А может быть, не тем я был...

А может быть, не тем я был,

Кем я себя вообразил.

И, может, вовсе и не я

На сих страницах жития,

А кто-нибудь совсем другой

Их начертал своей рукой,

Откуда-то продиктовал

Войну, невзгоду, жизнь, развал.

И все попрал мое во мне,

Все подменил, как в жутком сне,

Набором чьих-то образцов,

И не могу найти концов...

1961

А.Д.С.

Ты не бойся, не страшись,

Все, как ты хотел, так будет.

Призрачная эта тишь,

Призрачна, как сами люди.

Ты разбередил свой век

И забыл о нем на сломе.

Свет двадцатого померк,

В нем ты, в разоренном доме.

И не скоро век другой

Твой, тобою порожденный,

Этот скинет роковой,

Весь проказой пораженный.

Век безумья не проспишь,

Буйство прет необратимо,

Для тебя настала тишь,

Вся земля в разрывах дыма.

Все ты знал, пока ты жил,

Все сказал за год до смерти.

До конца тянул из жил,

Из своих - для всех усердье, -

И взросло оно, и впрок

Только копится по крохам,

Незабытый твой урок

Разойдется по эпохам.

Кто же успокоит нас,

Поведет, от зла нас спрячет.

Сколько лет - за часом час

Кто, скажи, их обозначит?

1974

А.Д.С. и А.И.С.

Их разные вырастили силы,

Смешался свет на их челе

Тюремно-лагерной России

С ракетной, стонущей во мгле.

Бесправные с рожденья оба

Все отдали ей до конца -

Один припрятал бирку с робы,

Другой отринул блеск венца.

Как не было их, схоронили

Живых, живущих и сейчас,

И в безымянный гроб России

Кладут ежесекундно нас.

1977

Александру Меню

Никакого затменья.

Дикий безумный взмах,

Смерть Александра Меня

Ждет нас в наших домах.

Или железной дубинки,

Или удар топора,

Там, на лесной тропинке,

Здесь, посреди двора.

Первая ласточка наша,

Мы за тобою - вслед,

Мы рождены для бесстрашья,

Наш этот белый свет.

Сами его сотворили,

Нам погибать за него, -

Многим его раздарили,

Себе - почти ничего.

Даже и малая малость

Перемерзла в крови,

Вымерла всюду жалость,

Нет без нее любви.

Нет Александра Меня.

Православная новь,

В канун Усекновенья

Предтечи льется кровь.

Боже, Отец Единый,

Батюшку Ты упокой,

Шел дорогой недлинной

К храму лесной тропой.

Боже! Страшно живущим

Не за себя, за чад!

Кто же сейчас, в грядущем

Будет за них отвечать?

Кто оградит, поможет

Думать о завтрашнем дне,

Что же нам делать, Боже,

В разъяренной стране!

Ничего не приемлют,

Никого не щадят,

Всех убивают, землю

Видеть свою не хотят.

Нас примирявшего - Меня,

Пастыря и отца,

В жерновах убиения

Мучили без конца.

1961

Анастасии Цветаевой

Господи! Анастасии

Возврати могучий ум!

Без него и дух России

Закружится наобум.

Ко всему была готова,

Как никто в большой стране,

В тайне Бог дарил ей Слово,

Ночью, с ней наедине.

Господи! Кто выкрал разум,

Крик вложил в ее уста.

Все уйдем мы, но ни сразу

Загребет нас пустота.

Дай опомниться, Марине

Надо что-то передать,

Но не одолеть пустыни,

И пустыни не объять.

1989

Анна, Осип, Марина, Борис...

Анна, Осип, Марина, Борис,

Эти свечки зажег я сегодня.

Ты, священник, за них помолись,

Это свита не наша - Господня!

Не дошли до сих мест, не дошли,

Сатанинская резала сила,

Но убойные муки души

С ними вместе несла их Россия.

Но коснись они этой земли,

Где повсюду Господни заметы,

Все бы горе свое отвели

И сияли б Фаворские светы.

Да и сколько Господних даров

Прозвучало бы в их песнопенье

Среди каменных звучных дворов

И на Сретенье и на Успенье.

Ты, священник, наш друг и наш брат,

Повторяй вновь за именем имя.

Всех потерь не объять, всех утрат,

Бог не звал ли их в Иерусалиме?!

1974

Аполитичный пес

Аполитичный пес

Не лай на идеолога,

Не вороти свой нос,

А то пришлет он молоха.

Дай разжевать ему

Холодную телятину,

Отстань и не пори

При людях отсебятину.

Хозяин твой балбес,

Уму не учит, разуму,

Он темный, словно лес,

И лаешь глупо на зиму.

1948

Бесы, бесы, из вселенской пьесы...

Бесы, бесы, из вселенской пьесы,

Сочиненной мафией земной,–

Таинства разорваны завесы,

Заповедей Божьих - ни одной.

Так переиначить все сумели

На свои орущие лады,

Что и воя не слыхать метели,

В летнем небе не видать звезды.

И хватай, лови скорей мгновенье,

Жизнь одна, и не бывать другой,

И не бойся - светопресталенье,

Это наш, воспрявший род людской.

Жизнь одна, не холодно над бездной.

Понажрался водки, бей ворон,

А устанешь, распрощайся с пьесой,

И гуляй под звуки похорон.

Все понахватались вольной воли,

Пьеса мафианская идет, -

Все равны, и каждый в своей роли

Все равно прибежище найдет, –

Диссидент - в психушке, вор - на даче,

Верующий - в лагерном краю.

Бедствующий – с верностью собачьей

Боль за радость выдавать свою.

Беззащитный – песни петь неволе,

Каждый умный - глупости своей.

Так погрязли - не уйти из роли,

И не отменить вовек ролей.

Лютый волк, матерая гиена

Не во сне прибились, взвыли въявь,

И растут стада их, взъелась сцена,

Все ряды безумием объяв.

Поедом уже едят друг друга

И на сцене, и внизу, в рядах,

И над всем вдруг воцарится скука,

Даже смерть косящая - не в страх.

Только и держись, чтобы не спятить,

Если между сценой и тобой,

Вырастает в пять концов распятье,

И оркестр играет духовой.

1976

Бог его знает, что я шепчу...

Бог его знает, что я шепчу,

Чуть ли не плачу.

Не отучу себя, не отучу,

Старую клячу.

Слушай, залетка, меня не жалей,

Не отогреешь, —

Я всего-навсего старый плебей

С намыленной шеей.

Bcе свои годы я прожил, как мим,

Рядом с бедняжкой.

Словно с небес к ней сошел херувим

С белой ромашкой.

Все говорила: “Забудешь меня,

Лишь постарею...”

Как ты ушла среди ясного дня, —

Не разумею.

Слушай, залетка, меня не жалей,

Так будет лучше.

Я всего-навсего старый плебей

И — невезучий.

Мне говорят, что душою похож

Я на Катулла.

Где ж моя Лесбия, кубок и нож,

Ночи разгула?

2000

Божок, придумавший себя...

Божок, придумавший себя,

Свой трон и окруженье,

Живет под ребрами неся,

Свой тайный код презренья.

Божок, придуманный толпой,

С порывами благими,

Ей служит с верностью слепой

Доволен он слепыми.

Когда встречаются божки,

Всего, что есть, им мало,

Не от одной идет башки

Сиянье идеала.

И вот расходятся они

До скорой новой встречи,

И тянутся уныло дни,

И не смолкают речи.

И главный враг божков – Господь

Не зря гоним божками, –

Бессмертною не сделал плоть,

Селись за облаками.

1960

Будто бы из некролога...

Будто бы из некролога

Я смотрю на всё, что здесь.

Бога я боюсь. От Бога

Жду спасительную весть.

Молча выслушаю, молча

Спрячусь в yгол, помолюсь.

Богу не видна ли порча?

Бог всё видит, я боюсь.

Место ли моё – чужое,

Или вот-вот позовёт,

Ткнёт меня во всё душою,

Страшно, что душа поёт.

Может, сник мой стих библейский

Или не дорос до слов,

И волны накат летейский

На меня спешит, суров.

Сроду думаю о ближних,

Или ими не прощён.

Всё моё в руках Всевышних,

Прав один, и только Он!

Смех Его разносит эхо

Над моею головой,

Вновь помеха за помехой,

Как безумец, сам не свой.

Страшно мне. Знай место Бога,

Пал бы я к Его стопам.

В храме всё сильней тревога.

Дрожь в губах. Не справлюсь сам.

Слово в слово. Снова, снова!

О любви к Нему молюсь

И храбрюсь под книжным кровом.

Книгу отложу. Боюсь.

Но поломано страданье,

Боль в слезах смело с лица,

И дышу я в Божьей длани,

Я, послушная овца.

1999

Был один менестрель...

Был один менестрель,

Пел он под гитару,

Пел в любую дверь и щель,

Хоть в пустую тару.

А теперь - виолончель,

Барабан и скрипка,

Чует каждый менестрель,

В чем его ошибка, -

Петь в любую дверь и щель

Или просто в тару

Мог лишь первый менестрель

Под свою гитару.

1960

Был такой год - пятьдесят третий ...

Был такой год - пятьдесят третий -

Солнце сияло,

Сияло столетье

Больше уже не будет такого,

Календарь шестьдесят восьмого?

1968

Была своя походка ...

Была своя походка -

Ничтожество всегда стремилось к власти,

Но властью награждалось лишь отчасти.

Свой суд был у ничтожества

И мета,

монумента.

Ничтожество всходило на трибуны,

И мраморным бывало и чугунным.

Развенчано ничтожество столетьем,

Но что поделать нам с его наследьем, -

И честного все держит на прицеле,

И честного все держит на пределе.

1960

В день рождения поэта...

В день рождения поэта

Вся земля теплом согрета,

И леса вокруг встают,

Птенчики везде снуют.

Не для каждого поэта

В день рожденья светит лето,

Да еще июньским светом,

Соловьи так близко где-то.

Вся в цветах стоит округа,

И луга звенят - ждут друга,

И Тарковский лету рад,

Он всему живому брат.

Жизнь тяжелая досталась,

Гнула до земли усталость,

Уходил всё глубже в тень,

Но спасал рожденья день.

За строкой строка всходила,

За светилом вновь светило,

И распахивалась дверь,

Наступал конец потерь.

Знак сиял приобретенья -

Новое стихотворенье,

И лицо его лучилось –

Всё как надо получилось.

1953

В какую-то минуту или миг...

В какую-то минуту или миг

Ты отвернешь свой взор от стопки книг,

И не остывший в пальцах черновик

Засветится над прожитою жизнью.

1999

В кормушку харч спущу...

В кормушку харч спущу,

И в миг - все пусто.

Я за окном грущу,

А им как грустно!

Осталось опустить

Им горсть фисташек,

Семьи не прокормить,

Кормлю я пташек.

1960

В меня простой словарь проник...

В меня простой словарь проник,

Не ум, душа свое сказала.

Претит эзоповский язык,

Претит язык универсала.

Судить меня - несложный ход,

Дается в руки вся цепочка,

Достаточно открыть блокнот,

Чтобы открылась одиночка.

1994

В Петропавловском цирке

Летний цирк в разворованном храме,

Потому-то здесь птицы живут.

Голоса их мешаются в гаме,

Но, бывает, и дружно поют.

Их шестом не подцепишь. Весь купол

Над побитой стеной уцелел.

И поэтам, конечно же, глупо

Оглашать этот Божий придел.

Но, наполненный весь до отказу,

Храм следит за неравной борьбой,

Столько птиц он не видел ни разу

И, должно быть, доволен собой.

Гости только разводят руками,

Им и слова сказать не дают,

Облетают их дружно кругами

И поют, и поют, и поют.

Но у птиц перерыв наступает,

И обманутый ими поэт

Проницательный взор поднимает

И растерянно смотрит на свет.

Что сказать? Летний цирк золотится,

И меня вызывают: Давай!

А под куполом кружатся птицы, -

Словно дети поют «Каравай».

Извиниться б, арену оставить,

Указать на летающих птиц,

Но стоим - мы привыкли лукавить

И своих мы не знаем границ.

1997

В храме Успения...

В храме Успения

Тихое пение,

Вечный покой.

Самозабвением

Дышит мгновение,

Крестной рекой.

К нишам сверкающим,

Оберегающим

Матерь Творца —

Взор проникающий,

Свет воскресающий

В скорби лица.

В кипени золота

Выглядит молодо

Тысячи лет.

Вот Богородица

К Сыну воротится,

Близок рассвет.

Синь предрассветная,

Свечечка бедная,

С ноготь, темна.

Спит Богородица,

Пламя колотится

В ямину сна.

1974

Вам хватило бы трех моих новых стихов...

Вам хватило бы трех моих новых стихов,

Из моих, может быть, трехста,

Чтобы вам простились все семь грехов,

И мирская вся суета.

Я бы отдал их вам не жалея нисколь,

Дал на выбор бы вам самому,

Если б вы облегчили несносную боль,

Хоть кому-нибудь одному.

Я бы вам никогда не напомнил о том,

Сколько ран нанесли вы другим,

И как брата любил, наклонясь над листом,

Как бы ни был я вами гоним.

1977

Василий Семенович Гроссман

Сказал мне: – Без оглядки

На время и печать,

На строгие порядки

Вести свою тетрадь.

Собою недовольный –

Рифмованной трухой,

Смотрел я с ним на волны,

К словам его глухой -

Любви неравной пленник.

Мне и без слов благих

Хватало откровений

Неистовых моих.

Пустую бочку время

Катило, с ней и я

Валил на плечи бремя

Пустого бытия.

Волны морской угрюмей

Я несся день за днем.

Потом узнал: он умер,

И думать стал о нем.

И на рассвете росном

В тревожно-зыбком сне

Василь Семеныч Гроссман

Стал приходить ко мне.

То сбоку, то и прямо

Заглядывать в тетрадь,

И с фразы той же самой

Беседу начинать.

И в пелене тумана,

То близко, то вдали,

Листы его романа

В рассказах протекли.

В очках, зеленоглазый,

Высок и узкоплеч,

Неторопливой фразой

Он душу мог зажечь,

За свет небесно-синий

Платил большую мзду.

В песках его пустыни

Ищу свою звезду.

1989

Вдоль забора у собора...

Вдоль забора у собора

Плачет черная вдова.

Двое пьяных тянут хором

Препохабные слова.

В пику пьяным окаянным

Раскричалось воронье...

Нищая с пустым стаканом

Прячет личико свое.

Купол золотой над всеми

Скрыт кладбищенской листвой,

И звонарь не вспомнит время -

Санитарный. Выходной.

1968

Весна безумна, если молод...

Весна безумна, если молод,

И беспощадна, если стар, -

Вней ересь жизни, вся крамола,

За ней всегда стоит пожар.

Она во сне змеей гремучей

Свернется рядом - твой палач.

А по утру взорвется тучей -

Грачиный разлетится плач.

Старик проснетсяраньше плача.

Подросток приютит змею,

Своей судьбы ночной не пряча,

С презреньем глядя на семью.

А малышня проснется с шумом,

Заполнит комнату твою

И не позволит жалким думам

Твоим дать место в их раю.

Еще их мартовская школа

Кочует где-то в небесах,

И на губах легка крамола,

И ересь снов светла в глазах.

1960

Весь год меня печали стерегут ...

Весь год меня печали стерегут -

В гостях ли дома или на колесах,

Да и печален мой свободный труд,

Еще не побывавший на допросах.

Печалей мне моих не утолить,

Они во мне, как тучи огневые,

Не дай мне Бог мои уста открыть,

Ведь все мои печали именные.

1976

Взгляд Анастасии

Взгляд Анастасии. Летней сини

Обволакивающий свет.

То глядят глаза самой России

Через девяносто восемь лет.

Так они прощаются. Не гаснут.

И не скрылись сами. Кожа, кости.

Остренькая, смотрит понапрасну

На бессмысленного гостя.

Дух Анастасии, из провидиц,

Из смиренных каторжанок.Только

Кто увидит. В штопках ситец,

И вся жизнь, затерянная в толпах.

И топчи тропу на пересылках,

И чини обувку, как сумеешь,

И стирай белье в чужих обмылках,

И молчи, пока не онемеешь.

И пиши по снегу, а растает,

Повторяй сто раз за словом слово,

А иначе кто когда узнает

Ты пришла из-под какого крова.

Год не дожила всего до века,

С Богом говорила, как с собою

Как трепешет голубое веко

Никогда не будет мне покоя.

1989

Владимиру Соколову

Наше дело извечно

Нас стегало самих,

Чтобы ран и увечий

Не стыдились своих,

Но при том, чтоб повязок

Ни при ком не вскрывать

И самим их развязывать,

И самим бинтовать.

1986

Войной обстрелянный солдат...

Войной обстрелянный солдат,

Всей долгой жизнью изневолен,

Я твой читатель, самиздат,

К стыду читатель, а не боле.

И перед каждым, кто принес

Тебе страничку, полстранички

Про неожиданный допрос

Или житье в психиатричке,

Не в силах слез своих унять,

Читая текст машинописный.

0, ниткой сшитая тетрадь -

Единственное слово жизни.

И я, пристыженный тобой,

Кляну и жизнь свою, и книги.

Но не дано уже судьбой

И мне нести твои вериги.

Неотвратимый жизни страх

Гвоздями вколот под лопатку

В заросших гибелью кустах,

Когда несу твою тетрадку.

И лишь развязан мой язык,

И говорю не умолкая,

Когда в попутный грузовик

Меня подхватит Кольцевая.

Куда ведет шоссе? Куда?

К такому же, как я, тихоне,

И пальцы Страшного Суда

Сжимаются за мной в погоне.

1974

Войну позабыл. Словно не был...

Войну позабыл. Словно не был

На этой войне никогда,

И не открывалось мне небо

Господним порогом суда.

В всполохах губительных взрывов

Не гром, а смертельный разряд

Тащил меня без перерывов

Ступенькою каждою в ад.

Меж небом и морем, средь палуб,

Ощеренных морем огня,

Волна мне могилу вскопала б,

Да не добралась до меня.

То выше, то ниже, то сбоку

За мною летел сатана,

И в ад бы загнал понемногу,

Да Бог пожалел пацана.

Но Страшным судом все  же мечен,

Как враг мой, ловивший меня,

И Там не избегнуть нам встречи

Под новым прицелом огня.

1959

Вокзал

У центрального вокзала

Дождь покрапывает вяло.

Глухо. Никого.

Вдоль стены орудья. В касках

Азиаты. Пусто в кассах.

Не узнаешь ничего.

Взвод по-русски ни бельмеса,

Никакого интереса,

Сам не знает, где стоит.

С нар солдат смела тревога,

А куда свела дорога,

Командир не говорит.

Сплошь узбеки, да армяне

Из пастушьей глухомани.

Только русский командир.

А вокруг соборы, шпили

Тянутся в дождливой пыли,

Непонятный взору мир.

С ночи ничего не ели.

Ни глотка воды. Присели,

Врет скоро на обед.

Да пристала к ним старуха.

Тычет фото в глаз и в ухо -

Окровавленный сюжет.

И другая, помоложе,

С фотографиями тоже,

Непросохшими еще.

Чуть не лезет на орудье:

- Нелюди вы, а не люди.

В мальчика стрелять, за что?

Ничего не понимают.

Автоматы поднимают,

Так велит приказ.

И темны слова пастушьи,

Голоса все глуше, глуше,

Да прицельней глаз.

Где-то снова перестрелка.

И застопорилась стрелка

На больших часах.

Кто-то вынуя рог пастуший,

Ноту взял, да гордо сушит

Непонятный страх.

Перед готикою древней

Азиатские деревни

Не поймут, куда

С ночи завела тревога,

И велят держаться строго,

И стоит орда.

1986

Востряковское

Уже проник печальный гений

В мое тревожное нутро, -

Не даты смерти, а рождений

Перебираю я в метро, -

Все ближе сходятся с моею

Иль повторяют вновь мою

На плитах, через всю аллею

И где б ни сел я на скамью.

О, сколько мрамора, гранита,

И сколько камня, изразца,

На коих дата моя вбита

Бессмертной силою резца.

Уйду от этого разгрома,

От этой гладенькой земли

Берез цветущих и черемух,

Где тянут золото шмели.

Вот и люди надоели...

Вот и люди надоели,

Что за спутанный клубок,

Будто не из колыбели

Выводил их к свету Бог.

Мертвый тащит в дом живого,

Птицелова птицелов.

Нет предела никакого

Песнопению гробов.

Но не всем хватает места,

И прощальные слова

Выговаривает лестно

Лучезарная сова.

В час смиренной, доброй речи

Ты и за год не слыхал, -

Лишь бы не пылали печи

И священник отпевал.

В небе жарко, небо кличет.

Все живое высоко,

Разговор людей и птичек

В лес спускается легко.

Смена длится. И до ночи

Движутся со всех сторон,

Все теперь уже короче,

Даже время похорон.

1960

Вот и прочитана пленительная книга...

Вот и прочитана пленительная книга

И кожаный застегнут переплет, -

Прощай, прощай,

Готическая Рига,

Души и камня

Стреловидный взлет.

Твой ветер и твой дождь

Гудят в моей рубахе,

И каждый твой собор -

Как мой небесный свод,

И улочки твои -

Моя печаль по Праге,

И каждая меня

Как за руку ведет.

1968

Вот они, портреты долгожителей...

Вот они, портреты долгожителей,

На высоких стенах городских,

Пастырей партийных, просветителей,

Слуг народа и вождей людских.

Алой краской скромно припомажены,

Рдеют щеки, никаких седин,

По ранжиру собраны, приглажены,

И прицельный взгляд у всех один.

Все в сорочках белых и при галстуках,

Выставлены напоказ по грудь,

Словно долгожителей гимнастика

Вывела в бессмертный этот путь.

Все они цивильные, гражданские,

Лишь один в мундире среди всех

Щурит венки тихие рязанские

С головой, похожей на орех.

Рамками украшены простейшими

Не шагнут за рамки никуда,

И пудами орденов увешаны,

Не боятся Страшного суда.

1989

Вот так и глядим бесконечно из тьмы...

Вот так и глядим бесконечно из тьмы,

Руки не воздеть из безмолвной тюрьмы.

Нам некуда дальше, и мы не уйдем,

Куда-то исчезнем, когда-то умрем.

Но это неправда! Тебя я любил,

И в сердце моё возвращается пыл.

Всё было. И это не может застрять, —

Внезапно иголкой уколет опять.

Всё было. Но это уходит быстрей

И зренья, и слуха, и прежних вестей...

Но Ты не оставишь на краешке нас, —

Однажды внезапный протянешь припас.

Ты где-то его нам припрятывал, Бог.

И мы размотаем последний клубок.

Ты нить нам протянешь, — её развернем

Безоблачным, солнечным, праздничным днем.

2000

Все ближние так ли, иначе...

Все ближние так ли, иначе,

Меня забывают уже,

И горестней нет незадачи,

Старея, копаться в душе.

На морось в окне и на скуку,

На снег за окном и на сплин

Есть выход один: только к внуку,

И с внуком - один на один.

1976

Все мы укрылись в каморках...

Все мы укрылись в каморках,

Каждый с тетрадью своей.

Завтра нас вынут из морга

С ворохом мертвых идей.

Словно бы воры, бродяги

Все мы тюрьмой рождены.

Наши небесные флаги

В черных руках сатаны.

1976

Все назвать своими именами

Ложь,

Измену,

Трусость

И вранье,—

И тогда легко под небесами

И терять н находить свое.

Даже если станешь легче тени,

Не утратишь света бытия,

Лишь бы — миновало разночтенье

Лжи,

Измены,

Трусости,

Вранья.

1994

Все примеры безнадежны...

Все примеры безнадежны.

Каждому свой день и путь.

Горько, если день безбожный,

Страшно на небо взглянуть.

Ничего оно не просит -

Ни заботы, ни работ -

И в весну оно и в осень

В рань проснется, в ночь уснет.

Вот и ты живи, как небо,

Тьмы не бойся, свет цени.

Облако твое из хлеба -

Хватит на лихие дни.

Как же можно небо помнить

И запомниться ему?

Дни трудом своим заполни

И приветствуй свет и тьму.

1997

Всё стало тебе поперёк...

Всё стало тебе поперёк,

Тебе — излучавшему благо...

А каждый плевок и попрек

Сглотни, как глотает бумага.

Heт сил у тебя никаких,

Не дай Бог кому-то ответить.

Стоишь на путях роковых.

Ни внуки не видят, ни дети.

Беспамятен и колченог,

Похожий на пыльный булыжник,

Ты, втоптан, стоишь, одинок,

Пришиблен стараньями ближних.

Неприбранный жалкий старик,

Прости им постыдные действа.

Булыжный, молчи, коренник,

Молчи, на молчанье надейся!

Быть может, проснутся они,

Кому ты служил безвозмездно,

И скрасят последние дни

В стенах, растворенных над бездной.

1999

Все, что выветрила память...

Все, что выветрила память

И, казалось, не вернет,

Дом и двор, ночную заметь

И стремительный восход,

Все, от юности военной

И до старости моей,

Исчезает неизменно,

Как в пустыне сытый змей.

Не понять мне, что случилось,

Расходилось все вокруг,

Не похоже все на милость

Или старости недуг.

Все, что вспомнить и не грезил,

Обнаружу где-нибудь,

Двигаюсь почти на срезе,

И не страшно мне ничуть,

И ни боль, ни удивленье

Я не чувствую ни в чем,

Словно я на представленье —

И тоскливо мне на нем.

Может, что-то тронет душу,

Но, как странно, гибнут дни,

Прибавляя равнодушью

Лесенку для западни.

Да и жизнь совсем другая

Эта — вовсе не моя.

Все глядит в глаза, пугая,

Чем, не понимаю я.

Все прошел и горы смерти

Повидал я на веку.

Только голос милосердья

Услыхать я не могу.

1974

Всех прошу вас, Бога ради...

Всех прошу вас, Бога ради,

Сохранить мои тетради.

Может, как-нибудь они

В книжные воспрянут дни.

Из машинописных строк

Глянет на обложки Бог.

И среди небесной сини

Свет мелькнет мне благостыни,

И слова заговорят,

Став на полке в светлый ряд

Кланяться тебе, прохожий,

Может, встрече будешь рад.

Все же книга - дело Божье.

1960

Вся Россия, как ни бейся...

Вся Россия, как ни бейся,

Это темный лес.

По верхам - творцы злодейства,

Снизу - мелкий бес.

Песне-байке про калину

Никогда не верь.

А поверишь - и на спину

Лютый прянет зверь.

Да и с песенкой про поле

Ничего не сжать.

Даже в поле нету воли,

Нечем в нем дышать.

А про стольный град и думать

Можно ли в беде,

Ничего во век угрюмей

Не было нигде.

Вот такой отцу и мне ты

Родина пришлась,

Не одета в самоцветы,

Втоптанная в грязь.

1974

Всяк человек всегда в руках у власти,...

Всяк человек всегда в руках у власти,

Но если кегебистское тавро

Впилось в твое перо или фломастер,

Оно пронзит и руку и ребро.

Художник объяснить властям не сможет

Безвинный бред и слова и штриха,

Он продирается незащищенной кожей

Сквозь зуд вселенский вечного греха.

И сам не в силах разорвать вериги,

Не в силах бедным разумом понять,

Что память о рисунке или книге

Становится опасною опять.

1994

Говорящая птица, ты в полете своем...

Говорящая птица, ты в полете своем

Ничего не слыхала о сыне моем?

Надышался он летом, прожил только три дня

А увидел ли в небе он вспышки огня?

Ты Петрушей зовешься, а он был Петром,

А быть может, родился он с птичьим пером?

Ты ведь райская птица, близка тебе твердь,

Может быть, за три дня

с ним не справилась смерть?

И не ты, может, он на плечо мое сел,

И молчит, и все смотрит, как я уцелел,

И мне страшно смотреть на него, видит Бог, -

То не сын мой глядит, то глядит ангелок.

1999

Голова моя уцелела...

Голова моя уцелела

На войне, и после войны,

Миновала прорезь прицела,

Паутинный крест сатаны.

Наконец, открывают архивы,

Слава Богу, мне не грозят,

И опять, значит, будем живы,

Правду чтил с головы до пят.

После жил я на черной корке,

Да и ныне не разжую -

Черный дым моей памяти, горький,

На заплатку себе подошью.

1974

Господи! Зачем ты на молчание...

Господи! Зачем ты на молчание

Своего послушника обрек,

Вместо речи дал ему мычание,

Отлучил от мысли в черный срок?

Душу, о Тебе одном поющую,

Кто, скажи, осмелился сломать,

Ты ли не сулил ему грядущую

И на склоне жизни благодать?

Побелел он, пожелтел от сонности,

Не выносит никакой еды.

Или это знаки зачервленности,

Или худшей, не дай Бог, беды?

Только руку дружескую ищет

Глаз полуоткрытый в редкий миг.

Или это горстка Божьей пищи

Из его же выпадает книг?

Доберусь ли, встречусь ли с тобою,

Мой единственный на свете друг,

Припаду ли теплою щекою

К холоду твоих поющих рук?

Музыка твоя должно быть снится

И тебе в безумной немоте.

Господи! Скажи мне, что творится

На твоей незримой высоте?

Всюду вихри с непосильным снегом,

Словно под сугробом простыни

Сговорились скинуть вместе с небом

Гробовые доски западни.

1953

Господь меня как-то поделит...

Господь меня как-то поделит -

И небу отдаст и земле,

Когда на последнем пределе

Мой вздох оборвется во мгле, –

Какую-то памяти кроху

Оставит живым обо мне,

Служил до последнего вздоха

Я многострадальной стране.

Быть может, ей что-то от доли

Моей пригодится любви,

Мой вздох о свободе и воле

С войны не смолкает в крови.

А если в последней дороге

3емля обо мне не вздохнет,

То прожил я в ложной тревоге,

И адский огонь меня ждет.

1982

Господь тебя послал...

Господь тебя послал,

И ты позвал меня,

И в мой вошел развал,

И вывел к свету дня.

Знакомы были мы,

Как сосны и трава,

Я вырастал из тьмы,

И я терял слова.

И ты всего хлебнул,

И сверх того, что мог,

И свет своих вериг

Носил ты, одинок.

Родился я из тьмы -

Ты из огня рожден,

И были вместе мы

До первых похорон.

Оплакать кто бы мог

Тебя, и до конца,

Там скачешь одноног,

А я зову Творца.

Услышит кто из вас,

Следы увидит слез,

Зову я Божий Глас,

Но, видно, не дорос.

Тебя бы услыхал

Или позвал тебя -

День вновь отполыхал,

И вот сижу, скорбя.

С тобой впервые я

Стал говорить на ты,

Как говорят друзья

В тени одной беды.

И говорим с тобой

Как небеса с травой,

И как песок с звездой

И море - со слезой.

1960

Гудки заводские, трамваи...

Гудки заводские, трамваи

Звенящие, гул грузовых,

Вид города - неузнаваем -

На грани секунд роковых.

Стоят перед лязгом армады

И словно плюют ей в ответ,

Как насмерть, не видят преграды,

Кав будто восстал белый свет.

И видеть не в силах орущих

Шоферов такси, грузовых,

Почти под колеса снующих

И старых и молодых, -

С ума, посходили как будто,

С кем дело имеют - орут!

В миг всех разметут в это утро -

Костей своих не соберут!

И гнев бесконечной армады

Врывается в шумный капкан,

По стенам музея - снаряды,

Под стенами - толпы пражан.

1986

Гудят, шумят окрест...

Гудят, шумят окрест

Разнузданные орды, -

То надеваю крест,

То нацепляю орден.

Вояку пощадят,

Крещеного пропустят

И сэкономят яд,

Иглу для кровопуска.

Иначе - никуда,

Не спрятаться, не выйти,

Везде найдет беда,

Собачье в ней наитье.

Надолго ли жиду

Спасенье крест ли, орден,

Но вот живым иду,

Старик с клеймом на морде.

Пройдут, махнут рукой,

Кто плюнет, кто смирится.

Отравленный ордой,

Ищу, куда бы скрыться,

И плачу над водой,

И сплю в листке, как птица.

2002

Давайте смотреть друг на друга...

Давайте смотреть друг на друга,

Друг друга запоминать.

Нас всех поджидает разлука.

Нам всем предстоит умирать,

Давайте же будем добрее,

Друг друга жалеть и любить,

И солнце нас всех обогреет,

А тьма не сумеет сгубить.

Как знать нам, чем смерть обернется,

Как встретит небесная твердь,

Быть может, и после придется

В глаза нам друг другу смотреть.

И будет ли слово людское,

И будет ли сердце стучать,

И небо сиять голубое,

И ветер деревья качать.

1960

Даже автоматы лгут...

Даже автоматы лгут,

Телетайпы, свет в квартире,

Правда лишь блеснет, сожгут,

Места нет ей в этом мире.

Как они еще живут

На космическом просторе,

Или этот весь уют

Завершится нам на горе.

Где ни встретимся, крадут

Друг у друга, брат у брата,

Никого не обойдут,

Вся страна ворьем объята.

Жизнь земная хороша,

Только маловато века.

Вечную - хранит душа,

И не лгунья, не калека.

Мусор вычистится наш,

Как-нибудь вдруг отзовется

Позабытый карандаш

С тонким грифелем из солнца.

1960

Дай мужества! Со мною горе дружится...

Дай мужества! Со мною горе дружится,

Беда открыла настежь ворота.

Четвертый месяц черный ворон кружится

И каркает: еще не та, не та.

Снег всюду грязный, как перелицованный,

Ну, что еще ты уготовишь мне?

Дочь гипсовой кроватью окольцована,

Больные сны разбужены в жене,

И ни двора, и ни кола, как на войне.

1996

Двум идолам, бок о бок ждущим чуда...

Двум идолам, бок о бок ждущим чуда,

Жене и мужу, хорошо ли, худо,

Но, радостью и горечью всего,

Дано в разлуке духом ирреальным,

На близком расстояньи или дальнем,

Знать, чем живет родное существо.

Сильней всего двух идолов наитье,

Невидимые между ними нити

Чувствительней Эоловой струны.

И если кто неверный вздох обронит,

Струна как передатчик двусторонний,

Прорвется сквозь мучительные сны.

На море, на земле и в небо голубое

Глядит всегда души окошко слуховое,

И этим все навек предрешено.

Пусть грех забыт. И нынче до греха ли?

А жизни нет как нет, и сладится едва ли,

Хоть жить и умереть им рядом суждено.

1960

Девяностолетние подруги...

Девяностолетние подруги

Не расторгнут по дороге руки,

И не выпустят из виду

Далеко ушедшую планиду.

За столом, за стопкой новых писем,

Взгляд у каждой строг и независим.

И протяжно нал словами дышат,

Словно их слова далеко слышат.

Словно каждый из людей так близок.

И уселась старшая за список,

Спешный список из пяти страничек,

Именами строго ограничен,

С мелочью последнею для храма

В нем самоубийц — немая драма.

А в другом — мольба об убиенных,

Их хватило бы для двух вселенных.

А другая — ошупью колдует,

То ли пишет, то ли вдруг рисует.

Слепнет быстро, а подруга глохнет

Ни одна из них в сердцах не охнет -

Поустали. Вышли. День весенний.

И сухой, и всюду дух сирени.

Из конца в конец пройдут по саду,

Долгий день свой подчиняя ладу.

А придут: помолятся, подремлют,

А проснутся — вспоминают землю,

Как деревья ароматно дышат,

Слышит их земля — они не слышат.

1989

Для судьбы твоей телесной...

Для судьбы твоей телесной

Гроб построен одноместный.

Для судьбы твоей второй

Небо с далью мировой.

А бывало без гробов –

Мертв ли, жив - летели в ров.

А за ними, в свой черед,

Без гробов и весь народ.

В робе, с биркой на груди,

Господи, к Тебе в пути.

1982

Дни уходят, загребая...

Дни уходят, загребая

И меня с собой,

Свет запястья обнажая

Жилы голубой.

Свет судьбы! Она не скажет,

Что готовит мне,

В ней дыхание бродяжье

Дышит в каждом сне.

И незримо где-то воля

Начинает спор.

Вот и жду, какая доля -

Смех или разор.

Жду. Бывает все иначе, -

День мой не по мне,

И сижу прихвачен плачем,

С ним наедине.

И стекает год за годом,

Каждый год со мной

Под высоким небосводом

В пагуби земной.

Не бродяга, не бездомный,

А житья на грош,

И огромный и бездонный

Надо мною дождь.

На запястье обнажая

Свет мой голубой,

Торжествует голубая

Сила над судьбой.

1959

Добрая моя Армения...

Добрая моя Армения,

Безупречная соседка,

Жаль, во дни мои старения

Видимся с тобою редко.

Неужели нам не свидеться,

Ты ли не была мне рада,

Как ты там, моя провидица,

Под снегами Арарата?

Столько горя перемогшую,

Велика твоя обида,

Окликаю как оглохшую, -

Все мы дети геноцида.

1997

Досматриваю жизнь свою...

Досматриваю жизнь свою.

Досматрираю жизнь другую,

И спутницу, мне дорогую,

От посторонних я таю.

Вдвоем среди дерев ночных,

Друг другу подставляя ухо,

Слова перебираем глухо

Среди движений ветровых.

Когда шаги заслышим мы,

За нами или перед нами,

Мы громко говорим для тьмы

Понятной темноте словами.

Вот так мы ходим с сентября,

Вот так мы с августа горюем,

И про себя не говорю я,

И спутница - не про себя.

Молчать стараюсь. Не могу.

И ей остановиться трудно,

Как будто бы сентябрь наш судный

За трусость судит, немоту.

Красно кирпичная стена

Как август роковой сурова,

Над ней звезда светить готова,

Но тьмою вновь поглощена.

Мы двое в бдениях своих,

В досмотре памяти и жизни

И где ни ступим - голос тризны

С булыжных пражских мостовых.

1999

Другу

Он вырвался из-под земли взрывной,

Кровавой, и немой, и ломкой.

Он вырвался из щупальцы земной.

Смерть перед ним стояла костоломкой.

Он вырвался. И скрытые ходы

Открыли лаз в последнюю минуту.

С лицом прекрасным вышел из беды,

И книгу он держал, одолевая смуту.

Премьера книги первой в пятьдесят

Пять лет. Премьера на протезе,

Не пощаженного за странный свой уклад,

За своеволье избранной профессии.

О, не чудак и не простак, прости,

России сын и воин благородный,

Который не войной свой путь постиг,

А после, от нее едва свободный.

1953

Друзья мои, мой свет протекший...

Друзья мои, мой свет протекший,

Ко мне на помощь не придут.

Подвел их разум, сон поблекший,

Свершился жизни самосуд.

Один в дыму марихуаны

Все ищет ауру мою.

Другой над атласом карманным

Перебирает жизнь в раю.

Подстегнутые оба страхом,

И неизвестно перед чем,

Попрятали кресты в рубахах,

И видится им Вифлеем.

Устал я от своих усилий,

Устал я от друзей своих, –

Они в бреду иной России

И с ними дети, жены их.

Ни в зимний день, ни в полдень вешний

Не выглянут из-за дверей.

В глазах друзей я сумасшедший,

Набитый догмами еврей.

Мне дал Господь веселых внуков,

И жизнь немалую мне дал,

Но дьявол суть мою разнюхав,

Теперь и передо мной предстал.

Стояли трое перед Богом,

И трое перед Ним стоим,

И каждый подгоняем роком,

И каждый по миру гоним.

1985

Дух Анастасии. Взгляд пророчицы...

Дух Анастасии. Взгляд пророчицы.

Каждому помочь как Бог велел.

Пред молитвой вновь сосредоточиться,

Добрый ангел откровенен, смел.

Все сказать, не подымая плача,

Трудно доживать ей до ста лет.

И волнения ни от кого не пряча,

Возле глаз воздет блаженный свет.

И рукой по рукаву погладит,

И тепло, и дух в тебя вольет.

Тонкокостная, в легчайшем платье,

Ей легко подняться в небосвод.

1960

Еше развиднеется. Каждому будет свое....

Еше развиднеется. Каждому будет свое.

Серое небо раздвинется или прольется

Пенною чашей дождя или вспыхнет копье

И залетит в твое сердце из храмины солнца.

Еще развиднеется. Раньше ли, позже на час,

На день ли, на год, тебе ли увидеть, другому.

Серое небо очнется, внезапно лучась

По лицам прозябшим,

По каждому сердцу больному

Еше развиднеется. Только стерпеть, не смотреть

В панцирь свинцовый, над нами воздвигнутый с ночи

Вот она - наша над нами последняя треть

Жизни земной и глядит в ослабевшие очи.

Еще развиднеется. Мается небо, и мы

Недопроявлены Богом, и мир недостроён,

Так мы и будем на свет порываться из тьмы,

Нас миллиард на земле или в небе нас трое.

1989

Желтые чаши тюльпанов...

Желтые чаши тюльпанов

Скорбные скрыли дни.

Словно из пепла туманов

Утром взошли они.

Словно приснилось им гетто,

И покидали его

Желтые звезды рассвета,

Уже не боясь никого.

1986

Жизнь моя была во внучке...

Жизнь моя была во внучке,

Но в тринадцать лет

Выпал в ночь из авторучки

Скомканный билет.

Не был с детства театралом,

И в билет не вник,

Отпечатком грустно-алым

Лег он между книг.

И в тревожном многолюдьи,

В доме, с той поры,

Из художнической сути

Выпал дар игры, -

Все забыла, всех забыла,

Даже карандаш.

Стала тоненькою, милой,

Что ни слово - блажь.

И сокрылось многолюдье

В дыме сигарет.

Где ни встречусь – вдруг осудит, -

Виноват я, дед.

И меня легко забыла -

Возраст, говорят,

Белокрылой тонкой взмыла

В стойбище ребят.

Жду, себя припоминаю,

Возраст жжет ее.

Голову над всем ломаю,

Солнышко мое.

Вот, и внучке стал я лишним,

Что же меня ждет!

Перед ней травы я тише,

Не врала бы! Врет!

Холодок по мне пройдется,

Гляну - не глядит.

Жду я, может отзовется.

Мне однажды стыд.

И не глядя, в дверь выходит,

Я гляжу ей вслед.

Господи! Кто верховодит?

Ей тринадцать лет.

Мне последняя надежда,

В ней мой жил покой,

Все, как с дочерью, как прежде,

Боже, успокой.

1960

Жизнь моя уходит круто...

Жизнь моя уходит круто,

Быстро, как одна минута.

А за ней - ни звука вслед,

Будто бы ее и нет!

Черен свет перед рассветом,

В звездных снах снег бродит летом,

Снег сведет меня с ума –

Белая вокруг тюрьма.

Я спешу, привычный к бедам,

И не знаю, кто там следом,

Кто маячит за спиной

В беспокойный час ночной.

Разум крепок твой, дружок,

Как могила он глубок.

Жизнь на шутки таровата –

Нет в грядущее возврата.

2002

Закат

Есть в одиночестве заката,

В его блуждающем огне,

И в облаках его награда,

Высоко явленная мне.

О, сколько вижу силуэтов

И лиц, ушедших навсегда,

Когда на красный стержень света

Собьется облаков гряда.

Пусть брат едва ль похож на брата

И мать - на мать,

Но там, вчерне,

Стезю их вечного возврата

Огонь вверху рисует мне.

В цветном его великолепье,

В преображеньях рук, лица -

И он является мне в небе,

Отец, как облако-овца.

И голова его, и руки

Преувеличены стократ,

Лежит спокойно он без муки

И мне велит смотреть в закат.

И я стою сосредоточен,

Волнению предела нет,

Пока в прощальной пене клочьев

Не разлетится белый свет.

1974

Закат красней граната...

Закат красней граната

В гранатовом ряду.

Себе в огне заката

Я места не найду.

В таком самосожженье

Его я не видал -

Ни облачка, ни тени,

Бушующий обвал.

Но сумраком объятый,

Стихает он окрест,

И падают гранаты,

И оживает лес.

И в алых струйках сока

Над тьмой ночных лесов

Дыханье слышу Бога

И сборщиков плодов.

1958

Зачем мне сетовать и злиться...

Зачем мне сетовать и злиться,

Все то, что есть, я выбирал.

И я живу теперь в столице,

Живу - заправский либерал.

И трын-трава, что было, будет,

И, как ни будет, - трын-трава,

И странно, что кого-то судят,

Скажите, судят за слова.

1995

Земная жизнь так обернется круто...

Земная жизнь так обернется круто

Что Божескую можно проглядеть.

И все решит всего одна минута,

Когда в дверях засуетится смерть.

И грешный, ты подумать не успеешь,

О чем бы думать должен весь свой век,

А был ты не слабей и не глупее,

Чем всякий в этой жизни человек.

Но дом твой донимал тебя, работа,

И внуки подымались за детьми,

И только вытирал ты капли пота,

И каплей пропадал ты меж людьми.

И яростный от траты бесполезной

Родне подать спасенья верный знак,

И не заметил, как над самой бездной

Один остался, немощен и наг.

О мой Господь! Неужто перед раем

Перед несчастным затворишь врата,

И не узнает он, всю жизнь караем,

О чем Твои напомнили уста.

1974

Зима пришла в апреле...

Зима пришла в апреле

И всполошила птиц,

И подняла с постели

И соек и синиц.

Оглохли лес и поле,

И за окном простор,

И долгий путь неволи

Певцам весны простер.

Весной манит начало

И света и теней, -

Звучало - отзвучало

И стало вновь тесней, -

И прочно с середины

Апрель захолодал,

Лежит белопростынный

Под кучей одеял.

Привык к вороньим крикам

И летом и зимой,

И голос певчий мигом

Сближается со мной.

Синичка рядом кличет,

Писклявый голос тих,

Но слышится величье

Далеких нот иных.

1968

Знакомый поэт

Он вернулся с осколком в сердце

после войны

и попал на сборище сатаны,

и судил того,

на ком не было

и тени вины,

а мог

от позорного сборища отвертеться.

Но повинуясь указке,

он,

ни старый, ни юный,

образованный человек,

ни за что, ни про что

в душу плюнул

тому,

кто был чист и прям,

как весенний побег.

Больше он не делал подлости,

десять лет смотрит людям в глаза,

но осталось

от его подлинности

то,

что сказал

до постыдного «За!»

Каждый раз я его выгораживаю –

осколок в сердце, тяжкие времена,

но сколько прощенья ему

у Музы ни выпрашиваю,

она -

отрешена.

1974

Зря мы лезем на рожон...

Зря мы лезем на рожон,

Защищая свет наш мелкий.

Кто узнает, кем рожден,

Был в руках какой сиделки.

И в родильном доме тьма

В самые настигнет роды,

Так и жизнь темна сама,

Медленно отходят воды...

Отделял я свет от тьмы -

Целой жизни не хватило.

К старости, как из тюрьмы,

Вышел, не найдя светила.

Так со мною. Так - с другим.

Тьма прилипчива с рожденья,

И каким ни будь благим,

Скинет в черный мрак забвенья.

В темноте порушит дверь,

Раскидает с дверью окна,

И не сосчитать потерь,

Чтобы темнота примолкла.

Сотворил Господь наш свет

В день один, и свет не гаснет,

И его добрее нет,

И волшебней, и прекрасней.

1961

И лучших всех поэтов...

И лучших всех поэтов

Дарил кому не лень,

И тем душа согрета,

И тем согрет мой день,

Но и слова, и звуки,

И музыка из снов

Напомнят о разлуке

И прочности стихов.

И вижу эти лики,

Всю соль небес, земли.

Их золотые блики

Во мне не отцвели.

Они всегда со мною,

Раздаренные мной,

Всей повестью земною

И жизнью неземной.

Моей библиотеки

Как не было и нет,

Но мне нести вовеки

Ее волшебный свет.

1997

И небесного - не миновать...

И небесного - не миновать,

Но уж, верно, одна есть отрада -

Дважды здесь, на земле, не бывать.

Добер Мне хватило земного ада,

усь ли до Божьего лона,

До лазурных его берегов,

Если наша земная колонна

Растянулась на сотни веков.

Если наши летящие души,

Все летят со своею виной,

И нигде ни одной из отдушин,

Нас державших в юдоли земной.

1974

И страшно жить и страшно умереть...

И страшно жить и страшно умереть.

Седое солнце смотрит из-за тучи.

И день ушел на четверть или треть,

Не все ль равно, себя не надо мучить.

Есть слово Божье, а твои слова,

Ты сколь ни множь их - жалкое подобье

Господнему, от коего трава

Взошла и с нею ты, немыслимый во гробе.

Есть время бытия и есть последний час

Не только у тебя, а у всего живого,

И память сохранит один Господь о нас,

Как сохранил для нас единственное Слово.

1989

Из скрытых карманов спецовки...

Из скрытых карманов спецовки

С деревьев - во все города

Славянство бросает листовки

Повсюду, где ходит беда.

Какая белеет лавина

Машинописных листков,

Как стаи - из магазинов,

И пачками - с грузовиков.

Не выловить жгучих листовок

И краски со стен не стереть,

Чернявых жидов и жидовок

В славянских рядах не узреть,

И злость у солдат, и бессилье

Читать этот стыд на родном,

Проклятье навеки России

Увидеть при свете дневном.

1976

К чему влечет твое творенье...

К чему влечет твое творенье,

К каким загадкам бытия,

Неужто не хватило чтенья

Евангельского жития?

Что сверх него ты сам откроешь,

И не гордыня ли твоя

Твой стих разбрасывает роем

Во все далекие края?

И кто утешится твоими

Предначертаньями судьбе?

Порывами набит другими

Весь мир, поверит ли тебе?

И жезл твой тяжкий и суровый

Тебе решится облегчить

Он, по Евангельски готовый

И не судить и не винить.

О сколько самоотреченья

Потребует твоя стезя,

Когда от вечного творенья

Свет затрепещет Бытия.

1953

Как в усыпальнице я дома...

Как в усыпальнице я дома

И ждать не смею перемен.

Без похоронной и без стона

Прижился в вакууме стен.

Меж фотографией дочерней

И плоскостью пустой стены,

Кладя меня во гроб вечерний,

Роятся сумерки, черны.

И словно тени невесомей,

Как по отсекам нежилым,

Несут меня в погасшем доме

И все не вынесут к живым.

2000

Как не видеть! Послан он...

Как не видеть! Послан он

Господом, Всевышним мечен,

И разрушит Вавилон,

Для того возглавил вече.

Год за годом. Болен, стар,

Но все выше Дух царевый.

И ведет Господний дар

Каждый раз на подвиг новый.

Мой Господь, дай силы нам

И прибавь ему, нам вместе

Распускать по городам

Для Тебя благие вести.

О князьях да о святых

Позаботились, дай Боже!

Да не видели живых,

Легче им в тени обложек.

Под обложкой вечный свет,

И сияет в строгом стиле

За портретом вновь портрет

С крылышками на могиле.

Нас он выведет. Вот-вот.

С ним взросли и в нас понятья.

И раскрыл нам небосвод

Крепкие свои объятья.

И в меху песцовом скрыл

Узкие глаза. Все зрит он,

И размах царевых крыл

Разрастается открыто.

За него молюсь, прошу,

И Господь все просьбы слышит.

Волю дам карандашу -

И душа вольнее дышит.

1960

Как ни храбрись, а назовут жидом...

Как ни храбрись, а назовут жидом,

Жидовской мордой и жидовской харей,

На голом месте, на углу пустом,

В толпе, где торг ведется государев.

Но в замешательстве я не зажгусь стыдом,

А притворюсь, что ничего не слышу.

Как трудно быть евреем-стариком,

В свой дом входить, как под чужую крышу.

Ты скажешь: зря обиделся на пьянь.

Почтовый ящик отворю с рассвета,

И обожжет декабрьская рань -

С израильскою мордою газета.

1974

Как там будет - где узнать?...

Как там будет - где узнать?

Наперед никто не скажет,

На полдня не скажет даже,

Где ночует благодать.

Времечко мое ушло,

Выпало оно в осадок,

И считать теперь с досадой

За числом еще число.

Всемогущий Новый год,

Только ты не растеряйся,

Мой осадок упадет

Может быть с поживой райской.

Главное - пришел опять,

Значит, время не погубит,

И должно быть Новый любит

Дверь мне всюду отворять.

1959

Какая жалкая страна...

Какая жалкая страна,

Убожество людей какое –

Дуда одна, дуда одна

На все пространство мировое.

Под звон гитар и бубенцов

Разгул старательный глушилок,

Наследье дедов и отцов –

Друг друга подгонять в затылок.

Ни глаз, ни рук и ни ума

Им не отпущено с рожденья,

А только звук глухой, как тьма,

И он сметет их - аз отмщенья!

1977

Какая настала пора!...

Какая настала пора!

Не ждали такого свиданья, -

Срывают с домов номера,

И с улиц срывают названья.

Под танковый скрежет и гуд,

По воле своей, без приказа,

Вершит свое таинство люд,

В работниках нету отказа.

Вовек никогда, никому

Такого не делала Прага,

И тычутся танки во тьму

Стопой черепашьего шага.

Пускай хоть на день, хоть на миг,

Пускай на секунду, минуту,

Зайдется дыханье у них,

Посеявших горе и смуту.

Идут. Зазвучали шаги

В приемниках. Радио Праги.

Гремит сапогами. Ни зги.

Как мыши. Шуршанье бумаги.

- Вы слышите. Это они!

Но ждите! Мы будем в эфиpe. -

И голос из западни,

Молящий из Праги о мире.

1976

Какой-то должен разговор...

Какой-то должен разговор

Случиться. И в казенном доме

Сам нарываюсь, лезу в спор,

И спорю все неугомонней.

Не выносимо понимать,

Куда уходят наши силы, -

И не взорваться, не вскричать,

Доколе же молчать России?

О, гаревые колоски,

О, пережженная полова,

Дожить до гробовой доски

И не сказать за жизнь ни слова?

1976

Кесари

Матерые и злые

От астмы или почек.

В руках – бразды России,

Все дни ее и ночи.

Все мысли их заранее

Всем навсегда видны, -

Страшны на расстоянье,

Поблизости – страшны.

Седые волчьи стрижки,

Не человечий взгляд.

Страдают от одышки

И много говорят.

1960

Кесарь

Кесарю горька свобода,

Пособрал он столько сброда -

От того угрюм,

От того кровав и зол он,

Хлеб – горчит, напиток – солен,

И мутнеет ум.

Богу бы упал он в ноги,

Сам бы встал и поднял многих,

Не был – одинок.

Понабрал шутов завзятых,

Стоеросовых, пузатых,

Ничего не в прок.

Кесарю куда дорога,

Если он идет без Бога,

Что узрит в пути?

Вот и нас завел в трясину,

Только и осталось сгинуть,

Мохом прорасти.

1976

Кесарь и музы

Не долго, мнится мне, протянет кесарь,

Как и предшественник его, и он уйдет,

Одна и та же завершится пьеса

Из тех же самых карнавальных нот...

Но будь, что будет. Музы поустали

От меценатов кесарских давно,

В державный стих проник мотив печали-

Как выплеснули из него вино.

И даже там, у гробового входа,

Пинком их кесарь силится достать,

Но не поспеть, все ближе час ухода,

И почерк Муз коряв, не разобрать.

И надоели взгляды пустоцветов.

И тщетна ныне кесаря мечта,

Чтобы казною вскормленных поэтов

Заговорили трепетно уста.

1976

Книга

Когда мне минул сорок первый

И год пошел сорок второй,

И жизни крест возрос безмерный,-

Я перестал владеть собой;

Стихи открыл я Пастернака

За тот же прожитый им год,

Я их, от знака и до знака,

Читал уже как некий код.

В пределах года прожитого

Его и года моего -

Ни капли сходства никакого

И ни сюжета одного.

Какую ни возьму страницу,

Нигде мне спуску не дает -

Торжественны дела и лица

И жизни всей круговорот.

И, как подросток пастушонок,

Свирели пробует свои,

Глядит на Божий мир спросонок

И голос слушает любви.

И весь от пыла и от жара

Любви, настигнувшей в пути,

Как от внезапного пожара,

Глаза не может отвести.

И никакой печальной тени,

Ни облачка в его душе,

И полное раскрепощенье

На безграничном рубеже.

Тогда из лет его преклонных

Взял три строки я наугад,

И тот же пел в них пастушонок,

И так же был он жизни рад.

1961

Книгу мою рубили...

Книгу мою рубили,

Мне ничего, привык,

Но как мне, ногой в могиле,

Слышать дочерний крик.

Душу мою ломали,

Мне ничего, привык,

Но как ей, в самом начале,

В кровь прикусить язык.

Вижу слезы дочерние,

Вижу книгу ее

В цепких лапах у черни,

Жирной, как воронье,–

Повесть дочки о деде,

Слезы ее по нем,

Там, в Китайском проезде,

Посекли топором.

Был бы русским он, сваном,

Или был латышом,

А родился он странным

Откровенным жидом.

Сын фашистом повешен,

Да и двое других,

Кто воздушным, кто пешим

Шли в рядах фронтовых.

Но и этого мало,

Чтобы плакать о нем.

Там, в Китайском, бывалом,

Под державным огнем.

1976

Когда на бреющем, на ИЛах...

Когда на бреющем, на ИЛах,

Мы шли по головам врагов,

Порой на приземленных крыльях

Спекались волосы и кровь.

И трудно было нам поверить,

Тогда вернувшимся живым,

Что это волосы, не перья

Прилипли к крыльям роковым.

1960

Когда отойдет душа ...

Когда отойдет душа -

Пушинка от ветки вербной,

С девятого этажа

Кто спустит мой гроб на первый?

Кто силы в себе найдет

Помимо дочери, зятя,

И до конца доведет

Печальное это занятье.

Неужто одна семья,

И никого - за гробом,

И эта вся жизнь моя,

Ее последняя проба.

Но и за то никого

Не укоряю заране,

Если из ничего

Бог сотворил мирозданье.

1976

Когда угрюм он и с собою сам не сладит...

Когда угрюм он и с собою сам не сладит,

К нему подходит, неожиданная, сзади,

Стараясь не вникать в невыносимый вздор,

И пальцами виски растрепанные гладит,

И только в силах он ответить: «Бога ради!»

Но в грозном прищуре светлеет мутный взор.

И вижу я, как раздвигаются морщины,

И остается только след их паутинный

На тонкой коже возле губ его и глаз.

О, сколько надо знать, чтобы душа поэта

Могла оттаять от безумия и бреда

И вновь зажечься, и продолжить свой рассказ.

1961

Когда я сына хоронил...

Когда я сына хоронил,

Я не нашел могилы деда.

Теперь не нахожу могилы сына,

Последнего, кого я хоронил.

1994

Кто меньше, кто больше...

Кто меньше, кто больше,

Но двое повинны в разлуке.

Кому-то и горше,

Но каждому будет по муке.

Кто меньше, кто больше.

Но будут расхлебывать оба,

Кто мягче, кто жестче,

И так уж, наверно, до гроба.

1960

Кто отнимет крышу у Корнея...

Кто отнимет крышу у Корнея,

Кто отнимет небо у Бориса,

Станет тот земли своей чернее

И подохнет, как в подполье крыса.

У детей того не будет детства,

Черный срам на внуков ополчится.

Двух сердец великое соседство –

Родины бессмертная частица.

Пусть никто не ждет себе удачи,

К двум домам заказана дорога,

Будет тот покаран, как захватчик,

Меч поднявший на владенья Бога.

Там, где небо в луковках церковных

Светит всей округе по утрам,

Не найдет пристанища полковник,

Даже со свечой вошедший в храм.

1974

Лист, прибитый к панели дождем...

Лист, прибитый к панели дождем,

Ты не в силах с асфальта подняться,

И блестишь под ночным фонарем,

И вода в твоих крохотных пальцах.

Древо то, что тебя родило

И не может поднять тебя с полу,

Сколько рук золотых размело

По Крещатику и Подолу.

Ты не бойся меня, мы - не врозь.

Не ступлю на тебя в подворотне,

Я на древе таком же возрос,

И нисколько тебя не свободней.

1976

Льют дожди. Как не бывало лета....

Льют дожди. Как не бывало лета.

На листву живую сыплет снег.

В красном доме Облмоссовета

Пришвартован Ноев мой ковчег.

Надо мной дамоклов меч прописки.

Снится море, снится мне Баку.

Редко посылаю письма близким,

Не могу писать их на снегу.

Под землей всего теплей столица.

Из метро выталкиваюсь в свет.

И стою, боясь пошевелиться, -

Краснорожий Облмоссовет.

1989

Любовь твоя не только искушенье...

Любовь твоя не только искушенье,

Нежданная награда ни за что,

В ней каждое летящее мгновенье —

Внезапное над миром торжество.

Праматерь, Ева, плод из кущи райской,

Скажи, как мне еще назвать тебя...

Здесь тайна ангельская

с бабочкою майской

И сами учатся, и учат нас, любя.

1997

Мила ему забота...

Мила ему забота -

Тарковский кормит птиц,

И в ранний час прилета

Для соек и синиц

Уже полна кормушка:

На веточке - доска,

Накрошены ватрушка

И рис из пирожка.

Остыла чашка с чаем

На ворохе страниц,

Он их не замечает -

Тарковский кормит птиц.

На веточке сосновой

В апрельский снеговей

Стоит как зачарован

Пред кормом воробей.

Бедняга поздно вылез.

Дорвался. Благодать!

И кто его кормилец

Вовек ему не знать.

Ни строчки перевода.

Нечитанность страниц.

Холодная погода.

Тарковский кормит птиц.

1960

Милиционер

Шашлычная старается -

Глядит начальству в рот

Буфетчик улыбается,

Милиционер жует!

Как маятник в согласии,

Туда-сюда кадык.

Труды свои напрасными

Считать он не привык.

Туда-сюда. И - в сторону.

Туда-сюда. Кивок.

Буфетчика он здорово

От срока уберег.

Сочны куски баранины

Точны движенья рук,

Сочны куски избранника,

Захватывает дух.

За столиком пластмассовым

Застопорен кадык

Буфетчик к мыслям классовым

Начальника привык.

В кредитную тетрадку

Заносит новый счет.

Он отдал дань порядку,

Милиционер встает.

И собственную руку

О собственную трет,

И собственную руку

С порога подает.

1961

Мир орет, но шепотом...

Мир орет, но шепотом.

Шепотком.

Шито, крыто, штопано.

Что почем?

Боль. Измена. Смерть ли,

Просьба, плач?

Молча на скамейке

Умирает грач.

1999

Мир, как был, всегда в начале...

Мир, как был, всегда в начале, -

Те же воды, небеса.

Вечному - ни что печали.

Вечному - ничто слеза.

Мир как был, - все теже дали,

Тот же мрак и тот же свет.

Это мы в нем потерялись

От безмерной ноши лет.

1969

Мой брат, уставший жить...

Мой брат, уставший жить

В безумном этом мире,

Не будем мир винить,

К слепой склонимся лире.

Пусть к нищенству вела

И к старости безвольной,

Но не было в ней зла,

И не карала больно,

И если жалкий звук

Порой исторгнет лира,

Не выскользнет из рук

Божественного мира.

2000

Мой Господь, Ты не меня...

Мой Господь, Ты не меня,

Ближних за меня помилуй,

Безутешных, прущих силой

В бесконечных путах дня.

Им и к вечеру невмочь,

Не найти нигде покоя, —

День, все выгребет живое

И в помойку бросит ночь.

Хлеб не хлеб и плоть не плоть,

Слова не найти живого.

Сколько намело чужого,

Нанесло вокруг, Господь.

Тут бы пред Тобою пасть,

А в душе нет силы, свету.

Вся антихристова власть

Тычет их лицом в газету.

В ней ни слова не прочесть

В ранний час и в вечер поздний —

Только дьявольские козни,

Только дьявольская весть.

Не поддамся, я — старик,

А как сердцу молодому,

Глянувшему в мир из дому,

В мир, который так велик?

Пощади их, а вину

Мне за них взвали на плечи.

Я — старик, мне недалече

К Твоему прильнуть окну.

1997

Молитва – не стихотворенье...

Молитва – не стихотворенье.

В ней дышит новью повторенье.

И каждый раз она нова,

В ней дух святой, а не слова.

1976

Молитвенно уходит осень...

Молитвенно уходит осень,

Перегоревшая до тла,

И ветви черные возносит

На блещущие купола.

Ни ветерка, ни капли влаги,

Песчано никнет тишина,

И на листве в глухом овраге

Загадочные письмена.

1974

Молчанья особою метой...

Молчанья особою метой

Бывает поэт заклеймен.

Нет жальче седого поэта,

Когда в безызвестности он.

Уже никакая химера

Гнезда не свивает в груди,

И богобоязненна вера

На жалком остатке пути.

1958

Молчит крематорская плаха...

Молчит крематорская плаха,

Орган крематорский молчит,

И черная ласточка праха

По синему небу летит.

1960

Москва-Прага

Я знал двоих. Господь, храни их

От переписки, новых встреч,

Неосторожных и ранимых,

И помоги их уберечь.

Увидеться не суждено им

Ни завтра и ни через год.

В стране с безумием врожденным,

Тропа к свиданью не ведет.

Одни связующие нити -

Международный телефон,

Который вдруг соединит их

С подслушанием с двух сторон.

Друг друга так и не расслышат -

Волнения не превозмочь,

На самой высшей ноте, высшей

Их голоса проглотит ночь.

И бывший зек с отбитой почкой

И чешка, Дубчека дитя,

Рычаг не сдвинут с мертвой точки,

Не свяжут нити бытия,

К слава Богу, он не знает,

Чем завершается зима,

Что та, кто издали взывает

Сошла с ума, сошла с ума.

И только интеллект не гаснет

Ее над стопкою бумаг,

И милосердный свет прекрасный

Велит ей приподнять рычаг.

1989

Москва. 61 год

Феодальны все твои мосты.

Торги все твои сплошь феодальны.

Царствие отдельное Москвы,

Все границы - на путях вокзальных.

Валом валят нынче в твой удел,

Саранчой теснятся у прилавков,

Русский и казах и иудей

Снова верят в солнечное завтра.

Пролетают арки и мосты...

Колбаса и масло у счастливцев...

И бегут к составам из Москвы

Двести миллионов очевидцев.

1961

Мы всегда на уроке...

Мы всегда на уроке,

Каждый день как урок,

Каждый день как намеки

На карающий срок –

В оглавленье газеты,

В содержанье статьи

И во время беседы

О великом пути.

1999

Мы состарились, два старика...

Мы состарились, два старика,

И никто из двоих не ухожен.

Поседели собачьи бока,

Днем и ночью ты чем-то встревожен.

От людей скрыл под шерстью глаза,

Императорский шитцу, японец,

Ниспослали тебя небеса,

И живешь у московских околиц.

Вот и ходим мы, два старика,

Дважды в день, спозаранок и к ночи,

Не спускаю тебя с поводка,

Вдруг озлишься и номер отмочишь.

А прикрикнуть, тебя наказать

Не могу, и уста мои немы.

Молодым ты взлетал на кровать

Черным пышным цветком хризантемы.

Ни на шаг друг от друга, вдвоем,

Да и спим, как на нарах понурых,

Ты лежишь под кроватью пластом,

И гашу я о блюдце окурок.

2001

Мы стоим на последнем пороге....

Мы стоим на последнем пороге.

Меркнет ум наш и совесть и честь.

Напиши гениальные строки,

Не найдется, кому их прочесть.

Всех живьем поглотил телеящик,

И глядим из-за толщи стекла,

Каждый сам для себя, как образчик

Расщепленного атома зла.

Из цветного ночного кошмара

Телеглаз, телерук, телеплеч -

Неотвратною силой удара

Сатанинский ликующий меч.

1974

На кого я рассержен, о Боже!...

На кого я рассержен, о Боже!

Что он знает помимо питья,

Кроме собственной кожи и рожи,

Кроме мусорных снов бытия.

Он копается в них с дня рожденья

Потому, что сулили ему

Всепобедной судьбы восхожденье,

А на нищенство дали суму.

Вот и рыщет по дням и ловчится

Тут и там набрести на кусок.

То в нем волк заскулит, то лисица,

И на рыбий протянет возок.

Он и здесь, на знакомом кладбище,

Разворует оградку, пропьет.

Сын материи Бога не ищет,

А покойник и так проживет.

1974

На крылышках бессмертья...

На крылышках бессмертья

Прекрасна жизнь раба,

Рука долбит отверстья,

И режется резьба.

Он больше не бастует,

К чему ему возня?

И пьет он и ворует

Свободнее вождя.

1968

На Курском

Он ничего не просит

За семь тюремных лет,

За лагерные восемь,

За все пятнадцать бед.

Он пел о Красном знамени,

Пел «Интернационал»,

Под следствием и в камере,

И страха он не знал.

Готовый к высшей мере -

Из камеры - в расход,

Он был в одном уверен,

В стране - переворот!

Но за колючей лагеря

Он понял путь земной -

Во льду или средь ягеля

Его прибьет конвой.

Что нет переворота,

И лучше бы - расстрел,

Чем лбом стучать в ворота,

И сразу поседел.

Но время как слизало,

Не стало седины,

У Курского вокзала -

Он лысый у стены.

Он ничего не просит

За все пятнадцать лет,

С кардиограммой носит

В кармане партбилет.

Он никому не нужен

В вокзальной толкотне,

Ест пирожок, свой ужин,

С Другими наравне.

Из рупора над Курским -

«Интернационал»,

И он, партиец русский,

Из первых запевал...

1960

На полу моя мама лежала...

На полу моя мама лежала,

И молитва звучала над ней,

И скрывало ее покрывало

Ночи длинной беззвездной черней.

Я нарушил отцовскую волю -

С мертвой мамы откинул покров

И увидел счастливую долю.

Свет увидел небесных даров.

Надо мною толпа, негодуя,

Мне грозила несчастьем, бедой.

Я забыл свою мать молодую,

Я увидел ее молодой.

1960

На смерть космонавта Комарова

О, герметичная коморка,

Аквариум твой без воды,

Отсек летающего морга,

Ты выброшен на свет звезды.

И знать не может об исходе

Летящий между двух миров,

Сам и не сам избрал в природе

Смертельнейший из номеров.

1968

На срубе

На срубе, у стенок железных

Сплоченных рядов гаражи.

И ряд мужиков безутешных

Здесь боль утишает души.

Дойти к магазину - минута,

Пора бы, да он все закрыт.

И вот начинается смута,

Движение праздных корыт.

Здесь тайные ходы и лазы,

И дружба лихих продавщиц,

И неотразимые фразы

Ловцов магазинных девиц.

И парни из близкой психушки

Не ждут у закрытых дверей,

Бутылочной яркой верхушки

Для них ничего нет верней.

Но быстро пьянеет палата

На звонкие деньги свои,

А рядом из школы ребята

Уставились в пьянь в забытьи.

И ловят сюжет за сюжетом

Из окон, раскрытых во двор,

И с завистью смотрят при этом,

Как действует шулер и вор.

На срубе, где жизнь повернулась

К ним глухо стеной гаражей,

Вся школа внезапно проснулась

И стала спросонья страшней.

Не в мире живет одиноком,

В субботу не грех - отдохнуть.

Взглянуть на гараж трезвым оком,

А пьяным - к себе притянуть.

Им вдоволь бутылки на утро

На всю пацанву по глотку,

И в их пробуждении смутном

Свершить в магазин по витку.

В тех малых, направленных мудро,

Никто не посмотрит: плати!

Блестит за прилавками пудра

На женской высокой груди.

И свету в глазах больше стало,

И очи их словно в раю.

А ждущим все мало, все мало.

Всем на посошок раздают.

За этот мешок из бутылок,

За эту его пустоту,

Положит малыш на затылок

С бутылкой и жизнь и мечту.

И снова гараж и машина,

Не глядя на них, зашумят.

И в небе заблещет картина,

Бензинный потянется яд.

Хоть так, посидеть бы на срубе

У плотных рядов гаражей.

Не жаль и последний свой рубль,

Своих обретя корешей.

1997

На старости внуки и дети...

На старости внуки и дети

Должны возникать на рассвете,

Твой взор напряженный встречать,

Как встанешь, держась за кровать.

Как сам и не думал ты прежде,

Теперь ни о чем о другом

Не можешь помыслить, в одежде,

Разбросанной с ночи кругом.

И тычешься всюду без толку,

В обузу себе и другим,

Слезу разотрешь втихомолку,

Ты ею одной защитим.

И сядешь за стол, чтобы снова

Не слышать, не видеть, не знать,

Как близкими ты разворован,

Хоть все преуспел им отдать.

Ты сам предрекал эту муку -

Спасения в дальних краях.

Молись же и детям и внукам,

Молись на коленях, в слезах.

1974

На что ни обратишь свой взор...

На что ни обратишь свой взор,

Что ни расскажешь человеку,

Когда в душе один разор

И намело седин как снегу.

Каких ни выищешь причин,

Пустячных и пустопорожних,

И сколько масок и личин

Ты ни сорвешь с себя ничтожных,-

Но главного не скажешь ты,

И вот глядишь вокруг сердито,

А люди встречные просты,

Выкладывай все, что зарыто.

Ах, до чего же хороша

Любая встреча с незнакомым!

Ушел он, а твоя душа

Наплакалась, и снова - с домом.

Все горести как разбрелись,

Рассеялись в скороговорке,

И никого чужого близ

Реки, на солнечном пригорке.

1961

Надо выдумать биографию...

Надо выдумать биографию,

А потом в ней родиться и жить,

Чтобы тупорожденную мафию

В благоверности убедить.

Вот и дал сатана по тетради,

Чтобы каждому вышла стезя –

Не ходил, не просил Бога ради,

И ни сам, ни жена, ни дитя.

Попритерлись, и каждый на месте,

Ордена прилепили к груди,

И легендой предстало бесчестье,

Сирых всех разбросав позади, -

Пусть враждуют, воруют в бессилье

Что придумано, невпроворот,

И попрятались в небе России,

И все пашут его в недород.

Кто кому в этом деле потрафил,

Не узнать ни тебе и ни мне.

Хорошо сочинять биографии

И на откуп давать сатане.

1966

Надоели мне стихи...

Надоели мне стихи

О моей России,

Были б ноченьки тихи,

Были б дни сквозные.

Стену лбом не прошибить,

В гневе нету проку.

Буду травушку любить

И молиться Богу.

Сколько жить мне? День-другой,

Год - другой, не боле,

Были б внуки под рукой

С их беспечной волей.

А другой мне не видать

Волюшки на свете.

Жаль, как станут подрастать,

Станут думать дети.

Станет волюшка мала

Меньше год от году,

Что бы жизнь им ни дала –

Через пень-колоду.

Ни начала, ни конца, -

И пойдут по свету,

Станут мать корить, отца,

Не простят и деду.

Да и дело ли ума

Жизнь твоя, Россия.

Вот - тюрьма и вот – сума,

Вот и ностальгия.

1976

Нам с тобою доживать...

Нам с тобою доживать

И тряпье донашивать,

Все, что в доме доедать,

Ничего не покупать,

Только перекрашивать.

И не спорить, ни о ком

Не мелить худого,

Может, так мы доживем,

Сможем дальше быть вдвоем,

Как велело Слово.

Мы нарушили Завет.

Нам осталось мало лет,

Выпросим у Бога,

Ничего другого нет,

Есть к нему дорога.

Ты открыл глаза. Проси!

Да и ты проси спросонья.

Коль живешь ты на Руси,

Знай одно, проси, проси!

Ты, душа воронья.

1953

Наталье

Раковина из ночи

Вся телесного покрова,

Словно это дух свечи

Мне явил Франциска снова.

С бренным миром он расторг

Все условья, сбросил путы,

И ему не страшен рок,

Чужды годы и минуты.

Времени не знает он,

Все оно во власти Божьей,

И над морем небосклон

Ощущает всею кожей.

Стигма на руке его,

Как звезды короткий прочерк.

Словно и не кровоточит,

А являет волшебство.

Слито с пламенем свечным,

Озаряет взор Франциска

И к лицу так близко-близко

Над тобой стоит, больным.

И Ему ли не видать,

Что с тобой в тот миг творится,

И нисходит благодать,

Озаряя волей лица.

1989

Не для себя я жил...

Не для себя я жил,

Не жил я на готовом,

Но из последних сил

Служил я людям словом.

С кем ни бывал, везде

За мною шла измена.

На хлебе и воде

Все принял я смиренно.

Утешься тварью тварь,

Забудься днем погожим.

Словоречивый дар,

Ты стал ли даром Божьим,–

Безумные слова

Слетелись чернокрылы,

И слышу, как трава

Кричит из недр могилы.

1958

Не думать, не думать, не думать!...

Не думать, не думать, не думать!

Навеки забыться в окне.

Признаться - живые в аду мы,

Живые -- на адском огне.

Забыть об Отце и о Сыне.

Мы – бесы, гореть нам дотла,

Никто не спасет нас отныне,

Вновь ожила песнь про орла.

Он снова дорвался до власти.

Он снова напряг свой хребет,

И рвет по живому на части,

И застит в глазах белый свет.

Скорей умереть, провалиться,

Не видеть, не видеть, не знать,

Как ближних своих сторониться,

Как долго живым умирать.

1977

Не земля, не в небе птаха...

Не земля, не в небе птаха,

Где и я летал, малец,

Родина моя – два праха,

Мать моя и мой отец.

Родина – мой брат - подвижник

Крест принявший на войне,

Дети, внуки, каждый ближний,

Воскрешаемый во сне.

И не белые березы,

И не вешний сок берез -

Родина – с рассвета слезы –

Горше в мире нету слез.

1977

Не опомнишься, а время...

Не опомнишься, а время,

Налетит, как зверь,

Лапою тебя за темя,

Смаху и об дверь.

Подобралось тихой сапой,

Скрылось втихаря,

И подмятый острой лапой,

Жалуешься зря.

Все твое: и конь и стремя,

Поле, лес, жилье.

Было, было, было время,

Было и прошло.

Зверьим шагом ходят стрелки,

Каждая – копье .

Все твое, как на тарелке,

Время – не твое.

Взор туманит жаркий зайчик,

Веселится гном –

Это время держит мальчик

В зеркальце немом.

1974

Не сосна меня бранила...

Не сосна меня бранила

И не ель лгала,

А на мне тупая сила

Душу отвела.

Обещала теплый угол,

Завела в тупик,

От угла остался уголь,

Белый прах от книг.

Стал играть мне на свирели

Искрометный бес,

Но уже дышал на теле,

На груди мой крест.

По уши в золе и прахе

Я стоял один

Перед елью, как у плахи,

Этой ели сын.

Я сказал: “О, Божья милость,

В чем моя вина?”

И ко мне легко склонилась

Юная сосна.

И открылось сразу небо,

И открылся дом,

Где сто лет, казалось, не был

Я — в раю земном.

2000

Не сули края иные...

Не сули края иные,

Не сули мне благодать,

Родился я жить в России

И в России помирать.

Может, край обетованный

В самом деле в мире есть,

Но и без небесной манны

Мне пустынь своих не счесть.

1989

Не хотел умирать в дерьме...

Не хотел умирать в дерьме.

Не хотел умирать в дерьме.

А снаряды рвались во тьме.

Словно мыши скреблись во тьме.

Впереди рвались и за мной,

То мне в спину, то в грудь волной

По-над самою выгребной,

По-над ямою выгребной.

Как настиг меня там налет,

Как заныл надо мной самолет,

Как схватился я за живот,

Как взмолился за свой живот.

Попадись я в той кутерьме,

Попадись я в той кутерьме,

Кто бы стал копаться в дерьме,

Кто бы стал копаться в дерьме.

Как я Бога просил - спаси!

Как я Бога молил: пронеси!

Не дай пасть мне так на Руси,

Если мне пропасть на Руси.

1976

Неведомо! Но я писал стихи!...

Неведомо! Но я писал стихи!

И дольний мир без тени состраданья

Вложил в движение моей руки

Печальной нашей жизни очертанья.

1999

Неужто вот так...

Неужто вот так

И меня понесут

В последних цветах

В мой последний маршрут.

И будет в тарелки

Бить музыкант,

Звучащей профессии

Добрый талант.

И я не услышу

Голос ничей,

Последнего слова

Последних людей.

И я никого

Не окликну в пути.

А может быть чудо

Забьется в груди, -

И я на секунду

Успею прозреть,

На миг, на полмига

Прорваться сквозь смерть.

Может, как-то глазом

Смогу моргнуть,

Может, как-то не сразу

В последний путь.

1960

Нехитрая душа...

Нехитрая душа,

Она всего вернее, -

Собой не дорожа,

Не ищет панацеи.

От горя, от всего

Спасения не ищет,

Не мучит никого,

Удел свой видит нищим.

Но и руки своей

Протянутой не прячет,

Обидчика слабей,

Пред ним не сникнет в плаче, -

Не от гордыни, нет!

И не принудить слабость!

В ней поднебесный свет

Хранит с рожденья храбрость,

Нехитрая душа

Ничью не слышит свару.

За грех не свой, дрожа,

Приемлет молча кару.

1959

Нехристи России...

Нехристи России

Любят заседать.

Списки боевые

Дружно сочинять.

Им давно знакома

Эта карусель.

Люди из обкомов

Обл., гор., сель.

2002

Ни тебе помочь, ни себе помочь...

Ни тебе помочь, ни себе помочь —

Вот такая, знай, наступает ночь.

И такой придет ей на смену день —

Будешь пнем сидеть, я — глядеть как пень.

Ты свое толочь, я свое толочь.

От меня ты — прочь, от тебя я — прочь.

Ни тебе, ни мне — никому из нас

Не узнать свой день, не узнать свой час.

Не пошла за мной, не кори меня,

Будем ночь искать среди бела дня.

У тебя звезда, у меня звезда,

Да одна теперь на двоих беда.

Все пути ведут в разны стороны,

И не спят в лесу ночью вороны,

Да и крылышки понадорваны.

2000

Никого мне не дай превзойти...

Никого мне не дай превзойти,

Никого мне не дай обидеть, -

Лучше всех мне прижать к груди,

И сроднить всех и в славе

Увидеть.

Возгорайся у края, душа,

Открывайся, как птицам

Скворешник,

И прими всех, кто жил прегреша,

И всех сирых и всех безутешных.

О смотри, не оставь никого

Без молитвы, без вещего слова,

Для себя не возьми ничего

Из реки, из амбара земного.

Ты подвластна судьбе мировой,

И, как облако, выйдешь из пара,

И стезей уходя роковой,

Встанешь там, где награда и кара.

1958

Никто ни от чего не застрахован...

Никто ни от чего не застрахован:

Ни сын, ни дочь, ни внук, ни ты, ни я;

Посажен ли, расстрелян, замордован -

Все это только частность бытия.

Тверда держава с мировым прицелом,

В руке твоей перо или мелок,

Каким бы ни был занят важным делом,

Но прежде - ты рожденный в ней стрелок.

Никто не вечен. Смерть ли есть утрата?

Сто миллионов или триста нас, -

Всего важней прицельный глаз солдата

И проволоки лагерной припас.

И кто б ты ни был, ты довесок власти.

Всегда на государственных весах

Разрубленною тушей твое счастье

В голодных возгорается глазах.

И то не страх, что опустел прилавок,

С концами не свести уже концы,

И в толчее, средь магазинных давок,

Растут твои грядущие бойцы.

1995

Нога

На войне потерял ногу,

и на ремне

железную

понемногу

научил ходьбе,

и подчинился судьбе,

и слава богу!

Но с годами

нога,

оставленная

за надолбами и рвами,

стала являться во сне,

и к пальцам, которых нет,

стал притрагиваться

дрожащими руками.

Но приходил рассвет,

и все становилось на место.

А потом

объявился фантом,

словно ножом

по ране

или щепоткой соли,

и такие накатывали боли,

что несуществующую ногу

искал уже и ночью и днем,

как там, под огнем,

и в конце концов

сверхчеловеческой стала ее доля.

И теперь,

кто бы ни пожаловался,

жена, сын, внук ли

на беду или боль,

все сжимается в обрубке,

словно он – душа,

побывавшая в мясорубке,

и на все отвечает

и сострадает

и человеку,

и подбитой голубке.

А то,

что было душой,

стало духом,

и обладает невероятным слухом,

и все про себя таит,

и никому не говорит заранее,

где и что произойдет

в мироздании.

1953

О пражский август, словно месяц,...

О пражский август, словно месяц,

Последний месяц бытия.

И в этом горестном замесе

Кружится дочери ладья.

Над ней грохочет реактивщик.

Рычит и танк и вездеход.

И выстрел где-нибудь просвищет

И в подворотню нас швырнет.

Живое все как бы ослепло,

Потеряны к нему следы.

Гром реактивный рушит небо,

Клоня соборы и сады.

И как в заупокойной мессе,

Не успокоиться душе,

И дочь дрожит, хотя мы вместе,

И это навсегда уже.

1968

О, если внемлешь жизни бренной...

О, если внемлешь жизни бренной,

Бездетной старости двоих,

Зачем же не одновременно

Кладешь во гроб детей своих?

Зачем с тоскою безрассудной

Один из них оставлен жить,

Чтоб средь живых о доле чудной -

О смерти собственной молить?

1974

О.Э.Мандельштаму

1.

Живой поэт всегда забава

Потенциальной смуты гражданин,

Не зря у рта сквозит печаль усмешки,

И не причесан, в ветоши штанин.

По зыбким дням своим идет, как в морге,

Всех убиенных: видит наяву,

И видит, как палач в немом восторге

Стихи его глотает, как халву.

Он с книгой, пышно изданной в Нью-Йорке,

Придет к поэту вместе повздыхать,

И просидит с ним до вечерней зорьки,

Смакуя заграничную печать.

Ах, Мандельштам, такое ли вам снилось,

Чтоб неустанно, как безмолвный грач,

Отдавшись страсти собственной на милость,

Читал Вас уважающий палач.

И мертвого ценя вдвойне за слово,

Он здесь вас постарается издать,

Но не дай Бог воскреснуть Вам - живого

Российская не выдержит печать.

Мы будем жить, глотками отпивая,

Твое вино, моя земля сырая,

Пока в безвременьи не выискался вождь,

И дождь доносов не взрастил былую мощь

И пыль земли родной пока еще живая.

Что рассказал бы Осип Мандельштам,

Когда вино бы распечатал сам

И сел бы к нам с воронежской тетрадкой,

Какою осенил бы нас разгадкой,

И что позволил бы сказать устам?

Бог миловал нас. Жить или не жить,

Сырую землю по глоточку пить,

К ней привыкать, по ней ходить учиться,

Покамест волк и сытая волчица

Не взвыли: «Гадов бить!»

И жирный ус в земле не начал шевелиться.

3.

Добавить к поэзии русской что-либо

Почти не возможно,

Будь мрачною глыбой, будь солнечной глыбой,

Усилье - ничтожно.

В тем ты прекрасней, однажды дерзнувший

На строки иные

Безумец и узник, в безвестьи почивший

Под небом России.

1976

Обещанного долго ждут...

Обещанного долго ждут,

Завещанного не узнают.

Благотворительный уют

Всегда приветит птичью стаю.

Копить обиды - сущий грех,

И слезы - слез тебе не хватит.

Грызи же, белочка, орех,

Храни то золотое платье.

Пушистый не задергай хвост.

Певуньи-птички ты не бойся!

Тебе не выстроен погост,

Он человеческого свойства.

Обещанное ты найдешь,

Завещанное ты узнаешь,

На каждом крестике взрастешь,

На каждом кустике оттаешь.

Высокие твои пути

Крылатого перемещенья,

И краткий звук в твоей груди

Переживет стихотворенье.

1958

Обхожу каждый угол твой...

Обхожу каждый угол твой

Угловатой своей судьбой.

Что ни скажешь, молча приму,

Приготовленный ко всему.

Боже! Старость и впрямь страшна!

Хоть бы чья-то была вина.

И откуда безумье пришло,

Или это притихшее зло?

И попробуй-ка, что-то скажи,

Разметало тепло из души,

Унесло, как из страшного сна,

Только горечь пробьется со дна.

И ничем не развлечь, не отвлечь,

И удушлива жалкая речь.

1958

Океанская мощь парохода...

Океанская мощь парохода

В снежном ворохе соли и брызг.

Вы плывете, не ваша забота,

Анна, Осип, Марина, Борис.

Под турбинами аэрофлота

Рим и Лондон, Нью-Йорк и Париж,

Вы летите, не ваша забота,

Анна, Осип, Марина, Борис.

Вас выносят из трюма и люка

На руках, и не чей-то каприз -

Вы особая ценность – валюта,

Анна, Осип, Марина, Борис.

В том прижизненном вашем горниле

И не чаяли, а собрались,

Хорошо вас теперь накормили,

Анна, Осип, Марина, Борис.

1974

Он высмеял ниженегородца...

Он высмеял ниженегородца,

Еще не зная, как придется

Ему за это отвечать,

Когда российская печать

На Горьком - идоле сойдется

И станет нехристь величать.

Но выпустив нежданно джина,

Корней молчал, пока машина

Работала на идола, пока

Не вышла вся до строчки мешанина,

И гениальный облик гражданина

Не скрасила надгробная доска.

Корней был тоже в гуще похоронной,

И видел, как земное лоно

Над идолом сомкнулось навсегда.

Корней свою похоронил сатиру,

Покамест идол нес свой гений миру

И адские распахивал врата.

Потом он с юной страстью непреклонной,

С толпой расставшись похоронной,

Себя от скверны очищал.

Спасенный тем, не этим веком,

Он умер честным человеком,

Каким он путь свой начинал.

1974

Она ведь умерла. А вот идет....

Она ведь умерла. А вот идет.

И смотрит на мое окно некстати,

И, как держала, держит руки сзади.

И нос - торчком, и склонена вперед.

Я вижу из окна - она, она!

И убегаю! И молчу в прихожей.

Как зыбок разум мой и как ничтожен,

Я хоронил ее - и вижу из окна...

2001

Опричник, сына своего...

Опричник, сына своего

Пошли в Афганистан.

В Мадриде что? Там ничего,

Там лондонский туман.

Сидят и спорят столько лет

Про хельсинскую блажь.

Охрану дай и дай совет

И пусть свершит вояж.

В Мадриде просидит штаны,

А там бы он копнул.

Опричник, голова страны,

Пошли его в Кабул.

А то смутят правами ум,

Забудет и отца,

Как Аллилуева, под шум,

Махнет из-под венца.

А ты и мудр, ты и вещ,

Все расскажи ему

Про Прагу и про Будапешт,

Про польскую чуму.

Ну, что тебе, скажи, Кабул,

Ты три страны сразил.

Опричник, стар ты и сутул,

А сын твой полон сил.

Как англичане, просидим

Там восемьдесят лет,

Зря церемонишься ты с ним,

Мадрид – один лишь вред.

1976

Осень - мудрый археолог...

Осень - мудрый археолог,

Приглушила все расцветки

И полупрозрачный полог

Скинула с последней ветки.

Снова снег его зароет

До раскопок предвесенних,

И вернется голубое

Из небе стихотворенье.

И очистится до блеска

Крылышко, листок воскресший,

И ближайшего соседства

Говорок возникнет вешний.

А потом раздастся пенье,

Все оденется, что голо.

И вернет свое творенье

Пучеглазый археолог.

Застучит топорик дятла,

Выложат ежи тоннели,

Сойка подлетит, опрятна,

К праздничной своей постели.

1960

Остроконечен свет, как та звезда...

Остроконечен свет, как та звезда,

Под коей мы бессмертно проживаем,

Которую питает кровь живая,

Как лампочку над нами - провода.

Любой из нас, как провод, подключен,

Не гаснет в ночь державный пятигранник,

И льется кровь людская нипочем,

Я в небе исчезает раннем-раннем.

КЕСАРИ

Почили оба. Но всегда на смене,

Как сменщики России трудовой -

Во дни свершений - с нами первый гений,

А в лагерную даль

Ведет второй.

1960

От восхода до заката...

От восхода до заката

Жизнь моя бедой чревата

И загадывать нельзя.

Лучше помолчать об этом,

Отродясь не быть поэтом,

Не российская стезя.

Что за нищенский достаток

Не вылазить из загадок-

Кто там за твоей спиной?

Кегебист переодетый

Или же стукач отпетый

В безрукавочке цветной.

Лучше никуда из дому,

И проснувшись, снова в дрему,

Под подушку с головой.

И не выходить отсюда,

Не обмолвиться про чудо, -

Божий хлеб Твой, даровой.

День проснется среди ночи,

Вспомню пару новых строчек,

Вспыхнет свет на потолке,

Но увижу внука, дочку

И поставлю жирно точку

На неконченной строке.

Лучше не писать, запомнить,

В закуток упрятать темный

Памяти ночной слова.

Днем не так, должно быть, страшно,

Солнце светит бесшабашно

И трезвее голова.

1974

Отец

Вновь руки сжаты на груди,

Но тает прежнее упорство,

Ты говоришь: там зверь внутри

С тобой вступил в единоборство.

О жизнелюбец бедный мой!

Не зверь воротит твое чрево,

А вечное качнуло Древо

Тебя над пропастью земной.

Отечественной

Пусть не от пули я умру,

А в роще за бугром.

Пусть скажут - умер на миру,

Не встретившись с огнем.

Пусть снег зароет жизнь мою

Или задушит жар.

И надо мною не в бою

Склонится санитар.

А может не найдут меня,

Никто не подберет,

Пронзит меня средь бела дня

Горящий самолет.

Но пусть никто не скажет - он

За Родину свою

Не ринулся врагу в догон,

Горланил лишь вовсю.

Я не прощаюсь, я приду,

Поэзия, ты жди.

Я просто так не пропаду,

Как за окном дожди.

А если навестишь меня,

К твоим паду стопам,

И все, что вынес из огня,

Тебе одной отдам.

1942

Отцовская библия

Отцовская Библия

всегда передо мной,

может, не всю прочитал досконально.

Открывал отец её

перед ночной темнотой,

и лицо старика было печально.

Никогда не читал про себя ни строки,

только вслух, распевая слоги,

и коротким движеньем плотной руки

сопровождал божественные монологи.

Многое помнил отец наизусть

н взглядом едва касался страницы;

и с лица исчезала грусть,

и радость начинала

и уголках губ шевелиться.

Растягивались брови его широко,

светлели глаза,

розовело лицо,

проникнутое озареньем.

И ночь и человеческая стезя

расступались перед его чтеньем.

Из комнаты запертой

выходил Пророк

и человек, добрейший на свете.

И приспущенный на животе поясок

был черным, как обложка на Ветхом Завете.

1995

Отчий дом...

Отчий дом,

Меня ничем не жалуешь.

Не печатаюсь -

И не печалуюсь.

Крест свой

Ненадеванный ношу,

Крестные стихи свои пишу

От креста к кресту

Перехожу,

Отчий дом,

Тебе принадлежу.

1994

Очень хочется пожить!...

Очень хочется пожить!

Да пожитки очень жидки,

Да и жизнь - в узлах вся нить,

Не покрыть ничем убытки,

Да и в чем кого винить,

Не бьло бы хуже пытки.

Очень хочется пожить!

Дурью голову сложить

На веселые открытки.

1999

Памяти Константина Богатырева

Средь птичьего майского мира

Сияющих светом дерев

Должна быть божественной лира,

Божественным каждый напев.

Зачем же я хмурюсь и плачу

И места себе не найду,

И голос во тьму не упрячу

И в слово больное кладу.

В дверях Ваших страшная повесть.

Она – в семизначном числе.

И ею больна наша совесть

На нищенской нашей земле.

И в день этот поминовенья

Душа вне дороги земной.

Сочувственный вздох и волненье,

И горечь навеки со мной.

Забудьте безумного строки,

И слушайте песню дерев, -

В ней все, что осталось о Боге,

Быть может, последний напев.

1982

Памяти Марины ...

И в грохоте колесных скрипов

Привидиться ль могло во сне,

Что я очнусь от страшных всхлипов

На необъявленной войне.

Очнусь один в чужой квартире,

Услышу крики за стеной,

И кровь мелькнет в молчащей лире

И на булыжной мостовой.

И я чужой с людьми чужими,

Здесь оглянусь навек иным,

И звонкое России имя

Мне станет именем глухим.

И я другой увижу Прагу,

Мою славянскую сестру, -

Еще вчера с ней пили брагу

И целовались на пиру.

И голос мне подаст Марина

Уже на гаснущей волне, -

- Не мучься, я была безвинна,

И ты безвинный на войне.

И лист протянет мне с конвертом, -

Россия вновь сошла с ума,

Но ты пекись о каждом смертном,

Ни кровь, ни близкая тюрьма.

Ни дочь твоя, ни дым из окон

Чтобы не стерли правды дней,

И пал я ниц пред одинокой

И вечно так стою пред ней.

Прага, 1968

Перед зеркалом не бреюсь....

Перед зеркалом не бреюсь.

На себя ли мне смотреть,

Так стремительно старею,

Больше некуда стареть.

И ничто - глухая сонность

И морщин глубокий след.

Чую всюду обреченность,

Изо всех проникла лет.

Как она ко мне подкралась,

Как внезапно подсекла,

Может быть, перестаралась

Глубь зеркального стекла.

Но взгляну на свет небесный

И забуду о себе.

Подвиг жизни бесполезный,

Помолюсь-ка синеве.

1999

Петух поет! Какая редкость...

Петух поет! Какая редкость

В голодный бесприютный год.

Пророческая светит ветхость,

И ветхий дремлет небосвод.

Печать ее на всем: рубахе,

Ботинках стоптанных, пальто,

И ворот черный в редком прахе,

Все превращается в ничто.

Петух поет! Трехкратным кличем

Готов кому-то пособить,

Его нечаянным величьем

Заслушаешься. Как тут быть?

Поет петух! И чем ответить

На вызов жизни, голи, нам,

На неожиданном рассвете

И жалким дням и жалким снам.

Поет и все! Нигде не виден,

И не вблизи и не вдали,

Поет ли он, кричит в обиде,

Еще неясно для земли.

В каком убежище он, скрытый

От нас, от хищнических глаз.

Поет петух! Давно забытый,

Все воскрешающий рассказ.

1953

Плакаты, плакаты, плакаты...

Плакаты, плакаты, плакаты:

«Вон из Праги, Советские гады!»

«Руки прочь от словаков и чехов!»

И гудящее грозное эхо

Паровозных гудков и клаксонов

Перед прущей ордой легионов.

Танков и самоходок грозящих.

На брусчатку всем грузом давящих.

И листовки, листовки, листовки

Над штыками, у танковой бровки,

Из руки - перед дулом, к с крыши,

Из окна, из зашторенной ниши,

В узких улочках, в редких такси,

И поклоном - идущим - в носки.

Из соборов, музеев в граните:

«Вас не звали сюда, уходите!»

И мелками, и краской на стенах:

«Прага вам не советский застенок!»

На виду разъяренной армады

Толпы - толпы, листовки, плакаты.

1976

Площадь восстания

С кем ни обмолвишься словечком,

Одно лишь горе да печаль.

Вон девушка сняла колечко,

Ей выбросить его не жаль.

Везде обман - лгут люди, книги,

Родной отец, родная мать,

Душа заходится, как в крике,

Что с нею - сразу не понять.

А очередь сильней теснится

И винной таре несть числа,

В авоськах, сумках и тряпицах

Пуды отмытого стекла.

И вкруг высотного, как змейка,

Позвякивая круг ползет,

Его остановить посмей-ка,

И под собою подомнет.

О лица, лица, лица, лица, -

Пустых бутылок карусель.

Сюда с собранья, из больницы,

Из дому, не застлав постель.

За час-другой набрав копейки,

И за угол, где магазин,

Уже в другой заверчен змейке,

И жалит с детства до седин.

И на троих, и в подворотни,

И пьяной исповеди боль.

Не слышит грозный и высотный -

В нем тоже льется алкоголь.

Бутылочного цвета лица.

О горе, горе без креста.

Мне сан священнический снится,

О жалкая моя мечта.

1974

Повзрослели дети и внуки...

Повзрослели дети и внуки,

Каждый жизнью своей живет,

И порой, леденея от скуки,

Я в чужой гляжу небосвод.

Никак я не смирюсь, что я старик,

И от привычек прежних не отвык,

А мне они и вовсе не под силу,

Давно привык искать себе могилу.

Не стыть у стенки рукописных книг,

Мне на три жизни бы хватило их.

Теперь я не управлюсь и с одной,

Но как расстаться с тяжестью земной.

И хоть я стар, ищу в глазах твоих

Былой пожар, обжегший нас двоих.

И не потух он, продолжает тлеть,

Такой, как видно, будет моя смерть.

И нелегко, не сразу я умру,

И все останется, как было на миру.

1989

Под лестницей

Он был по фамилии

Легашев или Левашев?

Он очень любил своих земляков,

летчиков и воздушных стрелков.

Это выяснилось под лестницей,

в двухэтажной деревянной избе,

в разговоре об ответственности

и нашей общей судьбе.

Он был по фамилии

Левашев или Легашев?

Он хотел от меня

несколько письменных слов

о настроении летчиков и воздушных стрелков

в нашем полку,

и вообще,

чтобы в воздухе

и в бараках

я был начеку.

Он белую нитку

на палец свой намотал,

я, может его бы вспомнил,

если бы он летал.

Он был по фамилии

Левашев или Легашев?

Он предлагал мне кличку,

Я не принял ее

и ушел.

Я однажды его видел

и больше никогда не встречал,

но дух его

надо мною

еще долго-долго витал.

1977

Подземным переходом...

Подземным переходом

На тротуар взойду

И вопреки невзгодам

Уткнусь в свою звезду.

Она сияет в луже

С окурками вразброс,

Как жизнь моя, нет! хуже!

Как чья-то жизнь без слез.

1995

Похороны К.И.Чуковского

Когда нас гений покидает -

Наряд милиции велик,

Он весь надраен и сверкает -

Ценитель гениальных книг.

У гроба, в холлах скорбных зданья,

У входа, к подступам его,

Как в дни народного гулянья,

Свой пропускает своего.

И оттесненная нарядом,

Бурлит на улице толпа, -

С кем изредка бывал он рядом -

Его посмертная судьба.

1969

Пощаженные стройкою сосны...

Пощаженные стройкою сосны

У шоссе величаво стоят,

И на дачку в сиянии росном

Разливается их аромат.

И старушки на милом участке

Нянчат в очередь внучку свою.

И живут они в дружбе н счастье,

Будто впрямь оказались в раю.

И девчонка с губами большими

И с бантами пышнее волос

Так довольна делами своими,

Что беседует с каждой всерьез.

Ах, какая на старость услада,

Что ни слово ее, то бальзам,

И ни книг, ни кино им не надо,

Столько видевшим в жизни глазам.

1995

Поэт

Поэт всегда пророк -

И с первых дней творенья,

Строка его зарок

Его Богослуженья.

Для красного словца

Найдутся и другие,

Поэт слуга Творца,

А не психиатрии.

И не сведут с ума -

Ни холод и ни голод,

Ни тощая сума,

Ни погребальный молот, -

Он и такой - пророк,

И вся его тревога

За грех постыдных строк

У Божьего порога.

1974

Приближенье разлуки...

Приближенье разлуки

Все сильней день за днем.

И холодные руки

Грею я над огнем.

Прислонюсь к батарее,

Завернусь в пуховик

И сижу, и теплее

Перед сонмищем книг.

Всюду слякоть, а солнце

Чуть погреет с утра

Мимо окон, на донце

В лужах сгинет искра.

Ниоткуда ни звука,

Сколько всюду примет,

Скоро-скоро разлука

С болью прожитых лет.

Быстро-быстро, быстрее,

Жизнь промчалась, прошла,

И ничто не согреет,

И темнее душа.

Бесконечна дорога

Добрести в магазин,

И стоишь у порога

Долго-долго один.

1995

Пророк

Побиваемый камнями,

Он не раз стоял пред вами

И не сдал, не смолк,

Как ни щерились клыками

С блещущими языками

Волкодав и волк.

Надвигались полукругом,

Все азартней, друг за другом,

Разрывая гул.

И глаза нечеловечьи,

И в порыве зверьи плечи –

Праздничек - разгул.

Не в пустыне Аравийской,

А пред миром всем так близко,

Тут бы защитить!

Но взыграло волчье племя,

И остановилось время,

Чтоб вконец стравить.

Он стоял на том же месте

И камней не слышал мести

В освещенной мгле,

И клыками вечной казни

Разрастался черный праздник.

В боевом Кремле.

Словно никого не видел

В бедственной своей планиде,

Тихо, как он мог,

Торопясь, слегка картавя,

Говорил он, землю славя,

Ту, что создал Бог.

Не в пустыне Аравийской,

К Божьему пределу близкой,

Не среди светил,

А под волчьей пастью света

Двигалась его планета

Из последних сил.

Как под ружьями конвоя,

Принял все попреки стоя,

Не в последний раз.

Слова не дали закончить,

Разрывался колокольчик -

Государев глаз -

Принял за шута пророка,

Вот и началась морока.

Все зашлось в Кремле.

Но свое сказал, как мог он,

Не в Кремле стоял, пред Богом,

На Его Земле.

1968

Простая мысль меня переживет...

Простая мысль меня переживет,

Иная жизнь меня переиначит,

Неважно, кто от этого вздохнет,

Неважно, кто от этого заплачет.

1999

Проходит время, видит Бог...

Проходит время, видит Бог,

Я одинок и наг.

А время - подводить итог,

Пока я на ногах.

Лежат две книги на столе,

Всей жизни скрытый страх.

И понимаю – я в золе,

А книги мои - прах.

Случилось так, и видит Бог,

И вижу это сам –

Я зря переступил порог,

Ведущий к небесам.

А вырваться я не могу,

Я одинок и стар,

И грею в слове немоту –

Безумья страшный дар.

1958

Псевдоним

Я ничего не знал о псевдониме.

У меня была своя фамилия

и имя

и отчество.

И была анкета,

листок пространный,

на которой окончание моей фамилии

связывалось с небесной манной.

И если бы не сам я внес

и путаницу и смуту,

была бы одна фамилия, -

на двойную

меня черт попутал!

Хотя в истории

немало таких примеров,

но в моей семье

на все была

одна-единственная мера.

Я всегда ищу под собой

подобие взлетной площадки,

и когда ложусь спать,

не ложусь

на обе лопатки.

1977

Психиатрия

С психиатрией

я столкнулся впервые,

когда на побывку с фронта

вернулся мой брат.

И после,

когда кашалоты

прогнали отца с работы,

и не мог его устроить

уже никакой оклад.

Между событьями этими

росло и другое событье –

не хотела моя подруга

даже думать о нашем быте.

Повита цветными снами,

мне рассказывала утрами

об одной и той же драме.

Постепенно меня родные

обучили психиатрии,

познакомили с психиатрами

толковыми

и непредвзятыми,

с аптечными знакомыми,

и мои связи

стали огромными.

И пользуясь моментом,

тайком становлюсь пациентом.

1977

Путь земной зашел далече...

Путь земной зашел далече,

Рвется нить земных оков.

Наши взоры, наши речи –

Горний трепет, горний зов.

Словно бабочки, на свет мы

Мчим, опутанные мглой,

Вот и взгляд наш безответный,

Вот и вздох наш роковой.

1999

Разбросанные дни...

Разбросанные дни.

Бессмысленное время,

Куда ни загляни,

Растет людское бремя.

Расшевелили мир,

Открылись все пороки,

И прежний наш кумир

Свои хоронит строки.

Запутались, и сверх

Возможного мы спорим,

И раскидал нас век

По крематорским зорям.

Ничтожной жизни всей

Не прекословь всезнайкой,

Попробуй-ка развей, -

Век, одержимый байкой.

Осколками глядит,

Пришло его крушенье,

Не вытравить свой стыд,

Свое ожесточенье.

Разбросанные дни,

Никак нам не собрать их.

Ушли из западни

Нищей бездомной братьи.

1953

Раньше шло все как по маслу...

Раньше шло все как по маслу,

Словно бы предрешено,

А теперь слова погаснут,

И в глазах темным-темно.

Раньше больше было смысла

И рискованность была,

И качалось коромысло

На плечах добра и зла.

Освещенный день был ясен,

Ночь беззвездная ясна,

И ломился в окна ясень,

Накаленный докрасна.

Набиралось равновесье

Из осколков дней и лет,

И хранило поднебесье

Каждый новый мой секрет.

Ничего теперь такого

Мне на старость не дано,

И любое ныне слово

От меня ограждено,

Словно под замком тюремным,

И не знаю, как спасти,

Чтобы не сгубить подземным

Начертанием пути, —

Вынести, не ранить в смуте,

Божий смысл не утерять,

Легкости его и сути

Дать дыханье, волю дать.

2001

Ровный цвет телесною загapa...

Ровный цвет телесною загapa

Обретал песок.

Возле моря в трепетанье жара

Возникал наш Бог.

Все на свете мигом изменилось,

Небо и вода.

Ты сошла ко мне как Божья милость

В два моих следа.

И ступни, прихваченные жаром,

Тропку размели,

И раздался в мире старом, старом

Новый свет земли.

Позабыта прежняя обуза.

Тяжести не стало на душе,

И твое второе имя — Муза —

Стало первым, и навек уже.

1989

Рожден я таким, таким я уйду...

Рожден я таким, таким я уйду,

Я сам натянул на себя узду.

А жизнь лошадиная нелегка,

Телега скрипит, и кладь высока,

Хозяин суров. Но хозяйка слаба –

Со мною простаивает у столба.

Хозяин орет, он из бывших вождей,

Удавкой затянута пара вожжей.

1989

С камнями легче говорить...

С камнями легче говорить,

С ветвями легче говорить,

С землею легче говорить,

И говорю я с ними.

Оставлю вздох густым ветвям,

Оставлю слух глухим камням,

Оставлю речь сырой земле –

Меня она услышит.

1960

С ничего я начал...

С ничего я начал

И ни с чем уйду,

Потрудился, кляча,

Дали по труду.

Начал с нищей доли

И конца нет ей –

Дом как чисто поле,

Гнездышка бедней.

Все мои страницы

Выцветут, как прах,

Как людские лица

В четырех стенах.

Серый свет булыжный,

Над Кремлем заря.

На разгадку жизни

Зарился я зря.

1960

С овцы паршивой хоть бы шерсти клок...

С овцы паршивой хоть бы шерсти клок,

Я перестал вести свой диалог

И с бородатым, и с усатым, и с безусым

И сплю спокойно, Господи Иисусе,

Как твой нырок или сурок,

А бедность - не порок.

1999

С редактором не спорю...

С редактором не спорю,

Овечкою заблудшей

Ему покорно вторю,

Так нынче будет лучше.

Твое Господне имя

Из строк своих снимаю,

Но все равно меж ними

Мольба моя немая.

И все равно Твоими

Вдыхаю я устами

Все небо с голубыми

И грозными путями.

Но что мои вериги

Пред миром и Тобой,

И страшно мне от книги,

Дарованной судьбой.

1976

С умом металлической кошки...

С умом металлической кошки

Верзила мне знак подает -

Оставит он рожки да ножки

0т всех моих бед и забот.

Над нами оборванный провод,

Кошачая гладкость столба.

Он татуировкой исколот,

Глядит мне в глаза, как судьба.

В карманах моих неимущих

Не может найти ни копья,

И семечки черные лущит,

Большими зубами скрипя.

Ни плащ мой, ни томик старинный

Ему ничего не сулят,

И скоро закроется винный

С густой бормотухою в ряд.

Мизинцем проводит под глоткой

И смачно в лицо мне плюет,

И в кошках железных дремотно

Уходит в ночной небосвод.

На робе фонарик карманный

Привинчен, как в небе звезда,

И я, старичок бездыханный,

Безумный бегу в никуда.

1974

Свободен я - в своей стихии....

Свободен я - в своей стихии.

Как улицу перехожу.

Свободен я - пишу стихи я.

И в них себе принадлежу.

Ни перед кем я не в ответе,

Ни перед кем я не солгал.

Свободен я, как только дети,

И в этом весь мой криминал.

1985

Свой горестный с горбинкой профиль...

Свой горестный с горбинкой профиль

Ты видишь в зеркале весь век,

И потому так часто кофе

Ты пьешь, чернявый человек.

И чем угрюмей и труднее

Слагается за годом год,

Тем выше шея иудея

Над скользким временем растет.

И хоть растерянней улыбка

И нежелательней поклон,

Но с иудейским звуком скрипка

Навек пронзила небосклон.

И может в этом вся затея

Бессмертия твоей души,

Что мускулы лица и шеи

До судорог напряжены.

1986

Сколько был латан и перелатан...

Сколько был латан и перелатан

И на войне, и после войны,

По костоломным кровавым палатам

В черных когтистых руках сатаны.

Но выживал он, ломаемый ломом,

Только и нес он приглушенный крик

Между больницей и жертвенным домом,

Зрелый мужчина, смиренный старик

Вот и сейчас не посмеет заохать,

Муку несносную молча сглотнет.

Небу протянет поломанный локоть,

Крестным знаменьем мелькнет небосвод.

Позже заполнится стражей палата,

Кровь просочится сквозь гипс на тетрадь.

Снова в бреду он услышит Пилата,

И заскрипит на колесах кровать.

«Боже, помилуй!» - неслышно он скажет,

Пытанный страхом вздохнет горячо

И улыбнется разгневанной страже.

Так это было и будет еще.

1953

Сколько лет нас растили...

Сколько лет нас растили,

Берегли, стерегли,

А увидели крылья -

И тотчас отсекли.

В оба уха кричали

О бессмертном труде,

Начинали в печали,

А кончаем в беде.

Отучали от Бога -

И в крови вся дорога,

Пуля проще гвоздя -

Время, время Вождя.

1976

Скорей умереть, провалиться...

Скорей умереть, провалиться,

Не видеть, не видеть, не знать,

Как ближних своих сторониться,

Как долго живым умирать.

1999

Слышу звонки ниоткуда...

Слышу звонки ниоткуда,

Слышу звонки в никуда,

Так за секундой секунда,

Так за годами года.

Все легковерное сбросил,

В путах раздумий сижу

Кличет ненастная осень,

Что я ей в трубку скажу,

Что я скажу ниоткуда,

Что я скажу в никуда?

- Худо, старик, тебе, худо?

- Худо, - ответствую я.

1995

Сны сыновей невиновных...

Сны сыновей невиновных,

Жен неприкаянных сны

Там, среди башен верховных

В лагерном свете стены.

Сны дочерей невиновных

И невиновных отцов

Там, среди снов уголовных,

Воров, убийц и дельцов.

Сны поседевшей России,

Сны поредевшей страны,

Словно бы раны сквозные

В теле огромном видны.

1976

Собрание сочинений

полное собрание сочинений

свидетельствовало в юности –

это – гений.

Позже узнал

без особых стараний,

что есть и полное сочиненье собраний.

1974

Сор не выносят из избы...

Сор не выносят из избы.

А если та изба огромна,

И окна - с круг аэродрома,

И все за окнами слепы -

Сор не выносят из избы?

А если нет других отдушин,

А все внутри и все снаружи

От долголетия слабы -

Сор не выносят из избы?

А если все живут в обмане,

То - прячась с кукишем в кармане,

То - в звезды упирая лбы -

Сор не выносят из избы?

А если вся изба погрязла,

И что ни тронешь - срамно, грязно,

И срублены вокруг столбы -

Сор не выносят из избы?

1976

Сорок дней! Ну, как поверить...

Сорок дней! Ну, как поверить

Нам, на роковом пути,

Что стоит у Божьей двери

Тот, кто нас пришел спасти.

Город мой в крови и плаче,

Ты припомнил ли о нем, -

Думал, будет все иначе,

И не полыхнет огнем.

Все тебе сказал заране.

Как боялся этих дней!

Пошатнулось мирозданье,

Оказалось все страшней.

Погнала его тревога, -

И оставил путь земной.

Может, выпросил у Бога,

И спасется город мой.

Сорок дней! И все за ними,

Как ушел он и стряслось, -

Закипели месть и злость

И чернили его имя.

За просторами глухими,

За холмами городскими

Обжигала кровь насквозь.

1968

Ссылка

Для бездарей, тупорожденных

Живет Россия. Страшный сон

Артиллерийских, пеших, конных,

Моторизованных колонн.

Андрей Дмитриевич! Прощайте!

Прощайте все, и мал и стар,

И более не возрождайте

Провидческой России дар.

От первых ласточек свободы

До беспощадных похорон

Мертворожденно льются годы,

И клонит в смерть и клонит в сон.

1968

Стать тенью облака...

Стать тенью облака,

Заблудшего на взгорье,

Упасть безропотно,

К земле склоняя зори.

Что можно - высветить,

Где - поубавить света,

Где - почкой выстрелить

И в тень уйти на лето.

И только тварью мне не стать

В чудном обличье, -

Не блеять, не мычать

И не кричать по-птичьи.

Дождем прольюсь и буду рад

Свалиться снегом.

Готов волной идти в накат.

Прощаясь с веком.

Подобье Божие –

Свой облик не меняю.

Будь в дряхлой коже я,

И в ней я не слиняю.

Земле оставлю мысль,

А небу вечну душу.

Хранил живым я высь,

Хранил я мертвым сушу.

И Там и Здесь

Не улетучусь -

Я двужильный.

Благая весть

Не обойдет мой холм могильный.

1999

Стих - предсказание...

Стих - предсказание, в котором боль свою

Предощущаешь, противопоказан,

Я им уже достаточно наказан

И не листу его, забвенью предаю.

Печальный дар - себе же накликать,

Нам каждому, наверно, уготован.

О, не заигрывай со смертью. Бросишь слово,

И явится с десницею багровой

И не отцепится. Попробуй-ка, отвадь!

1974

Стихи и власть - две роковые страсти...

Стихи и власть - две роковые страсти

Две разные извечно стороны -

Где повеленьем высочайшей власти

Поэты все заране казнены.

1974

Стихи, не вошедшие в книги...

Стихи, не вошедшие в книги, –

Не снятые смертью вериги,

Не снятое смертью табу.

Они, как цветы полевые,

Лежат под ногами России

И сниться мне будут в гробу.

1974

Страна псевдонимов...

Страна псевдонимов,

Страна юбилеев,

Русских гонимых,

Гонимых евреев.

Страна побратимов,

Сдружившихся прочно,

Но так же гонимых

Ни за что, ни про что.

1976

Страх

Стоит у твоего порога.

До боли зряч,

Он знает, в чем твоя тревога,

Он твой палач.

И сам топор его наточишь,

И дашь ему,

Не ведая того, что хочешь,

И быть чему.

И поведет тебя бесстыже

На казнь твою,

И будешь ты в кровавой жиже,

В его раю.

Безумье это или старость,

Прячь слезы, прячь.

Ни кровь, ни слезы – все не в жалость,

На то - палач.

1959

Строжайшая, всегда один попрек...

Строжайшая, всегда один попрек

Из узких уст вдруг достигал кого:

Не так нам говорил об этом Бог!

И ни к чему — пудами позолота.

Строжайшая! Скромнейшая из всех,

Всегда на помошь шла ты, тише тени...

И знала чем помочь, и чем утешить грех,

Пред Господом склоняясь на колени.

Строжайшая! Свет Божий освещал

Ей путь в тюрьме к больному и калеке,

И все выслушивал Он и всегда прощал,

И тяжкие ее влажнели веки.

Строжайшая! Кто ни просил ее,

И кто ни ждал всегда ее опоры,

Как будто бы при ней возникло бытие

И занебесные открылись всем просторы.

Строжайшая! Какой тяжелый крест

Мне вверила в беспамятное время,

И не при Вас ли ощутил благую весть,

И всем своим делился я со всеми.

Строжайшая! Волшебней на Руси

Не знал я проповедницы. И следом

Все повторяю: — Бог услышит, ты проси...

Проси, проси, и даст, и я твержу об этом.

Строжайшая! Столетняя почти,

Ты не обидела, не помрачила душу

Ничью на пересылочном пути,

Ни в тюрьмах, ни в губительную стужу.

1974

Так день за днем, и так – за годом год...

Так день за днем, и так – за годом год

В затворничестве я живу, как в пытке,

Вот кто-то позвонит иль позовет,

Пришлет письмо или привет в открытке.

Давно бы мне привыкнуть ко всему,

Ничьим не обольщаться обещаньем,

Давно бы старику надеть суму

И с Богом поразмыслить о свиданье.

Так ждать не научившись, и умру,

И мертвым буду ждать в своем корыте

С доверчивостью вечною к перу,

К его затянутой у горла нити.

1958

Так меня хоронить не будут...

Так меня хоронить не будут -

Никакой за мною толпы.

Я во всем уступал вам, люди,

Но еще есть и знаки судьбы.

Я себя искал между вами,

Каждый раз угождать - адский труд.

Потому за другими с цветами

Ваши полчища густо пойдут.

А себе я не вижу упрека,

Так всегда провожали меня,

И прощался с людьми одиноко,

Свою голову к ним наклоня.

Знак судьбы был с рожденья помечен,

И не мною, а Богом, пока

Не усвоил, что я уже вечен

Под бетонной плитой потолка.

1974

Так шли они: две легковушки...

Так шли они: две легковушки

Светили куцым огоньком.

За ними следом - танки, пушки.

Укрыты тьмою и дождём.

Так шли они, глуша моторы,

Лязг гусениц, колёс глуша,

Моторизованные воры

У городского рубежа.

Так шли они, пока в брусчатку

Не ткнулся гусеничный ход.

И словно подняло взрывчатку,

И грохнул сонный небосвод.

И вся железная армада

Пошла, ломая тротуар,

Пути трамвайные, с надсадом

Уже неслась под светом фap.

И Прага высыпала в окна

В ночнушках, майках и трусах,

И высунувшись, молча мокла,

Дождя не чуя, только страх.

И дом созванивался с домом,

И у приёмников своих

Оглушены железным громом,

Сигналов ждали позывных.

Так шли они, так голос Праги

Вдруг возникал во тьме глухой,

Так шли они: жрецы отваги

В броню укрывшись с головой.

Так шли они: прощался диктор

С пражанами, гул сапогов

Возник в приёмнике, и стихло;

И сиротел за кровом кров.

И понемногу на рассвете

Пражане стали выходить,

И только долго спали дети,

Их страшно было разбудить.

1974

Терпи и жди, не будет ничего...

Терпи и жди, не будет ничего.

Терпи и жди, дождешься своего,

Так из году и в год, растет твой счет,

Работы нет, работа не идет.

Но вовсе не лишенный ты ума,

Чего ты ждешь? Уже близка чума.

С холерою ты справился. Терпи,

Как терпят змеи в суховей в степи.

Еще тебя достанет и змея.

Чего ты ждешь? что ждет твоя земля?

Таких как ты, ничем не разведешь,

Их больше крыс развел великий вождь.

И думают, как крысы. Свет из нор

Им освещают каждый сквер и двор.

А больше им не надо ничего.

Терпи и жди, не бойся никого.

1960

Того, кому книгу эту...

Того, кому книгу эту,

Хотелось мне подарить,

Давно в живых уже нету,

И не о чем говорить.

Боже! Как исчезаем!

Страшно вымолвить вслух.

А гнев Твой непререкаем

И непререкаем Дух.

1974

Туман стоит ли, моросит ли...

Туман стоит ли, моросит ли,

Летит опавшая листва,

Осенней собственной молитвы

Шепчу беззвучные слова -

Что сотворили, пусть пребудет,

Что натворили - пусть пройдет,

Но пусть леса - превыше судей,

Превыше судей - небосвод.

Шепчу земле, небесной тверди,

Всем голым веткам всей Руси -

От мании величья смертных

Нас упаси, нас упаси!

1977

Ты взял и отца и мать...

Ты взял и отца и мать,

И скоро меня возьмешь.

Там такая же тишь и гладь,

И ветер такой же, и дождь.

И такие же звезды и ночь,

И луна, и солнце, и день,

Ты за мною, Отче, пришлешь,

Скоро стану совсем как тень.

Ах, какая Благая Весть

Прикоснется к моим устам,

И вздохну я поглубже здесь,

Чтобы выдохнуть воздух Там.

1961

Ты жизни всей моей судья...

Ты жизни всей моей судья.

Меня ли защитишь ты пылко

Иль скажешь обо мне с ухмылкой,

Взойдя на круг мой бытия.

Но, милый мой, не обессудь,

Ни мой теперешний, ни дальний,

Увидишь ли мой свет прощальный, -

Не дай, не дай его задуть

Свечой последней, поминальной.

1977

Ты задумался... Время не светит...

Ты задумался... Время не светит,

И стихи не кормильцы, а блажь,

Вспомнишь лагерь, свое лихолетье,

И подальше от глаз карандаш.

Каждый день, как по жизни поминки,

Дома в кране замерзла вода.

Лунный свет на припрятанной финке

В ржавый войлок одели года.

Ты-то чуешь, сидящие рядом -

фраера - и тебя подведут,

Понимаешь по жадным их взглядам

Как развалятся и заорут.

Пьянь безмозглая невыносима,

Остается одно - когти рвать,

Но куда? Всюду та же Россия,

Безотцовщины Родина-Мать.

Сын погибшего зека, ты помнишь,

Зек недавний, но выживший зек,

Как настойчиво в зимнюю полночь

В дверь стучал твою лагерный век.

1960

Ты лети, не улетая...

Ты лети, не улетая,

Сорок дней еще твоих

Длань протянута святая

На путях, тебе родных.

Вмиг душа твоя взалкала

И помог Господень дух -

Тяжести земной не стало

Голос вдруг окреп и слух.

Напоследок: - Оля, Оля!

Род Цветаевский звала,

Чтоб взыграла снова воля

И Маринины крыла.

Всем ты назначала встречи,

Сыну, матери, отцу,

Чтобы ждали все, кто вечен,

И представили Творцу.

На прощанье нас просила:

Вы просите. Бог подаст!

Сделает, все сделать в силах,

И поддержит Божий Глас.

1989

Ты не жди, не разойдусь я...

Ты не жди, не разойдусь я,

Будь спокойна, мне поверь,

Все с меня сойдет как с гуся,

Что ни говори теперь.

Что душе милей, то делай,

Знай, отныне ты вольна.

Я ушел от жизни смелой,

Мне трусливая нужна.

И не крикну и не охну,

Всюду чудится мне страх,

Не заглядываю в окна,

Не таюсь в твоих глазах.

И не вздумай объясняться,

Бога ради, я прошу!

Дай мне одному остаться,

Птичкам хлеба покрошу.

Бог не рассчитал нам время

Сколько - вместе, сколько - врозь,

Быть вдвоем или со всеми

До последних в жизни слез.

1961

Ты состроена, Россия...

Ты состроена, Россия,

Из поющего стиха,

И тебя хранит стихия

Покаянного греха.

И сейчас на покаянье

Стать должны до одного.

После долгого блужданья

Не спасешься без него.

И в делах своих поспешных

Выслушать ты всех должна,

Но не верь словам безгрешных,

Всех попутал сатана.

2001

У могилы отца

Снова стану у твоей могилы,

Вот и все,

Вот и все, мой незабвенный милый,

Все житье.

Дочка также над моей плитою

В час дневной

Ощутит с внезапною тоскою

Путь земной.

Господи, мы в очереди длинной,

Стар и млад,

Не нарушь безвременной кончиной

Наш уклад.

Мне в затылок - тянутся в цепочке,

Не расстрой,

И не спутав, нам по одиночке

Дверь открой.

1974

У храма

Не переступив порога храма,

Стоит собака. Там, внутри

Разыграна людская драма,

И свет колеблется зари.

И каждый раз на голос хора,

На выход пастыря, она,

Волнуясь, лижет пол притвора,

И вновь стоит напряжена.

Что привело ее под вечер,

Она нездешняя, видать.

В царапинах и шрамах плечи,

На всем усталости печать.

И голову склонив над грудью,

Как те, пред нею, за дверьми,

Все слушает, как плачут люди,

И тоже плачет меж людьми.

И только в перерывах мессы

Язык, облепленный слюной,

Вылизывает с плит белесых

Прошедший дождичек дневной.

И не уйдет, пока последний

Не выйдет, не умолкнет глас

Молитвы утренней, обедни.

В сгинет в комендантский час.

1970

Убить букашку? Не убью!...

Убить букашку? Не убью!

И муху не убью!

А то потянутся за мной

Туда, где жизни нет земной,

Смерть предъявлять свою.

И без меня их жалит внук,

Не выпустит из цепких рук,

Пока из малой пятерни

Не канут мертвыми они.

1960

Усы

Для того,

чтобы обрасти усами,

не обязательно

шевелить мозгами,

усы

вырастают сами.

Но прежде,

чем придать им

форму сабли или стрелы,

небесполезно подумать

об истории

своей страны.

1974

Утром розовая птица...

Утром розовая птица

Прилетает погостить

И глядит, как шевелится

Спички пламенная нить.

Смотрит, смотрит, улетает,

Утром вновь в окне стоит,

Что-то эта птица знает,

Чиркну спичкой - улетит.

1960

Хорошо тебе, Арсений, с ангелом твоим...

Хорошо тебе, Арсений, с ангелом твоим,

Верно он с тобою ладит, шестикрылый Серафим.

Верная душа поэта всем должна быть дорога,

Не напрасно твоя рифма до конца была строга.

Никаких царапин в слове никогда не допускал,

А своей пролитой крови алый не гасил накал.

Носовым платком повяжешь, остановится сама,

Сколько твоей крови знала та военная зима.

Верно, это помнить должен шестикрылый Серафим,

Хорошо тебе, Арсений, будет с Ангелом твоим.

Вспоминать не будешь боли, да и кровушки своей,

Хорошо тебе на воле, там, где вечный соловей.

Книгу для него откроешь, там, где спрятаны стихи,

И склонитесь дружно двое, осторожны и тихи.

И душа вольется в душу, словно в дом родной войдет,

И начнет вас где-то слушать отдаленный небосвод.

Может, звезды ближе к ночи по-над книгою взойдут,

И Господь тебя увидит и, незримый, станет тут.

Хорошо тебе, Арсений, за тебя спокоен я,

Ты покоя не нарушил в смутных грезах бытия.

Услыхать бы только где-то голос твой, увидеть взгляд,

Возле глаз полоски света, знаю, и теперь горят.

Никому не стал в обузу, знаю, радостью зажег

Улетающую музу и волшебный сапожок.

Верно, он доволен, весел, Шестикрылый Серафим,

Облетать все грады, веси, да с послушником своим.

СЛОВО

Если слово сына родного

Вознеслось выше слова отца,

Все равно это Слово отцово

Проникает в людские сердца.

Все равно это сердце отцово,

Неизбывность его словаря,

Воскрешает и голос Рублева,

И забытый удар звонаря.

1960

Храбрый летчик, спасавшийся дважды...

Храбрый летчик, спасавшийся дважды,

На подбитом своем «ястребке»,

В мирном небе летал бы, отважный,

Отрабатывал бочку, пике.

Но в глазах твоих сдвоилось что-то,

И с подагрой не сесть за штурвал.

Ах, как быстро свое отработал,

Ах, как быстро свое отлетал.

Утром раненько плещешься в ванной,

Дожидаясь газеты своей,

Почитаешь, расправишься с манной,

И в ДОСАФ кольцевать голубей.

Ты глядишь на них странно, сердито,

Словно здесь ты застрял из-за них,

И жена твоя с архнаедитом

Голубей в снах изводит цветных.

А проснется, засядет за книги.

Сын по комнате ходит, озлясь,

Ненавидит творенья великих,

А в тетрадках подметная грязь.

Бедный летчик, спасавшийся дважды,

На подбитом своем «ястребке»,

Ты ложишься ни с кем не задравшись,

Не надравшись ни с кем в кабаке.

Даже рюмка - и та под запретом,

И болтлива, угрюма жена,

Снова «Правду» с великим портретом

Сверху скатерти стелет она.

1960

Чаша терпения

Уничиженья

Серая ночь, серый век.

Чашу терпенья

Не расплесни, человек.

Скользкие тени

Слежек ползут из-под век.

Чашу терпенья

Не урони, человек.

Страх заточенья

Мрак навевает ночной.

Чашу терпенья

С чашей не спутай иной.

Бес без зазренья

Яду в  нее подольет.

Чашу терпенья

Держит с тобой небосвод.

Сопротивленья

Не убавляйся звезда.

Чашу терпенья

Держит живая вода.

Воздух смиренья,

Ветра не стань тяжелей, -

Чашу терпенья

Не наклони, не пролей.

Свет от рожденья

Черным не стань, не сгори,

В чашу терпенья

Влейся от чаши зари.

Вздох облегченья -

Милости Божеской глас –,

Чашу терпенья

Не пронеси мимо нас.

1976

Что делать, милый друг...

Что делать, милый друг,

Вся жизнь - прообраз смерти.

Извечен этот круг,

Скрестились обе тверди.

Есть роковая грусть

В их днях единоборства.

Я смерти не страшусь,

Страшусь ее упорства.

1974

Что ей вести эти...

Что ей вести эти,

Хоть бы шли из рая...

С чем жила на свете,

С тем и помирает.

В стареньком чулане

Дочкиной дачи,

С верными чулками

Из шерсти собачьей,

С твердой верой в Сталина,

Никакой другой, -

Бабка преставилась

В тот выходной.

С чем жила на свете,

С тем и померла.

Прожила - столетье,

Второе - не смогла.

1976

Что людям ни приснится!...

Что людям ни приснится!

Мне снятся лагеря.

Из проволоки граница

И тусклость фонаря.

Ко мне отец приходит,

Ко мне приходит мать.

Велят конвой и ходики

Свидание кончать.

Я требую начальника,

Конвойному грожу

И плачу от отчаянья,

Что ни за что сижу.

Но если повториться

Жизнь хоть во сне вольна,

Война должна мне сниться.

Не снится мне война.

2001

Что ни делаешь - все клином ...

Что ни делаешь - все клином -

Из беды - в другую прешь,

И в своем пространстве львином

Вся вот-вот пойдешь под нож.

Перессорились округи,

И пойди угомони,

У людей в руках не плуги,

А родня в крови родни.

Город Бога! Наше горе,

На плечах Христовый Крест.

Успокой людское море,

Скоро жить всем надоест.

Солнце пало на Голгофу,

И хлопочет пилигрим,

Чьи Евангельские строфы

Мытарь вспомнит перед ним.

Мы торгуем всем, чем можем,

Даже продаем свой ум,

Но ничто мы не умножим,

Уходя из чума в чум,

Уходя из дома к дому,

В города из городов.

Господи! Мы впали в дрему

И сползаем в спящий ров.

Все проспали. И свободу

Трудно увидать из рва.

Делай, что тебе в угоду,

Прорастет твоя трава.

ЖИЗНЬ ПОЭТА

Для поэта жизнь сама

Редко выбирает время.

И не требует ума

И не сводит всех со всеми.

От войны до мирных дней,

От волны до стен Гулага

Только боль одна ясней,

И обманчива бумага.

Докопаться до всего,

Ждать полвека перемены.

Хватит ли на одного

Чей-нибудь ответ бесценный.

Время не сольется вмиг

В море в океан и в реку,

У него свой черновик,

Беловик - не близок веку.

Как ни бьешься, не поспеть,

Авгиевы сплошь конюшни.

Ты кого хотел воспеть,

Вечный, рыщущий, воздушный.

1953

Что разум сеял, чувство размело...

Что разум сеял, чувство размело.

И разум сник, и победило чувство.

Ты стал теперь прозрачным, как стекло.

Таким и быть должно твое искусство.

И не учи других, а сам учись,

Раскрыв свои тетради, у себя же

И от себя, как от чумы, умчись,

Не то раздавит собственная тяжесть.

А где тебе нйти свои крыла,

Никто не скажет, и не жди совета, -

Ты сам себе и море, и скала,

И облако блуждающего света.

1961

Что тебе небо, свобода, размах...

Что тебе небо, свобода, размах

Крыльев поющих,

Если ты их не видала во снах,

Даль стерегущих.

Глянешь в окно - там метель или дождь,

Осень ли, лето -

Зернышко клюнешь, водички попьешь,

Вякнешь с рассвета.

Птица, рожденная в долгом плену,

Что ты умеешь?

Песенку только и знаешь одну,

С ней и седеешь.

Дать тебе волю - вернешься опять

В клетку свою же.

Ты разучилась свой хлеб добывать.

Есть ли что хуже?

1961

Что убудет, вновь прибудет...

Что убудет, вновь прибудет,

Не ленивица земля,

Все меняются — и люди,

Змеи, овцы, тополя.

Нет бессмертья, даже камень

В трещинах, себя разнес,

Кто же держит нас веками,

Нас, одну из многих звезд?

Даль раскинулась над нами,

Утром свет, а к ночи тьма

Гладит вечными руками

Наши хрупкие дома.

2001

... Что ум? Одна досада...

Подумаю... Что ум? Одна досада.

Безумного безумная рассада.

Ты трезв, и сам ты видишь, мир каков.

Отрада, игрище для дураков.

Подумаю... Я думать не хочу,

Доверюсь пташке, первому лучу.

Подумать есть кому и за меня.

Дожить бы мне до завтрашнего дня.

Чтобы другой не выдумали луч,

С которым и ни птах тебе, ни туч.

Додумались... Хватило нам ума.

Уж лучше бы холера и чума.

Подумай сам, что лучше. Не могу –

Все пусто, как в мяче, а моем мозгу.

1974

Что хочешь - не прочесть, не высказаться вслух...

Что хочешь - не прочесть, не высказаться вслух,

Билета не купить, из дому не уехать,

Куда тебя влечет неудержимый дух,

Куда тебя зовет мучительное эхо.

И это ты – мой мир, земля моя, страна,

Где входа не найти и выхода отсюда,

И с первых взрослых лет томиться у окна,

Всю кровь из жил твоих не выпустят покуда.

Кто выдумал тебя, кто проволоку свил

У дома, за крыльцом, на поле и за лесом,

И ниву разорил и все столбы свалил,

И держит на цепки под сатанинским прессом.

1974

Что-то легковесное, чужое...

Что-то легковесное, чужое

Горным облаком обволокло,

Слепо время сдвинулось земное,

Рухнуло последнее число,

Отзвенели все его минуты,

И секунды быстрый путь прошли,

И прорвался я из тяжкой смуты

И по краю двинулся земли.

Я не знал, как тяжко время весит,

Тяжелее гор, земли ночной,

И уносит грады все и веси,

И тебя, и весь твой путь земной.

1997

Шло с неба вниз землетрясенье...

Шло с неба вниз землетрясенье,

За окнами метались тени,

Воздушный начинался плен.

Еще и утро не проснулось,

Еще дитя во сне тянулось,

А краска сыпалась со стен.

Шли в карусели МИГ за МИГом,

Неслись в остервененье диком,

Как обухом по голове,

Снижая пояс беспрерывный,

За реактивным реактивный,

И ветер прорастал в траве.

Шло с неба вниз землетрясенье

Домам, церквам на устрашенье,

Шатая стулья и столы,

Все ниже, ниже, ниже, ниже

Над каждой улочкой и крышей

И в каждый дом, во все углы.

Ушам не помогала вата,

И брат не мог расслышать брата,

И муж не понимал жены,

На лестничной площадке, сгрудив,

Тесня детей, сходились люди.

Уже вконец оглушены.

И с дочкой я стоял меж ними,

Устами шевеля немыми,

Боясь, что спросят у меня,

И мне придется им ответить

На русском, в стонущем рассвете,

Кто автор гибельного дня.

1986

Эта красная рябина...

Эта красная рябина

Кажется мне кровью чьей-то,

Мжет, кровью исполина,

Схваченного в ночь ищейкой.

Так огромна, так багрянна,

И страшат на сломе лета

Средь отцветшего бурьяна

Плечи красяого скелета.

1977

Эти волны еще при Гомере...

Эти волны еще при Гомере

Налетали на берег морской,

И всегда в их высоком примере

Смысл таился судьбы роковой.

В том и подвиг земной, изначальный -

Пересилить волненье громад,

И взобраться на гребень кинжальный,

И живым возвратиться назад.

1974

Это я - ослеп, оглох...

Это я - ослеп, оглох,

А не мир, - вы зря кричали,

Это я в чертополох

Сам себя загнал в печали.

Это я - слетел с хребта,

Распластался среди ночи.

Это мой лишь позвоночник

Пошатнула высота.

Это мой провал. Мое

Бедствие пришло без спросу.

И меня, как пар с морозу,

Обдало небытие.

Это мой пришел черед,

И цепляюсь за виденья.

Это я - не мир орет,

Опускаясь на колени.

Это мой провал. И мне,

Мне лишь не хватает вздоха,

И не мир, и не эпоха –

Это я прижат к стене.

1995

Я - дятел

Лес лечит,

Хранит от всего.

Калечит

Меня одного.

Психушка

Моя и мой дом, -

Верхушка

С безумным стволом.

Я - дятел,

Долблю я кору.

Я спятил,

Но я не ору.

Нет пищи

Другой у меня.

Пресыщен

Я в светлости дня.

Не смолкну

С утра до темна,

Что толку,

Морока одна.

Но выход

Не знаю другой,

И выдох,

И вдох роковой.

Не в силах,

Моя голова

Уныла,

Не вижу ствола.

И каждый мой новый удар,

Как жаждой

Иссушенный дар.

Ум ропщет,

Не выдержит он,

И громче,

Темней небосклон.

1960

Я - куст дикорастущий...

Я - куст дикорастущий.

На выжженной стерне.

От легкой райской кущи

Живу я в стороне.

По мне метет поземка,

И град стучит по мне.

Я сам себе подкормка

Без помощи извне.

И сам я выбрал поле

И небо над собой.

С дикорастущей волей,

С безумною судьбой.

2001

Я был молчаливым мальчишкой...

Я был молчаливым мальчишкой,

О слове бессмертном мечтал.

Украдкой собственной книжки

Я первопечатником стал.

С картонной обложкой томик -

Программа моя и мой крик, -

О как его прятал я в доме

За плотною полкою книг.

Он все, что я пережил. помнил.

Что знал, не вверял никому.

Ручной мой, всамделишний томик,

Кому он достался, кому?

В каком потерял его сквере,

В какой уронил его снег?

И долго не верил потере

Я, взрослый уже человек.

За память цеплялся ночами

И мог бы его воскресить,

Но гасли слова за словами,

С которыми начал я жить.

1986

Я в очередь, которая годами...

Я в очередь, которая годами

Продлится, как положено, встаю,

И рукопись, набитую стихами,

Подобию прилавка отдаю.

Пока она продвинется на четверть,

Спокойного мне не увидеть дня.

А там, гляди, еще одно поветрие,

И вовсе позабудут про меня.

Но и тогда, среди толпы орущей,

Я молча и безропотно стою, -

За день прошедший и за день грядущий

На очередь я злобы не таю.

Я к ней привык. Среди ее отдушин

Есть и моя - в молчанье гробовом, -

Да видит глаз, да слышат мои уши,

Да не иссякнет дух мой под ребром.

1986

Я вернул золотое время...

Я вернул золотое время

Из карманных часов отца,

Словно сел в золотое стремя,

И уже не догнать гонца.

Так предсказывали стрелки

Мне грядущее время мое,

Побывали в такой переделке,

Что казалось кончено все.

Я закрыл золотые крышки

Воскрешенных часов Буре,

И услышал: без передышки

Обращенный зов на заре, -

Сверх не будет ни дня, ни минуты,

Сколько б я ни просил, не дадут,

И не выйду, не спрячусь от смуты,

Ей вовек не кончиться тут.

Да и звон - золотой отголосок,

Звук небес в голубой вышине,

Неоконченный кем-то набросок -

Сон в дороге, приснившийся мне.

А предстать придется пред Богом

Вместе с матерью, с братом моим -

Звон проснется в кармане глубоком -

Бьют часы наш домашний гимн.

И летим мы из сказочной книжки

Одержимы желаньем одним.

И раскрыты два солнца - две крышки, -

Жар небесный с притихшим земным.

1961

Я видел мертвенную желтизну...

Я видел мертвенную желтизну,

И каменно все тело ее сжалось,

Ее оставили одну.

Я ждал, мне ничего не оставалось.

Двух лет до века не хватило ей,

И жизнь затаилась где-то в веках,

Там свет, нет-нет, но возвращался к ней,

Покамест за окном петух прокукарекал.

Пришла племянница, лекарства принесла,

И шевельнулась, близость чуя чью-то.

И руки подняла и веки разняла

И полегчало, уходила смута.

Я вышел в кухню, ждал, она войдет.

Вчера договорились мы о встрече,

А слово в ней не тронутым живет,

И в каждом — слышится ей — голос вечен.

Я вдруг сказал: столетний юбилей

Не за горами, праздновать как будем?

Столетней женщины что может быть страшней,

Такую видеть неповадно людям.

А вот мужчина, не страшит ни в сто,

Ни в двести. Я сказал: — Вы шутите, наверно.

И молча подал ей тюремных лет пальто,

Не дай Господь, соврать, сказать ей лицемерно.

Я только извиниться попросил

За странно охватившую строптивость.

Прощенный ею, Бога я просил

Продлить ей жизнь, но так не получилось.

1989

Я должник ваш за жизнь свою птичью...

Я должник ваш за жизнь свою птичью,

Крошки ваши мне, как благодать.

И не трудно меня по обличью –

По безмозглой повадке узнать.

Без подачек не выжить пичужке,

И живу я заботой одной,

Чтобы корму хватило в кормушке,

И стояла в ней кружка с водой.

Ну, а вашей кормушки не трону,

На нее я не зарюсь никак, -

Места нет там слезе и поклону

И на лапку ложится кулак.

1976

Я живую связь утратил...

Я живую связь утратил

С домом, с небом и землей,

Что ни говорю - некстати,

Словно это не со мной.

И не в силах вспомнить, Боже,

Собственной своей строки,

Той, которой был отброшен

Я от гробовой доски.

В тьмущей тьме, порой собачьей,

Свет последний брезжил мне,

Словно змей в руке ребячьей

С белым гребнем в вышине.

Я ладонь разжал, и нитка

Снизу, сверху разрослась,

И раздался свет, и пытка

Вдруг строкой отозвалась.

«Жизнь моя...» - и глянул тихо

В тихий свет, в тишайший миг.

И тогда забрезжил выход,

Выход мой - в слезах моих.

Стала жизнь всего дороже,

Гасли чертики в глазах...

А теперь я трезв, мой Боже,

Трезв, как пень, как пыль, как прах.

2000

Я забыл, когда ты умер...

Я забыл, когда ты умер,

Память, словно решето, -

Два числа в Господней сумме,

Две цифири от и до

Не припомнить - отнято.

Год не отличу от года,

А прошло, наверно, два,

Я забыл твой день ухода

И в твоих устах слова

Древнего людского рода.

Как забыл тот день и час?

Мог ли думать - позабуду!

А звучал нам Божий глас,

Нас он свел в последний раз

И развел двоих покуда.

Стал ты небом, я землей,

И над нами Ангел реял,

И простился ты со мной,

Голос ожил твой немой,

С каждым вздохом все роднее,

Как же день не вспомню я,

Окунулся весь в разлуку, -

Снег ли таял ноября

Или летняя заря

Обрекли меня на муку.

1960

Я заложник неизданной книги...

Я заложник неизданной книги –

Сотни-двух рукописных листов.

И они – моей жизни вериги,

И за них – я на плаху готов.

Но, дрожа, вижу я за плечами

Дочь, жену, малых внуков моих.

И мне долгими снится ночами,

Как за мною уводят и их.

Тут бы спичкой прикончить одною

Все, что лютый нашептывал страх, –

Но страницы пестрят предо мною,

И вся правда – на этих листах.

И тогда я встаю на колени

Перед скрытым моим палачом

И молю о последнем прощенье,

Обещаю писать ни о чем.

Меркнет свет. Я молчанием болен.

Черный ворон кружит надо мной.

Я живу не по собственной воле,

Я заложник не книги одной.

1989

Я иду землею майской...

Я иду землею майской

По расквашенной стерне,

По своей родной китайской

Хунвейбиновской стране,

Самой лучшей, самой доброй,

Справедливейшей из всех,

И считаю свои ребра,

Весь разделан под орех.

Не один я так скитаюсь

В шестьдесят восьмом году,

Как по новому Китаю,

Где, не знаю, пропаду.

И какому хунвейбину

Мне за август отвечать,

За тесак, вонзенный в спину

Праге в светлую годину,

За бесправную тетрадь?

О, Россиюшка, Россия,

Твои танки расписные,

Твои руки ножевые,

Твои дали горевые.

1970

Я не буду никогда лауреатом...

Я не буду никогда лауреатом

Твоих рек, твоих полей, твоих равнин,

Никакою платой и сверхплатой

Я не обольщусь, твой гражданин.

Я не знаю, где героика, где воля,

Это знает премиальный комитет.

Я с рождения моей страною болен,

У меня других болезней нет.

Все мои восходы и закаты

Вольные, как дерева равнин.

Мне не надо никакой награды,

Я не изменюсь, твой гражданин.

1968

Я плачу ночью, замирая...

Я плачу ночью, замирая, -

Не унеси моих детей!

Меня возьми - мне смерть родней,

Чем жизнь - я рухлядь ломовая.

Не знаю, где бредут они,

Нет весточки оттуда, с моря,

И я молю: от западни

Спаси их, отврати от горя.

Дай им от хлеба Твоего,

Дай над волной набраться духа,

Дай только им, мне - ничего,

К стеклу окна прилип, как муха.

Ты их верни сюда, домой,

Детей и внуков малолетних,

Молю в слезах, покрытых тьмой,

Из сил своих молю последних.

1974

Я пойду в комиссионный...

Я пойду в комиссионный,

Я куплю себе пальто.

Плут ли в нем ходил прожженный

Иль покойник, мне-то что?

Я владельца знать не знаю,

Я брезгливость одолел,

Что с живого надеваю,

То бы с мертвого надел.

Было б только потеплее,

Да по нищенской цене,

И болталось бы на шее

Материнское кашне.

1960

Я пришел к тебе проститься...

Я пришел к тебе проститься.

Верю, лучше сохранит

Или белка, или птица

Твой кладбищенский гранит, —

Там, в его сиянье млечном,

Птица явится тотчас,

А над камнем слово вечно,

Да и сколько взмывших нас.

Сколько нас, к Нему простертых,

И не вспомнят свой гранит

Сколько нас, с гранита стертых,

Белка в памяти хранит.

Там одно уже — молиться,

А в молитвах много нас,

Вот и белка, вот и птица —

На земле наш “прозапас”.

А детей прошу и внуков,

Если раз придут в году,

Не глядеть вокруг безруко,

А в запас нести еду.

Это прадеду и деду, —

Птице с белкой пополам,

И через заботу эту

Небо отзовется вам.

1995

Я сам слезу свою утру...

Я сам слезу свою утру,

Я здесь родился, здесь умру,

И здесь я буду похоронен.

О чем сказать, сказать кому,

Как выстроили мы тюрьму,

Как я Россию проворонил.

Как проворонили мы все

И нивы, и леса, и реки,

И всей ее былой красе,

И всем нам всажен нож навеки.

1994

Я связан с ветром...

Я связан с ветром,

Связан с облаками.

Они моими.

Властвуют руками.

О, как они

Охотились за мною,

О, как они

Толпились надо мною, -

От Гудауты

До конца Европы

Они со мной

Братались по окопам.

Дождь ветровой

В мои пробился плечи.

Давно меня

Исправно доктор лечит.

Под горным солнцем,

В процедурной келье

Дождь тыщеверстый

Ловят в моем теле.

И каждый раз

Хотят извлечь при свете

В моих костях

Заблудший старый ветер.

Спасибо вам.

Мне хорошо под лампой,

Под световой

Баюкающей лапой.

Я выхожу

Из кельи процедурной.

Спасибо, день,

Спасибо, час лазурный.

Но только небо

Потемнеет с краю,

Уже окопный дождь

В моих костях шныряет.

И я лежу,

И чувствую руками –

Я связан с ветром,

Связан с облаками.

1999

Я смерти не ищу и жизни я не внемлю...

Я смерти не ищу и жизни я не внемлю,

И что мне говорят, не слышу, я оглох.

Лишь я молю Тебя, ты сохрани мне землю,

А там пусть и на ней растет чертополох.

Но рядом быть хочу я с одиноким полем,

В углу его, где друг лежит и ждет меня,

И много воронья здесь прижилось в неволе,

Не в силах одолеть кладбищенского дня.

1966

Я счастлив, наконец!...

Я счастлив, наконец!

Покой мне вновь дарован,

Я в комнате один,

Согретый теплым кровом.

Просвистаны сосна,

Береза и осина

Звучанием щегла

И трелью соловьиной.

Еще не рассвело,

А птицы в перекличке,

И словно зов клеста,

Гуденье электрички

Далеко прозвучит

Сквозь сон мой легковейный,

И рано я встаю,

И май благоговейный

Роняет на тетрадь

То яркий луч, то блики,

То слово, то строку,

Для пополненья книги

К Арсению спешу,

Блаженны перекуры,

И в две трубы дымим,

Слагая каламбуры,

И на столе моем,

Огромны, как тюрбаны,

Нежданные стоят

Пунцовые тюльпаны.

1953