Екатерина
Польгуева

Фотоснимок

Эти волны теперь навсегда,

Как ни путайся времени пряжа.

Изумрудная бьётся вода

О пространства пустынного пляжа.

Чайки взмах и далёкий лесок,

Рябь на дюнах от ветреной дрожи.

Шелушится, сверкая, песок,

На ещё не облупленной коже.

Всё присвоит: от неба и гор

До легчайшего прикосновенья,

Поглотив этот пенный простор,

Неказистое наше мгновенье.

Так ли важно, – старинный штатив

Или цифры загадочных камер.

Видишь, мальчик, попав в объектив,

Вместе с нами в истории замер.

Солнце плавит весёлые сны,

Пробивая воронки в столетья.

Посмотри – ни беды, ни войны,

Ни разлук, – только море и ветер.

11.09.2005, Анапа.

* * *

Утром проснуться – и досчитать до ста

Прежде, чем день впустить за границы век.

Вот бы начать с нетронутого листа,

Чистого, как пока не пошедший снег.

Вот бы пропасть в сугробной его глуши,

Пусть не навек – до будущего утра.

Кто-то за локоть тронул, шепнул: «Пиши.

Это игра. А может, и не игра».

Это игра – ловить ускользнувший ритм,

И не игра, доводящая нас до бед.

Снег – ненадёжный или надёжный грим?

Снег проявляет или скрывает след?

Так выбирают завтрашние пути

На перекрёстке покуда пустого дня.

Кто-то за локоть тронет, шепнёт: «Гляди,

Не потеряй ни голову, ни коня!»

Только невыпавший снег остаётся чист,

Чтоб ни строки, ни пятнышка – красота!

Утром проснуться – и отодвинуть лист,

И удержаться – и досчитать до ста.

И ни строки, ни пятнышка, ни души…

Как удержать слова на конце пера?

Чёрным по белому, сквозь пустоту – пиши!

Это игра такая – и не игра.

5.11.2015

* * *

Август. Ощущение конца

Слишком задержавшейся эпохи.

Собираем в прѝгоршни по крохе

Мир наш, ожидающий гонца.

Нет, неправда! Мир гонца не ждёт

И в привычной августовской скуке

Лишь меняет статусы в фейсбуке:

«Санкции», «Пожары», «Дождь идёт»,

Между делом – «Ангел вострубил».

Только мы давно не слышим тру̀бы.

Средь листвы, заматеревшей, грубой,

Ливень бьётся из последних сил,

Зарево на дальнем рубеже, –

Тайный код морзянки, нам не внятной.

За спиною произносят: «Снято!» –

И опубликовано уже

Подтвержденьем ускользнувших лет,

Чтобы моментально кануть в Лету

Вместе с этим обветшалым летом,

Где бесследность – самый важный след,

Веха, что мерцает впереди…

Но ни сожалений, ни тревоги.

Август. Ощущение дороги

Перед обретением пути.

* * *

Пуще неволи утренняя мигрень,

Только проснулся, и сразу понятно – зря.

Время дрожит, сжимается, как шагрень,

Мечется в пепле поблекшего октября.

Медленный шаг превращается в нервный бег

За проходимцем, мессией, божком, вождём.

Не замечаешь, что дождь переходит в снег,

Чтоб через час обернуться опять дождём.

Всё уже было – сугробы, звенящий зной,

Горечь полыни, пыльная лебеда…

Ты покупаешь месячный проездной,

Лишь бы из этой осени – навсегда.

Разницы нет, овации или свист,

И наплевать – падение или взлёт,

Кабы не огненный, самый последний лист

Светом в окне, где тебя ещё кто-то ждёт.

Прогулка по Крагуевцу

Ах, какое поутру солнце!

Снег вчерашний сполз почти с крыши.

Верь – не верь, ничто не вернётся,

Даже если сам уйдёшь выше.

А из церкви перезвон, пенье.

Ледяной воды хлебну в чесме.

Ни надежды, ни обновленья, –

Только горе говорит честно.

Из гимназии сбежать – праздник,

Самый дерзкий и самый детский.

Я по городу брожу праздно.

Праздно значит «пусто» по-сербски.

Детям что бессмертные души!

Лишь теперь я сделалась взрослой,

Раз никто не спросит: «Катюша,

Я волнуюсь, ты не замёрзла?»

* * *

Эти чужие ёлки, чужие дети,

Хвоя в сугробе, пластмассовые гирлянды.

Каждый лоток в ответе за пропаганду,

Слоганы вечны: «Спешите, платите, верьте!»

Хоть в Санта Клауса, хоть в Рождество Христово,

В скидки, что в среду, пятницу, воскресенье.

Мир, начинался Словом, да нынче снова

Давится словом, торопится впасть в забвенье

Сей магазинной праздничной круговерти:

Самообманы, надежды и чувств отмазки.

Чьи-то чужие души, чужие дети

Верят по-прежнему и в чудеса, и в сказки.

И не укрыться, радостью ли, бедою…

Сила желания, ставшая силой Слова.

Но ничего не свято, ничто не ново –

Звёзды в витринах. И небо с одной Звездою.

* * *

Тени бродят по углам,

Пыль скрывает очертанья,

Обращая старый хлам

В летописные преданья.

Тлен и тайна – пополам.

Дуновеньем сквозняка

Времени прикосновенье.

Клинопись черновика, –

То, что было на мгновенье,

Оказалось – на века.

Прошлого глухой острог:

Может – малость, может – милость,

Что не назначает срок

Ни на выброс, ни на вырост

Кособокость детских строк.

Тлен и тайна выше сил –

Тени по углам на страже

Выцветающих чернил.

Драгоценная пропажа

Слов, что не произносил…

* * *

Жили, а как не жили –

Мимо и без возврата…

Снега не заслужили,

Раз уж и снег в награду.

Много не нагрешили,

Вовсе не надерзали.

Жили, а как не жили –

Маялись на вокзале.

Поезда ли, побега

Ждали, а вроде жили.

Господи, дай нам снега,

Хоть и не заслужили.

* * *

Солнце февральское так по-апрельски жарко.

То ли зима в агонии, то ли весна-калека…

Мальчик в автобусе: «Мама, а солнцу жалко

Снеговика с морковкой и просто снега?»

Мама молчит, на вопросы не отвечая.

Я понимаю – ну что тут ребёнку скажешь?

Мама молчит, а глаза у неё печальны,

Смотрит на снег пупырчатый в грязной саже.

Солнцу не жалко, малыш, не умеет солнце

Чувствовать чью-то боль, хоть бывает обманно-нежным.

Завтра умрёт снеговик, и трава прорвётся

К солнцу сквозь тлен – по правилам неизбежным.

Отплытие

Тесные стены, низкие потолки,

Да сквозняков разнеженная ленца.

Так вот: сведёшь концы с концами, раздашь долги –

А в зеркалах ни контура, ни лица

Собственного. Зудит надоевший ритм,

Этот мотив навязчивый – и размер.

Бредом гриппозным шальная весна горит,

В стенах же тесных мир заскорузл и сер,

Словно под слоем выморочной пыльцы.

Как тут расслышать дальние голоса?

Но Капитан прикажет – отдать концы,

И сквозняки ударятся в паруса.

* * *

Утро чадящее – станции, станции, станции,

Звуков огрызки в наушниках столпотворения.

Ветер останется – и что-то ещё останется,

Прикосновеньем случайным, строчкой стихотворения.

Город грохочущий – придавленная вселенная

Тяжестью камня, поддельной определённостью,

Что на века, но подвержена больше тлению,

Чем мартовский день тот с нелепой твоей влюблённостью.

И ни лица не вспомнить уже, ни глаз, ни голоса,

Лишь запахи неба под синью гулящей слякоти,

А сквозь неё проступали, сливаясь, полосы

Солнца. Взглянуть, и вдребезги, вдрызг, – потом заплакать и…

Что там случилось, теперь только мнится да чудится.

Что там случится – в пути через чад и станции?

Может, забудется, а может, и не забудется.

Ветер останется – и что-то ещё останется.

Юность

Мальчишка, в дырявых джинсах, смешной тужурке,

В каких эпохах ты юности моей сверстник?

Давай, сыграем! Прятки, а, может, жмурки?

Пока цыплёнок – будущий буревестник,

Пока мы сами с тобою почти цыплята…

Но манит нас порох всех мировых сражений,

Так упоительны будущие расплаты

Среди колов, экзаменов, упражнений.

Глаза зажмурим – наверно, ещё не поздно,

Дались нам эти тираны, вожди, державы!

Чтоб ни ногой в бомбисты да в «Млада Босну».

И сбой дыханья, и поцелуй шершавый,

И строки в рифму, рвущие интегралы.

Но вновь и вновь сквозь рифмы: «Вставай, проклятьем...»

А мы играем – в жмурки и в вышибалы,

И нам века раскрывают свои объятья.

* * *

Морем не пахнет пришедший с морей циклон,

Снѐга грязца и серых дождей свинец.

Мир сей – прогнивший мартовский Вавилон,

Так, до конца, не почуявший, что конец.

Всё как обычно, да не про нашу честь

Розы в букетах, в блескучей фольге халва.

А языков и башен уже не счесть

В городе, где никому не нужны слова,

Где небеса обрушатся на асфальт –

И ни сирены, ни прочих смешных затей

Про апокалипсис. А настоящий ад

В мерной привычности наших земных путей.

Столько руин – ну, вот и ещё одна

Средь новостроев яростной пестроты.

День этот выпить – на посошок – до дна,

До безразличной благостной пустоты.

Ну а приспичит за горизонт, за край,

В детский наш рай, где цела Ариадны нить, –

Мы подождём одиннадцатый трамвай,

Он увезёт нас куда-нибудь. Может быть…

* * *

А потом… А если потоп потом?

И до самого неба стоит вода,

А потом разорённый потопом дом –

Только твой. У других же всё, как всегда.

В их домах спокойствие и уют,

И вечерний свет – золотистый мёд,

Чай из праздничных чашек неспешно пьют,

Коль заглянешь – хозяйка тебе нальёт.

На потом пирожки, что пекла вчера,

И тебе, небось, завернут с собой,

Где у них вчера, у тебя – дыра.

И дыханья тягостный перебой.

Не конец – потоп, всё равно потом,

Прогорев, закат перейдёт в рассвет.

Настоящее чистым лежит листом.

Есть вчера и завтра, сегодня – нет.

Настоящее – это всегда фантом

И мгновенной памяти злой ожог.

Всё, что было заявлено на потом,

Запекли начинкою – в пирожок…

Вербное воскресенье

Зимние птицы-синицы

На вербе весенней.

Переступить бы границу

Вербного воскресенья.

Чьё-то дыхание глухо

И неодолимо

Тяжестью вербного пуха…

Иерусалима

Сгорблены плечи. А после?

Надежды слепы.

Тихо вступает Твой ослик

В тот город, где вербы

Не было – чай не в России.

А все-таки – праздник.

Мир в ожиданье мессии,

Спасения, казни.

Синий сквозняк вдруг сорвётся,

Ударится в раму.

Изгнанные торговцы

Давно в Твоих храмах.

Зимние птицы-синицы,

Продрогшая верба…

У самой уже границы

Ослик, бредущий в небо.

20.04.2019

* * *

Вечная пантомима

Вязкой весенней фальши.

Ты ли проходишь мимо,

Мир ли стремится дальше –

В плоского неба блюдце

С мелкой окрошкой звёздной.

Думаешь – обернуться,

Но понимаешь: поздно.

Сквозь повседневность быта

Чёрная горечь марта,

То, что дождём не смыто,

Будет забыто завтра.

Мир устремился мимо,

Не оставляя места.

Время неутомимо –

И ни следа, ни жеста.