Игорь
Царёв

Скрипачка

Две чашки кофе, булка с джемом –

За целый вечер весь навар,

Но в состоянии блаженном

У входа на Цветной бульвар,

Повидлом губы перепачкав

И не смущённая ничуть,

Зеленоглазая скрипачка

Склонила голову к плечу.

Потёртый гриф не от Гварнери,

Но так хозяйка хороша,

Что и в мосторговской фанере

Вдруг просыпается душа,

И огоньком её прелюдий

Так освещается житьё,

Что не толпа уже, а люди

Стоят и слушают её...

Хиппушка, рыжая пацанка,

Ещё незрелая лоза,

Но эта гордая осанка,

Но эти чёртики в глазах!

Куриный бог на тонкой нитке

У сердца отбивает такт,

И музыка Альфреда Шнитке

Пугающе бездонна так...

Распутица

В майском небе топчется знак Тельца,

Млечный путь копытцами оцарапав,

А земной дорогою от Ельца

Ни в Москву не выбраться, ни в Саратов...

Чернозёмы, с глинами на паях,

Не хотят и мелочью поступиться –

И стоят растерянно на полях

Трактора, увязшие по ступицы.

Развезло кисельные берега,

Но их мягкий норов куда полезней

Босякам уездного городка,

Чем асфальто-каменные болезни.

Как же сладок дух луговой пыльцы!

И вода прозрачна, и крест тяжёл там,

И беспечно маленькие тельцы

Под крестом пасутся в цветочно-жёлтом...

И тебе дан шанс – в небеса лицом –

Не спеша, в подробностях, помолиться,

Ведь, когда распутица, под Ельцом

Бог куда доступнее, чем столица.

Дачное

Вот и Брыковы горы, и лета макушка,

И суббота идёт заведённым порядком:

В холодильнике «Орск» дозревает чекушка,

Набирается солнца закуска по грядкам…

И цикады выводят свои пиццикато,

И погода – куда там в ином Намангане! –

И, бока подставляя под кетчуп заката,

Ароматом исходит шашлык на мангале…

Старый кот на плече, верный пёс у колена,

Я – беспечный герой золотой середины,

И смотрю свысока, как по краю вселенной

С одуванчиков ветер сдувает седины.

Накануне

Июнь сегодня вверх тормашками

И по-особому чудит:

То желтоглазыми ромашками

Под юбки девичьи глядит,

То ластится, как будто дразнится,

Щеки касается щекой...

Ему, зелёному, без разницы –

И день какой, и год какой.

Короткий дождь мешая с глиною,

Линует воздух голубой,

Гоняет пару журавлиную

Над восклицательной трубой

И пьёт из тёплых луж, не брезгуя,

Закат на тысячу персон...

А в небе тени ходят резкие,

И рыжие дворняги брестские

Последний мирный видят сон.

Старая незнакомка

Дыша духами и туманами...

А. Блок

По скользкой улочке Никольской,

По узкой улочке Миусской

В разноголосице московской –

Едва наполовину русской,

Ни с кем из встречных-поперечных

Встречаться взглядом не желая,

Вдоль рюмочных и чебуречных

Плывёт гранд-дама пожилая.

Ни грамма грима, ни каприза,

Ни чопорного политеса,

Хотя и бывшая актриса,

Хотя ещё и поэтесса,

Среди земных столпотворений,

Среди недужного и злого,

В чаду чужих стихотворений

Своё выхаживает слово.

В былинной шляпке из гипюра

Или другого материала,

Она, как ветхая купюра,

Достоинства не потеряла.

В нелёгкий век и час несладкий

Её спасает книжный тоник,

Где наши судьбы – лишь закладки,

Небрежно вставленные в томик.

Испытатель

Старый зонт, авоська, а в ней кулёчек...

С головою кипельной, как в бинтах,

На Колхозной площади бывший летчик

Пшенной кашей кормит озябших птах.

В нём ещё гудят и азарт, и тяга,

К небесам вздымающие металл...

Вот ведь вроде – земной чертяка,

А не меньше ангелов налетал!

Видно, очень ценит его Создатель,

Если в райских кущах ещё не ждут,

Если он, по-прежнему, испытатель,

Но теперь испытывает нужду...

А ему за это – рассветов накипь,

И глухую россыпь осенних нот,

И ночных дождей водяные знаки

По кленовой охре резных банкнот.

* * *

Когда в елабужской глуши,

В её безмолвии обидном,

На тонком пульсе нитевидном

Повисла пуговка души,

Лишь сучий вой по пустырям

Перемежался плачем птичьим…

А мир кичился безразличьем

И был воинственно упрям…

Господь ладонью по ночам

Вслепую проводил по лицам

И не спускал самоубийцам

То, что прощал их палачам…

Зачтёт ли он свечу в горсти,

Молитву с каплей стеарина?

Мой Бог, её зовут Марина,

Прости, бессмертную, прости.

Бродскому

Не красками плакатными был город детства выкрашен,

А язвами блокадными до сердцевины выкрошен,

Ростральными колоннами, расстрелянною радугой

Качался над Коломною, над Стрельною и Ладогой...

И кто придёт на выручку, когда готовит Родина

Одним под сердцем дырочку для пули и для ордена,

Другим лесные просеки, тюремные свидания,

А рыжему Иосику – особое задание...

Лефортовские фортели и камеры бутырские

Не одному испортили здоровье богатырское.

Но жизнь, скользя по тросику, накручивая часики,

Готовила Иосику одну дорогу – в классики.

Напрасно метил в неучи и прятался в незнание,

Как будто эти мелочи спасли бы от изгнания!

И век смотрел на олуха с открытой укоризною:

Куда тебе геологом с твоею-то харизмою?..

Проём окошка узкого, чаёк из мать-и-мачехи...

Откуда столько русского в еврейском этом мальчике?

Великого, дурацкого, духовного и плотского...

Откуда столько братского? Откуда столько Бродского?

Тобол

На Тоболе край соболий, а не купишь воротник.

Заболоченное поле, заколоченный рудник...

Но, гляди-ка, выживают, лиху воли не дают,

Бабы что-то вышивают, мужики на что-то пьют.

Допотопная дрезина. Керосиновый дымок.

На пробое магазина зацелованный замок.

У крыльца в кирзовых чунях три угрюмых варнака –

Два праправнука Кучума и потомок Ермака.

Без копеечки в кармане ждут завмага чуть дыша:

Иногда ведь тетя Маня похмеляет без гроша!

Кто рискнёт такую веру развенчать и низвести,

Тот не мерил эту меру и не пробовал нести.

Вымыл дождь со дна овражка всю историю к ногам:

Комиссарскую фуражку да колчаковский наган...

А поодаль ржавой цацкой – арестантская баржа,

Что ещё при власти царской не дошла до Иртыша...

Ну и хватит о Тоболе и сибирском кураже.

Кто наелся здешней воли, не изменится уже.

Вот и снова стынут реки, осыпается листва

Даже в двадцать первом веке от Христова Рождества.

Октябрьская эволюция

Заката раны ножевые

кровоточат в пяти местах.

С. Бюрюков

Дымится кровью и железом

Заката рана ножевая –

Ещё один ломоть отрезан

От солнечного каравая,

Отрезан и почти доеден

Земным народом многоротым,

И мир вот-вот уже доедет

До пустоты за поворотом.

Массовке, занятой в параде,

Воздав под журавлиный лепет,

По жёлтой липовой награде

Под сердце осень щедро влепит,

Одарит царственно и канет,

И снова щенною волчицей

Тоска с обвисшими сосками

За нами будет волочиться.

И снова, дробь свинцовых ливней

Катая пальцами под кожей,

Мы удивляемся наивно,

Как эти осени похожи!

Лишь сорок раз их повторив, мы

На сорок первом повторенье

Вдруг понимаем – это рифмы!

В бо-жест-вен-ном стихотворенье...

* * *

Так важно иногда, так нужно,

Подошвы оторвав натужно

От повседневной шелухи,

Недужной ночью с другом лепшим

Под фонарём полуослепшим

Читать мятежные стихи,

Хмелея и сжигая глотку,

Катать во рту, как злую водку,

Слова, что тем и хороши,

Что в них – ни фальши, ни апломба,

Лишь сердца сорванная пломба

С неуспокоенной души...