     Даря восхищения и кошмары,

     Брала она с твердостью вновь и вновь

     И славу его, и его любовь,

     Доходы с поместья и гонорары.

     Взлетают и падают мрак и свет,

     Все кружится: окна, шкафы, столы.

     Он бредит... Он бредит... А может быть, нет?

     «Снимите, снимите с меня кандалы...»

     А женщина горбится, словно птица,

     И смотрит в окошко на тусклый свет.

     И кто может истинно поручиться,

     Вот жаль ей сейчас его или нет?..

     А он и не рвется, видать, смирился,

     Ни к спасским лесам, ни к полям Москвы.

     Да, с хищной любовью он в книгах бился,

     А в собственной жизни... увы, увы...

     Ведь эти вот жгучие угольки -

     Уедешь - прикажут назад вернуться.

     И ласково-цепкие коготки,

     Взяв сердце, вовеки не разомкнутся.

     Он мучится, стонет... То явь, то бред...

     Все ближе последнее одиночество...

     А ей еще жить чуть не тридцать лет,

     С ней родина, преданный муж. Весь свет

     И пестрое шумно-живое общество.

     Что меркнет и гаснет: закат? Судьба?

     Какие-то тени ползут в углы...

     А в голосе просьба, почти мольба:

     - Мне тяжко... Снимите с меня кандалы...

     Но в сердце у женщины немота,

     Не в этой душе просияет пламя.

     А снимет их, может быть, только ТА,

     В чьем взгляде и холод, и пустота,

     Что молча стоит сейчас за дверями.

     И вот уж колеса стучат, стучат,

     Что кончен полон. И теперь впервые

     (Уж нету нужды в нем. Нужны живые!)

     Он едет навечно назад... назад...

     Он был и остался твоим стократ,

     Прими же в объятья его, Россия!

Дорожите счастьем, дорожите!

Дорожите счастьем, дорожите!

Замечайте, радуйтесь, берите

Радуги, рассветы, звезды глаз -

Это все для вас, для вас, для вас.

Услыхали трепетное слово -

Радуйтесь. Не требуйте второго.

Не гоните время. Ни к чему.

Радуйтесь вот этому, ему!

Сколько песне суждено продлиться?

Все ли в мире может повториться?

Лист в ручье, снегирь, над кручей вяз...

Разве будет это тыщу раз!

На бульваре освещают вечер

Тополей пылающие свечи.

Радуйтесь, не портите ничем

Ни надежды, ни любви, ни встречи!

Лупит гром из поднебесной пушки.

Дождик, дождь! На лужицах веснушки!

Крутит, пляшет, бьет по мостовой

Крупный дождь, в орех величиной!

Если это чудо пропустить,

Как тогда уж и на свете жить?!

Все, что мимо сердца пролетело,

Ни за что потом не возвратить!

Хворь и ссоры временно отставьте,

Вы их все для старости оставьте

Постарайтесь, чтобы хоть сейчас

Эта «прелесть» миновала вас.

Пусть бормочут скептики до смерти.

Вы им, желчным скептикам, не верьте -

Радости ни дома, ни в пути

Злым глазам, хоть лопнуть, - не найти!

А для очень, очень добрых глаз

Нет ни склок, ни зависти, ни муки.

Радость к вам сама протянет руки,

Если сердце светлое у вас.

Красоту увидеть в некрасивом,

Разглядеть в ручьях разливы рек!

Кто умеет в буднях быть счастливым,

Тот и впрямь счастливый человек!

И поют дороги и мосты,

Краски леса и ветра событий,

Звезды, птицы, реки и цветы:

Дорожите счастьем, дорожите!

Древнее свидание

В далекую эру родной земли,

Когда наши древние прародители

Ходили в нарядах пещерных жителей,

То дальше инстинктов они не шли,

А мир красотой полыхал такою,

Что было немыслимо совместить

Дикое варварство с красотою,

Кто-то должен был победить.

И вот, когда буйствовала весна

И в небо взвивалась заря крылатая,

К берегу тихо пришла она —

Статная, смуглая и косматая.

И так клокотала земля вокруг

В щебете, в радостной невесомости,

Что дева склонилась к воде и вдруг

Смутилась собственной обнаженности.

Шкуру медвежью с плеча сняла,

Кроила, мучилась, примеряла,

Тут припустила, там забрала,

Надела, взглянула и замерла:

Ну, словно бы сразу другою стала!

Волосы взбила над головой.

На шею повесила, как игрушку,

Большую радужную ракушку

И чисто умылась в воде речной.

И тут, волосат и могуч, как лев,

Парень шагнул из глуши зеленой,

Увидел подругу и, онемев,

Даже зажмурился, потрясенный.

Она же, взглянув на него несмело,

Не рявкнула весело в тишине

И даже не треснула по спине,

А, нежно потупившись, покраснела...

Что-то неясное совершалось...

Он мозг неподатливый напрягал,

Затылок поскребывал и не знал,

Что это женственность зарождалась!

Но вот в ослепительном озаренье

Он быстро вскарабкался на курган,

Сорвал золотой, как рассвет, тюльпан

И положил на ее колени!

И, что-то теряя привычно-злое,

Не бросился к ней без тепла сердец,

Как сделали б дед его и отец,

А мягко погладил ее рукою.

Затем, что-то ласковое ворча,

Впервые не дик и совсем не груб,

Коснулся губами ее плеча

И в изумленье раскрытых губ...

Она пораженно взволновалась,

Заплакала, радостно засмеялась,

Прижалась к нему и не знала, смеясь,

Что это на свете любовь родилась!

Друг без друга у нас получается все...

Друг без друга у нас получается все

В нашем жизненном трудном споре.

Все свое у тебя, у меня все свое,

И улыбки свои, и горе.

Мы премудры: мы выход в конфликтах нашли

И, вчерашнего дня не жалея,

Вдруг решили и новой дорогой пошли,

Ты своею пошла, я - своею.

Все привольно теперь: и дела, и житье,

И хорошие люди встречаются.

Друг без друга у нас получается все.

Только счастья не получается...

Дружеский совет

Когда ты решишься в любви открыться

Однажды и навсегда,

Возможно, вначале она смутится

И сразу не скажет «Да».

Ну что же, не надо обид и вздохов!

Тут только не спорь и жди.

Смущение это не так уж плохо,

Все главное - впереди!

И вряд ли всерьез что-то будет значить,

Когда на твои слова

Она вдруг потупится и заплачет

Иль даже сбежит сперва.

Ведь слезы такие звучат, наверно,

Как пение соловья.

Слезы, ей-богу, совсем не скверно,

Считай, что она - твоя!

А впрочем, бывает и невезенье,

Когда прозвучит ответ

На фразы, полные восхищенья,

Сурово и горько: «Нет».

И все-таки если не потеряться,

А снова идти вперед,

Если надеяться, добиваться,

Быть сильным и нежным, то, может статься,

Счастье еще придет!

Но если ничто ее не встревожит

И с милою простотой

Она тебе дружбу свою предложит,

Вот тут даже бог тебе не поможет,

Простись и ступай домой!

Дума о Севастополе

     Я живу в Севастополе. В бухте Омега,

     Там, где волны веселые, как дельфины,

     На рассвете, устав от игры и бега,

     Чуть качаясь, на солнышке греют спины...

     Небо розово-синим раскрылось зонтом,

     Чайки, бурно крича, над водой снуют,

     А вдали, пришвартованы к горизонту,

     Три эсминца и крейсер дозор несут.

     Возле берега сосны, как взвод солдат,

     Чуть качаясь, исполнены гордой пластики,

     Под напористым бризом, построясь в ряд,

     Приступили к занятию по гимнастике.

     Синева с синевой на ветру сливаются,

     И попробуй почувствовать и понять,

     Где небесная гладь? Где морская гладь?

     Все друг в друге практически растворяется.

     Ах, какой нынче добрый и мирный день!

     Сколько всюду любви, красоты и света!

     И когда упадет на мгновенье тень,

     Удивляешься даже: откуда это?!

     Вдруг поверишь, что было вот так всегда.

     И, на мужестве здесь возведенный, город

     Никогда не был злобною сталью вспорот

     И в пожарах не мучился никогда.

     А ведь было! И песня о том звенит:

     В бурях войн, в свистопляске огня и стали

     Здесь порой даже плавился и гранит,

     А вот люди не плавились. И стояли!

     Только вновь встал над временем монолит -

     Нет ни выше, ни тверже такого взлета.

     Это стойкость людская вошла в гранит,

     В слово Честь, что над этой землей звенит,

     В каждый холм и железную волю флота!

     Говорят, что отдавшие жизнь в бою

     Спят под сенью небес, навсегда немые,

     Но не здесь! Но не в гордо-святом краю!

     В Севастополе мертвые и живые,

     Словно скалы, в едином стоят строю!

     А пока тихо звезды в залив глядят,

     Ветер пьян от сирени. Теплынь. Экзотика!

     В лунных бликах цикады, снуя, трещат,

     Словно гномы, порхая на самолетиках...

     Вот маяк вперил вдаль свой циклопий взгляд...

     А в рассвете, покачивая бортами,

     Корабли, словно чудища, важно спят,

     Тихо-тихо стальными стуча сердцами...

     Тополя возле Графской равняют строй,

     Тишина растекается по бульварам.

     Лишь цветок из огня над Сапун-горой

     Гордо тянется в небо, пылая жаром.

     Патрули, не спеша, по Морской протопали,

     Тают сны, на заре покидая люд...

     А над клубом матросским куранты бьют

     Под звучание гимна о Севастополе.

     А в Омеге, от лучиков щуря взгляд,

     Волны, словно ребята, с веселым звоном,

     С шумом выбежав на берег под балконом,

     Через миг, удирая, бегут назад.

     Да, тут слиты бесстрашие с красотой,

     Озорной фестиваль с боевой тревогой.

     Так какой это город? Какой, какой?

     Южно-ласковый или сурово-строгий?

     Севастополь! В рассветном сияньи ночи,

     Что ответил бы я на вопрос такой?

     Я люблю его яростно, всей душой,

     Значит, быть беспристрастным мне трудно очень.

     Но, однако, сквозь мрак, что рассветом вспорот,

     Говорю я под яростный птичий звон:

     Для друзей, для сердец бескорыстных он

     Самый добрый и мирный на свете город!

     Но попробуй оскаль свои зубы враг -

     И забьются под ветром знамена славы!

     И опять будет все непременно так:

     Это снова и гнев, и стальной кулак,

     Это снова твердыня родной державы!

Дым отечества

Как лось охрипший, ветер за окошком

Ревет и дверь бодает не щадя,

А за стеной холодная окрошка

Из рыжих листьев, града и дождя.

А к вечеру - ведь есть же чудеса -

На час вдруг словно возвратилось лето.

И на поселок, рощи и леса

Плеснуло ковш расплавленного света.

Закат мальцом по насыпи бежит,

А с двух сторон, в гвоздиках и ромашках,

Рубашка-поле, ворот нараспашку,

Переливаясь, радужно горит.

Промчался скорый, рассыпая гул,

Обдав багрянцем каждого окошка.

И рельсы, словно «молнию» -застежку,

На вороте со звоном застегнул.

Рванувшись к туче с дальнего пригорка,

Шесть воронят затеяли игру.

И тучка, как трефовая шестерка,

Сорвавшись вниз, кружится на ветру.

И падает туда, где, выгнув талию

И пробуя поймать ее рукой,

Осина пляшет в разноцветной шали,

То дымчатой, то красно-золотой.

А рядом в полинялой рубашонке

Глядит в восторге на веселый пляс

Дубок-парнишка, радостный и звонкий,

Сбив на затылок пегую кепчонку,

И хлопая в ладоши, и смеясь.

Два барсука, чуть подтянув штаны

И, словно деды, пожевав губами,

Накрыли пень под лапою сосны

И, «тяпнув» горьковатой белены,

Закусывают с важностью груздями.

Вдали холмы подстрижены косилкой,

Топорщатся стернею там и тут,

Как новобранцев круглые затылки,

Что через месяц в армию уйдут.

Но тьма все гуще снизу наползает,

И белка, как колдунья, перед сном

Фонарь луны над лесом зажигает

Своим багрово-пламенным хвостом.

Во мраке птицы словно растворяются.

А им взамен на голубых крылах

К нам тихо звезды первые слетаются

И, размещаясь, ласково толкаются

На проводах, на крышах и ветвях.

И у меня такое ощущенье,

Как будто бы открылись мне сейчас

Душа полей и леса настроенье,

И мысли трав, и ветра дуновенье,

И даже тайна омутовых глаз...

И лишь одно с предельной остротой

Мне кажется почти невероятным:

Ну как случалось, что с родной землей

Иные люди разлучась порой,

Вдруг не рвались в отчаянье обратно?!

Пусть так бывало в разные века.

Да и теперь бывает и случается.

Однако я скажу наверняка

О том, что настоящая рука

С родной рукой навеки не прощается!

И хоть корил ты свет или людей,

Что не добился денег или власти,

Но кто и где действительное счастье

Сумел найти без Родины своей?!

Все что угодно можно испытать:

И жить в чести, и в неудачах маяться,

Однако на Отчизну, как на мать,

И в смертный час сыны не обижаются!

Ну вот она - прекраснее прекрас,

Та, с кем другим нелепо и равняться,

Земля, что с детства научила нас

Грустить и петь, бороться и смеяться!

Уснул шиповник в клевере по пояс,

Зарницы сноп зажегся и пропал,

В тумане где-то одинокий поезд,

Как швейная машинка, простучал...

А утром дятла работящий стук,

В нарядном первом инее природа,

Клин журавлей, нацеленный на юг,

А выше, грозно обгоняя звук,

Жар-птица - лайнер в пламени восхода.

Пень на лугу как круглая печать.

Из-под листа - цыганский глаз смородины.

Да, можно все понять иль не понять,

Все пережить и даже потерять.

Все в мире, кроме совести и Родины!

Ее любовь

Артистке цыганского театра «Ромэн» -

Ольге Кононовой

Ах, как бурен цыганский танец!

Бес девчонка: напор, гроза!

Зубы - солнце, огонь - румянец

И хохочущие глаза!

Сыплют туфельки дробь картечи.

Серьги, юбки - пожар, каскад!

Вдруг застыла... И только плечи

В такт мелодии чуть дрожат.

Снова вспышка! Улыбки, ленты,

Дрогнул занавес и упал.

И под шквалом аплодисментов

В преисподнюю рухнул зал...

Правду молвить: порой не раз

Кто-то втайне о ней вздыхал

И, не пряча влюбленных глаз,

Уходя, про себя шептал:

«Эх, и счастлив, наверно, тот,

Кто любимой ее зовет,

В чьи объятья она из зала

Легкой птицею упорхнет».

Только видеть бы им, как, одна,

В перештопанной шубке своей,

Поздней ночью спешит она

Вдоль заснеженных фонарей...

Только знать бы им, что сейчас

Смех не брызжет из черных глаз

И что дома совсем не ждет

Тот, кто милой ее зовет...

Он бы ждал, непременно ждал!

Он рванулся б ее обнять,

Если б крыльями обладал,

Если ветром сумел бы стать!

Что с ним? Будет ли встреча снова?

Где мерцает его звезда?

Все так сложно, все так сурово,

Люди просто порой за слово

Исчезали Бог весть куда.

Был январь, и снова январь...

И опять январь, и опять...

На стене уж седьмой календарь.

Пусть хоть семьдесят - ждать и ждать!

Ждать и жить! Только жить не просто:

Всю работе себя отдать,

Горю в пику не вешать носа,

В пику горю любить и ждать!

Ах, как бурен цыганский танец!

Бес цыганка: напор, гроза!

Зубы - солнце, огонь - румянец

И хохочущие глаза!..

Но свершилось: сломался, канул

Срок печали. И над окном

В дни Двадцатого съезда грянул

Животворный весенний гром.

Говорят, что любовь цыганок -

Только пылкая цепь страстей,

Эх вы, злые глаза мещанок,

Вам бы так ожидать мужей!

Сколько было злых январей...

Сколько было календарей...

В двадцать три - распростилась с мужем,

В сорок - муж возвратился к ней.

Снова вспыхнуло счастьем сердце,

Не хитрившее никогда.

А сединки, коль приглядеться,

Так ведь это же ерунда!

Ах, как бурен цыганский танец,

Бес цыганка: напор, гроза!

Зубы - солнце, огонь - румянец

И хохочущие глаза!

И, наверное, счастлив тот,

Кто любимой ее зовет!

Если любовь уходит

Если любовь уходит, какое найти решенье?

Можно прибегнуть к доводам, спорить и убеждать,

Можно пойти на просьбы и даже на униженья,

Можно грозить расплатой, пробуя запугать.

Можно вспомнить былое, каждую светлую малость,

И, с болью твердя, как горько в разлуке пройдут года,

Поколебать на время, может быть, вызвать жалость

И удержать на время. На время — не навсегда.

А можно, страха и боли даже не выдав взглядом,

Сказать: — Я люблю. Подумай. Радости не ломай. —

И если ответит отказом, не дрогнув, принять, как надо,

Окна и двери — настежь! —Я не держу. Прощай!

Конечно, ужасно трудно, мучась, держаться твердо.

И все-таки, чтоб себя же не презирать потом,

Если любовь уходит — хоть вой, но останься гордым.

Живи и будь человеком, а не ползи ужом!

Если ты любишь...

Если ты любишь, то всем существом –

Что б ни случилось, ты думать будешь

Не о себе, а всегда о нём –

Да, именно: прежде всего о нём,

О том, кого ты беспредельно любишь.

А он в этих случаях всей душою

И в буднях, и в радостях, и в борьбе,

Согласный всегда и во всём с тобою,

Тоже думает о себе...

Жар-птица

- Любовь? Ее нет между нами, -

Мне строго сказала она. -

Хотите, мы будем друзьями,

Мне верная дружба нужна.

Что спорить, она откровенна,

Но только я хмуро молчу.

Ведь я же солгу непременно,

Когда ей скажу, что хочу.

Что ж, дружба - хорошее дело!

В ней силы не раз почерпнешь,

Но дружба имеет пределы,

А мне они по сердцу нож!

Как жил я, что в сердце вплеталось,

Я все бы ей мог рассказать,

Когда бы она попыталась,

Когда б захотела понять.

Идя сквозь невзгоды и вьюги,

Не встретил я преданных глаз.

Случайные лгали подруги,

Я сам ошибался не раз.

Но думал я: вспыхнут зарницы.

Я знал: надо верить и ждать.

Не может так быть, чтоб жар-птицы

Я в мире не смог отыскать!

Когда же порой мне казалось,

Что к цели приблизился я,

Жар-птица, увы, превращалась

В простого, как хвощ, воробья.

Вспорхнув, воробьи улетали,

И снова я верил и ждал.

И все-таки вспыхнули дали!

И все-таки мир засиял!

И вот, наконец, золотые

Я россыпи в сердце открыл.

Наверное, в жизни впервые

Я так горячо полюбил!

Моя долгожданная, здравствуй!

Ты чувств не найдешь горячей.

Иди и в душе моей царствуй!

Я весь тут - бери и владей!

Жар-птица сверкнула глазами,

И строго сказала она:

- Любовь? Ее нет между нами.

Хотите, мы будем друзьями,

Мне верная дружба нужна.

Что спорить, она откровенна,

Но только я хмуро молчу.

Ведь я же солгу непременно,

Когда ей скажу, что хочу.

Женский секрет

У женщин недолго живут секреты.

Что правда, то правда. Но есть секрет,

Где женщина тверже алмаза. Это:

Сколько женщине лет?!

Она охотней пройдет сквозь пламя

Иль ступит ногою на хрупкий лед,

Скорее в клетку войдет со львами,

Чем возраст свой правильно назовет.

И если задумал бы, может статься,

Даже лукавейший Сатана

В возрасте женщины разобраться,

То плюнул и начал бы заикаться.

Картина была бы всегда одна:

В розовой юности между женщиной

И возрастом разных ее бумаг

Нету ни щелки, ни даже трещины.

Все одинаково: шаг в шаг.

Затем происходит процесс такой

(Нет, нет же! Совсем без ее старания!):

Вдруг появляется «отставание»,

Так сказать, «маленький разнобой»...

Паспорт все так же идет вперед,

А женщину вроде вперед не тянет:

То на год от паспорта отстает,

А то переждет и на два отстанет...

И надо сказать, что в таком пути

Она все больше преуспевает.

И где-то годам уже к тридцати,

Смотришь, трех лет уже не найти,

Ну словно бы ветром их выметает.

И тут, конечно же, не поможет

С любыми цифрами разговор.

Самый дотошнейший ревизор

Умрет, а найти ничего не сможет!

А дальше ни сердце и ни рука

Совсем уж от скупости не страдают.

И вот годам уже к сорока

Целых пять лет, хохотнув слегка,

Загадочным образом исчезают...

Сорок! Таинственная черта.

Тут всякий обычный подсчет кончается,

Ибо какие б ни шли года,

Но только женщине никогда

Больше, чем сорок, не исполняется!

Пусть время куда-то вперед стремится

И паспорт, сутулясь, бредет во тьму,

Женщине все это ни к чему.

Женщине будет всегда «за тридцать»...

И, веруя в вечный пожар весны,

Женщины в битвах не отступают.

«Техника» нынче вокруг такая,

Что ни морщинки, ни седины!

И я никакой не анкетой мерю

У женщин прожитые года.

Бумажки - сущая ерунда,

Я женской душе и поступкам верю.

Женщины долго еще хороши,

В то время как цифры бледнеют раньше.

Паспорт, конечно, намного старше,

Ибо у паспорта нет души!

А если вдруг кто-то, хотя б тайком,

Скажет, что может увянуть женщина,

Плюньте в глаза ему, дайте затрещину

И назовите клеветником!

Женщина сказала мне однажды

Женщина сказала мне однажды:

— Я тебя люблю за то, что ты

Не такой, как многие, не каждый,

А душевной полон красоты.

Ты прошел суровый путь солдата,

Не растратив вешнего огня.

Все, что для тебя сегодня свято,

То отныне свято для меня.

В думах, в сердце только ты один.

Не могу любить наполовину,

Мир велик, но в нем один мужчина.

Больше нету на земле мужчин.

Мне с тобою не страшны тревоги.

Дай мне руку! Я не подведу.

Сквозь невзгоды, по любой дороге

Хоть до звезд, счастливая, дойду!

Годы гасли, снова загорались

Вешними зарницами в реке.

И слова хорошие остались

Легкой рябью где-то вдалеке.

И теперь я должен был узнать,

Что весь мир — курорты с магазинами

И что свет наш заселен мужчинами

Гуще, чем я мог предполагать.

А потом та женщина, в погоне

За улыбкой нового тепла,

Выдернула руку из ладони

И до звезд со мною не дошла...

Жизнь опять трудна, как у солдата.

Годы, вьюги, версты впереди...

Только верю все же, что когда-то

Встретится мне женщина в пути.

Из таких, кто верности не губит,

Ни рубля не ищет, ни венца,

Кто коли полюбит, то полюбит,

Только раз и только до конца.

Будет звездным глаз ее сияние,

И, невзгоды прошлого гоня,

В синий, вечер нашего свидания

Мне она расскажет про меня.

— Как же ты всю жизнь мою измерила?

Ворожила? —

Улыбнется:— Нет,

Просто полюбила и поверила,

А для сердца — сердце не секрет!

И пойду я, тихий и торжественный,

Сквозь застывший тополиный строй.

Словно в праздник, радостью расцвеченный,

Не постылый вновь и не чужой.

И, развеяв боль, как горький пепел,

Так скажу я той, что разлюбила:

— Нынче в мире женщину я встретил,

Что меня для счастья воскресила!

Задумчиво она идёт по улице...

Задумчиво она идёт по улице,

Стройна, как синеглазый василёк.

Но всё сейчас в ней словно бы сутулится,

Сутулится душа, и взгляд сутулится,

И даже чувства съёжились в комок.

Идёт она, как в проклятое царство.

Где нет ни звёзд, ни пищи, ни воды.

И нет на свете, кажется, лекарства,

Чтоб вдруг её избавить от беды.

Но есть лекарство прочих посильней,

Которое помочь всегда готово,

Чтоб человек, известный только ей,

Который всех важнее и нужней,

Сказал одно-единственное слово...

Заколдованный круг

Ты любишь меня и не любишь его.

Ответь: ну не дико ли это, право,

Что тут у него есть любое право,

А у меня - ну почти ничего?!

Ты любишь меня, а его не любишь.

Прости, если что-то скажу не то,

Ни кто с тобой рядом все время, кто

И нынче, и завтра, и вечно кто?

Что ты ответишь мне, как рассудишь?

Ты любишь меня? Но не странно ль это!

Ведь каждый поступок для нас с тобой -

Это же бой, настоящий бой

С сотнями трудностей и запретов!

Понять? Отчего ж, я могу понять!

Сложно? Согласен, конечно, сложно,

Есть вещи, которых нельзя ломать,

Пусть так, ну а мучиться вечно можно?!

Молчу, но душою почти кричу:

Ну что они - краткие эти свидания?!

Ведь счастье, я просто понять хочу,

Ужель как сеанс иль визит к врачу:

Пришел, повернулся - и до свидания!

Пылает заревом синева,

Бредут две медведицы: Большая и Малая,

А за окном стихает Москва,

Вечерняя, пестрая, чуть усталая.

Шторы раздерну, вдали - темно.

Как древние мамонты дремлют здания,

А где-то сверкает твое окно

Яркою звездочкой в мироздании.

Ты любишь меня... Но в мильонный раз

Даже себе не подам и вида я,

Что, кажется, остро в душе завидую

Ему, нелюбимому, в этот час.

Зарянка

С вершины громадной сосны спозаранку

     Ударил горячий, веселый свист.

     То, вскинувши клюв, как трубу горнист,

     Над спящей тайгою поет заряика.

     Зарянкой зовется она не зря:

     Как два огонька и зимой, и летом

     На лбу и груди у нее заря

     Горит, не сгорая, багряным цветом.

     Над чащей, где нежится тишина,

     Стеклянные трели рассыпав градом,

     - Вставайте, вставайте! - звенит она. -

     Прекрасное - вот оно, с вами рядом!

     В розовой сини - ни бурь, ни туч,

     Воздух, как радость, хмельной и зыбкий.

     Взгляните, как первый веселый луч

     Бьется в ручье золотою рыбкой.

     А слева в нарядах своих зеленых

     Цветы, осыпанные росой,

     Застыли, держа на тугих бутонах

     Алмазно блещущие короны

     И чуть смущаясь своей красой!

     А вон, посмотрите, как свежим утром

     Речка, всплеснув, как большой налим,

     Смеется и бьет в глаза перламутром

     То красным, то синим, то золотым!

     И тотчас над спящим могучим бором,

     Как по команде, со всех концов

     Мир отозвался стозвонным хором

     Птичьих радостных голосов.

     Ветер притих у тропы лесной,

     И кедры, глаза протерев ветвями,

     Кивнули ласково головами:

     - Пой же, заряночка! Пей же, пой!

     Птицы в восторге. Да что там птицы!

     Старый медведь и ворчун барсук,

     Волки, олени, хорьки, лисицы

     Стали, не в силах пошевелиться,

     И пораженно глядят вокруг.

     А голос звенит горячо и смело,

     Зовя к пробужденью, любви, мечте.

     Даже заря на пенек присела,

     Заслушавшись песней о красоте.

     Небо застыло над головой,

     Забыты все битвы и перебранки,

     И только лишь слышится: - Пой же, пой!

     Пой, удивительная зарянка!

     Но в час вдохновенного озаренья

     В жизни художника и певца

     Бывает такое порой мгновенье,

     Такое ярчайшее напряженье,

     Где сердце сжигается до конца.

     И вот, как в кипящем водовороте,

     Где песня и счастье в одно слились,

     Зарянка вдруг разом на высшей ноте

     Умолкла. И, точно в крутом полете,

     Как маленький факел упала вниз.

     А лес щебетал и звенел, ликуя,

     И, может, не помнил уже никто

     О сердце, сгоревшем дотла за то,

     Чтоб миру открыть красоту земную...

     Сгоревшем... Но разве кому известно,

     Какая у счастья порой цена?

     А все-таки жить и погибнуть с песней -

     Не многим такая судьба дана!

Звезда

Река текла

тяжелая, как масло,

в ней зарево закатное

не гасло,

и я за блеском неба и воды

не разглядела маленькой звезды.

Померкла гладь

серебряная с чернью,

затихла птичья сонная возня,

зажгли костер...

И звездочки вечерней

не разглядела я

из-за огня.

Истлели угли,

теплый и густой,

распространился сумрак по откосу.

Я за багровой искрой папиросы

звезды не разглядела

золотой.

Потом окурок горький затоптали,

погас последний уголь,

и тогда

я увидала, что из дальней дали

мне в сердце смотрит

вечная звезда.

Звездный барс

Трепетным песенно-звонким утром

     Птиц заглушает то рык, то вой.

     Это меж Гангом и Брахмапутрой

     В джунглях кипит беспощадный бой.

     Нет, тут не даром нарушен мир!

     Взгляды и зубы здесь злее бритвы.

     Нынче схватились в смертельной битве

     Барс чернозвездный и хитрый тигр.

     Разный барсы бывают в джунглях.

     Но каждый запомнил тут как наказ:

     Что легче горячие слопать угли,

     Чем этого барса задеть хоть раз.

     О, как он красив в золотистой шкуре,

     Черные звезды по всей спине!

     Он добр. И от чьей-то кусачей дури

     На шалость вовек не ответит бурей,

     Не тронет ни в гневе, ни в злой грызне.

     Однако не дай бог его обидеть

     Хоть пулей, хоть раною от зубов!

     Ответа тут просто нельзя предвидеть,

     Он будет яростен, и суров.

     Он в битве бесстрашен. Но разве странно,

     Что, раненный, если минует смерть,

     Он будет все помнить, и все терпеть,

     И втайне зализывать молча раны.

     Он будет отныне как сгусток мести,

     Стальною пружиной в лесной глуши.

     В чем дело? Возможно, здесь слиты вместе

     И гнев, и особое чувство чести,

     И гордое пламя его души?!

     Кто б ни был тот враг: человек или зверь -

     Два грозных огня его не забудут

     И всюду искать непременно будут

     Ценою буквально любых потерь!

     И враг, будь сильней он хоть в сотню раз,

     Ему все равно не уйти от мести!

     От острых клыков оскорбленной чести,

     От гнева в прищуре зеленых глаз!

     И кто б ни свалил его в черном зле,

     Он будет, сжав когти и все терпенье,

     Искать оскорбителя и во мгле,

     И днем, и в предгорьях, и на земле,

     Пока, наконец, не свершит отмщенья!

     Поэтому все, кто хитры и мудры:

     Ни люди, ни хищники никогда

     Повсюду от Ганга до Брахмапутры

     Не смеют ему причинить вреда!

     А если безумец решит сразиться,

     Тогда будет только один ответ:

     Тому, кто напал, все равно не скрыться!

     Держись, оскорбитель! Дрожи, убийца,

     Барс чернозвездный шагнул на след!

Здравствуй, город Одинцово!

Александру Гладышеву

     Мой друг! И вблизи, и в любой дали

     Запомни хорошее, звонкое слово:

     Есть город под небом Московской земли

     С лирическим именем - Одинцово.

     Зимою в снегах, а весной в листве,

     С лугами, рекой и сосновым бором

     Стоит он, спиной прислонясь к Москве,

     И смотрит на запад спокойным взором.

     В историю вписано красной строкой,

     Как правил в Москве по веленью сердец

     Надежда отечества - Дмитрий Донской,

     И был у него всегда под рукой

     Любимый боярин Андрей Одинец.

     И вот за любовь и за то, что ни разу

     Не гнул пред врагами в боях головы,

     Пожалован был он великим князем

     Деревней на западе от Москвы.

     А грамота князя и мудрое слово

     Вовек нерушимы. На том конец!

     И если хозяин селу Одинец,

     То, значит, и зваться ему - Одинцово!

     И двинулось дело упрямо в рост

     При жизни достойнейшей и неброской.

     Процесс этот сложен, и мудр, и прост,

     И вот Одинцово - уже форпост

     Упорства и славы земли Московской!

     Припомните: смуту и боль земли

     В страстях и пожарах, как в лютой пасти,

     Когда вдруг Лжедмитрии к нам пришли

     Под стягами польско-литовской власти.

     Но долго ль царить на земле моей

     Могли те поляки и те литовцы?!

     Гнев бурно прошел по России всей,

     И первыми стали их гнать взашей

     Все те же отважные одинцовцы!

     И слово «форпост» не трезвон, а суть,

     Тут воля, стоящая непреклонно.

     Припомните: где заступили путь

     Безжалостным ордам Наполеона?!

     Да, здесь, как седьмой, как девятый вал,

     Лупили врагов всех мастей и видов

     То Дорохов - доблестный генерал,

     А то легендарный Денис Давыдов!

     И, прежде чем встретить у Бородино,

     Стремились вот здесь днем и ночью биться

     И вдрызг ощипали ту злую птицу

     С когтями железными заодно!

     И, видя всем сердцем насквозь французов,

     Под немощью пряча свой острый ум,

     Сидел здесь над планами сам Кутузов,

     Исполненный гордо-высоких дум!

     А раньше, предвидя, быть может, пушки

     И подлости пылкой душой грозя,

     В Захарове юный великий Пушкин

     Писал свои вирши, перо грызя.

     Шли годы. И вот, как по злому слову,

     Фашизм свой стальной обнажил оскал.

     Он яростно пер. Он гремел, но встал

     Вот тут - возле подступов к Одинцову!

     Да, встал. И уже - ни фанфар, ни трюков,

     Ни даже случайных побед хотя б!

     Не зря ж учредил здесь свой главный штаб

     Победоносный Георгий Жуков!

     И пусть все успехи еще далеки,

     Но в сердце победы уже отмечены

     Отсюда: с полоски Москвы-реки

     До Эльбы и Одера, до неметчины!

     Торопится время за годом год

     С проблемами, спорами, вдохновеньем,

     Живет в Одинцове живой народ,

     Готовый к труду и любым сраженьям.

     А как же иначе?! Ведь всякий год

     Тут рядом отважники и отличники:

     С бесстрашным танкистом - лихой пилот,

     А возле ракетчиков - пограничники.

     А мирные жители? Вновь и вновь

     Скажу: жизнь звенит! И добавлю снова:

     Кто верует в искренность и любовь -

     Прошу вас пожаловать в Одинцово!

     И в праздничный день мы поднимем тост

     За совесть, за правду и ветер хлесткий,

     За город бесстрашия. За форпост

     Свободы и славы земли Московской!

Зимняя сказка

Метелица, как медведица,

Весь вечер буянит зло,

То воет внизу под лестницей,

То лапой скребет стекло.

Дома под ветром сутулятся,

Плывут в молоке огоньки,

Стоят постовые на улицах,

Как белые снеговики.

Сугробы выгнули спины,

Пушистые, как из ваты,

И жмутся к домам машины,

Как зябнущие щенята.

Кружится ветер белый,

Посвистывает на бегу...

Мне нужно заняться делом,

А я никак не могу.

Приемник бурчит бессвязно,

В доме прохладней к ночи,

Чайник мурлычет важно,

А закипать не хочет.

Все в мире сейчас загадочно,

Все будто летит куда-то,

Метельно, красиво, сказочно...

А сказкам я верю свято.

Сказка... мечта-полуночница...

Но где ее взять? Откуда?

А сердцу так чуда хочется,

Пусть маленького, но чуда!

До боли хочется верить,

Что сбудутся вдруг мечты,

Сквозь вьюгу звонок у двери -

И вот на пороге ты!

Трепетная, смущенная,

Снится или не снится?!

Снегом запорошенная,

Звездочки на ресницах...

- Не ждал меня? Скажешь, дурочка?

А я вот явилась... Можно?-

Сказка моя! Снегурочка!

Чудо мое невозможное!

Нет больше зимней ночи!

Сердцу хмельно и ярко!

Весело чай клокочет,

В доме, как в пекле, жарко...

Довольно! Хватит! Не буду!

Полночь... гудят провода...

Гаснут огни повсюду.

Я знаю: сбывается чудо,

Да только вот не всегда...

Метелица как медведица,

Косматая голова.

А сердцу все-таки верится

В несбыточные слова:

- Не ждал меня? Скажешь, дурочка?

Полночь гудит тревожная...

Где ты, моя Снегурочка,

Сказка моя невозможная?..

Знаю, больно тебе, дружище...

Знаю, больно тебе, дружище:

Хворь, скосив, унесла подругу.

И в глазах твоих будто вьюга

Горько кружит над пепелищем.

Только мне тяжелее было.

Я страшнее знавал дела.

Мне любимая изменила,

Это хуже, чем умерла.

Золотая кровь

«Ученые Грузии нашли золото

             в составе крови человека».

                   (Из журнальной статьи)

Не так давно ученые открыли

Пусть небольшой, но золотой запас.

Они его не в рудниках отрыли,

Они его нашли в крови у нас.

И пусть всего-то малая частица,

Не в этом суть, а суть, наверно, в том,

Что в нашем сердце золото стучится,

И мы весь век живем, как говорится,

Согреты этим золотым огнем.

Мы знаем фразу: «золотые руки!»

Иль, скажем: «Золотая россыпь слов!»

Теперь буквально с помощью науки

Сказать мы вправе: «Золотая кровь!»

И может быть, с момента первородства,

Чем было больше золота в крови,

Тем больше было в людях благородства,

И мужества, и чести, и любви.

И я уверен в том, что у Чапая,

У Фучика, у Зои, у таких,

Кто отдал жизнь, не дрогнув, за других,

Струилась кровь по жилам золотая!

И право, пусть отныне медицина,

Ребят готовя в трудные бои,

Глядит не на процент гемоглобина,

А на проценты золота в крови.

И нет верней проверки на любовь,

На мужество и стойкость до конца.

Где полыхает золотая кровь,

Там бьются настоящие сердца!

Иванам не помнящим родства

Не могу никак уместить в голове,

     Понимаю и все-таки не понимаю:

     Чтоб в стране моей, в нашей столице, в Москве

     Издевались над праздником Первое мая!

     Дозволяется праздновать все почем зря

     Вплоть до сборищ нудистов и проституции,

     Праздник батьки Махно, день рожденья царя,

     Но ни слова о празднике Октября

     И ни звука отныне о революции!

     Если ж что-то и можно порой сказать,

     То никак не иначе, чем злое-злое,

     Оболванить без жалости все былое

     И как можно глумливее оплевать.

     И хотелось бы всем нашим крикунам,

     Что державу напористо разрушали,

     Лезли в драку, шумели, митинговали,

     И сказать, и спросить: - Хорошо ли вам?

     Но не тех, разумеется, нет, не тех,

     Кто шаманил в парламентах год за годом.

     Те давно нахватали за счет народа,

     А всех тех, кто подталкивал их успех.

     Пусть не все было правильно в революции,

     Пусть, ломая, крушили порой не то,

     И, случалось, победы бывали куцые,

     Только кто здесь виновен? Ответьте: кто?

     Ваши бабки двужильные? Ваши деды?

     От земли, от корыта ли, от станков?

     Что за светлую долю, за стяг победы

     Не щадили в сраженьях своих голов?

     Так ужель они впрямь ничего не стоили:

     И Магниток с Запсибом не возвели,

     Днепрогэсов с Турксибами не построили,

     Не вздымали воздушные корабли?!

     То, что рядом, что с нами и что над нами,

     Все большое и малое в том пути,

     Разве создано было не их руками?

     Зажжено и согрето не их сердцами?

     Так куда же от этого нам уйти?!

     Пусть потом их и предали, и обмерили

     Те, кто правили судьбами их в Кремле.

     Но они-то ведь жили и свято верили

     В справедливость и правду на всей земле!

     И вернутся к вам гены их, не вернутся ли,

     Не глумитесь, не трогайте их сердца!

     Знайте: были солдаты у революции

     И чисты, и бесхитростны до конца!

     Так зачем опускаться нам и к чему

     Ниже самого глупого разумения?

     И отдать просто-напросто на съедение

     Все родное буквально же хоть кому.

     Тех, кто рвутся отчаянно за границу,

     Пусть обидно, но можно еще понять:

     Плюнуть здесь, чтобы там потом прислужиться.

     Ну а вам-то зачем над собой глумиться

     И свое же без жалости принижать?

     Все святое топча и швыряя в прах,

     Вы любою идейкой, как флагом, машете,

     Что ж вы пляшете, дьяволы, на костях,

     На отцовских костях ведь сегодня пляшете!

     Впрочем, стоп! Ни к чему этот стон сейчас!

     Только знайте, что все может повториться,

     И над вами сыны где-то в трудный час

     Тоже могут безжалостно поглумиться.

     И от вас научившись хватать права,

     Будут вас же о прошлое стукать лбами.

     Ведь Иваны не помнящие родства

     Никому ни на грош не нужны и сами!

     И не надо, не рвитесь с судами скорыми,

     ставя жертв и виновников в общий ряд.

     Это ж проще всего - все громить подряд,

     Объявив себя мудрыми прокурорами!

     Спорьте честно во имя идей святых,

     Но в истории бережно разберитесь

     И трагической доле отцов своих

     И суровой судьбе матерей своих

     С превеликим почтением поклонитесь!

Именем совести

Какие б ни грозили горести

И где бы ни ждала беда,

Не поступайся только совестью

Ни днем, ни ночью, никогда!

И сколько б ни манила праздными

Судьба тропинками в пути,

Как ни дарила бы соблазнами -

Взгляни на все глазами ясными

И через совесть пропусти.

Ведь каждый, ну буквально каждый,

Коль жить пытался похитрей,

Встречался в жизни не однажды

С укором совести своей.

В любви для ласкового взгляда

Порой так хочется солгать,

А совесть морщится: - Не надо! -

А совесть требует молчать.

А что сказать, когда ты видишь,

Как губят друга твоего?!

Ты все последствия предвидишь,

Но не предпримешь ничего.

Ты ищешь втайне оправданья,

Причины, веские слова,

А совесть злится до отчаянья:

- Не трусь, покуда я жива!

Живет она и в час, когда ты,

Решив познать иную новь,

Бездумно или виновато,

Как пса бездомного куда-то,

За двери выставишь любовь.

Никто тебе не помешает,

И всех уверишь, убедишь,

А совесть глаз не опускает,

Она упрямо уличает

И шепчет: - Подлое творишь!

Стоит она перед тобою

И в час, когда, войдя во вкус,

Ты вдруг задумаешь порою

Урвать не самый честный кус.

Вперед! Бери и не робей!

Ведь нет свидетельского взгляда!

А совесть сердится: - Не надо! -

А совесть требует: - Не смей!

Мы вправе жить не по приказу

И выбирать свои пути.

Но против совести ни разу,

Вот тут хоть режьте, скажем сразу,

Нельзя, товарищи, идти!

Нельзя ни в радости, ни к горести,

Ни в зной и ни в колючий снег.

Ведь человек с погибшей совестью

Уже никто. Не человек!

Как мне тебе понравиться?

Как мне тебе понравиться?

Стать мрачным и непонятным?

А может быть, вдруг прославиться

Поступком невероятным?

Или вдруг стать мятежным,

Порывистым и упрямым?

А может быть, нежным-нежным

И ласковым самым-самым...

А то вдруг лукаво-мглистым,

Сплетающим ловко сети?

Иль простодушно-чистым,

Доверчивым, словно дети?

Иль стать искушенным в жизни,

Солидным и мудрым очень,

Так, словно бы между прочим

Роняющим афоризмы?

Разгневать тебя мне, что ли,

Поссорясь с тобой всерьез?

Иль рассмешить до колик,

До радостно-глупых слез?

Богатым прийти иль бедным,

С подарками или без?

Словом ли вдруг хвалебным

Поднять тебя до небес?

Что делать? Куда направиться:

К другу или врагу?

Откуда решенье явится?

Как мне тебе понравиться,

Понять уже не могу!

А ты даже будто рада

Терзать меня, как юнца.

Но только любовь не надо

Испытывать без конца.

Запомни мое пророчество:

Когда-нибудь, как во сне,

Страдая от одиночества,

Ты снова придешь ко мне.

И, бросивши спесь красавицы,

Скажешь: - Встречай, чудак!

Я с сердцем не а силах справиться.

Ну, как мне тебе понравится? -

А я улыбнусь: - Никак.

Когда мне встречается в людях дурное...

Когда мне встречается в людях дурное,

То долгое время я верить стараюсь,

Что это скорее всего напускное,

Что это случайность. И я ошибаюсь.

И, мыслям подобным ища подтвержденья,

Стремлюсь я поверить, забыв про укор,

Что лжец, может, просто большой фантазер,

А хам, он, наверно, такой от смущенья.

Что сплетник, шагнувший ко мне на порог,

Возможно, по глупости разболтался,

А друг, что однажды в беде не помог,

Не предал, а просто тогда растерялся.

Я вовсе не прячусь от бед под крыло.

Иными тут мерками следует мерить.

Ужасно не хочется верить во зло,

И в подлость ужасно не хочется верить!

Поэтому, встретив нечестных и злых,

Нередко стараешься волей-неволей

В душе своей словно бы выправить их

И попросту «отредактировать», что ли!

Но факты и время отнюдь не пустяк.

И сколько порой ни насилуешь душу,

А гниль все равно невозможно никак

Ни спрятать, ни скрыть, как ослиные уши.

Ведь злого, признаться, мне в жизни моей

Не так уж и мало встречать доводилось.

И сколько хороших надежд поразбилось,

И сколько вот так потерял я друзей!

И все же, и все же я верить не брошу,

Что надо в начале любого пути

С хорошей, с хорошей и только с хорошей,

С доверчивой меркою к людям идти!

Пусть будут ошибки (такое не просто),

Но как же ты будешь безудержно рад,

Когда эта мерка придется по росту

Тому, с кем ты станешь богаче стократ!

Пусть циники жалко бормочут, как дети,

Что, дескать, непрочная штука - сердца...

Не верю! Живут, существуют на свете

И дружба навек, и любовь до конца!

И сердце твердит мне: ищи же и действуй.

Но только одно не забудь наперед:

Ты сам своей мерке большой соответствуй,

И все остальное, увидишь,- придет!

Когда мне говорят о красоте...

Когда мне говорят о красоте

Восторженно, а иногда влюблено,

Я почему-то, слушая, невольно

Сейчас же вспоминаю о тебе.

Когда порой мне, имя называя,

О женственности чьей-то говорят,

Я снова почему-то вспоминаю

Твой мягкий жест, и голос твой, и взгляд.

Твои везде мне видятся черты,

Твои повсюду слышатся слова,

Где б ни был я - со мною только ты,

И, тем гордясь, ты чуточку права.

И все же, сердцем похвалы любя,

Старайся жить, заносчивой не став:

Ведь слыша где-то про сварливый нрав,

Я тоже вспоминаю про тебя...

Когда порой влюбляется поэт...

Когда порой влюбляется поэт,

Он в рамки общих мерок не вмещается,

Не потому, что он избранник, нет,

А потому, что в золото и свет

Душа его тогда переплавляется!

Кто были те, кто волновал поэта?

Как пролетали ночи их и дни?

Не в этом суть, да и не важно это.

Все дело в том, что вызвали они!

Пускай горды, хитры или жеманны,

Он не был зря, сладчайший этот плен.

Вот две души, две женщины, две Анны,

Две красоты - Оленина и Керн.

Одна строга и холодно-небрежна.

Отказ в руке. И судьбы разошлись.

Но он страдал, и строки родились:

«Я вас любил безмолвно, безнадежно».

Была другая легкой, как лоза,

И жажда, и хмельное утоленье!

Он счастлив был. И вспыхнула гроза

Любви: «Я помню чудное мгновенье»!

Две Анны. Два отбушевавших лета.

Что нам сейчас их святость иль грехи?!

И все-таки спасибо им за это

Святое вдохновение поэта,

За пламя, воплощенное в стихи!

На всей планете и во все века

Поэты тосковали и любили.

И сколько раз прекрасная рука

И ветер счастья даже вполглотка

Их к песенным вершинам возносили!

А если песни были не о них,

А о мечтах или родном приволье,

То все равно в них каждый звук и стих

Дышали этим счастьем или болью.

Ведь если вдруг бесстрастна голова,

Где взять поэту буревые силы?

И как найти звенящие слова,

Коль спит душа и сердце отлюбило?!

И к черту разговоры про грехи.

Тут речь о вспышках праздничного света.

Да здравствуют влюбленные поэты!

Да здравствуют прекрасные стихи!

Комары

(Шутка)

     Человек - это царь природы.

     С самых древних еще веков

     Покорил он леса, и воды,

     И мышей, и могучих львов.

     Но, «ракетным» став и «машинным»,

     Царь, с великим своим умом,

     Оказался, увы, бессильным

     Перед крохотным комаром.

     Комары ж с бесшабашным риском,

     Не задумавшись ни на миг,

     С разудалым разбойным писком

     Истязают своих владык!

     Впрочем, есть и у этой «братии»

     Две особенно злых поры:

     На рассвете и на закате

     Сквозь любые плащи и платья

     Людоедствуют комары.

     Люди вешают сеток стенки,

     Люди жмутся спиной к кострам,

     Люди бьют себя по коленкам

     И по всем остальным местам.

     Нет спасенья от тех налетов

     И в ночные, увы, часы:

     Воют хищные «самолеты»

     И пикируют с разворота

     На расчесанные носы.

     Людям просто порой хоть вешаться.

     И, впустую ведя борьбу,

     Люди воют, скребутся, чешутся,

     Проклиная свою судьбу.

     А полки наглецов крылатых

     Налетают за будь здоров

     И на темени кандидатов,

     И на лысины докторов.

     Жрут без всяческих аргументов,

     Без почтенья, увы, хоть плачь.

     Даже члены-корреспонденты

     Удирают порою с дач!

     И какие уж там красоты,

     Если где-нибудь, горбя стан,

     Человек, этот «царь природы»,

     Вдруг скребется, как павиан!

     Впрочем, надо признаться, к счастью,

     Что разбойничий тот «народ»,

     Нас не полным составом жрет,

     А лишь хищной своею частью.

     Сам комар - травоядно-тихий.

     От рождения он не зол.

     А кусают нас зло и лихо

     Только «женщины» -комарихи,

     Ну, как водится, - «слабый пол»!

     Ах, ученые-энтомологи!

     Вам самим же пощады нет.

     Вылезайте же из-под пологов,

     Из-под сеток на божий свет.

     Если хочет сама природа,

     Чтоб комар на планете жил,

     Дайте ж средство такого рода,

     Чтобы «зверь» этот год за годом

     Вроде с пользой бы послужил.

     Измените вы в нем наследственность,

     Озарите лучами мглу

     И пустите «кусачью» деятельность

     По направленному руслу.

     Чтоб не смели они касаться

     Всех добрейших людских голов,

     А кусали бы лишь мерзавцев,

     Негодяев и подлецов.

     Вот тогда-то, чего же проще,

     Все раскрылись бы, как один:

     Раз ты цел, - значит, ты хороший,

     Ну а тот, кто искусан в роще,

     Сразу ясно, что сукин сын.

     И чтоб стали предельно дороги

     Людям реки и тишь лесов,

     Подзаймитесь же, энтомологи,

     Воспитанием комаров!

     Пусть с душой комары поют

     Для хороших людей все лето.

     А мерзавцев пускай сожрут.

     Полагаю, друзья, что тут

     Никаких возражений нету!

Кристина

Влетела в дом упругим метеором

     И от порога птицею - ко мне,

     Смеясь румянцем, зубками и взором,

     Вся в юности, как в золотом огне.

     Привычно на колени забралась:

     - Вон там девчонки спорят за окошком!

     Скажи мне: есть космическая связь?

     И кто добрей: собака или кошка?!

     Я думаю, я мудро разрешаю

     И острый спор, и вспыхнувший вопрос,

     А сам сижу и восхищенно таю

     От этих рук, улыбок и волос.

     Подсказываю, слушаю, разгадываю

     Ее проблем пытливых суету

     И неприметно вкладываю, вкладываю

     В ее сердчишко ум и доброту.

     Учу построже к жизни приглядеться,

     Не все ведь в мире песни хороши.

     И сам учусь распахнутости сердца

     И чистоте доверчивой души.

     Все на земле имеет осмысленье:

     Печали, встречи, радости борьбы,

     И этой вот девчонки появленье,

     А если быть точнее, то явленье

     Мне был как перст и высший дар судьбы.

     Бегут по свету тысячи дорог.

     Не мне прочесть все строки этой повести,

     Не мне спасти ее от всех тревог,

     Но я хочу, чтоб каждый молвить мог,

     Что в этом сердце все живет по совести!

     Пусть в мире мы не боги и не судьи,

     И все же глупо жить, чтобы коптеть,

     Куда прекрасней песней прозвенеть,

     Чтоб песню эту не забыли люди.

     И в этом свете вьюги и борьбы,

     Где может разум попирать невежда,

     Я так тебе хочу большой судьбы,

     Мой вешний лучик, праздник и надежда!

     И я хотел бы, яростно хотел

     В беде добыть тебе живую воду,

     Стать мудрой мыслью в многодумье дел

     И ярким светом в злую непогоду!

     И для меня ты с самого рожденья

     Не просто очень близкий человек,

     А смысл, а сердца новое биенье,

     Трудов и дней святое продолженье -

     Живой посланник в двадцать первый век!

     Темнеет... День со спорами горячими

     Погас и погрузился в темноту...

     И гном над красновидовскими дачами

     Зажег лимонно-желтую луну.

     В прихожей дремлют: книжка, мячик, валенки,

     Мечты зовут в далекие края.

     Так спи же крепко, мой звоночек маленький,

     Мой строгий суд и песенка моя...

     И я прошу и небо, и долины,

     Молю весь мир сквозь бури и года:

     Пусть над судьбой Асадовой Кристины,

     Храня от бед, обманов и кручины,

     Горит всегда счастливая звезда!

Кроткие мужчины

Весенним утром четверо мужчин

Шагали на рыбалку оживленно.

— Нет, что за счастье,— вымолвил один,—

Что нам вослед не увязались жены!

Ну до чего ж я, братцы, не люблю,

Когда во все стараются соваться,

Воспитывать тебя, распоряжаться,

Да хоть бы взять красавицу мою!

И, задохнувшись от веселой злости,

(Спасибо, дом достаточно далек),

Он стал жене отсутствующей кости

Молоть буквально в пыль и порошок!

Другой сказал:— Бывает хуже, братцы!

Подумаешь, супруга командир!

А ты рискни хоть годик пообщаться

С женой, что вечно жаждет поругаться

Да ленится, нагуливая жир!

Придет с работы — час толчет картошку.

А поторопишь — лучше и не тронь:

Так и пойдет на приступ с поварешкой,

Из глаз огонь и изо рта огонь!

— Стоп!— рявкнул третий, закрутив картинно

Свой черный ус.— Все это кутерьма!

Да нет страшнее в жизни для мужчины,

Чем ревность жен, сводящая с ума!

Вернулся поздно, а она не спит:

— Где, трам-там-там, тебя, мой милый, носит? —

И так «тепло» и «задушевно» спросит,

Что сердце в пятки в ужасе летит!

Четвертый же сурово пробасил:

— Да вы еще о главном не сказали,

А главное, что лгут они, канальи,

И сплетничают свыше всяких сил!

Мою хоть в кипяток с размаху бросьте,

Да ваших тоже, шут меня дери,

А через час приди и посмотри:

Кипят, а нам перемывают кости!

Блеснула речка весело вдали.

Мужья от криков чуточку устали.

И тут из сумок завтраки достали,

Которые им жены припасли.

Костер зари, оплавя небосклон,

Смотрел, как дружно «рыцари» шагали.

Те, что ни разу в жизни не болтали,

Не сплетничали зря и не ругали

Своих «болтливых» и «ужасных» жен...

Лебеди

Гордые шеи изогнуты круто.

В гипсе, фарфоре молчат они хмуро.

Смотрят с открыток, глядят с абажуров,

Став украшеньем дурного уюта.

Если хозяйку-кокетку порой

«Лебедью» гость за столом назовет,

Птицы незримо качнут головой:

Что, мол, он знает и что он поймет?!

Солнце садилось меж бронзовых скал,

Лебедь на жесткой траве умирал.

Дробь браконьера иль когти орла?

Смерть это смерть - оплошал, и нашла!

Дрогнул, прилег и застыл недвижим.

Алая бусинка с клюва сползла...

Долго кружила подруга над ним

И наконец поняла!

Сердца однолюбов связаны туго.

Вместе навек судьба и полет.

И даже смерть, убивая друга,

Их дружбы не разорвет.

В лучах багровеет скальный гранит,

Лебедь на жесткой траве лежит,

А по спирали в зенит упруго

Кругами уходит его подруга.

Чуть слышно донесся гортанный крик,

Белый комок над бездной повис

Затем он дрогнул, а через миг

Метнулся отвесно на скалы вниз.

Тонкие шеи изогнуты круто.

В гипсе, фарфоре молчат они хмуро.

Смотрят с открыток, глядят с абажуров,

Став украшеньем дурного уюта.

Но сквозь фокстроты, сквозь шторы из ситца

Слышу я крыльев стремительный свист,

Вижу красивую гордую птицу,

Камнем на землю летящую вниз.

Ледяная баллада

Льды все туже сжимает круг,

Весь экипаж по тревоге собран.

Словно от чьих-то гигантских рук

Трещат парохода седые ребра.

Воет пурга среди колких льдов,

Злая насмешка слышится в голосе:

- Ну что, капитан Георгий Седов,

Кончил отныне мечтать о полюсе?

Зря она, старая, глотку рвет,

Неужто и вправду ей непонятно,

Что раньше растает полярный лед,

Чем лейтенант повернет обратно!

Команда - к Таймыру, назад, гуськом!

А он оставит лишь компас, карты,

Двух добровольцев, веревку, нарты

И к полюсу дальше пойдет пешком!

Фрам - капитанский косматый пес

Идти с командой назад не согласен.

Где быть ему? Это смешной вопрос!

Он даже с презреньем наморщил нос,

Ему-то вопрос абсолютно ясен!

Встал впереди на привычном месте

И на хозяина так взглянул,

Что тот лишь с улыбкой рукой махнул:

- Ладно, чего уж... Вместе так вместе!

Одежда твердеет, как жесть, под ветром,

А мгла не шутит, а холод жжет,

И надо не девять взять километров,

Не девяносто, а - девятьсот!

Но если на трудной стоишь дороге

И светит мечта тебе, как звезда,

То ты ни трусости, ни тревоги

Не выберешь в спутники никогда!

Вперед, вперед, по торосистым льдам!

От стужи хрипит глуховатый голос.

Седов еще шутит: - Ну что, брат Фрам,

Отыщешь по нюху Северный полюс?

Черную шерсть опушил мороз,

Но Фрам ничего - моряк нескулящий.

И пусть он всего лишь навсего пес -

Он путешественник настоящий!

Снова медведем ревет пурга,

Пища - худое подобье рыбы.

Седов бы любого сломил врага:

И холод, и голод. Но вот цинга...

И ноги, распухшие, точно глыбы...

Матрос расстроенно-озабочен,

Сказал: - Не стряслось бы какой беды.

Путь еще дальний, а вы не очень...

А полюс... Да бог с ним! Ведь там, между прочим,

Все то же: ни крыши и ни еды...

Добрый, но, право, смешной народ!

Неужто и вправду им непонятно,

Что раньше растает полярный лед,

Чем капитан повернет обратно!

И, лежа на нартах, он все в метель,

Сверяясь с картой, смотрел упрямо,

Смотрел и щурился, как в прицел,

Как будто бы видел во мраке цель,

Там, впереди, меж ушами Фрама.

Солнце все ниже... Мигнуло - и прочь...

Пожалуй, шансов уже никаких.

Над головой - полярная ночь,

И в сутки - по рыбине на двоих...

Полюс по-прежнему впереди.

Седов приподнялся над изголовьем:

- Кажется, баста! Конец пути...

Эх, я бы добрался, сумел дойти,

Когда б на недельку еще здоровья...

Месяц желтым горел огнем,

Будто маяк во мгле океана.

Боцман лоб осенил крестом:

- Ну вот и нет у нас капитана!..

Последний и вечный его покой:

Холм изо льда под салют прощальный,

При свете месяца как хрустальный,

Зеленоватый и голубой...

Молча в обратный путь собрались.

Горько, да надо спешить, однако.

Боцман, льдинку смахнув с ресниц,

Сказал чуть слышно: - Пошли, собака!

Их дома дела и семейства ждут,

У Фрама же нет ничего дороже,

Чем друг, что навеки остался тут,

И люди напрасно его зовут:

Фрам уйти от него не может!

Снова кричат ему, странный народ,

Неужто и вправду им непонятно,

Что раньше растает полярный лед,

Чем Фрам хоть на шаг повернет обратно!

Взобрался на холм, заскользив отчаянно,

Улегся и замер там недвижим,

Как будто бы телом хотел своим

Еще отогреть своего хозяина.

Шаги умолкли. И лишь мороз

Да ветер, в смятенье притихший рядом,

Видели, как костенеющий пес

Свою последнюю службу нес,

Уставясь в сумрак стеклянным взглядом.

Льдина кружится, кружат года,

Кружатся звезды над облаками...

И внукам бессоннейшими ночами,

Быть может, увидится иногда,

Как медленно к солнцу плывут из мрака

Герой, чье имя хранит народ,

И Фрам - замечательная собака,

Как черный памятник вросшая в лед.

Ленинграду

Не ленинградец я по рожденью.

И все же я вправе сказать вполне,

Что я - ленинградец по дымным сраженьям,

По первым окопным стихотвореньям,

По холоду, голоду, по лишеньям,

Короче: по юности, по войне!

В Синявинских топях, в боях подо Мгою,

Где снег был то в пепле, то в бурой крови,

Мы с городом жили одной судьбою,

Словно как родственники, свои.

Было нам всяко: и горько, и сложно.

Мы знали, можно, на кочках скользя,

Сгинуть в болоте, замерзнуть можно,

Свалиться под пулей, отчаяться можно,

Можно и то, и другое можно,

И лишь Ленинграда отдать нельзя!

И я его спас, навсегда, навечно:

Невка, Васильевский, Зимний дворец...

Впрочем, не я, не один, конечно.-

Его заслонил миллион сердец!

И если бы чудом вдруг разделить

На всех бойцов и на всех командиров

Дома и проулки, то, может быть,

Выйдет, что я сумел защитить

Дом. Пусть не дом, пусть одну квартиру.

Товарищ мой, друг ленинградский мой,

Как знать, но, быть может, твоя квартира

Как раз вот и есть та, спасенная мной

От смерти для самого мирного мира!

А значит, я и зимой и летом

В проулке твоем, что шумит листвой,

На улице каждой, в городе этом

Не гость, не турист, а навеки свой.

И, всякий раз сюда приезжая,

Шагнув в толкотню, в городскую зарю,

Я, сердца взволнованный стук унимая,

С горячей нежностью говорю:

- Здравствуй, по-вешнему строг и молод,

Крылья раскинувший над Невой,

Город-красавец, город-герой,

Неповторимый город!

Здравствуйте, врезанные в рассвет

Проспекты, дворцы и мосты висячие,

Здравствуй, память далеких лет,

Здравствуй, юность моя горячая!

Здравствуйте, в парках ночных соловьи

И все, с чем так радостно мне встречаться.

Здравствуйте, дорогие мои,

На всю мою жизнь дорогие мои,

Милые ленинградцы!

Лесная река

(Василию Федорову)

Пускай не качает она кораблей,

Не режет плечом волну океана,

Но есть первозданное что-то в ней,

Что-то от Шишкина и Левитана.

Течет она медленно век за веком,

В холодных омутах глубока.

И ни единого человека,

Ни всплеска, ни удочки рыбака!

В ажурной солнечной паутине

Под шорох ветра в шум ветвей

Течет, отливая небесной синью,

Намытой жгутами тугих дождей.

Так крепок и густ травяной настой,

Что черпай хоть ложкой его столовой!

Налим лупоглазый, почти пудовый,

Жует колокольчики над водой...

Березка пригнулась в густой траве.

Жарко. Сейчас она искупается!

Но платье застряло на голове,

Бьется под ветром и не снимается.

Над заводью вскинул рога сохатый

И замер пружинисто и хитро,

И только с морды его губатой

Падает звонкое серебро.

На дне неподвижно, как для парада,

Уставясь носами в одну струю,

Стоят голавли черноспинным рядом,

Как кони в едином литом строю.

Рябина, красуясь, грустит в тиши

И в воду смотрится то и дело:

Сережки рубиновые надела,

Да кто ж их оценит в такой глуши?!

Букашка летит не спеша на свет,

И зяблик у речки пришел в волненье.

Он клюнул букашкино отраженье

И изумился: букашки нет!

Удобно устроившись на суку,

Кукушка ватагу грибов считает.

Но, сбившись, мгновение отдыхает

И снова упрямо: «Ку-ку, ку-ку!»

А дунет к вечеру холодком -

По глади речной пробегут барашки,

Как по озябшей спине мурашки,

И речка потянется перед сном.

Послушает ласково и устало,

Как перепел выкрикнет: «Спать пора!» -

Расправит туманное одеяло

И тихо укроется до утра.

Россия степная, Россия озерная,

С ковыльной бескрайнею стороной,

Россия холмистая, мшистая, горная,

Ты вся дорога мне! И все же бесспорно я

Всех больше люблю тебя вот такой!

Такой: с иван-чаем, с морошкой хрусткой

В хмельном и смолистом твоем раю,

С далекой задумчивой песней русской,

С безвестной речушкой в лесном краю.

И вечно с тобой я в любой напасти -

И в солнечных брызгах, и в черной мгле,

И нет мне уже без тебя ни счастья.

Ни песни, ни радости на земле!

Листопад

Утро птицею в вышние

Перья радужные роняет.

Звезды, словно бы льдинки, тают

С легким звоном в голубизне

В Ботаническом лужи блестят

Озерками большими и мелкими.

А по веткам рыжими белками

Прыгает листопад.

Вон, смеясь и прильнув друг к дружке,

Под заливистый птичий звон

Две рябинки, как две подружки,

Переходят в обнимку газон.

Липы важно о чем-то шуршат,

И служитель метет через жердочку

То ль стекло, то ли синюю звездочку,

Что упала с рассветом в сад.

Листопад полыхает, вьюжит,

Только ворон на ветке клена

Словно сторожем важно служит,

Молчаливо и непреклонно.

Ворон старый и очень мудрый,

В этом парке ему почет.

И кто знает, не в это ль утро

Он справляет свой сотый год...

И ему объяснять не надо,

Отчего мне так нелегко.

Он ведь помнит, как с горьким взглядом

Этим, этим, вот самым садом

Ты ушла далеко-далеко...

Как легко мы порою рушим

В спорах-пламенях все подряд.

Ах, как просто обидеть душу

И как трудно вернуть назад!

Сыпал искры пожар осин,

Ну совсем такой, как и ныне.

И ведь не было злых причин,

Что там злых - никаких причин,

Кроме самой пустой гордыни!

В синеву, в тишину, в листву

Шла ты медленно по дорожке,

Как-то трепетно и сторожко -

Вдруг одумаюсь, позову...

Пестрый, вьюжистый листопад,

Паутинки дрожат и тают,

Листья падают, шелестят

И следы твои покрывают.

А вокруг и свежо, и пряно,

Все купается в бликах света,

Как «В Сокольниках» Левитана,

Только женской фигурки нету...

И сейчас тут, как в тот же день,

Все пылает и золотится.

Только горечь в душе, как тень,

Черной кошкою копошится.

Можно все погрузить во мрак,

Жить и слушать, как ливни плачут,

Можно радость спустить, как стяг...

Можно так. А можно не так,

А ведь можно же все иначе!

И чего бы душа ни изведала,

Как ни било б нас вкривь и вкось,

Если счастье оборвалось,

Разве значит, что счастья не было?!

И какая б ни жгла нас мука,

Но всему ль суждено сгореть?

Тяжелейшая вещь - разлука,

Но разлука еще не смерть!

Я найду тебя. Я разрушу

Льды молчания. Я спешу!

Я зажгу твои взгляд и душу,

Все, чем жили мы - воскрешу!

Пусть все ветры тревогу свищут.

Я уверен: любовь жива!

Тот, кто любит, - дорогу сыщет!

Тот, кто любит, - найдет слова!

Ты шагнешь ко мне, верю, знаю,

Слез прорвавшихся не тая,

И прощая, и понимая.

Моя светлая, дорогая,

Удивительная моя!

Литературным недругам моим

Мне просто жаль вас, недруги мои.

Ведь сколько лет, здоровья не жалея,

Ведете вы с поэзией моею

Почти осатанелые бои.

Что ж, я вам верю: ревность — штука злая,

Когда она терзает и грызет,

Ни темной ночью спать вам не дает,

Ни днем работать, душу иссушая.

И вы шипите зло и раздраженно,

И в каждой фразе ненависти груз.

— Проклятье, как и по каким законам

Его стихи читают миллионы

И сколько тысяч знает наизусть!

И в ресторане, хлопнув по второй,

Друг друга вы щекочете спесиво!

— Асадов — чушь. Тут все несправедливо!

А кто талант — так это мы с тобой!..

Его успех на год, ну пусть на три,

А мода схлынет — мир его забудет.

Да, года три всего, и посмотри,

Такого даже имени не будет!

А чтобы те пророчества сбылись,

И тщетность их отлично понимая,

Вы за меня отчаянно взялись

И кучей дружно в одного впились,

Перевести дыханья не давая.

Орут, бранят, перемывают кости,

И часто непонятно, хоть убей,

Откуда столько зависти и злости

Порой бывает в душах у людей!

Но мчат года: уже не три, не пять,

А песни рвутся в бой и не сгибаются,

Смелей считайте: двадцать, двадцать пять.

А крылья — ввысь, и вам их не сломать,

А молодость живет и продолжается!

Нескромно? Нет, простите, весь свой век

Я был скромней апрельского рассвета,

Но если бьют порою как кастетом,

Бьют не стесняясь и зимой и летом,

Так может же взорваться человек!

Взорваться и сказать вам: посмотрите,

Ведь в залы же, как прежде, не попасть,

А в залах негде яблоку упасть.

Хотите вы того иль не хотите —

Не мне, а вам от ярости пропасть!

Но я живу не ради славы, нет,

А чтобы сделать жизнь еще красивей,

Кому-то сил придать в минуты бед,

Влить в чье-то сердце доброту и свет

Кого-то сделать чуточку счастливей!

А если вдруг мой голос оборвется,

О, как вы страстно кинетесь тогда

Со мной еще отчаянней бороться,

Да вот торжествовать-то не придется,

Читатель ведь на ложь не поддается,

А то и адресует кой-куда...

Со всех концов, и это не секрет,

Как стаи птиц, ко мне несутся строки.

Сто тысяч писем — вот вам мой ответ!

Сто тысяч писем светлых и высоких!

Не нравится? Вы морщитесь, кося?

Но ведь не я, а вы меня грызете!

А правду, ничего, переживете!

Вы — крепкие. И речь еще не вся.

А сколько в мире быть моим стихам,

Кому судить поэта и солдата?

Пускай не мне, зато уж и не вам!

Есть выше суд и чувствам и словам.

Тот суд — народ. И заявляю вам,

Что вот в него-то я и верю свято!

Еще я верю (а ведь так и станется!),

Что честной песни вам не погасить.

Когда от зла и дыма не останется,

Той песне, ей-же-богу, не состариться,

А только крепнуть, молодеть и жить!

Лунный вечер

Закат хрустально-алый мост

     Над речкой воздвигает,

     И вверх в сопровожденье звезд

     Луна, поднявшись в полный рост,

     Торжественно шагает.

     Ей все принадлежат сердца

     И замки на планете,

     А у тебя же ни дворца,

     И, кроме одного певца,

     Нет никого на свете.

     Но это, право, не беда,

     Взвей гордость, словно стяг.

     Один, он тоже иногда

     Уж не такой пустяк!

     Готов я верить и любить,

     О бедах не трубя.

     Одно не знаю: как мне быть?

     Какую песню сочинить,

     Достойную тебя?

     Твои слова, улыбки, взгляд

     Я в сердце собирал,

     И, встреться мы лет сто назад,

     Я так бы написал:

     Всегда поэзии полна,

     То холодна, то страстна,

     Ты - как полночная луна

     Таинственно-прекрасна!

     А впрочем, и средь наших дней

     Горит живая сила:

     И горделиво-светлой ей

     Ты, с строгой скромностью своей,

     Навряд ли б уступила.

     Ведь гордо-чистая луна

     Средь всех других планет

     Одной лишь стороной видна,

     Другой как словно нет.

     А та, другая, для кого,

     Где все темно и строго?

     Для неба или для того,

     Кто всех дороже. Для него -

     Сверхдруга или Бога!

     Луна одна и ты - одна.

     И знаю я: твой взгляд,

     Твоя дневная сторона

     И звездно-тайная страна

     Лишь мне принадлежат!

     И так как в верности своей

     Ты, как луна, тверда,

     Живи ж средь песен и людей

     И ныне, и всегда!

     А если вечность обойдет

     Капризно стороною

     И бабка старая придет

     С железною клюкою,

     Ну что ж, не нам белеть, как снег!

     Мир вечен - как замечено,

     Как горы, как движенье рек.

     В моих стихах тебе навек

     Бессмертье обеспечено!

Лучший совет

Почувствовав неправою себя,

Она вскипела бурно и спесиво,

Пошла шуметь, мне нервы теребя,

И через час, все светлое губя,

Мы с ней дошли едва ль не до разрыва.

И было столько недостойных слов,

Тяжеловесных, будто носороги,

Что я воскликнул: - Это не любовь! -

И зашагал сурово по дороге.

Иду, решая: нужен иль не нужен?

А сам в окрестной красоте тону:

За рощей вечер, отходя ко сну,

Готовит свой неторопливый ужин.

Как одинокий, старый холостяк,

Быть может зло познавший от подруги,

Присев на холм, небрежно, кое-как

Он расставляет блюда по округе:

Река в кустах сверкнула, как селедка,

В бокал пруда налит вишневый сок,

И, как «глазунья», солнечный желток

Пылает на небесной сковородке.

И я спросил у вечера: - Скажи,

Как поступить мне с милою моею?

- А ты ее изменой накажи! -

Ответил вечер, хмуро багровея.

И вот, когда любимая заплачет,

Обидных слез не в силах удержать,

Увидишь сам тогда, что это значит,-

Изменой злою женщину терзать!

Иду вперед, не успокоив душу,

А мимо мчится, развивая прыть,

Гуляка ветер. Я кричу: - Послушай!

Скажи мне, друг, как с милой поступить?

Ты всюду был, ты знаешь все на свете,

Не то что я - скромняга-человек!

- А ты ее надуй! - ответил ветер.-

Да похитрей, чтоб помнила весь век!

И вот, когда любимая заплачет,

Тоскливых слез не в силах удержать,

Тогда увидишь сам, что это значит,-

Обманным словом женщину терзать!

Вдали, серьгами царственно качая,

Как в пламени, рябина у реки.

- Красавица! - сказал я.- Помоги!

Как поступить мне с милою, не знаю!

В ответ рябина словно просияла:

- А ты ее возьми и обними!

И зла не поминай! - она сказала.-

Ведь женщина есть женщина. Пойми!

Не спорь, не говори, что обижаешься,

А руки ей на плечи положи

И поцелуй... И ласково скажи...

А что сказать - и сам ты догадаешься!

И вот, когда любимая заплачет,

Счастливых слез не в силах удержать,

Тогда узнаешь сам, что это значит,-

С любовью слово женщине сказать!

Любим мы друг друга или нет?..

Любим мы друг друга или нет?

     Кажется: какие тут сомненья?

     Только вот зачем, ища решенья,

     Нам нырять то в полночь, то в рассвет?

     Знать бы нам важнейший постулат:

     Чувства, хоть плохие, хоть блестящие,

     Теплые иль яростно горящие,

     Все равно: их строят и творят.

     Чувства можно звездно окрылить,

     Если их хранить, а не тиранить.

     И, напротив: горько загубить,

     Если всеми способами ранить.

     Можно находить и открывать

     Все, буквально все, что нас сближает.

     И, напротив: коль не доверять,

     Можно, как болячки ковырять,

     Именно все то, что разделяет.

     То у нас улыбки, то терзания,

     То упреков леденящий душ,

     То слиянье губ, и рук, и душ,

     То вражда почти до обожания.

     То блаженство опьяняет нас,

     То сердца мы беспощадно гложем,

     Осыпая ревностями фраз,

     Но причем ни на день, ни на час

     Разлучиться все-таки не можем.

     Кто ж поможет разгадать секрет:

     Любим мы друг друга или нет?

Люблю я собаку за верный нрав...

Люблю я собаку за верный нрав,

За то, что, всю душу тебе отдав,

В голоде, в холоде или разлуке

Не лижет собака чужие руки.

У кошки-дуры характер иной.

Кошку погладить может любой.

Погладил - и кошка в то же мгновенье,

Мурлыча, прыгает на колени.

Выгнет спину, трется о руку,

Щурясь кокетливо и близоруко.

Кошке дешевая ласка не стыдна,

Глупое сердце не дальновидно.

От ласки кошачьей душа не согрета.

За крохи немного дают взамен:

Едва лишь наскучит мурлыканье это -

Встанут и сбросят ее с колен.

Собаки умеют верно дружить,

Не то что кошки - лентяйки и дуры.

Так стоит ли, право, кошек любить

И тех, в ком живут кошачьи натуры?!

Любовь

Известно все: любовь не шутка,

Любовь - весенний стук сердец,

А жить, как ты, одним рассудком,

Нелепо, глупо наконец!

Иначе для его мечты?

Зачем тропинки под луною?

К чему лоточницы весною

Влюбленным продают цветы?!

Когда бы не было любви,

То и в садах бродить не надо.

Пожалуй, даже соловьи

Ушли бы с горя на эстраду.

Зачем прогулки, тишина.

Ведь не горит огонь во взгляде?

А бесполезная луна

Ржавела б на небесном складе.

Представь: никто не смог влюбиться.

И люди стали крепче спать,

Плотнее кушать, реже бриться,

Стихи забросили читать...

Но нет, недаром есть луна

И звучный перебор гитары,

Не зря приходит к нам весна

И по садам гуляют пары.

Бросай сомнения свои!

Люби и верь. Чего же проще?

Не зря ночные соловья

До хрипоты поют по рощам!

Любовь и трусость

Почему так нередко любовь непрочна?

Несхожесть характеров? Чья-то узость?

Причин всех нельзя перечислить точно,

Но главное все же, пожалуй, трусость.

Да, да, не раздор, не отсутствие страсти,

А именно трусость - первопричина.

Она-то и есть та самая мина,

Что чаще всего подрывает счастье.

Неправда, что будто мы сами порою

Не ведаем качеств своей души.

Зачем нам лукавить перед собою,

В основе мы знаем и то и другое,

Когда мы плохи и когда хороши.

Пока человек потрясений не знает,

Не важно - хороший или плохой,

Он в жизни обычно себе разрешает

Быть тем, кто и есть он. Самим собой.

Но час наступил - человек влюбляется

Нет, нет, на отказ не пойдет он никак.

Он счастлив. Он страстно хочет понравиться.

Вот тут-то, заметьте, и появляется

Трусость - двуличный и тихий враг.

Волнуясь, боясь за исход любви

И словно стараясь принарядиться,

Он спрятать свои недостатки стремится,

Она - стушевать недостатки свои.

Чтоб, нравясь быть самыми лучшими, первыми,

Чтоб как-то «подкрасить» характер свой,

Скупые на время становятся щедрыми,

Неверные - сразу ужасно верными.

А лгуньи за правду стоят горой.

Стремясь, чтобы ярче зажглась звезда,

Влюбленные словно на цыпочки встали

И вроде красивей и лучше стали.

«Ты любишь?» - «Конечно!»

«А ты меня?» - «Да!»

И все. Теперь они муж и жена.

А дальше все так, как случиться и должно;

Ну сколько на цыпочках выдержать можно?!

Вот тут и ломается тишина...

Теперь, когда стали семейными дни,

Нет смысла играть в какие-то прятки.

И лезут, как черти, на свет недостатки,

Ну где только, право, и были они?

Эх, если б любить, ничего не скрывая,

Всю жизнь оставаясь самим собой,

Тогда б не пришлось говорить с тоской:

«А я и не думал, что ты такая!»

«А я и не знала, что ты такой!»

И может, чтоб счастье пришло сполна,

Не надо душу двоить свою.

Ведь храбрость, пожалуй, в любви нужна

Не меньше, чем в космосе иль в бою!

Любовь, измена и колдун

В горах, на скале, о беспутствах мечтая,

     Сидела Измена худая и злая.

     А рядом под вишней сидела Любовь,

     Рассветное золото в косы вплетая.

     С утра, собирая плоды и коренья,

     Они отдыхали у горных озер.

     И вечно вели нескончаемый спор --

     С улыбкой одна, а другая с презреньем.

     Одна говорила: - На свете нужны

     Верность, порядочность и чистота.

     Мы светлыми, добрыми быть должны:

     В этом и - красота!

     Другая кричала: - Пустые мечты!

     Да кто тебе скажет за это спасибо?

     Тут, право, от смеха порвут животы

     Даже безмозглые рыбы!

     Жить надо умело, хитро и с умом,

     Где -- быть беззащитной, где -- лезть напролом,

     А радость увидела -- рви, не зевай!

     Бери! Разберемся потом!

     - А я не согласна бессовестно жить.

     Попробуй быть честной и честно любить!

     - Быть честной? Зеленая дичь! Чепуха!

     Да есть ли что выше, чем радость греха?!

     Однажды такой они подняли крик,

     Что в гневе проснулся косматый старик,

     Великий Колдун, раздражительный дед,

     Проспавший в пещере три тысячи лет.

     И рявкнул старик: - Это что за война?!

     Я вам покажу, как будить Колдуна!

     Так вот, чтобы кончить все ваши раздоры,

     Я сплавлю вас вместе на все времена!

     Схватил он Любовь колдовскою рукой,

     Схватил он Измену рукою другой

     И бросил в кувшин их, зеленый, как море,

     А следом туда же -- и радость, и горе,

     И верность, и злость, доброту, и дурман,

     И чистую правду, и подлый обман.

     Едва он поставил кувшин на костер,

     Дым взвился над лесом, как черный шатер, -

     Все выше и выше, до горных вершин.

     Старик с любопытством глядит на кувшин:

     Когда переплавится все, перемучится,

     Какая же там чертовщина получится?

     Кувшин остывает. Опыт готов.

     По дну пробежала трещина,

     Затем он распался на сотню кусков,

     И... появилась женщина...

Люди слова

Люблю человека слова:

- Приду! - И явился в срок.

- Я сделаю. - И готово!

Не надо спрашивать снова:

- А сможет? - Сказал и смог!

Мы лезем порой из кожи,

Мы мучим себя подчас,

Стремясь об одном и том же

Кого-то просить сто раз.

Но часто беспечный кто-то

Лишь руки к груди прижмет:

- Прости, не сумел... Заботы...

Все будет! - И вновь солжет.

При этом всего странней

И даже смешней, быть может,

Что сам он терпеть не может

Трещоток и трепачей.

И как только возникает

Вот этот «двойной» народ,

Что запросто обещает

И запросто нарушает

Слова. Будто воду пьет?!

В душе у них - ни черта!

И я повторяю снова,

Что быть человеком слова -

Бесценнейшая черта!

Ведь лучшее, что рождается

От чести до красоты,

Уверен я, начинается

Вот с этой как раз черты!

И тверди земной основа

Не мрамор и не гранит,

А верные люди слова -’

На них и земля стоит!

Люди стараются быть счастливыми...

Люди стараются быть счастливыми,

     Но в этих стремлениях и борьбе

     Все ли способны быть незлобивыми

     И снисходительно-справедливыми

     И к прочим согражданам, и к себе?

     Да, скажем по совести, не всегда

     Люди злопамятными бывают,

     И жуликов всяких порой прощают,

     И даже изменников иногда.

     С поступками скверными, даже злобными,

     С чертами-волками, с чертами-кобрами

     Мирится бездна подчас людей.

     Но вот, как ни странно, с чертами добрыми

     Дела зачастую куда сложней.

     Ведь вот как устроен порой человек

     Со всей любопытной душой своею:

     Того, кто красивее или сильнее

     Иль, скажем, талантливей и умнее,

     Хоть режь, а не может простить вовек!

     Ведь сколько рождалось таких, кто мог

     Согреть человека живым талантом,

     Но недруги сразу со злым азартом

     Кидались, чтоб сбить непременно с ног.

     А сколько же ярких было умов,

     Которым буквально никто не внемлет?

     И книг, и прекраснейших голосов,

     Нередко же втоптанных просто в землю!

     Пилот, что кипел в красоте и силе,

     Вдруг взял и явил мировой рекорд.

     Соседи ж за это ему вредили,

     Таланта они ему не простили:

     - Не прыгай в герои, крылатый черт!

     Смешно, но за ложь иль башку без дум

     Никто почему-то не обижается,

     А если талант или яркий ум -

     Такие грехи у нас не прощаются!

     При этом, конечно, в те лбы упрямые

     И мысль на мгновение не придет,

     Что двигают жизнь и дела вперед

     Мозги и таланты из самых самые!

     Не надо же, право, коситься, люди,

     На всех, кто красивее иль добрей,

     Талантливей, может быть, и умней,

     И жизнь наша много светлее будет!

Магнетизм

О, как же мы странно с тобой прощаемся:

     Твердим: «До свиданья», твердим: «Пока».

     Но только все время в руке рука,

     И мы их так слабо разнять пытаемся.

     Ужасное время -- пора разлуки...

     Но, кажется, силы у нас нашлись.

     Однако, едва лишь разжались руки,

     Как губы вдруг взяли да и слились.

     А губы слились -- значит, смолкли речи.

     Но чуть только мы их смогли обуздать,

     Как тут устремились друг к другу плечи

     И руки уже обнялись опять.

     О, Господи! Что же творит любовь?!

     Все планы практически рассыпаются:

     То руки мгновенно опять смыкаются,

     То губы встречаются вновь и вновь...

     А чуть распрощаемся до конца,

     Как все будто снова летит по кругу:

     То ноги несут нас опять друг к другу,

     То тянутся руки, то вновь сердца.

     О, люди! Запомните мой совет:

     Коль вдруг вот такое у вас случится,

     Не мучьтесь, а мчитесь бегом жениться.

     Другого решения просто нет!

Маленькие герои

В промозглую и злую непогоду,

     Когда ложатся под ветрами ниц

     Кусты с травой. Когда огонь и воду

     Швыряют с громом тучи с небосвода,

     Мне жаль всегда до острой боли птиц...

     На крыши, на леса и на проселки,

     На горестно поникшие сады,

     Где нет сухой ни ветки, ни иголки,

     Летит поток грохочущей воды.

     Все от стихии прячется в округе:

     И человек, и зверь, и даже мышь.

     Укрыт надежно муравей. И лишь

     Нет ничего у крохотной пичуги.

     Гнездо? Смешно сказать! Ну разве дом -

     Три ветки наподобие розетки!

     И при дожде, ей-богу, в доме том

     Ничуть не суше, чем на всякой ветке!

     Они к птенцам всей грудкой прижимаются,

     Малюсенькие, легкие, как дым,

     И от дождя и стужи заслоняются

     Лишь перьями да мужеством своим.

     И как представить даже, что они

     Из райских мест, сквозь бури и метели,

     Семь тысяч верст и ночи все, и дни

     Сюда, домой, отчаянно летели!

     Зачем такие силы были отданы?

     Ведь в тех краях - ни холода, ни зла,

     И пищи всласть, и света, и тепла,

     Да, там есть все на свете... кроме родины...

     Суть в том, без громких слов и укоризны,

     Что, все порой исчерпав до конца,

     Их маленькие, честные сердца

     Отчизну почитают выше жизни.

     Грохочет бурей за окошком ночь,

     Под ветром воду скручивая туго,

     И что бы я не отдал, чтоб помочь

     Всем этим смелым крохотным пичугам!

     Но тьма уйдет, как злобная старуха,

     Куда-то в черный и далекий лес,

     И сгинет гром, поварчивая глухо,

     А солнце брызнет золотом с небес.

     И вот, казалось, еле уцелев,

     В своих душонках маленьких пичуги

     Хранят не страх, не горечь и не гнев,

     А радость, словно сеятель посев,

     Как искры звонко сыплют по округе!

     Да, после злой ревущей черноты,

     Когда живым-то мудрено остаться,

     Потокам этой светлой доброты

     И голосам хрустальной чистоты,

     Наверно, можно только удивляться!

     Гремит, звенит жизнелюбивый гам!

     И, может быть, у этой крохи-птицы

     Порой каким-то стоящим вещам

     Большим и очень сильным существам

     Не так уж плохо было б поучиться...

Маленькие люди

Цветистая афиша возвещает

О том, что в летнем цирке в третий раз

С большим аттракционом выступает

Джаз лилипутов - «Театральный джаз»!

А кроме них, указано в программе,

Веселый ас - медведь-парашютист,

Жонглеры-обезьяны с обручами

И смелый гонщик - волк-мотоциклист.

Обиднейшее слово - лилипуты,

Как будто штамп поставили навек.

Как будто все решает рост. Как будто

Перед тобой уже не человек!

Нет, я живу не баснями чужими

И не из ложи цирковой слежу.

Я знаю их обиды, ибо с ними

Не первый год общаюсь и дружу!

Вот и сегодня тоненько звенят

В моей квартире шутки, смех и тосты.

Нет никого «больших», как говорят,

Сегодня здесь лишь «маленькие» гости!

Тут не желанье избежать общенья,

И не стремленье скрыться от людей,

И вовсе не любовь к уединенью -

Тут дело все и проще и сложней...

Мы часто пониманье проявляем

Там, где порой оно и ни к чему.

Случается, что пьяному в трамвае

Мы, чуть ли уж не место уступая,

Сердечно улыбаемся ему.

А к людям очень маленького роста

И очень уязвимым оттого,

Кому на свете жить не так уж просто,

Нет, кроме любопытства, ничего!

Бегут им вслед на улицах мальчишки.

- Эгей, сюда! Смотрите-ка скорей! -

Ну, хорошо, пусть это ребятишки.

А взрослые! Намного ли мудрей?

Порой прохожих растолкав упрямо,

И распахнув глазищи-фонари,

Какая-нибудь крашеная дама

Воскликнет вдруг:- Ах, Петя, посмотри!

И, все смекнув, когда-то, кто-то, где-то

С практично предприимчивой душой

На нездоровом любопытстве этом

Уже устроил бизнес цирковой.

И вот факиры, щурясь плутовато,

Одетых пестро маленьких людей

Под хохот превращают в голубей

И снова извлекают из халата!

И вот уже афиша возвещает

О том, что в летнем цирке в третий раз

С большим аттракционом выступает

Джаз лилипутов - «Театральный джаз»!

Грохочет зал, дрожат огни лучисто.

И может быть, не ведает никто,

Как снится ночью маленьким артистам

Пожар в зеленом цирке «Шапито».

Маэстро

Счастливый голос в трубке телефонной:

— Люблю, люблю! Без памяти! Навек!

Люблю несокрушимо и бездонно! —

И снова горячо и восхищенно:

— Вы самый, самый лучший человек!

Он трубку, улыбаясь, положил.

Бил в стекла ветер шумно и тревожно.

Ну что сказать на этот буйный пыл?

И вообще он даже не решил,

Что хорошо, а что тут невозможно?

Ее любовь, ее счастливый взгляд,

Да, это праздник радости, и все же

На свете столько всяческих преград,

Ведь оболгут, опошлят, заедят,

К тому ж он старше, а она моложе.

Ну что глупцам душа или талант!

Ощиплют под чистую, как цыпленка,

Начнут шипеть:— Известный музыкант,

И вдруг нашел почти наивный бант,

Лет двадцать пять... практически девчонка...

Но разве чувство не бывает свято?

И надо ль биться с яркою мечтой?

Ведь были же и классики когда-то,

Был Паганини в пламени заката,

Был Верди. Были Тютчев и Толстой.

А впрочем, нет, не в этом даже дело,

И что такое этажи из лжи

И всяческие в мире рубежи

Пред этим взглядом радостным и смелым!

Ведь если тут не пошлость и не зло

И главный смысл не в хмеле вожделений,

А если ей и впрямь его тепло

Дороже всех на свете поклонений?!

И если рвется в трубке телефонной:

— Люблю, люблю! Без памяти! Навек!

Люблю несокрушимо и бездонно! —

И снова горячо и восхищенно:

— Вы самый, самый лучший человек!

Так как решить все «надо» и «не надо»!

И как душе встревоженной помочь?

И что важней: житейские преграды

Иль этот голос, рвущийся сквозь ночь?

Кидая в ночь голубоватый свет,

Горит вдали последняя звезда,

Наверно, завтра он ответит «нет»,

Но нынче, взяв подаренный портрет,

Он по-секрету тихо скажет «да»!

Медвежонок

Беспощадный выстрел был и меткий.

     Мать осела, зарычав негромко,

     Боль, веревки, скрип телеги, клетка...

     Все как страшный сон для медвежонка...

     Город суетливый, непонятный,

     Зоопарк - зеленая тюрьма,

     Публика снует туда-обратно,

     За оградой высятся дома...

     Солнца блеск, смеющиеся губы,

     Возгласы, катанье на лошадке,

     Сбросить бы свою медвежью шубу

     И бежать в тайгу во все лопатки!

     Вспомнил мать и сладкий мед пчелы,

     И заныло сердце медвежонка,

     Носом, словно мокрая клеенка,

     Он, сопя, обнюхивал углы.

     Если в клетку из тайги попасть,

     Как тесна и как противна клетка!

     Медвежонок грыз стальную сетку

     И до крови расцарапал пасть.

     Боль, обида - все смешалось в сердце.

     Он, рыча, корябал доски пола,

     Бил с размаху лапой в стены, дверцу

     Под нестройный гул толпы веселой.

     Кто-то произнес: - Глядите в оба!

     Надо стать подальше, полукругом.

     Невелик еще, а сколько злобы!

     Ишь, какая лютая зверюга!

     Силищи да ярости в нем сколько,

     Попадись-ка в лапы - разорвет! -

     А «зверюге» надо было только

     С плачем ткнуться матери в живот.

Микроклимат

День и ночь за окном обложные дожди,

     Все промокло насквозь: и леса, и птицы.

     В эту пору, конечно, ни почты не жди,

     Да и вряд ли какой-нибудь гость постучится.

     Реки хмуро бурлят, пузырятся пруды.

     Все дождем заштриховано, скрыто и смыто.

     На кого и за что так природа сердита

     И откуда берет она столько воды?!

     Небо, замысла скверного не тая,

     Все залить вознамерилось в пух и прах.

     Даже странно представить, что есть края,

     Где почти и не ведают о дождях.

     Где сгорают в горячих песках следы

     И ни пятнышка туч в небесах седых,

     Где родник или просто стакан воды

     Часто ценят превыше всех благ земных.

     Дождь тоской заливает луга и выси,

     Лужи, холод да злющие комары.

     Но душа моя с юности не зависит

     Ни от хмурых дождей, ни от злой жары.

     И какой ни придумает финт природа,

     Не навеет ни холод она, ни сплин.

     Ведь зависит внутри у меня погода

     От иных, совершенно иных причин.

     Вот он - мудрый и очень простой секрет:

     Если что-то хорошее вдруг свершилось,

     Как погода бы яростно ни бесилась,

     В моем сердце хохочет весенний свет!

     Но хоть трижды будь ласковою природа,

     Только если тоска тебя вдруг грызет,

     То в душе совершенно не та погода,

     В ней тогда и бураны, и снег, и лед.

     Дождь гвоздит по земле, и промозглый ветер

     Плющит капли о стекла и рвет кусты.

     Он не знает, чудак, о прекрасном лете,

     О моем, о веселом и добром лете,

     Где живет красота, и любовь, и ты...

Мне так всегда хотелось верить в Бога!..

Мне так всегда хотелось верить в Бога!

     Ведь с верой легче все одолевать:

     Болезни, зло, и если молвить строго,

     То в смертный час и душу отдавать...

     В церквах с покрытых золотом икон,

     Сквозь блеск свечей и ладан благовонный

     В сияньи нимба всемогущий ОН

     Взирал на мир печальный и спокойный.

     И вот, кого ОН сердцем погружал

     В святую веру с лучезарным звоном,

     Торжественно и мудро объяснял,

     Что мир по Божьим движется законам.

     В Его руце, как стебельки травы, -

     Все наши судьбы, доли и недоли.

     Недаром даже волос с головы

     Упасть не может без Господней воли!

     А если так, то я хочу понять

     Первопричину множества событий:

     Стихий, и войн, и радостных открытий,

     И как приходят зло и благодать?

     И в жажде знать все то, что не постиг,

     Я так далек от всякого кощунства,

     Что было б, право, попросту безумство

     Подумать так хотя бы и на миг.

     Он создал весь наш мир. А после всех -

     Адама с Евой, как венец созданья.

     Но, как гласит Священное писанье,

     Изгнал их вон за первородный грех.

     Но если грех так тягостен Ему,

     Зачем ОН сам их создал разнополыми

     И поселил потом в Эдеме голыми?

     Я не шучу, я просто не пойму.

     А яблоко в зелено-райской куще?

     Миф про него - наивней, чем дитя.

     Ведь ОН же всеблагой и всемогущий,

     Все знающий вперед и вездесущий

     И мог все зло предотвратить шутя.

     И вновь и вновь я с жаром повторяю,

     Что здесь кощунства не было и нет.

     Ведь я мечтал и до сих пор мечтаю

     Поверить сердцем в негасимый свет.

     Мне говорят: - Не рвись быть слишком умным,

     Пей веру из Божественной реки. -

     Но как, скажите, веровать бездумно?

     И можно ль верить смыслу вопреки?

     Ведь если это правда, что вокруг

     Все происходит по Господней воле,

     Тогда откуда в мире столько мук

     И столько горя в человечьей доле?

     Когда нас всех военный смерч хлестал

     И люди кров и головы теряли,

     И гибли дети в том жестоком шквале,

     А ОН все видел? Знал и позволял?

     Ведь «Волос просто так не упадет...»

     А тут-то разве мелочь? Разве волос?

     Сама земля порой кричала в голос

     И корчился от муки небосвод.

     Слова, что это - кара за грехи,

     Кого всерьез, скажите, убедили?

     Ну хорошо, пусть взрослые плохи,

     Хоть и средь них есть честны и тихи,

     А дети? Чем же дети нагрешили?

     Кто допускал к насилью палачей?

     В чью пользу было дьявольское сальдо,

     Когда сжигали заживо детей

     В печах Треблинки или Бухенвальда?!

     И я готов, сто раз готов припасть

     К ногам того мудрейшего святого,

     Кто объяснит мне честно и толково,

     Как понимать Божественную власть?

     Любовь небес и - мука человечья.

     Зло попирает грубо благодать.

     Ведь тут же явно есть противоречье,

     Ну как его осмыслить и понять?

     Да вот хоть я. Что совершал я прежде?

     Какие были у меня грехи?

     Учился, дрался, сочинял стихи,

     Порой курил с ребятами в полъезде.

     Когда ж потом в трагическую дату

     Фашизм занес над Родиною меч,

     Я честно встал, чтоб это зло пресечь,

     И в этом был священный долг солдата.

     А если так, и без Всевышней воли

     И волос с головы не упадет,

     За что тогда в тот беспощадный год

     Была дана мне вот такая доля?

     Свалиться в двадцать в черные лишенья,

     А в небе - все спокойны и глухи,

     Скажите, за какие преступленья?

     И за какие смертные грехи?!

     Да, раз выходит, что без Высшей воли

     Не упадет и волос с головы,

     То тут права одна лишь мысль, увы,

     Одна из двух. Одна из двух, не боле:

     ОН добр, но слаб и словно бы воздушен

     И защитить не в силах никого.

     Или жесток, суров и равнодушен,

     И уповать нелепо на Него!

     Я в Бога так уверовать мечтаю

     И до сих пор надежду берегу.

     Но там, где суть вещей не понимаю -

     Бездумно верить просто не могу.

     И если с сердца кто-то снимет гири

     И обрету я мир и тишину,

     Я стану самым верующим в мире

     И с веры той вовеки не сверну!

Мне уже не шестнадцать, мама!

Ну что ты не спишь и все ждешь упрямо?

Не надо. Тревоги свои забудь.

Мне ведь уже не шестнадцать, мама!

Мне больше! И в этом, пожалуй, суть.

Я знаю, уж так повелось на свете,

И даже предчувствую твой ответ,

Что дети всегда для матери дети,

Пускай им хоть двадцать, хоть тридцать лет

И все же с годами былые средства

Как-то меняться уже должны.

И прежний надзор и контроль, как в детстве,

Уже обидны и не нужны.

Ведь есть же, ну, личное очень что-то!

Когда ж заставляют: скажи да скажи! -

То этим нередко помимо охоты

Тебя вынуждают прибегнуть к лжи.

Родная моя, не смотри устало!

Любовь наша крепче еще теперь.

Ну разве ты плохо меня воспитала?

Верь мне, пожалуйста, очень верь!

И в страхе пусть сердце твое не бьется,

Ведь я по-глупому не влюблюсь,

Не выйду навстречу кому придется,

С дурной компанией не свяжусь.

И не полезу куда-то в яму,

Коль повстречаю в пути беду,

Я тотчас приду за советом, мама,

Сразу почувствую и приду.

Когда-то же надо ведь быть смелее,

А если порой поступлю не так,

Ну что ж, значит буду потом умнее,

И лучше синяк, чем стеклянный колпак.

Дай твои руки расцеловать,

Самые добрые в целом свете.

Не надо, мама, меня ревновать,

Дети, они же не вечно дети!

И ты не сиди у окна упрямо,

Готовя в душе за вопросом вопрос.

Мне ведь уже не шестнадцать, мама.

Пойми. И взгляни на меня всерьез.

Прошу тебя: выбрось из сердца грусть,

И пусть тревога тебя не точит.

Не бойся, родная. Я скоро вернусь!

Спи, мама. Спи крепко. Спокойной ночи!

Могила Неизвестного солдата

Могила Неизвестного солдата!

О, сколько их от Волги до Карпат!

В дыму сражений вырытых когда-то

Саперными лопатами солдат.

Зеленый горький холмик у дороги,

В котором навсегда погребены

Мечты, надежды, думы и тревоги

Безвестного защитника страны.

Кто был в боях и знает край передний,

Кто на войне товарища терял,

Тот боль и ярость полностью познал,

Когда копал «окоп» ему последний.

За маршем - марш, за боем - новый бой!

Когда же было строить обелиски?!

Доска да карандашные огрызки,

Ведь вот и все, что было под рукой!

Последний «послужной листок» солдата:

«Иван Фомин», и больше ничего.

А чуть пониже две коротких даты

Рождения и гибели его.

Но две недели ливневых дождей,

И остается только темно-серый

Кусок промокшей, вздувшейся фанеры,

И никакой фамилии на ней.

За сотни верст сражаются ребяга.

А здесь, от речки в двадцати шагах,

Зеленый холмик в полевых цветах -

Могила Неизвестного солдата...

Но Родина не забывает павшего!

Как мать не забывает никогда

Ни павшего, ни без вести пропавшего,

Того, кто жив для матери всегда!

Да, мужеству забвенья не бывает.

Вот почему погибшего в бою

Старшины на поверке выкликают

Как воина, стоящего в строю!

И потому в знак памяти сердечной

По всей стране от Волги до Карпат

В живых цветах и день и ночь горят

Лучи родной звезды пятиконечной.

Лучи летят торжественно и свято,

Чтоб встретиться в пожатии немом,

Над прахом Неизвестного солдата,

Что спит в земле перед седым Кремлем!

И от лучей багровое, как знамя,

Весенним днем фанфарами звеня,

Как символ славы возгорелось пламя -

Святое пламя вечного огня!

Модные люди

Мода, мода! Кто ее рождает?

     Как ее постигнуть до конца?!

     Мода вечно там, где оглупляют,

     Где всегда упорно подгоняют

     Под стандарт и вкусы, и сердца.

     Подгоняют? Для чего? Зачем?

     Да затем, без всякого сомнения,

     Чтобы многим, если уж не всем,

     Вбить в мозги единое мышление.

     Ну, а что такое жить по моде?

     Быть мальком в какой-нибудь реке

     Или, извините, чем-то вроде

     Рядовой горошины в мешке.

     Трудятся и фильмы, и газеты -

     Подгоняй под моды, дурачье!

     Ибо человеки-трафареты,

     Будем честно говорить про это, -

     Всюду превосходное сырье!

     И ведь вот как странно получается:

     Человек при силе и красе

     Часто самобытности стесняется,

     А стремится быть таким, как все.

     Честное же слово - смех и грех:

     Но ведь мысли, вкусы и надежды,

     От словечек модных до одежды,

     Непременно только как у всех!

     Все стандартно, все, что вам угодно:

     Платья, кофты, куртки и штаны

     Той же формы, цвета и длины -

     Пусть подчас нелепо, лишь бы модно!

     И порой неважно человеку,

     Что ему идет, что вовсе нет,

     Лишь бы прыгнуть в моду, словно в реку,

     Лишь бы свой не обозначить след!

     Убежден: потомки до икоты

     Будут хохотать наверняка,

     Видя прабабушек на фото

     В мини-юбках чуть не до пупка!

     - Сдохнуть можно!.. И остро и мило!

     А ведь впрямь не деться никуда,

     Ибо в моде есть порою сила,

     Что весомей всякого стыда.

     Впрочем, тряпки жизни не решают.

     Это мы еще переживем.

     Тут гораздо худшее бывает,

     Ибо кто-то моды насаждает

     И во все духовное кругом.

     В юности вам сердце обжигали

     Музыка и сотни лучших книг.

     А теперь вам говорят: - Отстали!

     И понять вам, видимо, едва ли

     Модерновой модности язык.

     Кто эти «премудрые» гурманы,

     Что стремятся всюду поучать?

     Кто набил правами их карманы?

     И зачем должны мы, как бараны,

     Чепуху их всюду повторять?

     Давят без малейшего смущения,

     Ибо модник бесхребетно слаб

     И, забыв про собственное мнение,

     Всей душой - потенциальный раб!

     К черту в мире всяческие моды!

     Хватит быть бездарными весь век!

     Пусть живет, исполненный свободы,

     Для себя и своего народа

     Умный и красивый человек!

Моей маме

Пускай ты не сражалась на войне,

     Но я могу сказать без колебанья: