На ухо мне наступил медведь силлаботоники...

На ухо мне наступил медведь силлаботоники,

а на Москву — зима.

Некоторые пишут дневники и хроники,

острой страдают болью силовики и хроники,

прочие просто сошли с ума.

Я априори к прочим принадлежу, и, кажется,

в данном карассе адепты лирики состоят.

Что еще примет в морозы, если не снежная кашица,

бабу, упавшую с воза? Кто по наклонной катится

плоскости с горки, в которой спрятан не клад, но ад?

Лирика, из объятий первой любви выскальзывая,

вроде живого мамонта ходит в снегах Воркуты.

Что вы имеете против лирического высказывания?

Киски потратят на вискас творческие искания.

Писком кончают выхолощенные коты.

Я не хочу рифмовать, я убегаю от Медного

Всадника, потому что я —

тоже наполеон.

Мраморный лев сугроба полон здоровья отменного,

скифского чистого золота, Китежа внутривенного,

всплывшего в Китай-городе: я — это он.

Если твержу об “я”, много во мне объятого

происками Уитмена, ритмом падучих звезд,

рыком последнего тигра, усатого-полосатого,

лешего волосатого, ибо довольно патово

нынче живу, поглядывая на погост.

Помнишь, там были гости, погащивали, торговали,

храм осенял нас и верил в то, что похерили мы.

Нет, мы не сеяли хлеб, в кузне фантомы ковали,

нос в никуда совали,

настропаляясь на рифму типа тюрьмы — сумы.

Милая, это про нас. Милая, нас немного,

ты да я,

а поскольку

я — это просто ты,

я возлюбил сейчас белого единорога,

рог упирается в Бога,

изображая гору, посеребрив кусты.

2008