Егдже
Велкаяйев

* * *

И. В. К. – с благодарностью…

Я уеду, уеду, конечно.

Я тебя никогда не дождусь.

А моя одинокая нежность

Растревожит надежду и грусть…

Сумасшедшие мысли… Усталость…

Ах, глаза – удивительный взгляд!

Это всё, что на сердце осталось.

Остальное построилось в ряд:

бесконечные дни (но не вместе)

и созвучие душ (в тишине),

всё другое – волнения, вести –

словно наше, но в дымке, во сне.

И по этой хрустальной шеренге

Жизнь ударила метким огнём.

Как по людям, стоящим у стенки

И поющим – о ней и о нём…

* * *

Все мы братья по разуму,

только какому-то разному…

Игорь Губерман

Наверное, быть – это значит, не просто:

ходить на работу и спать по ночам,

вдыхать самый разный, но всё-таки – воздух,

касаться с любовью родного плеча;

домой возвращаться, смотреть телевизор,

гостей принимать и ремонты творить

(соседям на голову руша карнизы),

на праздники что-то кому-то дарить…

Кредиты, зарплаты, заначки и радость,

ушедшая в миф осязаемых благ…

– А дальше?

– Что дальше?

– Всё будет как надо?..

– Отстань! Вон, – крыло – поцарапали лак!..

Конечно, мы все… как бы… думаем верно.

Но быть, это вовсе не строить свой быт.

Душа замирает и плачет, наверно,

когда мы о ней так стремимся забыть!..

* * *

Памяти А. И. Солженицына

Начало августа. А морось за окном

такая, что сентябрь уже как будто;

прошла неделя: вечер или утро –

всё накрывает моросящим стылым сном.

Что говорить, погода наша дрянь,

не то, что раньше: лето, значит – лето,

зимой – зима. Лишь осенью поэты

в дождях искали межсезонья грань.

Ещё скажу: дождит нам за грехи;

их, верно, накопилось слишком много.

Куда нас приведёт сия дорога,

в какие катаклизмы и стихи?.. 

23.45 – в ночь с 3-его на 4-е августа 2008 года

* * *

В баночке мышонок умывается,

маленький ушастый берендей;

отпущу его, ещё намается,

хоронясь от кошек и людей.

Но поел-таки он хлебца белого,

я ему немного покрошил,

а теперь смотрю: да, сердце смелое,

да, на волю рвётся – от души!

Прыгает и к крышке подбирается,

сбить её, мышастый, норовит;

даже этой тварюшке не нравится

несвобода – хоть и жив, и сыт…

Отпускаю…

* * *

Я устал от времени,

оттого, что в принципе,

эта составляющая

нашего сознания

так мала и призрачна,

иллюзорна, двойственна,

непонятна в сущности

и конечна в ней,

что себе, конкретному,

в нём живущем страннику

говорю распущенно:

«Водочки налей!»

У реки

(из детства)

Голыш в ладони розовый

оладушкой притих.

Да, камушек мой бросовый,

метательный триптих,

как минимум. Дуплетное:

два всплеска, это – стыд!

Желание заветное –

подальше запустить…

И блинчики голышные

мелькают по воде,

а ты стоишь, не дышишь ты,

считаешь. Сколько? Где

закончится скольжение

и взлёты голыша?

А рядом отражение,

и в нём – твоя душа,

счастливая, мальчишечья:

Да! Девятнадцать! Класс!

Один бросок – у нас – ничья!

Зовут домой… Сейча… а… а… с!..

Cape peninsula

И с невозможностью проснуться и дышать

вечерним бризом у «Двенадцати Апостолов»

устало дремлет одинокая душа,

не находящая себя на полуострове,

где расцветает многоцветьем Kirstenbosch

и где Атлантика с Индийским перемешаны,

и где я чувствовал томительную дрожь,

которой верил несказанно и помешанно.

И та любовь моя, как Бродского стихи

или его островитянская Венеция.

Я просыпаюсь, и во мне одни грехи.

А главный тот, что там оставил своё сердце я…