Мадам Эн-Эн

Нельзя на допросе бравировать, право,

Но и робеть, конечно, нельзя.

Красивая женщина хищного нрава

Допрашивала, по страницам скользя.

Поскольку все трое были студенты,

Мадам вспоминала университет:

Мелькали «презумпции», «прецеденты»,

Но я на всё отвечаю: «Нет!»

Но я, стараясь не падать духом,

Гнал свои мысли куда-то вбок.

Чтоб сделаться внутренне тугоухим,

Безмятежным, как голубок,

И этим ничуть не выдать испуга,

Унять в коленках проклятую дрожь,

Иначе не только эта хапуга –

Я сам себя не поставлю в грош.

Она говорила мне: «Образумьтесь!

Карьеру кладёте вы на весы»,

А я размышлял среди всяких презумпций:

«Какого цвета на ней трусы?»

(В раскрытых дверях, просыпаясь нередко,

Дежурит жандармская борода.)

«Розовые? Едва ли: брюнетка.

Синие? Вряд ли: она молода».

– Сосед! – шепчу я. – Одно лишь слово:

Какого цвета трусы на мадам?

– Трусы? А чёрт их знает! Лиловы.

Слушайте: мы ж накануне драм…

И он опять повторяет всё то же:

Мол, сам не знает, откуда ружьё.

Но что за вкус у всей молодёжи?

Лиловых не может быть у неё.

Входит конвой. Загремели скамьями.

Сейчас уведут. Но каков же ответ?

И я с деревянными желваками

Спросил: «Какой ваш любимый цвет?»

Она улыбнулась: «Какой? Лимонный».

Меня затолкали в спину и бок.

Но я ухмылялся, чуть-чуть охмелённый,

От хитрой интимности счастлив, как бог.

1920, Симферополь. Тюрьма