В такую горячую весень...

В такую горячую весень,

В такую певучую заросль

Вошла – и раскинула песень

Сплошной зацветающий парус.

И стаей лазурного вымысла

За мной чрез кленовую летопись

Неслись на весны коромыслах

Дремучие скрипы и шелесты.

И в этой распевшейся прелести

Апреля – летучее племя –

Молвой дождевою от ветрости

Срываясь, впивалося в землю.

И там насыщаясь от чар её

Легла в золотистой обнове –

И дней густолистое марево,

Как повесть, как поросль кленовая.

Весеннее гремя

Не сердце ль ветров половецких

Узорами зарного племя,

Не ты ли вскипело подвеской

У липы весеннее гремя?

Замрёт. – Но у зурны лазурной

На утро – по роздыху розы

По заросль вгрузается бурное

Всё в молоди рясное озеро

И в голубь державного лада

Впадают дремлинные русла

И устлана русская млада

Распевом простым радоуста.

На зелёное лезвие леса

Упадает, отдав синеве

Всеоружье пернатое песень

Пламенами в обыт по тебе

И виднеясь в синеющий небом

Полдень – лавой благою брегов

Ты – весна! Закипевшая древом,

Изумрудом зажжённых снегов.

Весенняя гроза

Откуда взявшейся грозы

Предвестьем воздух переполнен –

Её изменчивый язык

В снопах разоружённых молний.

Вон вылилась и залегла

По топоту весенней конницы,

Где мгла каурая паслась

В дремучем одеяньи солнца.

Владеющий оружьем бурь

Любой исполосован молнией,

И проясневший изумруд

Уже клюют литые голуби.

И где начало тучных пущ,

Подгромок сбился в синих пряслах,

И дождь, завечерев за тучей,

Упавшей в облачные ясли,

Вдруг заблестит в повязке веток,

Сырую выжавши лазурь –

И лёгкие вскружают лета

Стрекозы в радужном глазу.

1916

Весна в деревне

Ревёт рогатый скот в загонах. Возле дома

Поставлены стропила. Красят маляры.

Проходит нищий. В серой улыбается истоме.

На свежих грядках чучело стоит.

То висельник? Или его достали

Со дна реки, весь в тине и траве?

И вот стоит он здесь. Как крест настороже,

Бедняк-мертвец, что истлевает стоя.

Вот ветер пробежал. И звоном жутким

Задребезжит покойника жестяное лицо.

В саду цветут повсюду незабудки.

И скоро выползет луны зелёное яйцо.

1928

Воспоминание

Ты вышла со мною в поля,

И в умброй окрашенных далях

Торчали в седых тополях

Свидетели первых светаний.

Лазоревки или щеглы

Смотрели простыми глазами

Из зарослей утренней мглы,

Как ты проходила, лесная.

И мы находили слова,

Такие ж простые, как эти,

Как руки твои и трава,

Раскинутые при свете.

Я помню русалочий взор,

Травы под босыми ногами

Живой холодок, и лицо,

Когда ты меня укрывала.

И ты на земле, как лучи

За солнцем, подымешься снова,

В повязке стыдливой зари –

Краснеть, одеваясь листвою

1933

Вот он! Одетый солнцем…

Вот он! Одетый солнцем,

День мой пробеган и выпит.

Кинься росой по кольцам

И, задымившись, выбей

В грозах поющую искру

На облаках и вёслах, –

Это ведь я тебя выдумал,

Выискал этой осенью.

Это теперь ведь наше

Время взнуздать сгоряча,

Всполохом встав на стражу,

Вылюбить бытом в ночах.

Вместе за тучей,

Вместе как сокол

Гнаться и внове выучивать

Эту науку весёлую,

Или, звеня, с разбега

Только по почерку молний

Мы узнаем дорогу,

Скрученную тревогой…

Сентябрь 1915

Город. Рисунок углём

Только светало. А он уже шёл,

Зачатый рано, в туманы, гудками,

Сбитый ветрами, в бульварах свежо

Пахнущей стройкой, смолой и дождями.

Медью ли тлела живая заря,

Жить ли звала в заводских корпусах –

Он высыпал на платформы, горя

Памятью рощ и поселков дымясь.

Да, просыпаться ему не легко

Было. Он плавился шлаками ночи,

Он остывал, изумляясь меж прочим

Тенью кустарников, звезд и рекой.

Вот он по крышам, в антеннах залег –

Плавится золотом над этажами,

И, напевая лучом, – уголёк

Первым проснулся в синеющем пламени.

Дальше пошёл разговор по цехам.

Коротко. По заводскому обычаю.

Отгул врастал – и у станка

Вещи размеренный вырос добытчик.

Вот это – город и двор заводской –

Он разожжен, как огромные печи,

Весь он разбегом авто и подков

Стянут, и тонут от топота речи.

Вот это – город, огромный развод

Рот и огней, пешеходов и линий, –

Город признал молодое родство,

Вылазку труб в деревенские сини.

Утро окрепло. Он снова подобран,

Вкручен, как гайка. И взят на учёт.

Только светает, и снова в работу

Многомилльонный хозяин идёт.

Ленинград, 1924

Евпаторийские стихи

Обрывок степи. Солончак.

Слюда остывшего лимана,

Раскинут чёрный флаг Мойнак,

Дымок зюйд-вестами протянут.

Нога вгрузается в песок,

Он серо-пепельный на синем.

В тени весёлых облаков

Бесшумный час осенне двинут.

И вон какая тишина!

Её заслушаюсь, зажмурясь –

Следы звонцов степных отар,

Трамвай игрушечною бурей.

Над жёлтым взгорбьем чёрный жук

Летит, оставив облак пыли.

И – тишина...

                      в твою межу

Вношу поправку:

                           здесь мы жили,

Мы здесь нашли в одно из утр

В траве, распевшейся, как ода,

Мир по-вечернему пустой,

Перо убитого удода.

1929

Из Алфёровской тетради

1

Смешали глину с кровью и железом –

И тайны многие открылись перед нами:

Вот жизнь без стен, и видно всё.

А дальше?..

                Мёртвые идут в одном строю,

Держа того же цвета знамя,

Что раненых пропитанные кровью перевязки.

Участники военных действий все:

Деревья, лошади и птицы – безоружны.

Здесь погребальных хоров нет.

                 Работают лопаты...

И безучастные пойдут дожди.

Своею жизнью заживут весной цветы.

И в землю лягут имена,

Зимой над ними встанут снежные кресты.

2

В короткой тишине я вижу лица

И руки, ещё недавно державшие перо

Над школьной партой. Сейчас – винтовку.

Те самые, что пожимали на прощанье – ваши.

Недосказавшие нам всё – лежат,

Прижав траву... протянутые навсегда.

И венчики на лбу: потёки высохшего пота,

Бессмертники с наплывом полевых гвоздик,

Несут почётный караул посменно облака,

Лёгкие, как в жаркий жатвы день,

Как в песне: хатка без окон, без дверцы –

Глаза пустые – прямо в голубое небо.

Смешали сердце с землёю и железом...

3

Одна стена осталась. На ней плакат:

Улыбка девушки, к груди прижатый сноп,

И розовые облака – об урожае вялое двустишье.

И в чёрных рамках чьи-то фотографии.

На погорелое дают пока серебряную пыль,

Всё тот же утра золочёный пепел.

Вот дерево – оно осталось жить.

К нему летают снова пчёлы. Ночью

В условной тишине висят на ветках

Праздничные звёзды.

Как долго не были мы дома!..

И каждый день Поворино горит.

В ногах у солнца – не туман, а дым.

Не спит земля. И девочка без матери

Уснуть не может. И не поёт петух.

А полевая рация стучит: Дубрава!

Я – Горлинка. Приём!.. И на Хопре

Сапёры строят переправу.

Орудия, как в Троицын день, все в зелени стоят

И ждут приказа – заговорить на молний языке

И грома. Как домовито топоры стучат!

И у бойцов на лицах нет пятен подчиненья

И смиренья. Лишь на губах – запёкшаяся горечь

Отступленья...

Мы дышим ветром разрушенья.

                         Запахами свежих щепок

И работой. Брёвна пахнут уваженьем к жизни.

Вдали горят скирды. В болото ухают снаряды.

И вздрагивают двери... Она уснула.

Пусть ей приснится воздушный синий шар:

Как хорошо бежать за ним по лугу,

Держа за ниточку его!.. Но ей таких шаров весёлых

Не приносил ещё никто.

Опять гудят над лесом.

И топоры стучат.

Молчат на отдыхе солдаты.

Смешали пот с землёю и – железом.

1942

Из трёхстиший

Мир входящему дню

В мои окна: чёрную копоть

Смываю со стёкол.

Я подсмотрел, какая ты

Наедине с собой,

Смотрящаяся в зеркало реки.

Развороши под пеплом огонёк

Да пригляди за ним,

Чтоб разгорелось пламя.

Вы мелькаете мимо,

А чужая печаль,

Что рисунок лица на песке.

Всё нелегко на выпуклой на молодой

Земле. А соблюдай баланс – учась,

Как «Девочка, стоящая на шаре».

Знамёна Мая. Танец волн и цвета.

Зелёное перо у Робин Гуда.

Наш красный цвет – как счастье на костре.

Опущен занавес. Погашены огни.

Иду по мостику домой

Между землёй и небом.

Пусть трудятся стихи

И после смерти:

Читая их, беседуешь со мной.

Когда искал я тебя, открывая...

Когда искал я тебя, открывая,

Бродя без дорог по лесам

И не зная,

Какая ты будешь,

                             и кем назовёшься –

Речная,

             озёрная или лесная –

В просветах стремительных сосен

Ты смуглою мне показалась,

И в эту начальную осень

Со мною ты вместе бежала

Высокой, с зелёной косою,

И вдруг по озёрам в осоке

С дождём промелькнула босою,

Вся в зелени утопая,

В рубашке ли, в белом тумане

По радуге шла золотая,

С кувшинкою белою лета,

На облачке уплывая,

Одним только светом одета...

И пахло у берега мятой,

Травою, никем не примятой.

Речною водой на рассвете,

Землёю, слегка обогретой.

И вдруг всё исчезло. И только

Вверху голубая полоска

Московского неба. И ольхи.

И берег пустой, и берёзки.

А дальше дорога большая,

Ведущая к полустанку.

Дымок паровозный растаял,

Когда я расстался с русалкой,

Я так до сих пор и не знаю

Ты кем же была? – Тишиною,

Тропою осенней, лесною,

Звездою на небе ночною,

А, может, тревожною песней

В дорогу меня провожала?

1956

Крымская гроза

Остановись, прекрасное мгновенье!

Отроги каменной молвы

Лиловой захлестнулись тенью

В предгрозьи смолкнувших долин.

И сумрачные воды встали

И голубой толпой пошли

Ярить чернеющейся стали

Буйноголовые валы.

Смотри: отродье гор не может

Теперь ни двинуться, ни встать,

И только Партенитской рощи

Язык темнозеленый глянет –

Какая яркая набойка

Легла на горные луга,

Она то рушится, то молкнет

В прибоя взмыленных губах.

Убором горной благодати

Развеянное, растеклось

Грозы чернеющее платье

В опаловое стекло.

Ого, как ветер вперебежку

Пошел гулять по гребню волн,

Гляди – как в облачною стежку

Забило солнце первый гол –

И вон уж над Биюк-Ламбатом

Сиреневая залегла

И встать не может, и не падает

Логами глохнущая мгла.

А там ручьям такая гонка,

Захлебываясь, пробежать,

И, берег замутивши, сонно

На виноградных лечь межах.

Карасан, 1924

Лёгкий дождь

Дождь, мальчишка босоногий,

Без рубашки, голый дождь.

Вон бежит он без дороги,

Голенастый – среди рощ.

Пляшет в листьях по долине

Дождь-подстёга, дождь косой.

Пахнет цветом и холстиной,

Коноплёю и землёй.

Отдождило. Просветлело:

Вся алмазная трава –

Влажным блеском приоделись

Нагота и синева.

Уж петух пропел и вышел,

Клюнув в луже серебро –

Только с крыши тихий слышен

Крупных капель разговор.

1965

Лесное былье

Русалий лес.

Выходит лось-звезда,

Боднёт вершину дуба,

Твоих серебряных чудес,

Спадает ясная узда

За день тенеющих раздумий.

Ночь залегает

В ясли темноты –

Знакомым знаком выведет просека

Обвалы небывалой синевы;

Первоначальная гудит беседа

По ясеням звериной иневы

И поручейный дым и день

И в шубе рыжебурой ствол

И тенепада голубая рень,

(Моё вечаное родство)

Прольёт падумчивая голубь.

Пушистой темноты

Потянет дым

Донцами, полночью тумана.

Таким узором по-цвету младеть

И цветнем свадьбу ветровую ведать…

Чаруний соловьиный куст

Расплещет ночь.

Март

Точно синевою пар

Поднят был, и назван полднем –

Марта талая тропа

Почерками белых молний.

То ли ветер на юру

Налетит, толкнув прибоем,

И, продрогнувши, гряду

Смутным серебром покроет.

Кажется вот-вот найдёшь

Тот смарагд, где ты затерян

Был, когда навис дождём

Серый сумрак от деревни.

И во сне сойдёт с лица

Краска тёплая полночи,

Выйдешь – даже у крыльца

Двинут марта влажный очерк.

1918

Молодость мира

Нет времени, которому б родиться

Не захотелось в рокоте машин,

Нет времени, которому бы птицей

Не захотелось петь над пажитями ржи.

Нет рощ, которые б не знали,

Что значит утра вздыбленный пожар,

Нет молнии в рабочем мае,

Что не повторена в раздвинутых межах.

Нет осени, которая б не окружала

Засадой теплою сердца,

Нет зорь, которые б не зажигались

В очей задумавшихся озерцах.

И мира нет, который бы не заслонила

Крылом летуньи-ласточки любовь –

Ей резать воздуха синеющие жилы,

Ей волн поймать разымчивый прибой.

Но есть пути, которые мы избираем,

Они ведут чрез кряжистый Октябрь,

Но вот Россия, как дредноут вздрагивая,

Идет в открытые моря.

Нет времени, которому б остановиться

Велел мифический Навин, –

Есть имена, которые бы птицей

У горнов пели с молодостью нив.

1918

Моя весна с Асеевым

(из воспоминаний)

Из темноты воскресшая

Весна к венцу приходит,

Вся в обнаженной ясности,

Красна

порой рассветами,

Что перьями жар-птичьими,

А в сумерки –

надеждами,

Раздумий одиночеством.

Славна,

о светло-светлая,

И нежностью. И мужеством.

И первою влюблённостью,

И первой песни

веткою.

Полна

тревог прибоями,

Беседами веселыми

Между цветком и пчёлами, –

И где сияет дружество,

Там в «Лирне» нашем пишется

Священная история.

И утренние зори,

И листья на сирени

Читаются и смотрятся

С тобой совсем по-новому,

И тянутся уверенно

К заоблачным

просторам.

Идет весна –

и верится,

Что впереди –

всё лучшее,

Всё самое и самое

Высокое.

И доброе.

Она жива в красе его,

Весна моя с Асеевым!

И дом – надёжа строится, –

Вот стены подымаются

На площади Поэзии,

Трудом и нашим собраны.

Весь бурями пронизанный,

Он песенными сводами

От непогод укроется –

И в ладе белокаменном

С николиной весенницей

Навстречу всем

засветятся

И окна

огоньками.

1969

Мы, видно, погостим ещё...

Мы, видно, погостим ещё

С тоской любви на затемнённом свете –

Туман – зима!.. Обман – зима... А он расцвёл

На волю вырвался лучом,

Чтоб в талый день и я его заметил.

Я мимо не прошёл, детёныш мой,

Ты с пастухом, как с тишиною вместе –

А я... я ждал тебя и чёрною порой

Через сугробы шёл за правильною вестью.

Туман – зима, обман – зима!

                            Но дали

Становятся отзывчивей уже,

И ты

Словам, написанным рукой печали,

Мне отвечай, – по-прежнему, –

                            в душе.

Насельники горы, щеглы летят над садом...

Насельники горы, щеглы летят над садом

Моей зимы. И вы, и дом, похожий на гараж,

Вот всё как есть: снежок платка, и рядом Фауст,

Одетый в шубу, давнишний и – ваш.

И вдруг всё наплывает сразу: подстрочники весны,

Ручьи, сиротки-пролески.

                                         И синяя тетрадь.

Её глаза, открытые, как жалость, как удивленье или тишина.

И ходики, и комната, где вы живёте,

Как продолженье сна, дыхание, или душа?..

Зимой – весна. Вот так оно и бродит

По строкам кровь, не спрашиваясь, и дыша.

Бросаю крохи юности, – и птицы

Слетаются на краешек окна,

Я их собрал в слова, как горсть пшеницы,

Рассыпав всё моим гостям.

Ты приголубь их – и на крыльях

Они влетят в наш быт, с птенцами на руках,

Они, как вы, такие же простые,

И вам, и мне – по синеве родня.

1930

Начало Октября

Когда заря на водах Невки

В мостах встревожит сон течений,

И Красной гвардии запевки

Уже на заводских дворах –

В сырых кострах простой ночи

Сверкает искрой

имя – Ленин.

А с утра трехтрубный крейсер «Аврора»

Весь в сером дыме

Утренниц Невы,

И вал матросов сходит в город

По трапам, толпами густыми –

Свести мосты,

И став в дозоре,

Чтобы в последний бой идти.

И тишина предгрозья выступает

Условным говором гудка.

И ночь бессонная над Смольным

Таится в замыслах ЦеКа…

И вечер в чернях Обводных каналов

Поводит два глаза: зеленый и красный

Огни на мачтах.

Им отвечает сейчас Петропавловка –

Сигналов веселые птицы.

И штурм уже начат!..

И на Мариинской броневики балтийцев

Снимают парламента ржавую накипь.

Землею вздыблено поле.

Роют окопы у Пулкова.

Поют пулеметные ленты –

Под Гатчиной бой,

и в полымя

Идут отряды Крыленко.

И на знаменах:

«Вся власть Советам!».

А над заливом бушует ветер.

Петроград, Академия художеств,

Ноябрь, 1917

Не говори, мой друг...

Не говори, мой друг,

Ты ж знаешь сам:

Тут вырваны листы,

Там не хватает строчек...

Ну что ж!

Они вернутся светлой ночью,

А утром гаснут – как звезда –

Потом, заполнив тёмный прочерк,

Всю правду

Скажут им в глаза.

Ночные молнии

Все живет, сгорая, загораясь,

Падая, и возникая вновь,

И у ветра есть лазурная застава

Занемлять уста, влекомые в любовь.

Будут весны, расширяя вены,

Воздухом в летейской темноте

Закипать и – серебристой пеной

Осыпаться у костра ночей.

Ты и не расскажешь словом этим,

Как живешь в затоне именем другим,

Да, ты нам не скажешь – только ветер

Да глаза ответят ростом молодым.

Ты ли это, или только марев

Осиянная то пустота? –

Будем видеть, как за облак стаей

Окрыляясь, пролетят года.

В этом стане, стоне и отгуле

Ты лети, лучись и бейся на снегу

Мотыльком влетевшая в июле,

Умершая и воскресшая Могуль!

Только струны тронь – они потонут, –

Слышишь, слышишь, слышишь ли и ты,

Как былиной в солнечных затонах

Этот век и полдень налиты.

Он неразлучим, как первый день творенья,

Как напевы сумрачной земли.

Милая, что слышится тебе в круженьи,

В этой смене изумрудных вёсн и зим?

Осенний офорт

И приход сентября без отчёта

По восторгу горюющих мет

Узнаю голубин неизбывьем,

Твой мелькающий мех ясенец.

Это золото встало по бредню

На убаве неметь и робеть,

Перед дующим поверху сретеньем

Колыхать облегчённую ветвь.

И дичая и в чащах роясь

Загораться с рябиновых слов

Из-за морева грающий спас,

По лугам полыхающий лов.

Ловчих десять с потешной капели

В рукопашной сердец сентября

Ветропадом бродяжным напели

Сребропенную сыть соловья.

Потому от осенних потерь,

От пропаж, от полетья куста

Будет холода ранняя тверь

Занемлять радунцами уста.

Первоосенье

Ты падаешь в сень сентября

Лежалое дремное жнивье

И влагоду вёсн затаят

Твой утренник – пламенный иней …

Но негу синели прияв

В узорник ветровых событий,

Твой тлен на листа остриях

Ведётся от века обычен.

1916

Песня

Проходит день, проходит год, проходит человек,

И прижимаются плотней

Два яблока на мускулах кривых ветвей,

Из переулка слышен ход телег,

Сквозь облако покачивают кони морды,

Кружится по холма покатым бёдрам

Народ пирующих ворон,

И войско тайное стрекоз,

Как звон струны, летит через овёс.

Тяжёлый гул проходит по лесам,

Неузнанный никем бродяга, брат ветрам.

Я заодно охвачен этим чувством,

Что я, осеннего свидетель пира,

Как птица, дерево, как ход телег,

Дыша, не исключён из мира.

Проходит день, и год, и человек.

1922

Поздние стихи

Пожолкнут травы, листья опадут,

Как обветшалые одежды,

Но слышу шелест их в саду,

Когда они росли с надеждой.

– И с верой? – может, спросишь ты.

– В движеньи! – я тебе отвечу, –

Возьми, перечитай листы,

Летящие тебе навстречу,

С такой осенней щедростью, что ты

Дивуешься богатству, брошенному наземь,

Не пригоршням тяжёлых золотых,

А просто так...

                      чтобы тебя украсить.

И здесь, на маленькой земле,

На бедном северном подзоле

Им суждено, прозябнувши в тепле,

Жить без конца,

                         без всяких предисловий.

И нет прекрасней ничего,

Чем замыслы всего, что вижу,

Они – и мысль, и торжество

Стихов, которые ты слышишь.

Не говори: вот здесь обрыв.

Зима. Метель... Внизу – долина,

Где горы, нас разъединив,

Она ж связала воедино.

1955

* * *

Пока веду морской дневник,

Крутя махорочную ножку,

Простой евпаторийский стих

Мелькнёт серебряной рыбешкой.

И в борт чернилами плеснув,

Отполированный волною,

Он оставляет полосу

Шуметь эпической строкою.

А дальше, уходя за ним

По ритму крейсеров в просторы,

Чуть седоватый взвеяв дым,

Дружит со мною на маневрах.

1925

Посвящение

О, лоно полонное пламя!

О, ночери чёрная плата!

Дремлин затаённая млада!

Поющая вёсное веди,

Понятное струнам баюна.

Ей надо, чтоб внове ржаная

Рожала, ложася снопами

Всеярую молний нежданно

Взлетевшую звёздную память.

Посмертьем её сонаследий

И в лето льняное по сердцу

Оденешься в вёсное веди

Как в детскую древнюю дерзость.

И девой дивея в забытье

Сентябрьских расплавленных дней,

Снимаешь небесное мыто,

Немые разлоги небес.

Посмертье

В кору хоронят соки слепо

Раденья вербных тонких вен,

И хладами вскормлённый сквер

Уже заведомо забвен.

А вот когда в весны предсердьях

Встаёт аорты тяжкой ярь,

Ты володом каких посмертий

Вздыхаешь целины испарь?

Рассказать тебе о море?

Рассказать тебе о море?

Ты такого не видала,

Фиолетового цвета

После яркого накала,

А теперь оно другое.

Понемногу остывая,

В белой накипи прибоя

Мутным зеркалом сверкает,

И лиловыми лучами,

Будто тёплыми руками,

Нас с тобой соединяет –

За далёкими путями,

Синеверхими горами…

Или, может быть, про горы,

Непохожие на наши,

Все покрытые лесами,

В красном пламени сумаха,

Как пылающее знамя,

Никогда не потухая –

По крутым, зеленым скалам,

Остывая от закала,

Прямо в воду опускалось.

А межгорные долины,

Разлучённые со тьмою,

Просияв в верхах лазурных,

Синей дымкой застилались,

И под влажным покрывалом

Вдруг чинары начинали

Напевать вечерним гнездам

(На трёх листиках зеленых),

С песней в клюве, собираясь

По долинам полусонным.

Или главное: про зори

С золотыми петухами,

В чёрных перьях жаркой ночи,

Нерассказанной стихами.

…Это – море, это – небо,

Одинакового цвета,

Беспокойного напева,

Когда звёзды угасали

У ночного пересвета,

А вершины всё шумели

По предгорьям полусонным,

И бессмертьем покрывая,

Вдруг роняли наземь семя,

Нас с тобой соединяя…

А когда мы расставались,

Я – с душою опаленной,

Песней стал, или прибоем,

И лучом, к тебе склоненным,

Или ящеркой зеленой,

Цветом слившейся с тобою.

Пицунда, 1956

Рубеж весны

Я принимаю синеглазых

Окраин вешних простоту

И странную вдыхаю ясень

В засеребревшемся листу.

Что это будет – только очерк

Дивеева скита лазурь,

Иль буйный рост, как живопись, как роща,

Поющая и пьющая грозу.

Какой густой овладевает ветер

По заводям зацеловав траву,

И чуется, как цепенеет

От марта смерть в падучем покрову.

1915

Стихи о войне

И век меча, и век секиры новой

Плывёт над европейской ночью,

И залпами шестнадцатидюймовок

Покровы лицемерья рвутся в клочья.

Их заменяют пафосом удушья

Завесы газов. Танки зашивают саван.

И запахом гниющей туши –

Биржёвок бюллетень, военных сводок слава.

Окопы сторожат огромные мешки.

И сейфы ширятся. Под проливнем свинца

Качаются столы. Трёхцветные флажки

Рифмуют – «до победного конца!»

Хлопочут на амвонах, зажигая свечи.

Ракеты освещают небеса.

И, задыхаясь, выпускают печи

Стальные стаи в тёмные леса.

В конторах банков и военных складов

Ведётся прибылей подсчёт.

И в памороке – за звериным садом

Поют полки запасных рот.

Линяет небо. И под звук оркестров

Тут навзничь падают. Им выдают кресты.

В тылу с балконов повисает пестрядь.

Но... хмурятся предместья нищеты.

Она выходит из фабричных зданий,

Забоев, кузниц, начиная раздувать

Высокий пламень молодых восстаний:

Тяжёлый воздух потрясён до дна!

1918

Трёхстишия

*

Весна: о сколько гласных!

Я поднял голову: А-а!.. Ласточка на проводе сидит.

И мы переглянулись с нею.

*

Мой друг сказал: – Какой счастливый ты,

С такой красавицей сидел!

– С весною рядом, на скамейке.

*

Как всё похоже: те же голоса,

Что в детстве. Те же солнца у дорожек,

Сияя, ждут меня.

*

Её ничем не уничтожить – мечту,

Она мой негасимый пламень, приход зари,

И вечный двигатель во мне.

*

Когда доверчивости к жизни нет,

Я в темноте зажгу свечу: пусть светится окно –

Жду добрых вестников с дороги.

*

Твоё письмо читая, я словно в дальний путь иду

К тебе. Как утренний листок

К лучу повёрнутый на ветке.

*

Высокие слова. И низкий смысл –

От полуправды к лжи

Одна лишь остановка.

*

Я родником пробьюсь из глубины,

И встречу на пути друзей:

Пускай воды – с небесной светлостью – напьются!

* * *

Что там в осеннем Раменском?

Сосны, наверно, такие ж,

Какими их видел впервые,

А бедные травы –

от заморозков

По-своему

тоже красивы.

И мутной написаны умброй

Поля подмосковной России.

Хлеба по колхозам все убраны.

Летающей нет паутины.

И зябкие быстрые сумерки

Подходят лесами бесшумно,

Разбрызнувши кровь по рябинам.

По радио – что-то из Шумана,

И в вальсе последние листья:

Вон красное –

серое –

синее

Мазками мелькнет на картине,

И вот уже станция близко

В предзимье вечернего инея:

И бурые избы у линии,

Коробки домов фабричных.

И мертвые крылья аистов –

Антенны на чёрных крышах.

И ветра печалящий причет

Гуляет по голым осинам,

По стеклам цехов неумытым.

И память о нашей осени

Уходит в далёкую рамень,

И дикой заброшенной

Просекой

Вдруг вспыхнет не позабытое,

В огне не сгорая,

ни в пламени.

Малоярославец, 1955

Я принимаю синеглазых...

Я принимаю синеглазых

Окраин вешних простоту,

И странную вдыхаю ясень

В засеребришвемся листу.

Что это будет? Только очерк.

Дивеева скита лазурь?

Нет! Буйный рост, как живопись, как роща,

Поющая и пьющая грозу.

Какой густой овладевает ветер,

По заводям зацеловав траву, –

А ласточек моих всё нет и нету!..

И бродит март по талому двору.

1915