Баллада о шефе жандармов...

Я представляю страх и обалденье,

когда попало в Третье отделенье

«На смерть Поэта»...

             Представляю я,

как начали все эти гады бегать,

на вицмундиры осыпая перхоть,

в носы табак спасительный суя.

И шеф жандармов — главный идеолог,

ругая подчиненных идиотов,

надел очки... Дойдя до строк: «Но есть,

есть божий суд, наперсники разврата...» —

он, вздрогнув, огляделся воровато

и побоялся еще раз прочесть.

Уже давно докладец был состряпан,

и на Кавказ М. Лермонтов запрятан,

но Бенкендорф с тех пор утратил сон.

Во время всей бодяги царедворской —

приемов, заседаний, церемоний:

«Есть божий суд...» — в смятенье слышал он.

«Есть божий суд...» — метель ревела в окна.

«Есть божий суд...» — весной стонала Волга

в раздольях исстрадавшихся степных.

«Есть божий суд...» — кандальники бренчали.

«Есть божий суд...» — безмолвствуя, кричали

глаза скидавших шапки крепостных.

И шеф, трясясь от страха водянисто,

украдкой превратился в атеиста.

Шеф посещал молебны, как всегда,

с приятцей размышляя в кабинете,

что все же бога нет на этом свете,

а значит, нет и божьего суда.

Но вечно

      надо всеми подлецами —

жандармами, придворными льстецами,—

как будто их грядущая судьба,

звучит с неумолимостью набата:

«Есть божий суд, наперсники разврата...

Есть божий суд... Есть грозный судия...»

И если даже нет на свете бога,

не потирайте руки слишком бодро:

вас вицмундиры ваши не спасут,—

придет за все когда–нибудь расплата.

Есть божий суд, наперсники разврата,

и суд поэта — это божий суд!