Высокий берег

Свою чеканили монету, хлеб в метрополию везли,

по вечному скучали лету на северном конце земли.

Цикорий цвел, изнемогая от блеска бронзовых зеркал, —

сияй, Горгиппия родная!

И козы блеяли со скал.

Над морем сероводородным звенел закатный алый шар,

и на ветру международном лес полыхал, шумел базар.

Гремели орды лавой конной по раскаленному песку

и женщин с грудью обнаженной

прихватывали на скаку.

О преходящих непогодах высокий берег умолчит,

и о шести моих походах молчит кладбищенский гранит.

Но говорят аборигены о новых дырках на ремне,

и спорит скарабей священный

с навозным братом — обо мне.

При мне рожает мать-природа, раздвинув лядвии свои.

Язык ушедшего народа поет, как в море соловьи.

Пчела с цикадным подголоском под Марриконе запоет,

и тутошним беленым воском

залепит уши мореход.

За крепостной стеной домашней сдается комната в любой

разрушенной турецкой башне, встающей в дымке голубой.

Хвала шести моим походам за то, что я еще могу

меж кладбищем и винзаводом

жить на высоком берегу.

2000