Илья
Фоняков

«Справа, слева ли читай…»

· Из цикла «Палиндромоны»

*

Слишком зло меня корить, женка, не спеши:

Если дьявол начеку – как спастись душе?

Шёл я лесом, и кругом – веришь? – ни души,

Вдруг смотрю: сидят и пьют двое в шалаше.

Видно, так оно и впрямь было суждено:

Сам не помню, хоть убей, как я к ним подсел.

Справа, слева ли читай – выйдет все одно:

ЛЕС, ОКАЗИЯ, ШАЛАШ... Я И ЗАКОСЕЛ!

*

Аксиома наших дней:

Равенство – лукаво.

Кто проворней и сильней -

Тем успех и слава.

Кто-то золото гребёт,

Заправляет в банке.

Кто-то донышко скребёт

У консервной банки.

А иной до черноты

Близкими заеден:

Кто таков ты, если ты

НЕ ДЕБИЛ – И БЕДЕН?

*

Что с тобой, поэт? Был ты музе брат,

А теперь ты сед, ничему не рад.

После всех утрат речь темна твоя:

Я НЕ МУЗЕ БРАТ – СТАР, БЕЗУМЕН Я!

*

Тенор несколько дней пил без перебоя

Так, что дал петуха Ленский с перепоя.

И за словом в карман тут мы не полезем:

НЕ ЗЕЛО ПЕРЕПОЙ ОПЕРЕ ПОЛЕЗЕН!

*

Вдали от северных туманов

Сегодня жарче, чем вчера.

Не до любви, не до романов:

Трезвит не холод, а жара.

Душе не воспарить в полёте

Среди курортных колоннад.

– Красавицы, вино вы пьёте?

– ДА, НО МИЛЕЕ ЛИМОНАД!

*

Среди претензий, карьер, амбиций,

Среди неистовства и разбоя –

Не приспособиться, не прибиться,

Но быть собою, но быть собою.

Среди суровых, крутых реалий,

Среди улыбок и зуботычин

Не статус важен, не блеск регалий,

НЕ ЧИН – ИДЕЯ: Я ЕДИНИЧЕН!

*

От заказчиков сполна получив на чай,

Разумеется, не чай пили мужики.

Кто-то что-то невпопад ляпнул невзначай,

И пошли тарелки в ход, чашки – в черепки.

Оказалось поутру: этот хром, тот крив,

У того из бороды вырван шерсти клок.

И у тётки-медсестры пластыря добыв,

КОЛЕ-ТОКАРЮ ЛАТАЛ ЮРА КОТЕЛОК.

*

Небо – синего шёлка,

Степь – цветной сарафан.

Видит: вон перепёлка! –

Сверху сокол-сапсан.

Век живого недолог,

Справедливости нет.

Надрывайся, эколог,

Разрывайся, поэт:

И ягнёнку, и волку

Состраданье неси,

Сохрани перепелку

И САПСАНА СПАСИ!

Антоновка

Яблоню в полночь сломала гроза.

Треск услыхали все бывшие в доме.

Глянули утром - живая слеза,

Чуть пузырясь, проступает в разломе.

Хочешь не хочешь - пили на дрова.

Старое дерево было, а все же

Жизнь до сих пор еще втайне жива

В каждой из веток, под складками кожи.

Это тебе не сушняк, не бревно:

Тонкие, млечные, влажные жилки.

Вязнет пила, и, пьяня, как вино,

Спелой антоновкой пахнут опилки.

Тучи растаяли. Радуя глаз,

Солнце в листве неувядшей смеется.

Может быть, так после смерти и в нас

Что-то еще до поры остается?

1970

Бабушка моего приятеля

У моего приятеля

В качестве воспитателя

Была – да славиться ей в веках! –

Бабушка, говорившая на пяти языках.

Бабушка не была ни переводчиком, ни лингвистом.

Она когда-то окончила институт благородных девиц.

Она ходила в халате, засаленном и обвислом,

Читала философию и не любила художественных небылиц.

Она читала беспрерывно, бессистемно, бессонно

(Дольше всех светилось её окно в темноте)

Маркса, Пифагора, Кьеркегора, Ницше, Бергсона,

Конта, Канта, Ганди, «Униту» и «Юманите».

Семья моего приятеля вымерла во время блокады.

Промежуточных звеньев не стало: были только бабка и внук.

Юноша, лишённый родительского догляда,

В пору ломки голоса абсолютно отбился от рук.

С ним беседовать было некогда, он возвращался поздно,

Бывало, что выпивши, бывало, что не один.

Бабушка самоотверженно продолжала отыскивать подступ

К интеллекту внука – утешения её седин.

Почерком девическим, изящным до умопомрачения,

Пронесённым сквозь годы старения и потерь,

Она выписывала из книг наиболее примечательные изречения

И кнопками прикалывала их потомку на дверь.

Клочья экзистенциализма и диамата,

Словно коллекционные бабочки под стеклом,

Красовались, касаясь друг друга крылом,

И дверь была от записок лохмата.

Мы с приятелем смеялись, рассматривая её в упор,

И только недавно поняли, разобравшись толково:

Способ воспитания был не хуже любого другого.

Некоторые изречения помнятся и до сих пор.

Что вообще сберегли мы, а что – растратили?

Вспоминаю квартиру тесную на втором этаже.

Ну и бабушка была у моего приятеля!

Нынче таких не бывает уже.

1963

Бед

Поклонение Беду ("вера бедных") отмечалось в

северных областях России (Архангельской, Вологодской)

еще в двадцатых годах: «Накануне кончины мира

и всемирных бед Бед внушает свое имя верующим».

Отыскался вдруг

Древней веры след:

У богатых - Бог,

А у бедных - Бед.

Старше скифских баб

И санскритских Вед

Вековечный Бед,

Бесконечный Бед.

У него жрецов

И святилищ нет:

В каждом доме Бед,

В каждом сердце Бед,

И никто б не смог

Написать портрет:

Как он выглядит,

Этот самый Бед?

Ни к чему слова,

Вдохновенный бред:

Человек вздохнул -

И услышал Бед.

Но ни тучных стад,

Ни мешка монет,

Ни больших чинов

Не подарит Бед.

Лишь сберечь в душе

Изначальный свет

В годы смут и бед

Нам поможет Бед.

В годы смут и бед

Защити нас, Бед,

От дурных побед

Отврати нас, Бед!

1975

Безвременье

Приходят безвременья сроки,

Пора наступает, когда

Пророки впадают в пороки,

И надо стыдиться стыда.

Отринув любые запреты,

Дичают низы и верхи.

От нечего делать поэты

Фигурные пишут стихи.

На сером асфальте проспекта,

Толкаясь в потоке людском,

Какая-то новая секта

Приплясывает босиком.

Всё это изведали греки

И поздний стареющий Рим,

А мы их в Серебряном веке

И после ещё повторим.

Во всём ожидание краха

И предощущенье толчка.

А что там восстанет из праха,

Ещё неизвестно пока.

2008

* * *

Благоразумные соседи,

Я чту свободу вашу, но

Горящей паклей в нос медведю

Опасно тыкать всё равно.

Я сам боюсь его, признаться,

Взревёт – едва ли буду рад,

А там уж поздно разбираться,

В чем прав медведь, в чём виноват.

22.06.08.

* * *

В автомобильной пробке все равны,

Как при общинно-первобытном строе:

«Москвич» и «джип», вчерашние герои

И новые хозяева страны.

Все недовольны, все раздражены,

Абстрактное начальство дружно кроя.

Не обогнать, не вырваться из строя.

Ни с правой и ни с левой стороны.

Ни связи тут не выручат, ни взятки,

Ни с бритыми затылками ребятки,

Оплачиваемые не в рублях.

И смотрит не без тайного злорадства

На это принудительное братство

Пенсионер в облезлых «Жигулях».

2004

В цирке

Замолкают фанфары и виолончели,

Те минуты, что ждали мы все, – настают:

Тигры скачут в кольцо, и качают качели,

И – брезгливо – на задние лапы встают.

После каждого трюка – восторги в партере,

Аплодируют взрослые и пацаны:

«Ай да звери, какие прекрасные звери,

До чего же ловки, до чего же умны!».

Ну а зверь выполняет урок понемногу.

Равнодушный. И видно, что немолодой.

И – на морде: «Ведь вот же досталось,

                                                     ей-богу,

Заниматься на старости лет ерундой!».

Великий запрет

Лхагвасурэн сидел у водопада.

Его старомонгольские усы

Свисали и светились от росы.

«Вон там — гора, туда ходить не надо,

За той горой, — мне сообщил поэт, —

Великий начинается Запрет.

Там, говорят, могила Чингисхана.

Чуть потревожим — будет всем хана.

В раскованные наши времена,

Ты думаешь, в такое верить странно?

Но ведь и в жизни, если ты поэт,

Ты должен чтить внутри себя запрет.

Не по указу и не по приказу,

По доброй воле я в себе храню

Запрет на суетную болтовню,

На откровенничающую фразу.

Когда в тебе и малой тайны нет,

Какой ты, к черту, без нее поэт?»

Он трижды прав, я подытожу кратко:

Держу ответ за все свои слова,

Ни строчкой не солгу — но черта с два

Себя вам выболтаю без остатка,

До дна души. Недаром столько лет,

Лхагвасурэн, я помню твой завет.

1991

Весенний сонет

А между прочим, в городе весна!

Уже заметно посветлели дали.

А мы ее не сразу угадали,

Прохлопали. Такие времена!

Она вошла, застенчива, скромна,

С предшественницей хмурой не скандаля.

Сказала: “Вы меня совсем не ждали,

Но, может быть, я вам еще нужна?”

Еще в дремоте городская флора,

Но все предрешено и решено,

Лиловый сквер зазеленеет скоро,

Безногий инвалид уже давно

Раскрыл на первом этаже окно

И шахматы расставил: ждет партнера.

1961

Вечера в дороге

1

Необозримые равнины

Бегут в окне, и так хорош

Задвинутый до половины

В кармашек неба

лунный грош.

Стократ грешна, стократ невинна,

Моя Россия, как живешь?

В березах и плакучих ивах

Ты в эти поздние часы

Мне открываешься в разрывах

Защитной лесополосы

И слов чуждаешься красивых

Насчет величья и красы.

Косынкой поля простираясь,

Чулками рощи семеня,

Вдали рождаясь, разгораясь

Звездой дорожного огня, —

Чего ты ждешь, понять стараюсь,

Чего ты хочешь от меня?

2

Бледный месяц в небе обозначен.

Сумрак, чуть помедли, не густей.

Встречный поезд стал полупрозрачен —

Результат сложенья скоростей.

Мельтеша, сливаются просветы

Меж вагонами, и вдалеке

Видимы становятся предметы:

Роща, церковь, бакен на реке.

Так, бывает, средь житейской смуты,

Сквозь мельканье суетное дней

Снова на какие-то минуты

Прошлое становится видней —

Давний мир, где были мы моложе

И счастливей, кажется, но все же

Быть могли бы чуточку умней...

1977

Вновь стоишь перед ним, как в детстве...

Вновь стоишь перед ним, как в детстве

Перед темным ночным окном.

Если пристальнее вглядеться -

Все, что хочешь, увидишь в нем:

Ближних, дальних, цветы, машины,

Лиц, картин и событий ряд...

Ослепительная вершина

Реализма - Черный Квадрат.

1981

Волга впадает в Каспийское море...

Волга впадает в Каспийское море.

Волга впадает в Каспийское море?

Волга не впадает в Каспийское море!

Я убедился в этом лично.

Чуть пониже Астрахани

Великая русская река,

Родившаяся в валдайских болотах,

Принявшая в себя Каму, Оку

И множество других рек и речек,

Распадается вновь

На сотни, а быть может, и тысячи протоков,

Главный из которых зовется Чограй.

Все они в конце концов добегают до Каспия,

Но это уже никакая не Волга,

Это особый мир, похожий на губку

Или на человеческое сердце, пронизанное

Множеством жил, прожилок и капилляров.

К ним приросли наподобье икринок

Десятки сел и поселков

И даже один город,

Называемый Камызяк.

Царство цветущих лотосов,

Царство икорной мафии,

Великая Дельта!

А третьеклассник где-нибудь

В Казани или в Камышине,

Сжимая в руках указку,

Смотрит на карту и повторяет банальность,

Притворившуюся истиной:

«Волга впадает в Каспийское море!»

1975

Воспоминание об Академгородке в Сибири

Ты помнишь ли кафе «Под интегралом»,

Свободу в карнавальном колпаке?

Где ж разгуляться интеллектуалам,

Как не в научном дальнем городке!

Brain storming'и вскипали вал за валом,

Прожекты воздвигались на песке.

Партийным и чиновным генералам

Икалось, вероятно, вдалеке.

Два этажа: числитель/знаменатель,

И ты, гуманитарий-созерцатель,

В компании занозистых ребят,

Которые влюблялись, водку пили,

По будням мощь империи крепили,

По выходным – читали самиздат.

2005

Выставка абсурдистов

Родные косогоры, буераки -

Все узнаваемо издалека:

Деревня едет мимо мужика,

И лают ворота из-под собаки.

Там кулаками машут после драки,

Там дед с гармошкой взмыл под облака,

Там печь везет Емелю-дурака

И, накренясь, обходит «кадиллаки».

Согнулась колокольня, как вопрос,

Сарай с флажком съезжает под откос,

Мир крив, его и самый путный Путин

Не выпрямит. Так что ж, исхода нет?

Художник ухмыляется в ответ:

«Мне кажется, что наш абсурд уютен!»

1970

* * *

Говорите о любви любимым!

Говорите чаще. Каждый день.

Не сдаваясь мелочным обидам,

Отрываясь от важнейших дел –

Говорите! Слышите, мужчины?

Искренне. Возвышенно. Смешно.

Говорите – над кроваткой сына,

Шёпотом – на танцах и в кино.

В Вашем старом, в вашем новом доме,

В час прощаний – руки на плечах –

На перроне, на аэродроме,

Реактивный гром перекричав.

Пусть толкуют вам, что это детскость,

Пусть в стихах доказывают вновь

Истину известную, что, дескать,

Молчалива сильная любовь.

Пусть при этом поглядят с налётом

Превосходства, даже торжества –

Для чего придуманы народом

Добрые и светлые слова?

Для чего им в словарях пылиться?

Говорите! Радуйте невест

И подруг! Не бойтесь повториться:

Уверяю, им не надоест.

Чудаки, медведи, нелюдимы,

Слышите? Отверзните уста:

Нынче миру так необходимы

Нежность, чистота и доброта!

1961

  Годы странствий

Аэродром. Аэрогром

Разносится кругом.

На вираже крылатый дом

Встаёт почти ребром.

Земля – гигантский косогор –

Вздымается внизу,

И Петропавловский собор –

Соломинкой в глазу.

Прощайте вновь, в который раз,

Мой город и река,

В который раз я буду вас

Любить издалека.

Под шум тропической листвы

Мне суждено опять

Родную дельту – две Невы,

Три Невки – вспоминать.

Куда себя ни загоню,

В какой ни кинусь край,

Вернусь я в эту пятерню,

Как шарик-раскидай!

Гравюра

Не помню, где, когда, в каком музее –

Не в том, где толпы топчутся, глазея, –

Изображенье нищего слепца:

На перекрестке, в кляксах снегопада,

Он просит подаяния, и взгляда

Не отвести от чуткого лица.

Он слышит набегающие звуки,

Прохожих торопливые шаги,

Он к ним навстречу простирает руки:

«Будь человеком, встречный, помоги!»

Но где там – у людей свои докуки,

Свои печали и свои долги.

Тогда он к небу простирает руки:

«Будь человеком, боже, помоги!»

2006

Граффити-верлибр

(Вместо статьи)

На стенах домов, в полумгле подворотен –

странные рисунки, почти не читаемые надписи,

где огромные буквы наезжают одна на другую,

а то и вовсе

таинственные знаки,

напоминающие то иероглифы,

то арабскую вязь.

Это вам не заборная брань хулиганов –

всё исполнено

с немалым старанием

и почти профессиональным умением.

Кажется, что некое неизвестное племя

ведёт переписку на таинственном языке.

Порой чудится за спиной негромкий смешок,

оборачиваешься – никого.

И вдруг замечаешь:

в поэзии тоже

такая идёт перекличка.

Являются строки,

на вид – настоящие, крепкие строки,

но прочтёшь до конца – и неясно,

о чём они, чего хочет автор.

Искусство ускользать от ответа,

сказать много слов, не сказав ничего в итоге,

достигло головокружительной высоты.

Оно и понятно:

обжигались на многом –

на сострадании (досострадались до революции,

почитаемой ныне величайшим из зол),

на героике и романтике,

на державном пафосе,

на тотальном обличительстве…

И всё же я чувствую:

каким-то непостижимым образом

эти ребята находят и понимают друг друга,

есть у них какой-то свой код,

непонятный непосвящённым.

Читаешь – и кажется:

кто-то стоит за спиной

и посмеивается.

Оборачиваешься – никого.

Граффити-сонет

(Трансформаторная будка в школьном дворе)

Что пишут современные ребята

Пульверизаторами на стене?

Вот – крупно: «Жизнь, как зебра, полосата» –

Открытие серьёзное вполне

В шестнадцать лет. Отчаянное: «Ната,

Скучаю по тебе, вернись ко мне!»

Чуть ниже: «На войне как на войне,

Ври всем!» Что удивительно – без мата,

Не потому ли, что в печати он

Легализован и усыновлён?

«Сопротивляйся, не обламывайся,

Не продавайся и не прогибайся!»

«Рок мёртв!» «Цой жив!» И – наперекосяк:

«Сотрёшь – умрёшь!» И: «Креатив иссяк».

2005–2008

Двое

С телевизором “Юность” сдружился толстяк самовар.

Оба в ссылке на даче, в одной из садовых каморок,

Оба пенсионеры, хоть каждый по-своему стар:

Одному чуть не век, а другому всего лишь под сорок.

Телевизор хандрит и не хочет работать, пока

Трехступенчатая, раздвигающаяся антенна

Не прильнет поплотней к мельхиоровой ручке дружка —

Вот тогда наконец-то экран оживет постепенно.

И старик самовар засмеется, как сказочный князь

Или, скажем попроще, как важный заслуженный пристав —

Так щекочут его, отражаясь в боку и светясь,

Искаженные тени политиков и футболистов.

Заглянул к нам сосед, уверял, что любой антиквар,

Понимая, что нынче на “ретро” особая мода,

За хорошие деньги купил бы такой самовар

Оружейного Тульского — знатная марка! — завода.

“Это ж надо — красавец какой! На медали медаль!”

Только нас не прельстило богатство, плывущее в руки.

Нам не так самовара, как старенькой “Юности” жаль:

Окончательно сгинет, зачахнет бедняжка в разлуке!

1977

Диалог в начале века

– Что осталось от любви

К этим рощам, этим рекам,

Осквернённым человеком?

– Брось, на совесть не дави!

– Что осталось от любви

К птицам в перелетном клине,

«Птичий грипп» несущим ныне?

– Хватит, душу не трави!

– Что осталось от любви

К победительной державе,

В широте её и славе?

– Вспомни: слава – на крови…

– Что осталось от любви

К землякам, к соседям, к людям?

– Замолчи, давай не будем,

Ворот попусту не рви…

– Что осталось от любви

К благодетельной идее?

– Где идеи – там злодеи,

Подлипалы… Се ля ви!

– Что осталось от любви

К слову, к дивной русской речи?

– В сквернословье мы по плечи,

Прёт – поди останови!

– Что осталось от любви,

Клятв и нежностей взаимных?

– В магазин услуг интимных

Заглянул бы – визави…

– Что осталось от любви?

– Память всё-таки осталась,

Не такая это малость:

Верь, надейся и живи!..

2006

* * *

Ещё без дома, без копейки,

С весенним ветром в головах,

Мы целовались на скамейке

У входа в парк на Островах.

И не забуду по сей день я:

Прохожий, на тебя кося,

Изрёк с оттенком осужденья:

– Ещё облизывается!..

В те дни мы жили как в угаре,

А было это так давно!

На склоне лет в дешёвом баре

Я пью дешёвое вино.

И голова моя седая,

И жизнь, считай, почти что вся,

И кто-то смотрит, осуждая:

– Ещё облизывается!..

Забыть свой день рожденья в октябре...

Забыть свой день рожденья в октябре,

Не замечать, как прирастают годы,

От выдуманной кем-то странной моды

Отстать. Плевать, что осень на дворе!

Придет зима в колючем серебре,

За ней весна: круговорот природы!

Не прав был грек: вступаем в те же воды

И те же месяцы в календаре.

Стынь, время, словно муха в янтаре!

Дары, застолья, шуточные оды —

Лишь в детстве сладки эти переходы:

Причастным быть к таинственной игре,

Вводить родню в приятные расходы

И под подушкой шарить на заре!

1977

Завет художника

Спешишь отобразить и то, и это,

Плодишь, не уставая, много лет

Пейзажи, натюрморты и портреты,

А получается – автопортрет.

Внушал мне мастер истину простую,

Безжалостную в этой простоте:

«Какую рожу скорчишь сам, рисуя,

Такую и получишь на листе».

12.07.08.

* * *

Заслуженной награде кто не рад –

Свидетельству, что век недаром прожит?

Всё так, друзья. Но подлинный, быть может,

Избранник века – тот, кто без наград,

Кто, если надо, встанет в общий ряд

И на соседа груз не переложит,

Кому, однако, бард хвалы не сложит,

Кого не приглашают на парад,

Кто раз, по слухам, был в каком-то списке,

Но выпал по ошибке машинистки

И так остался – вне систем и схем,

Не обцелован , не перетолкован,

Не окольцован, не проштемпелёван

И не приватизирован никем!

1999

Зачем Харону обол

В Древней Греции был обычай:

В рот усопшему вкладывали

Медную монетку - обол,

Чтобы он мог расплатиться с Хароном -

Лодочником-перевозчиком

Через реку Стикс

В царстве мертвых.

Греческие мифы,

Как правило, обстоятельны и логичны,

Концы сходятся с концами,

Причины и следствия

Завязаны в крепкий узел.

Но в данном случае

Греки чего-то не договаривают.

Лично меня всегда занимало:

Зачем Харону обол?

Куда он девал потом свою выручку?

Напрашивается: пропивал.

Значит, в царстве Аида

Был хотя бы один кабачок?

Но что же делал тогда

Со своим доходом кабатчик?

Или был Харон скопидомом,

Откладывал обол за оболом,

Рассматривал свои богатства

При свете погребального факела?

Ведь он не мог не собрать огромное состояние -

Только подумать, сколько душ

Перевез его челн за тысячелетия!

Может быть, клады,

Находимые время от времени в толще земли, -

Это его забытые заначки?

Но во что же тогда инвестировал он

Основные свои сбережения?

В недвижимость,

В ценные бумаги?

Может быть, в Тартаре существовали

Банкирские конторы?

Или, быть может, Харон

Имел секретную связь с миром живых

И вел там свои дела

Через подставных лиц?

«Во всяком случае,

Дело не так беспросветно, как нам кажется!

Там, где задействована хоть маленькая денежка, -

Там жизнь!» - рассуждал мой знакомый,

Убежденный сторонник

Рыночной экономики.

Подумал чуть-чуть и добавил:

«А если Харону заплатить чуть побольше -

И откупиться?

Или, наоборот, вообще не платить -

Отговориться безденежьем, банкротством, дефолтом,

Вывернуть для убедительности карманы, -

Как он поступит?

Плюнет и повезет на халяву -

Или опять-таки плюнет -

И пошлет подальше,

То есть обратно на землю?»

1975

И жизнь, и слёзы, и любовь

То перестрелка, то резня –

Набор, увы, традиционный…

Но есть окошко «Жди меня»

В программе телевизионной.

Там ворожит артист Кваша,

Сводя сограждан разлучённых

Лицом к лицу, к душе душа –

Счастливых, плачущих, смущённых.

Из года в год – числа им несть!

И, вопреки новейшим данным,

Рассказам нашим и романам,

Душа, похоже, всё же есть.

Там лица, а не макияж,

Там говорят глаза и руки

О том, что счастье – не мираж

И через тридцать лет разлуки.

Как ни злословь, ни суесловь –

Проймёт и сквозь тройную шкуру:

Там – жизнь, там – слёзы, там – любовь.

И стыдно за литературу.

2006

И росою обрызганный розовый куст...

“...И росою обрызганный розовый куст

Открывает нам тысячу розовых уст.

И, на мир изливая свою благодать,

Что-то хочет сказать — и не может сказать...”

Если кто-то когда-то, в далекие дни

Так уже написал — ты уж, друг, извини:

Не умея привыкнуть, как ты, к чудесам,

Я открыл это сам, сформулировал — сам.

Если надо, готов на суде отвечать.

Бог мне справку пришлет. И приложит печать.

1977

* * *

И снова – дорога. Ветла с одинокой скворешней

Мелькнула, пропала и смотрит мне, в зеркало, вслед.

Спускается вечер. И голубоватый, нездешний

Мерцает в избе при дороге компьютерный свет.

Навстречу машине поля пролетают пустые.

Над ёлками космос холодные звёзды зажёг.

Там русская речь на орбите. Там тоже Россия.

И даже на дне океана – российский флажок.

Куда ни посмотришь – богаты мы, ох как богаты

На двух континентах, в большом государстве своём.

Случатся прорехи – нашьём золотые заплаты

Серебряной ниткой. Вот так, господа, и живём:

То грустную песню поёшь, то в три пальца засвищешь,

То втянешься в пляску, а то в митинговый галдёж.

На свалках у нас по задворкам – чего не отыщешь,

На свалке идей в «Новом мире» – чего не найдёшь!

Студента из Конго я встретил в Казанском соборе.

Он под руку вёл молодую славянку-жену

И разговорился: «Я мог бы учиться в Сорбонне,

Но я предпочёл экзотическую страну».

2008

Из семейной хроники

1. Протокол–1918

Время деда щадило: в семье сохранилась бумага,

Что при обыске было изъято оружие – шпага

(Принадлежность к мундиру, поскольку – «действительный статский…»

И порой нацеплял атрибут, как считал он, дурацкий).

Также в десять рублей золотая изъята монета

(Общим счётом одна – так, буквально, записано это),

И с орлами двуглавыми дюжина пуговиц медных,

Дутых, недорогих, но идеологически вредных.

Время деда щадило. Уж так, слава богу, случилось.

Видно, время тогда не совсем ещё ожесточилось,

Полетело вперёд, на лету постепенно лютея,

Но не дожил до худших времён педагог из Лицея.

Умер смертью своей, проходя у лицейской ограды,

Ни Большого Террора не знал, ни войны, ни блокады.

А крамольные пуговицы (видно, плохо глядели)

Много лет попадались мне в бабушкином рукоделье.

2. Письма–1936

Ещё полусвободный, на подписке,

Отец мой письма посылал жене,

Не помышляя о возможном риске,

В них рассуждал раскованно вполне.

В почти самоубийственном кураже

Писал он, прежде чем пропасть навек:

«Мой следователь – я сказал бы даже,

Мой собеседник – умный человек,

Весьма начитанный определённо,

Умеющий расположить к себе.

Непринужденно, непредубеждённо

Мы говорим о жизни, о судьбе

Страны,

         о Чехове, о Достоевском,

Я даже увлекаюсь иногда,

Как, помнишь, в нашей комнатке на Невском,

В кругу друзей, в недавние года.

Он слушает, кивает мне глазами.

Придвинув канцелярский дырокол,

Вздохнул вчера: «Как жаль, что вы не с нами…

Прошу вас, подпишите протокол».

Ирландской герцогине Александре Аберкорн

Герцогиня, Ваша Светлость — вроде, так по этикету?

Жизнь такой бывает мудрой — не придумаешь мудрей.

Вы приходитесь, я знаю, прапраправнучкой поэту,

В жилах Ваших примирились кровь певца и кровь царей.

Говорят, поэт потомкам недвусмысленно и строго

Стихотворные попытки запрещал, как баловство:

“Занимайтесь делом, дети! А стихов и так уж много,

И притом не написать вам, дети, лучше моего!”

И послушались потомки тех наказов прямодушных:

Не шутить с огнем небесным, не испытывать судьбу.

Но любил-то в жизни Пушкин, между прочим, непослушных,

Непокорных, своевольных, отвергающих “табу”.

Герцогиня, Вы недаром прапраправнучка поэта,

Что-то родственное в генах донеслось через века,

И когда Вы преступили, осмелев, черту запрета,

Прапрапрадед Вам с портрета подмигнул наверняка!

1983

* * *

К закономерному финалу,

Ты говоришь, бегут года.

А ты, чудак, тебе всё мало?

Когда ж насытишься, когда?

Надеешься, что увернёшься,

Достойный участи иной?

Надеешься, что вдруг очнёшься

В песочнице, перед войной?

17.06.08. Хельсинки

* * *

К нам время повернулось боком,

Всё сдвинулось и поползло.

Безумный бармен ненароком

Смешал в коктейль добро и зло.

И столько лет, как нет Союза,

Но продолжают угли тлеть.

Стоит растерянная муза:

Кого любить? Кого жалеть?

 17.06.08. Хельсинки

Как выжить при такой дороговизне?...

Как выжить при такой дороговизне?

Жилье, метро, лекарства для ребят.

И крутишься, и мечешься по жизни,

Как проклятый, и сам себе не рад.

Что проку в бесполезной укоризне:

Стремились в рай, а угодили в ад?

В твоей непредсказуемой отчизне

Никто и никогда не виноват.

Как видно, не тебе достичь успехов

Сегодня, в мире жестком и крутом.

Придешь домой,

полгорода объехав,

Достанешь с полки заповедный том.

Бесплатно лечит только

доктор Чехов.

Ну что ж, скажи спасибо и на том.

1964

 * * *

Как долго нет проклятого трамвая!

Пустынный город. Полночь и зима.

Свистит позёмка, ноги обвивая.

Молчат вокруг знакомые дома.

Здесь, проводив любимую, когда-то

Он так же вглядывался в темноту.

– Чудной старик! Торчишь, как на посту,

А рельсы тут уже лет пять как сняты!..

* * *

Как мир многообразен и богат!

Морской орёл, парящий на свободе,

Червяк, сверлящий землю в огороде,

И пёс, и кошка, и ползучий гад,

Дельфин-торпеда, плоскотелый скат –

В своём предназначении и роде

Всё в совершенстве удались природе,

Лишь мы какой-то полуфабрикат,

Эскиз, проект, быть может, гениальный,

Но авантюрный, экспериментальный,

За что подчас и платимся, друзья.

Такая в мире доля нам досталась,

Хотя, не скрою, в юности казалась

Мне совершенством милая моя.

2006

Как мы молоды на старом фото...

Как мы молоды на старом фото,

Черно-белом, рваном по краям!

Мы стоим среди столбов и ям:

В нищенском колхозе строим что-то.

Никакая не страшна работа

Весело обнявшимся друзьям.

Загорелы и темноволосы,

Мы довольны жизнью в основном.

Если надо — мир перевернем,

Разрешим проклятые вопросы.

А у девушек-то — чудо-косы:

Нынче не найдешь таких с огнем.

Пролетели годы, протрубили,

Пронеслись — не раз по десять раз.

Мы от снимка не отводим глаз,

От себя — таких, какими были.

Черненькими все-то нас любили,

Полюбите беленькими нас.

1983

* * *

Как начиналось? Сквозь щёлку в минувшее гляну:

Где там, каков я? Почти невозможно узнать:

Я ли, трехлетний, в чулочках топчусь по дивану,

Чёрное море на карте могу показать?

На фотографиях – строгие дяди и дамы,

Трогать не велено, чтобы стекло не разбить.

Пушкин Кипренского – Уткина смотрит из рамы.

Мама сказала, что Пушкина надо любить.

18.06.08. Хельсинки

Камешки на пляже

Полежи на влажном косогоре,

Побратайся с галькой и песком.

Одолжи у ласкового моря

Серый камень с белым пояском.

Взял один камень, другой…

Зацепился, втянулся!

Простые серые кругляши,

Но какое на них разнообразье узоров!

Вот - словно чей-то выпуклый профиль.

Вот - белые тонкие линии,

Словно чертеж,

Доказательство неведомой нам теоремы.

Или, быть может, эскиз

Таинственного механизма?

Вот -

Словно план некоей местности:

Тропы, дороги,

Звездочки населенных пунктов…

Или, может быть, это карта

Звездного неба,

Какого-то бесконечно далекого

Уголка Вселенной?

А здесь -

Ни дать ни взять письмена,

Отдаленно напоминающие знаки санскрита:

Письмо из Атлантиды?

Камни...

Что с ними делать?

Выложил на столик у постели,

Систематизирую, чудак.

Время научиться жить без цели -

Все не получается никак…

1970

Когда непредсказуем твой сосед...

Когда непредсказуем твой сосед

И что-то супротив тебя имеет,

Как быть? Побьешь - озлобится в ответ,

Пытаешься заигрывать - наглеет.

И никаких тут вариантов нет,

И ни Шекспир, ни Гете не сумеет

Подать тебе спасительный совет,

И пламя под котлом тихонько тлеет.

И вот уже взрывается Восток,

И в мире, как в квартире коммунальной,

Вскипают страсти с силой инфернальной,

И знать сверчок не хочет свой шесток.

Исходит мир насилием и злобой.

Кто скажет: «Стоп»? Возможно, ты? Попробуй.

1970

Колдунья

Беседуя с тобой о пустяках,

Колдует женщина. На всякий случай.

Не заносись, мол, интеллект могучий,

Вот захочу – и ты в моих руках.

То нежность промелькнет в её зрачках,

То вспыхнет пламень хищный и колючий,

А голосок – мурлычущий, певучий.

В каких всё это началось веках?

Недаром инквизиторы-монахи,

Держа Европу в трепете и страхе,

Трудясь во славу бога своего,

С понятием, с разбором лютовали:

Мужчин костру за мысли предавали,

А женщин в основном – за колдовство.

2003

Кто б ни был ты, гигант или ублюдок...

Кто б ни был ты, гигант или ублюдок,

В тебе гнездится целая семья

Коварного, капризного зверья:

Зверь-почка, зверь-печенка, зверь-желудок.

Они порой рычат, как псы из будок,

У каждого амбиция своя.

Взбунтуются — никто им не судья,

Не властвует над ними твой рассудок.

Таблетками, диетами, водой

Ессентуки или какой другой

Задабриваешь их на всякий случай,

Но иногда почувствуешь в ночи,

Что ни при чем лекарства и врачи.

Зверь-сердце, не терзай меня, не мучай!

1991

Ленинградская школа

Галогены, глаголы,

Двойки-тройки, стенная печать…

Ленинградскую школу

Довелось мне когда-то кончать.

Двести двадцать вторая,

«Петришуле», ты – веха в судьбе,

Но прости, дорогая,

Что сегодня я – не о тебе.

Ленинградская школа!..

Пролистайте страниц вороха:

Ленинградская школа

Есть в университете стиха.

В дни раздора, раскола

Выживала, всему вопреки,

Ленинградская школа –

В точной рифме,

В отделке строки.

К слову пригнано слово,

Чтобы ритма напор не ослаб.

«Чую дух Гумилёва! –

Делал стойку ревнитель из РАПП. –

Невозможная схема

Настораживает неспроста:

Наша, вроде бы, тема,

А мелодия –

Та ещё, та!..»

Надзиратели строго

Надзирают, а годы идут.

Вот и мы у порога,

Начинающие –

Тут как тут.

Жизнь, к чему нас готовишь?

Что вручишь нам в наследство, как дар?

С нами Шефнер, Гитович,

Глеб Семёнов

Ведут семинар.

Разлетимся по свету,

По лесам, по горам колеся,

Ленинградскую мету,

Как зарубку на сердце, неся.

У Байкала, Тобола,

На Алтае, в степной Барабе,

Ленинградская школа,

Оставался я верен тебе.

Окажи мне доверье,

Как, бывало, твои старики,

Запиши в подмастерья

Или –

Вечные ученики!

Лирик

Маленькая площадь во Вьентьяне,

Кровелька железная — грибом.

В клетке под нависшими ветвями

Там живет немолодой гиббон.

В белых бакенбардах, симпатичен,

Он бананы бережно берет,

Лишь порой каким-то странным, птичьим

Голосом пронзительно орет.

Может быть, по меркам обезьяньим

У него особенный талант.

Крик его, наверно, утром ранним

Слышит и заречный Таиланд.

В позе одинокого поэта,

Подпирая голову рукой,

Узник терпеливо ждет ответа,

Но безмолвье здесь и за рекой.

Подойдя к решетке, виновато

Я большой банан ему сую

И в какой-то мере в нем собрата

Лирика, пожалуй, признаю.

1991

Мир огромен и многоцветен...

Мир огромен и многоцветен,

Солнцем яростным озарен.

Ежедневно столько отметин

Оставляет на сердце он!

Любим женщин, топчем дороги,

Ищем радостей и наград,

А куда уходим в итоге?

Мы уходим в Черный Квадрат.

1981

Над припортовой улочкой Пирея...

Над припортовой улочкой Пирея

Античная горит голубизна.

Ленивая колышется волна,

И медлит чайка, над заливом рея.

Дыханием Эола и Борея

Овеянная, древняя страна,

Придумавшая музам имена —

Отчизна ямба, родина хорея!

Потомки аргонавтов (кто ж еще!)

В кафе над морем спорят горячо,

Толпятся у газетного киоска,

А я читаю, обалдев слегка,

Знак фирмы на борту грузовика:

“Метафора” — что значит: “Перевозка”.

1961

Настойчивость

В детстве я любил ездить в поезде.

Люблю и сейчас,

Но тогда мне нравилось это особенно:

Едешь... едешь... едешь...

Мост отшагал косыми фермами.

Дети машут руками.

Степь.

Открытие мира.

Больше всего не любил я

Долгие остановки в степи.

Потеряв терпение,

Начинал упираться украдкой

В оконный косяк, подталкивать поезд вперед:

Ну, трогайся, что ли, скорее!

Взрослые

Начинали подшучивать надо мной,

Но я был настойчив, упорен,

И в конце концов происходило чудо:

Медленно, с трудом

Вагон трогался с места,

Я помогал ему, сколько мог,

Пока он не набирал разгон,

Уже не нуждаясь в моей подмоге.

Тогда я с чувством исполненного долга

Откидывался, усталый, на спинку скамейки,

Всем существом сознавая,

Как много значат в мире

Настойчивость и упорство.

1961

Национальность

Непроницаемо суровым

Иконам в церкви не молюсь,

Но с первой мыслью, с первым словом,

Проснувшись – русским становлюсь.

Как будто в зеркало стенное

Заглядываю по утрам:

Я русский – и ничто иное.

Моя отметина. Мой шрам.

Назло надменному соседу

Свой русский паспорт берегу,

И никуда я не уеду,

И от себя не убегу.

Согласно давнему присловью,

С каких ни поглядеть сторон,

Воистину – повязан кровью

И к языку приговорён.

18.06.08. Хельсинки

Не пиши меня, художник, не пиши...

Не пиши меня, художник, не пиши,

Не напишешь все равно моей души.

Гляну в раму, как в открытое окно,

Но себя там не узнаю все равно.

Я ведь, честно говоря, всю жизнь мою

Даже в зеркале себя не узнаю:

Всякий раз там кто-то новый и другой

С подозрительно знакомой бородой.

Но боюсь, признаться, более всего,

Что однажды вдруг удастся колдовство,

Перейду к тебе на плоскость полотна

Весь понятный, весь просвеченный до дна.

Ну, а сам-то - с чем останусь я тогда,

Расшифрованный, без тайны, без стыда?

Не пиши меня, художник, не пиши,

Ну, а пишешь - так хотя бы не спеши,

Длинной кистью помавая и дразня,

Не выманивай меня ты из меня.

Ты допишешь. Я кивну тебе: «Хорош!»

И утешусь втайне: «Снова непохож…»

1970

Небо и земля

Было время летчиков. Над нами

Красный “АНТ” простер свое крыло,

И казалось даже временами,

Что на землю небо снизошло.

В качестве буксиров и паромов

Плавали у наших берегов

“Водопьянов”, “Молоков” и “Громов”,

“Чкалов”, “Байдуков” и “Беляков”.

Было время славы и полета,

Но десятилетия подряд

Длилась и подземная работа,

О которой вслух не говорят.

Были недомолвки и загадки,

Но застрял в младенческом уме

Разговор в саду на детплощадке

Бабушек: “А наш — на Колыме...”

Так и жили, веря и не веря

Свету звезд над башнями Кремля.

А потом война вломилась в двери,

И смешались небо и земля.

А потом, когда минуло детство,

Весь тот ворох из любви и лжи

Приняли мы на руки в наследство:

Обхвати, попробуй, удержи!..

1977

Неправельная октава

Мы строчку повторяли много лет:

«Поэт в России - больше чем поэт...»

Так что же с нами происходит ныне?

Где слава, гонорары, тиражи?

Спокойнее, мой друг: предположи,

Что это нам лекарство от гордыни.

Поэт поэтом будет и в пустыне.

На собственном примере докажи!

1975

Осенняя песня

Что там говорить о прошлом лете?

Наступила новая пора.

Едет осень в золотой карете,

Едет мимо нашего двора.

Раздает червонцы фаворитам -

Ей богатства некуда девать.

Мы с тобой в краю, ветрам открытом,

Остаемся зиму зимовать.

Будут петь за окнами метели,

Будет сниться давняя весна.

«Все ли вышло в жизни, как хотели? -

Станет нас расспрашивать она. -

Все ли получилось, как мечтали,

Все ли, что задумали, смогли?

Сколько прогуляли-промотали?

Что на черный день приберегли?»

И ничем тут не отговориться,

И не будет завтра, как вчера.

Едет осень, как императрица,

Едет мимо нашего двора!

1970

Особняк

В том здании с утра галдели пионеры,

И на забавы их глядела с потолка

Нагая женщина, прекрасная Венера,

И люстра у нее свисала из пупка.

В гостиной рококо был стенкой из фанеры

Отхвачен уголок для радиокружка,

Вздыхали складками тяжелые портьеры —

Глядело в сад окно, туманное слегка.

Томился, бахрому накручивал на пальцы,

Мне смутно думалось: мы здесь — как постояльцы,

Все это строилось когда-то не для нас.

Я полюбил потом окраинные клубы,

Их конструктивный стиль, их эллипсы и кубы:

Непритязательно, зато уж — в самый раз!

1961

Отъезжающему - остающийся

Никогда я тебе не поставлю в вину

То, что ты покидаешь родную страну.

Здесь и вправду кислотные льются дожди.

Здесь и вправду неясно, что ждет впереди.

Ты, наверное, прав. Ты решился, ты смог.

Прах - на то он и прах, чтоб отряхивать с ног.

Ты сильнее меня. Я, наверное, слаб.

Ты свободней меня. Я, наверное, раб:

Той земли, той делянки, где спину я гнул,

Той любви, что не втиснешь в дорожный баул.

Ты сумеешь войти в свою новую роль.

Ты сожмешь в кулаке неуместную боль.

Я, наверное, трус: слишком боли боюсь,

Потому-то, наверное, и остаюсь,

Драгоценной свободе предел положив.

Я, наверное, слаб. Тем, наверное, жив.

1970

Памяти Казимира Малевича

«Это розыгрыш и халтура,

После Рембрандтов и Моне -

Примитивнейшая фигура

Воцарилась на полотне.

Всякий сможет! Нехитрый метод:

Начертил, закрасил - и рад...»

Так чего ж он помнится, этот

Пресловутый Черный Квадрат?

1981

Перед картиной Шишкина

Как пленительны, упоительны

Эти мишки в лесу густом,

Удивительны, умилительны!

МОТОПИЛЫ БЫЛИ ПОТОМ.

Перелицовка

Пиджак заношен — стыдно надевать:

Лоснится, как фабричная спецовка.

Сказал сосед: не по средствбм обновка —

Не унывай, спасет перелицовка.

Все распороть и перелицевать —

Еще нам пригодится та сноровка.

Перелицовка — радость бедняка.

Все — наизнанку: там, где было “право”,

Пусть будет “лево”, где “позор”,

там — “слава”.

Меняем Ильича на Колчака!

Идею не добудешь с потолка,

Не сочинишь, витийствуя кудряво.

В перелицовке, сметанной коряво,

Авось перекантуемся пока.

1977

Песенка атеиста

Когда вы на жизнь в обиде,

И тошен вам белый свет –

Не жалуйтесь, не гневите

Того, Которого нет.

Когда случится влюбиться

И встретить холод в ответ –

Поможет с горя не спиться

Тот, Которого нет.

Когда придётся во мраке

Метаться меж «да» и «нет» –

Ловите тайные знаки

Того, Которого нет.

Любые кумиры ложны,

Всё просьбы к ним – безнадёжны,

Тем паче – в годину бед,

Молиться только и можно

Тому, Которого нет.

И, может, вам выпадет благодать:

В конце, перед тем, как концы отдать,

В тумане сподобитесь увидать

Расплывчатый силуэт

Того, Которого нет.

06.09.08.

* * *

Пойдёшь обратно – не придёшь обратно.

Возможности такой, приятель, нет,

Как ни ступай предельно аккуратно

В свой собственный, ещё заметный, след.

А добредёшь – и будешь многократно

Разочарован: после стольких лет

Там всё не так – на штукатурке пятна,

И дом теснее, и тусклее свет.

Ты сам другой, ты знаешь слишком много,

Всё по-иному видишь ты с порога:

Желтеющие фото на стене,

Диван убогий, стулья, чашки, блюдца.

Смешной вопрос: «Хотел бы ты вернуться

В тот, прежний мир?» – не задавайте мне.

1994

Покаяние россиянина

1.

Я наслушался бредней,

И попал я впросак,

Как последний дурак…

Ах, когда бы – последний!

2.

С наивностью прощаться?

Увы: по существу,

Жить – значит обольщаться…

Что делать: я – живу.

2007–2008

Попутчик

Разоткровенничался:

                               – В девяностых

Была свобода! И не спорь со мной.

Всё пахло ею: встречный рваный воздух,

И жизнь, и смерть, и курс валют шальной.

Как для кого, ты говоришь? Свобода

И равенство несовместимы, друг.

Я часто вспоминаю эти годы,

Братвы ещё не поределый круг.

Зелёные на ветках шелестели,

И нам принадлежала вся сполна,

Удачу нам дарила в каждом деле,

Как чек на предъявителя, весна.

Давили на педаль, за руль держались,

И тот, кто мог, снимал свой урожай.

Менты к нам даже и не приближались,

Лишь палочкой крутили:

                                        – Проезжай!..

* * *

Про службу в северном краю,

Про сыновей своих и внучек –

Всю непростую жизнь свою

В купе мне рассказал попутчик.

Берёзки за окном неслись.

Я не прервал его ни разу.

В то время жизнь имела смысл

И поддавалась пересказу.

14.08.08.

Протокол-1918

Время деда щадило: в семье сохранилась бумага,

Что при обыске было изъято оружие – шпага

(Принадлежность к мундиру, поскольку – «действительный статский…»

И порой нацеплял атрибут, как считал он, дурацкий).

Также в десять рублей золотая изъята монета

(Общим счётом одна – так, буквально, записано это),

И с орлами двуглавыми дюжина пуговиц медных,

Дутых, недорогих, но идеологически вредных.

Время деда щадило. Уж так, слава богу, случилось.

Видно, время тогда не совсем ещё ожесточилось,

Полетело вперёд, на лету постепенно лютея,

Но не дожил до худших времен педагог из Лицея.

Умер смертью своей, проходя у лицейской ограды,

Ни Большого Террора не знал, ни войны, ни блокады.

А крамольные пуговицы (видно, плохо глядели)

Много лет попадались мне в бабушкином рукоделье.

2007

Разговор с польской поэтессой о рифме и свободном стихе

- Стесняюсь рифмовать, - сказала полька. -

Усвоила с годами наконец:

У нас в Европе признается только

Свободный стих. Что рифма? Бубенец,

Приманка, мандариновая долька,

Подвешенный на елку леденец.

«Рифмуя, демонстрируешь, насколько

Ты старомоден», - пояснит юнец.

А тянет иногда! Уж вот как тянет!

Утраченной гармонией маня,

Само собой на рифму слово встанет -

И соблазняет, мучает меня.

«Сгинь! - говорю. - Ведь это только случай!

Мир не таков. В нем больше нет созвучий».

1969

Рус. сов. поэт. Осн. тема - героич...

«Рус. сов. поэт. Осн. тема - героич.

труд сов. людей на стройках семилетки» -

так был я обозначен в лаконич.,

академич., трехстроч. сухой заметке

в шестидесятых, в энциклопедич.

двухтомном словаре. Глядите, предки,

чего сумел потомок ваш достичь,

какой был удостоен этикетки.

Ну что ж, не отрекусь. И впрямь я был

«рус. сов. поэт». Рус. сов. людей любил

и жизнь их, героическую в целом,

спешил, как мог, в словах запечатлеть,

считая это в жизни главным делом.

Чего ж стыдиться мне? О чем жалеть?

1975

Святые

Канонизирован Романов,

А с ним и вся его семья,

Расстрелянная из наганов,

Восстала из небытия.

И праведная заграница

С отцами церкви заодно

Зовёт народ мой повиниться

За кровь, пролитую давно.

Но эта кровь – лишь капля в море,

Так всё же думается мне,

В том океане смут и горя,

Что расплеснулся по стране.

Сочти утраты всей России,

По большей части без вины!

Не записать ли всех в святые

И с той, и с этой стороны?

18–24.06.08.

Семейный сонет

Вот вам семья, которая слыла

Недавно показательно счастливой:

Интеллигенты оба, с перспективой,

Дом – образец уюта и тепла.

Но прилетела некая стрела –

А, это ты, кудрявый и сопливый,

Воспитанный под греческой оливой

Божок, не знающий добра и зла?

Ты здесь уж был, зачем явился снова

Тобой же сотворённые основы

Крушить вразнос? Смотри, твоя вина:

Скандалы, слёзы, дети сбиты с толку.

А ты внушаешь людям втихомолку:

«Любовь – она всё спишет, как война».

Сентябрь 2007

Сонет архивиста

Значительна любая единица

Хранения - их, скажем, больше ста

Здесь, в этой папке. Вот портрет: девица.

Курсистка. Устремленна и чиста.

А вот чиновник - знать, большая птица.

Военный - на мундире три креста.

И разночинцев-атеистов лица,

Похожих, как ни странно, на Христа:

Худые щеки, острая бородка

И волосы волнистые до плеч,

Примета времени - косоворотка

И взгляд: «Я вам принес не мир, но меч...»

Какие образы, какие типы

Хранят старинные дагерротипы!

1969

Сонет интернационалиста

Копайтесь в строчках, сколько вам угодно,

Ищите в каждом слове криминал,

А для меня светло и благородно

Всегда звучал «Интернационал».

Пусть это слово стало вдруг немодно,

Со всех сторон трубят иной сигнал,

Но противостоянье - безысходно,

Грядет за ним трагический финал.

Как человек сугубо беспартийный,

Самостоятельный и самостийный,

Присматриваясь с болью и тоской

К разборкам, сварам и большим, и малым,

Я верю: лишь с интернационалом

Воспрянет, если сможет, род людской.

1975

Сонет литературоведа

Так вот он - колоритный и вальяжный,

Лауреат и депутат, о ком

По телефону камердинер важный

Чеканил: «Граф уехали в обком».

Со вкусом, словно в молодости бражной,

Царит над шашлыком и балыком,

Воловьим глазом с поволокой влажной

Примериваясь к рюмке с коньяком.

Шумит молва: «Гурман, чревоугодник,

Заволжский гранд, парижский греховодник,

Советский барин, циник, лицемер!»

Но я напомнить все-таки осмелюсь,

Что их сиятельство писать умели-с,

Холопьям некоторым не в пример.

1975

Сонет о городе

Санкт-Петербург, а по-простому – Питер,

А если сокращённо – СПБ:

Сегодня снова тройка этих литер

К твоей приштемпелёвана судьбе.

Выхватывает память, как «юпитер»,

Фронтон, портал, афишу на столбе,

Обшлаг лицейский, Блока чёрный свитер,

Мандат ЧК, повестку КГБ,

Мозаику на улице старинной –

Большой Зелениной, кривой и длинной,

На высоте шестого этажа,

Флажки на реях флотского парада,

Медаль «За оборону Ленинграда»

На грязной куртке старого бомжа.

1995

Сонет о зеленой кикиморе

Был старый Томск легендами овит.

Идет, к примеру, улицей пустынной

Студент — и впереди, в шубейке длинной,

Приметит даму, стройную на вид.

Он вслед за ней держаться норовит,

Как за принцессой, сказочной Мальвиной:

Пусть аромат романтики невинной

Вечернюю прогулку оживит.

И вдруг она к нему как обернется,

А у нее — зеленое лицо!

Замрет в устах галантное словцо:

Беда, когда руки твоей коснется

Кикиморы зеленая рука!

Будь мудр: люби мечту издалека.

1964

Сонет о крейсере Аврора

Застыл корабль навеки у причала,

Привычным стал трехтрубный силуэт,

И давний спор: «Стреляла или нет?» -

В который раз заводится сначала.

Кричит кричальщик в радиокричало:

«Купите на экскурсию билет!»

Волна с разбега бьется в парапет,

И кажется, что берег закачало.

Растет поблизости элитный дом,

И кто-то, глянув, думает о том,

Что, может быть, когда-нибудь, не скоро,

Когда совсем зашкалит беспредел,

Опять шарахнет по дворцам «Аврора»

И новый совершится передел.

1975

Сонет о первой любви

Глядел, не отрываясь: хороша!

Как ей к лицу кудряшки и веснушки!

И кто-то, в ухо самое дыша,

Нашептывал: «Ну вот, и ты в ловушке,

И ты попался, вольная душа,

Знаток футбола, брат хоккейной клюшки!

Торчи теперь, прохожего смеша,

Под окнами, подобно побирушке,

Не спи в туманных грезах до утра,

Мечись, дурной, с цветами на вокзале,

Точь-в-точь как те, кого еще вчера

Освистывал с друзьями в кинозале.

Программа, как потомки бы сказали,

Заложена. Не увильнешь. Пopa!»

1970

Сонет о поэте Федоре Миллере

Жил-был поэт когда-то — Федор Миллер.

Горя желаньем деток наставлять,

Он сочинил однажды жуткий триллер

О том, как вышел зайчик погулять —

И вдруг навстречу выбегает киллер,

Дабы зайчишку тут же расстрелять!

Трагедию такую даже Шиллер

Не смог бы, верно, перещеголять.

Увы, поэт! Ты думаешь о многом,

Бывает, препираешься и с богом,

Но бог шутник: взамен

других наград

Подарит, глаз насмешливо прищуря,

Бессмертие какой-нибудь халтуре

Про зайчика.

Ну как, мыслитель, рад?

1964

Сонет отдыхающего

Турбаза возле берега морского.

Стена к стене с конуркой конура.

Могучую поэзию Баркова

Сосед гоняет в записи с утра.

Здесь, вдалеке от шума городского,

Душа его открыта и щедра.

Он распахнул для случая такого

Окно и дверь, исполненный добра.

Ведь сказано: все, что имеешь, - людям!

Того же, что себе, желай другим!

И как за это мы его осудим?

Он делится заветным, дорогим,

При этом - исключительно бесплатно.

Не затыкай ушей: неделикатно.

1969

Сонет памяти поэта

«Ах, недооценили, допустили

Несправедливость!..» Стойте: а чего

Вы, собственно, хотели для него?

Чтобы превозносили? Чтобы льстили?

В учебник школьный чтобы поместили,

При жизни превращая в божество?

Подумайте: ведь этого всего

Вы сами же ему бы не простили!

Трагичней недобора - перебор:

Стандартной славы золотой позор,

К регалиям внушаемая склонность,

Подачки от сомнительных щедрот.

К лицу поэту недооцененность,

И не к лицу - когда наоборот.

1969

Сонет простуженного

Вновь день как день — какой-то вечный вторник,

Все повторяется, и я грущу,

Гляжу в окно, гриппующий затворник,

Простуженное горло полощу.

Спит во дворе пьянчужка-подзаборник.

“КПСС, вернись, я все прощу!” —

На стенке написал какой-то ерник.

Другие тексты лучше опущу.

Вдоль по спине — мурашки от озноба,

Страна моя, мы нездоровы оба.

Так что ж мне делать — горестно вздыхать,

Строчить в печать ехидные заметки,

Спасенья ждать от импортной таблетки,

Или на все, как многие, чихать?

1964

Сонет спросонья

В какихмонтажках нам готовят сны?

Кто пишет по указке Немезиды

Сценарий, наши старые обиды

Соединяя с комплексом вины?

Из подсознания, из глубины,

Из нашей персональной Атлантиды

Размытые всплывают пирамиды

И лестницы немыслимой длины,

Провалы, залы, запертые двери,

Химеры — полулюди, полузвери.

Какие безграничные права

Даны продюсерам всех этих «сюров»!

Здесь, в нашем мире, к ним едва-едва

Приблизились Тарковский и Сокуров.

1991

Сонет читателя газет

Давненько сводок нет о ходе сева.

Куда-то подевался гегемон.

Естественно спросить: а есть ли он?

Ни справа не видать его, ни слева.

Перегорев от саморазогрева,

Ушел в себя до будущих времен

Шахтерский беспокойный регион:

Едва созрев, увяли гроздья гнева.

И слава богу! Баррикадных сцен

Еще нам в эти годы не хватало!

Но тянет иногда, как Диоген,

Встать с фонарем средь людного квартала,

Для храбрости хватив стакан вина,

И оглядеться: где же ты, страна?

1970

Сонет шестидесятника

Не на «моделей» в мини и бикини,

Не на женоподобного певца

Стекались люди в здание Дворца

Культуры, в городке на Сахалине.

Там три часа - ведь не поверят ныне! -

Стихи звучали, бередя сердца.

И мудреца, и дерзкого юнца

Так слушали, как воду пьют в пустыне.

Что это было? И куда ушло?

С чего нам, сверстники, так повезло?

Ведь даже те, чьи голоса негромки,

Услышаны бывали в те года.

Дождетесь ли, надменные потомки,

Таких аудиторий? И когда?

1975

 Старинный мотив

Душа моя – крепость, моя цитадель,

Последний рубеж обороны.

По стенам, по трещинам лепится хмель,

Над башнями кружат вороны.

Не смейте ломиться! Когда захочу,

Я вылазки сам совершаю,

По рынку пройдусь, в кабачок заскочу

И пива бокал осушаю.

Там в спорах слетают слова с языка,

Слетают бесстрашно и вольно,

Но всё до известных пределов – пока

Душа не замкнётся: «Довольно!»

Настырным – отлуп! Любопытным – отказ!

Без нас дошумите, пируя.

Твердят англичане: «My home is my castle»*.

«My soul is my castle»**, – говорю я.

---

*Мой дом – моя крепость (англ.)

**Моя душа – моя крепость (англ.)

Стихи с Палиндромоном

Прошло, проехало, промелькнуло!

И все ж нам рано, друзья, сдаваться.

Давайте вспомним: едва минуло

Полвека - веку, а нам - по двадцать.

Гордимся счастьем, нам перепавшим:

Мы - у Семенова в семинаре!

Поля поэзии перепашем,

Засеем свежими семенами!

Мы столько сложим стихов и песен:

Еще мы юны, и с нами рядом

НЕ СЕД УЧИТЕЛЬ - ЛЕТИ, ЧУДЕСЕН,

Апрельский ветер над Ленинградом!

1981

Стихи с палиндромонами

1

Мы стоим, умиленно склонясь над тобой,

Ловим жадно младенческий взгляд голубой.

Не пытаясь гадать о грядущей судьбе,

Этот свет, это утро мы дарим тебе.

Час конкретных подарков наступит потом:

Деревянных коней с настоящим хвостом,

Детских грабель, ведерок, лопаток, сачков,

И пластмассовых сабель, и броневичков.

А покуда мы дарим моря и поля,

Дарим все, что зовем обобщенно — Земля,

Кто б ты ни был, дружок, — хорошо, что пришел.

ЛЕС МЫ ДАРИМ ТЕБЕ, ЩЕБЕТ МИРА, ДЫМ СЕЛ!

2

Дедал был мудр. Икар — дурак,

Хотя собой хорош.

Зачем же к солнцу близко так?

Погибнешь ни за грош.

Бог наказал за баловство.

Но, честно говоря,

Дедала помнят самого —

Сынку благодаря.

Вы, все, кто рвется за мечтой

Рассудку вопреки, —

Воздвигнем памятник простой:

“ИКАРУ — ДУРАКИ”.

1964

Стихи-мгновения

* * *

– Смотри, к восьми утра уже светло! –

Мы удивляемся в начале марта. –

Как будто впрямь иначе быть могло,

Как будто нам безумно повезло,

Ну, просто выпала такая карта,

Всем холодам, всем силам тьмы назло!

* * *

Ты стал седым. И девушка опять

Тебе в вагоне место уступает.

Неужто вправду время наступает

Кому-то в жизни место уступать?

* * *

Внезапную обиду ощутил,

Как будто от язвительной насмешки:

Всю жизнь, казалось, в строки ты вместил!…

А строки все в одной вместились «флэшке».

Рифма для карьериста

Коле снится

Колесница!

Рифма для альпиниста

Заберись на Эверест,

Оглядись… And have a rest!*

---

*Отдохни (англ.)

Рифма для политика

Забывая о калибре,

Рвутся в «ястребы» колибри.

Таинственный замок

В поселке вырос непонятный замок:

Две башенки, ворота гаража,

И окна цокольного этажа

Уткнулись в облицованный приямок.

Все явно выбивается из рамок,

Соседей в напряжении держа:

Там женского не слышно галдежа

И не видать ребяческих панамок.

Кто там живет, вернее — не живет?

Бывает, ночью двигатель взревет,

Метнется свет — и снова тихо, глухо,

Лишь иногда на каменном крыльце

Сидит простая русская старуха

В платке, с печалью вечной на лице.

1983

Только детские книги читать

Открыл цветную книжку по ошибке -

И зачитался, вспомнил: ведь и ты

Ребенком был, и свет из темноты

Ударил вдруг, и заиграли скрипки.

Здесь пестрый мир, где золотые рыбки,

И рыцари, и мудрые коты.

Здесь можно не стыдиться доброты

И не пугаться собственной улыбки.

Здесь чистые слова и ясный слог.

Здесь некий заповедный уголок.

Среди тревог, при смуте и надломе

Его мы инстинктивно бережем:

Он - солнечная комната в большом

Сыром, холодном, неуютном доме.

1970

Три мелодии

Согласно заветам седой старины,

Три личных мелодии чукче даны.

Сначала мелодия детства — она

Бывает родителями сложена.

Мелодию зрелости выдумай сам,

Прислушавшись к жизни, к ее голосам.

Мелодию старости внук создает

И деду в подарок ее отдает.

А вы, постаревшей Европы сыны,

Чем в жизни отмечены, отличены?

У вас с фотографиями паспорта,

Печатей и подписей в них пестрота,

Они заверяют, что вы — это вы

И то, что действительно вы таковы.

С различных сторон подтверждают сей факт

Расчетная карточка, брачный контракт,

Партийный билет, профсоюзный билет.

А вот музыкального паспорта нет!

Вдруг скажет, к примеру, привратник в раю:

«Мелодию нам предъяви-ка свою!»

1991

* * *

Ты женщину приметил вдалеке

На остановке, в шёлковом платке.

Ты смотришь ей в затылок, в спину, вслед,

Но для неё тебя как будто нет.

Хватает у неё своих забот:

Чего-то ждёт. Или кого-то ждёт.

Тогда попробуй: отведи свой взгляд –

И, выждав, резко обернись назад.

Вы встретитесь глазами! И она,

Возможно, улыбнётся, смущена.

И сам ты улыбнёшься: встречный ток!

Что будет дальше – знает только бог.

2005

* * *

Ты эрудит, ценитель стиля,

Ты петербуржец-ветеран,

Тебя с младенчества растили

Растрелли, Росси, Монферран.

Не принимаешь ты упрямо

Сегодняшнюю новизну:

Бесцеремонную рекламу,

Стен остеклённых кривизну.

Закономерность понимаю

Твоих обид, твоих досад,

Всей кожей их воспринимаю,

Как будто в твой любимый сад

Ворвался варвар, накопытил,

Поразгулялся, как в степи…

Вздыхаешь ты: «Ах, Питер, Питер…» –

И слышится: «Терпи, терпи…»

Уезжать хорошо в дождь...

Уезжать хорошо в дождь

От намокших полей, рощ.

Чахлый тополь, как хвощ, тощ.

У вокзала грустит вождь.

Путевая, греми, сталь.

Встречный ветер, шуми, шкваль.

Ничего не видать вдаль.

Ничему не сказать: «Жаль…»

1970

Уже мне не взойти на Эверест...

Уже мне не взойти на Эверест,

Не защищать футбольные ворота,

Не избираться на партийный съезд

Какой-то, от кого-то, для чего-то,

Не бить китов, не умыкать невест,

Не выдрать из болота бегемота —

На многом для меня поставлен крест,

Во многих списках сброшен я со счета.

Меня уже в каких-то смыслах нет.

Все понимаю и не протестую.

Как много прожито на свете лет!

Как много сил потрачено впустую!

Но, черт возьми, я дописал сонет —

И, следовательно, я существую!

1983

Ушедшая, недавняя эпоха...

Ушедшая, недавняя эпоха,

Никак не разобраться нам с тобой.

Друг другу в сотый раз наперебой

Рассказываем, как мы жили плохо.

От проповедника до скомороха

Все заодно. Доигрываем бой.

А кто-то вдруг, настрою вразнобой,

Не сдержит ностальгического вздоха:

“Все-таки…” — “Друг милый, ты о чем?” —

“Да как сказать, — он поведет плечом, —

Мы спорили, мы к переменам звали,

И все ж, какой тут меркой ты ни мерь,

Чего хотеть, куда нам жить, — мы знали

В те времена. Куда живем теперь?”

2006

Циничный сонет

Цинична жизнь. Ты пьёшь любимый кофе
Меж тем, как репродуктор на стене

Вещает нам на радиоволне

О железнодорожной катастрофе.

Так в день распятья на горе Голгофе

Жевал лепешку кто-то в стороне,

Так с фотоаппаратом на ремне

Приходит в хоспис деловитый профи.

Цинизм – спаситель и растлитель наш:

Есть мода на военный камуфляж

«А ля Афган», и с глянцевой открытки

В ларьке на Петроградской стороне

Однажды хищно улыбнулась мне

Нагая дева в поясе шахидки.

Сентябрь 2007

Через плечо гляжу сквозь годы...

Через плечо гляжу сквозь годы,

Хочу постичь один секрет:

Столбцы стандартные газет,

План покорения природы,

И никакой тебе свободы,

А в сердце — молодость и свет.

Гляжу в трамвае на соседку,

В глаз окунаюсь голубой.

А что как вправду — с места в бой,

Проигнорировав разведку:

“Сыграем в русскую рулетку —

Давай поженимся с тобой!

А вдруг получится не хуже,

Чем у других, кто пять-шесть лет

Не говорят ни „да”, ни „нет”,

Переминаясь неуклюже?..”

Молчу покуда — но чему же

Ты улыбаешься в ответ?

И, между прочим, почему же

Ты до сих пор мне смотришь вслед?

1977

* * *

Читая то на память, то по книжке,

Любить стихи меня учила мать.

Годам к шести наметились подвижки:

Я что-то, вроде, начал понимать.

А там и строчки сам сложил впервые,

Амбиций в юности не занимать:

Двадцатилетним в стиховой стихии

Я что-то, вроде, начал понимать.

Но разве цель – сорвать аплодисменты?

Повыше планку надо поднимать.

Лет в сорок пять в отдельные моменты

Я что-то, вроде, начал понимать.

Жизнь ставила задачи и загадки:

Не застывай, умей себя ломать!

И наконец-то, на восьмом десятке,

Я что-то, вроде, начал понимать.

В том благо, что не вычерпать колодца,

Звезду на дне ведёрком не поймать.

Как жаль, что дней всё меньше остаётся:

Я что-то, вроде, начал понимать…

10.07.08.

Шли с прополкой, уничтожая...

Шли с прополкой, уничтожая

Всевозможные сорняки,

Всех соперников урожая -

Беззаконной жизни ростки.

И лежал, под посев пригодный,

Безупречный, как на парад,

Плодородный и благородный

Чернозема Черный Квадрат.

1981

Шумит спортивная программа...

Шумит спортивная программа;

Смотрю одним глазком

Игру: московское “Динамо”

С московским “Спартаком”.

Конечно, спорт — не поле боя,

Но страсти горячи:

“Динамо” — бело-голубое,

И в красном — “спартачи”.

А, впрочем, нервничать сверх меры

Не стоит: чья берет?

Там в основном легионеры —

Закупленный народ.

Поэтому — не все равно ли?

И шансы — так на так.

И все ж — почти помимо воли

Болею за “Спартак”.

Идет сквозь время перекличка,

Осталась с юных лет

Неистребимая привычка

Болеть за красный цвет.

1983

Это, кажется, было еще вчера...

Это, кажется, было еще вчера:

Собирались подростки в углу двора,

В закутке, где пахло мочой.

Одуряющий запах им в ноздри бил

И каким-то образом связан был

С подростковой грешной мечтой.

Сигаретой затягивались одной,

Желтой, горькой сплевывали слюной

И в наигранном кураже

Толковали насчет “этих самых” дел:

Кто, когда, и где, и что подглядел,

Кто-то врал, что и сам — уже…

От запретного кругом шла голова,

Подзапретные с губ слетали слова —

Крутизна, мужской разговор.

И сегодня, когда на страницы книг

Лексикон соответствующий проник,

Я припомнил наш старый двор.

И когда героям своим в постель

Ушлый автор подглядывает сквозь щель,

За его страницей крутой

Не крутого вижу я мужика,

А в прыщах и комплексах паренька

С подростковой грешной мечтой…

1983

Я в гостинице заполярной...

Я в гостинице заполярной

Встал и форточку распахнул,

И сквозь угольный чад угарный

Вечный космос в лицо дохнул.

Ночь была январской, морозной,

И, знакомый уже стократ,

В белой раме возник беззвездный

И бездонный Черный Квадрат.

1981

Яблоня к себе не подпускает...

Яблоня к себе не подпускает,

Тычет ветками в лицо и грудь,

По глазам наотмашь приласкает,

Только зазеваешься чуть-чуть.

А не то раздвоенной рогаткой

Растопырившиеся сучки

С хулиганской уличной повадкой

Так и целят в самые зрачки.

Отчего такое неприятье,

Что ж так неприветлива со мной

Ты, что, как невеста, в белом платье

Красовалась, нежная, весной?

Для кого хранишь свои гостинцы,

Поздняя красавица моя?

Осень, и давно уж птицы-принцы

Здешние покинули края.

Почему топорщишься упрямо,

Подойти мне близко не даешь

Или, может, просто — после мамы

За хозяина не признаешь?

1977