Фронтовик

Глядел я с верным другом Васькой,

укутан в теплый тетин шарф,

и на фокстроты, и на вальсы,

глазок в окошке продышав.

Глядел я жадно из метели,

из молодого января,

как девки жаркие летели,

цветастым полымем горя.

Открылась дверь с игривой шуткой,

и в серебрящейся пыльце -

счастливый смех, и шепот шумный,

и поцелуи на крыльце.

Взглянул -

      и вдруг застыло сердце.

Я разглядел сквозь снежный вихрь:

стоял кумир мальчишек сельских -

хрустящий,

      бравый фронтовик.

Он говорил Седых Дуняше:

«А ночь-то, Дунечка,-

                 краса!»

И тихо ей:

      "Какие ваши

совсем особые глаза...»

Увидев нас,

       в ладоши хлопнул

и нашу с Ваською судьбу

решил:

   «Чего стоите, хлопцы?!

А ну, давайте к нам в избу!»

Мы долго с валенок огромных,

сопя, состукивали снег

и вот вошли бочком,

               негромко

в махорку, музыку и свет.

Ах, брови -

        черные чащобы!..

В одно сливались гул и чад,

и голос:

     «Водочки еще бы!..» -

и туфли-лодочки девчат.

Аккордеон вовсю работал,

все поддавал он ветерка,

а мы смотрели,

          как на бога,

на нашего фронтовика.

Мы любовались,- я не скрою,-

как он в стаканы водку лил,

как перевязанной рукою

красиво он не шевелил.

Но он историями сыпал

и был уж слишком пьян и лих,

и слишком звучно,

             слишком сыто

вещал о подвигах своих.

И вдруг

   уже к Петровой Глаше

подсел в углу под образа,

и ей опять:

        "Какие ваши

совсем особые глаза...»

Острил он приторно и вязко.

Не слушал больше никого.

Сидели молча я и Васька.

Нам было стыдно за него.

Наш взгляд,

     обиженный, колючий,

его упрямо не забыл,

что должен быть он лучше,

                     лучше

за то,

   что он на фронте был.

Смеясь,

   шли девки с посиделок

и говорили про свое,

а на веревках поседелых

скрипело мерзлое белье.

1955