Кладбище китов

На кладбище китов

              на снеговом погосте

стоят взамен крестов

              их собственные кости.

Они не по зубам —

              все зубы мягковаты.

Они не по супам —

                кастрюли мелковаты.

Их вьюга, тужась, гнет,

              но держатся — порядок!—

вколоченные в лед,

              как дуги черных радуг.

Горбатый эскимос,

              тоскующий по стопке,

как будто бы вопрос,

               в них заключен, как в скобки.

Кто резво щелкнул там?

                 Ваш фотопыл умерьте!

Дадим покой китам

               хотя бы после смерти.

А жили те киты,

            людей не обижая,

от детской простоты

                фонтаны обожая.

И солнца красный шар

                 плясал на струях белых...

«Киты по борту! Жарь!

                  Давай, ребята, бей их!»

Спастись куда-нибудь?

                Но ты — пространства шире.

А под воду нырнуть —

              воды не хватит в мире.

Ты думаешь, ты бог?

               Рисковая нескромность.

Гарпун получишь в бок

                расплатой за огромность.

Огромность всем велит

                 охотиться за нею.

Тот дурень, кто велик.

                  Кто мельче — тот умнее.

Плотва, как вермишель.

                  Среди ее безличья

дразнящая мишень — беспомощность величья!

Бинокли на борту

              в руках дрожат, нацелясь,

и с гарпуном в боку

               Толстой бежит от «цейсов».

Величью мель страшна.

                 На камни брошен гонкой,

обломки гарпуна

            выхаркивает Горький.

Кровав китовый сан.

                 Величье убивает,

и Маяковский сам

                 гарпун в себя вбивает.

Китеныш, а не кит,

                 но словно кит оцеплен,

гарпунным тросом взвит,

                   качается Есенин.

Почти не простонав,

                 по крови, как по следу,

уходит Пастернак

              с обрывком троса в Лету.

Хемингуэй молчит,

              но над могилой грозно

гарпун в траве торчит,

                   проросший ввысь из гроба.

И, скрытый за толпой,

                 кровавым занят делом

даласский китобой

              с оптическим прицелом.

...Идет большой загон,

                   а после смерти — ласка.

Честнее твой закон,

                 жестокая Аляска.

На кладбище китов

               у ледяных торосов

нет ханжеских цветов —

                  есть такт у эскимосов.

Эх, эскимос-горбун,—

                 у белых свой обычай:

сперва всадив гарпун,

                 поплакать над добычей.

Скорбят смиренней дев,

               сосут в слезах пилюли

убийцы, креп надев,

               в почетном карауле.

И промысловики,

            которым здесь не место,

несут китам венки

              от Главгарпунотреста.

Но скручены цветы

               стальным гарпунным тросом

Довольно доброты!

               Пустите к эскимосам!

1967