Пробуждение в Трубчевске

Густо растут на березах вороны,

гроздья ворон,

черные вдовы, кромешные кроны,

гул похорон.

Под перекаты вороньего грая

в отчем пиру,

систематически в ящик играя,

вряд ли умру.

Стан половецкий шумит в конопели

издалека.

Или высокую гору без цели

точит река.

Или, затмив соловьиное пенье,

солнце встает

в польском полоне, в гремучем шипенье

пойменных вод.

То ли стихи сочиняет Мазепа,

хрипло шепча,

то ли выходит из княжьего склепа

дух трубача.

Лебедь собора шипами утыкан

диких цветов,

и на столпе усыхающий Тихон

к взлету готов.

Под перекаты вороньего грая

возле столпа

князь умыкает, попа убивая,

дочку попа.

Перемахнув через горы и реки,

старый бандит

сооруженьем Изюмской засеки

Русь оградит.

Стоило в древние дебри нагрянуть,

в эти края,

в круглое озеро искоса глянуть —

в глаз бытия.

Скифская конница в месиве ила

сумрачно спит.

Брезжит над озером тень Даниила

в громе копыт.

Здесь мы учились на лодке кататься,

чтобы впотьмбах

по средиземной лазури скитаться

в рабских трюмах.

Шайку возглавить, вернувшись из плена

через века.

Жемчугом метит прибрежная пена

край сосняка.

Только успею вернуться с поминок,

в городе груш

вновь проведут на невольничий рынок

тысячу душ.

Ибо в тумане уснули ополья,

дрыхнут дворы,

пряча в кургане тупые дреколья

и топоры.

В дебрях трясут разъяренные туры

киевский стол.

В черную яму юхновской культуры

рухнул костел.

Плачет зегзицей пролетная панна,

вянет вдова

крупного землевладельца Бояна —

сохнет трава.

2001