Илья Тюрин
1 Мая 1996. Лубок
Звуки марша, соскользнувшего на чарльстон.
Красный день календаря. Среда. Погода.
Тем сильнее ощущаешь государство,
Чем ничтожней о тебе его забота.
Дети. Голуби. Отцы семейств. Их жены.
Тенью дома – на асфальте дремлет стая.
Населенье, глядя невооружённым,
Большей частию лишь там, куда пускают.
А пускают – лишь туда, где населенье:
К парадоксам вообще пространство склонно,
Ибо столь необъяснимо от рожденья,
Как валун, впитавший бдительность Горгоны.
1.05.96
1997
Повторяются числа, которыми ты
Отмечал свою нежность у края листа.
И никак не понять: то ли снятся листы,
То ли снег занимает на кровле места.
Ты стоишь у окна и не можешь никак
Защититься рукою от времени – чтоб,
Поднимаясь от труб и от воротника,
Дым тебя не заметил, и твой полуштоф
Новогодний остался нетронут внутри –
Словно место в минувшем тебе уступя,
И газета, не взятая из-под двери,
Превратилась наутро в привет от тебя.
Чтоб следы по паркету вели не к окну
И не к выходу, но – как в смятенье, во сне –
Громоздились в тени, оставляя одну
Только пыль на себе – будто память по мне.
31.12.96
24 мая 1940
Год, как я вижу недолжное, лишнее;
Праздную чуждое мне.
Будто сегодня все мёртвые ближние
Пляшут в настольном огне.
Или сознание делает сотую
Злую версту за чертой –
Будто я вижу твой берег за Охтою,
И абажур золотой.
Что там на стенах? Какие за стенами
Звуки доступны тебе?
Кто ты, покуда немыми сиренами
В грубой влеком скорлупе?
Кто тебе дал по канону сочельника
Нимб твоих рыжих волос –
Смутную радость жужжащего пчельника
Будущих слов? или слёз?
Чей ты Иосиф? Где братья соседские,
Где же волы у яслей?
Эти вопросы последние детские
В жизни, покуда мы с ней.
Это для нас любопытство, ребячество –
Но и для Бога простой
Способ повыведать: что обозначится
В Нём этой малой чертой.
Ибо Он знает: пока не отпрянули
Мы к рубежу своему –
В мыслях и голосе, поздно ли, рано ли –
Мы обратимся к Нему.
Это уже Рождество и Успение.
Выберешь сам наугад.
Слышишь за стенкой непрочное пение
Граждан своих, Ленинград?
Души случайные, тени печальные
Слабо выводят сквозь сон.
Город портов, пять утра, и причальные
Блоки затеяли звон.
И исчезает святая окраина
Вдаль над провисшим бельём.
Выпьем за Родину, выпьем за Сталина,
Выпьем и снова нальём.
25.05.97
EINE KLEINE NACHTMUSIK
1
Ночью снятся стихи, не написанные никем.
И летучие строфы, при помощи музы-дуры,
Переделываешь в свои посредине седых Микен:
Отпускной не дождёшься от русской литературы.
2
Как обеденный мельхиор, за плечами они звенят
И текут между пальцев, не ведая полумеры:
Вдохновенье и есть неудавшийся плагиат,
И поняв эту истину - щупаешь лоб Гомера.
3
Этот яркий подлог ставит все на свои места:
Ты - и некто вверху, как Харибда напротив Сциллы.
И, в потёмках склоняясь от дрёмы на грудь листа, -
Не тревожишь того и свои сохраняешь силы.
4
Вы способны к дуэту, покуда разведены,
Словно некая стража - со стороны снежной ночи.
Для тебя он - заранее Болдино, край страны,
Где зимуешь и чувствуешь дрожь, закрывая очи.
5
А открыв поутру, вместо комнаты видишь две.
Атмосферные игры не столько мистичны. Сколько
Неуместны. И в тёмных Сокольниках голове
Нужно это понять, чтобы телу покинуть койку.
14.01.97
* * *
В мгновенной и чуткой отваге –
Вот словно по зову блесны –
Я ощупью лезу к бумаге
И не узнаю белизны.
К сплетению равных волокон
Пытаясь добавить свой след, –
Вот я отшатнулся от окон,
Когда зажигается свет.
Вот копится пыль на деталях
Ребёнком разобранной тьмы,
И мерно качает усталых
Движенье гранитной кормы.
И буквы выходят из пальцев,
(Я сделал, и лег на живот)
Как будто бы племя страдальцев
Во мне неизменно живёт.
Что звёзды, их ласковый лепет
Лишь ночью на слух различим –
Ручной и заёмный мой трепет,
Как смерть, не имеет причин.
Бумага – их смертное поле.
Спускаясь в последний приют,
Их зрение рыщет на воле,
Не зная, что встретит их тут:
Вот ночь, как зовущие блесны,
Вот мы остаемся одни,
Вот пыль, вот и окна (как просто!),
Вот свет – вылетают они.
10.05.97
* * *
В темноте штукатурка одна
Не смешается с чёрным, не выдаст.
Что за счастье, когда у окна
Бесприютный, готовый на вынос -
Всё же есть, и топорщится стол.
И хотя не скудеют чернила -
Стол, моё вдохновение, стой:
Ты настолько меня изменило,
Что в чертах удалого лица
Не сумеешь оставить примету.
Как беседка рукой пришлеца -
Я тобою испорчен за эту
Невеликую ночь. И вдвоём
(Ты поймёшь это!) мы неподсудны,
Потому что на суд отдаём
Не команду, а мёртвое судно
Да приветы от тех, кто в нём был,
Помаячил в дверях, и вернулся.
Знай, что если я что-то забыл -
Это тот, с корабля, оглянулся.
9.01.97
Вдохновенье
Когда над миром, пущенным под гору,
Я возвышаюсь и гляжу с высот -
Я вижу новый мир, и он мне впору,
Как время - ходу комнатных часов.
Когда и эту область я миную,
И вон спешу, от наблюденья скрыт, -
Я чувствую, что знаю жизнь иную,
Чей торс трудом старательным изрыт.
Я слышу, как работают лопаты
И льется мат пришедших до меня
И после: я бывал и здесь когда-то,
Здесь пьют, мои куплеты помяня.
Я жду угла, где их не слышен голос -
И мой от них настолько вдалеке,
Что стих уже свою не чует скорость,
И в чистый лист вступает налегке.
31.01.97
Дождь в Москве
Немногие увидят свой конец
Таким, каким я вижу этот ливень,
Где медленно из облачных овец
Вдруг молния высвобождает бивень.
На улицах спокойно. Полных вод
Хватило для того, чтоб все колёса,
Все фары, каждый каменный завод,
Все небеса – удвоились без спроса.
И время ненаказанным бежит,
Но розга не впустую просвистела.
Во всём, к чему он сам принадлежит,
Глаз не находит собственного тела.
А значит, всё на месте, всё с тобой.
Жизнь и разлука с ней неразличимы,
Но первая отходит от второй
На полшага: мы делаемся зримы
Самим себе и миру самому.
Таков последний миг, но не расплаты.
Мы вытесняем, погрузясь во тьму,
Свет в последождевую кутерьму –
На плиты стен и кровельные латы.
1.05.97
Е.С.
Как ты чуяла тишину, исходившую из моих
Удивлённых речей, или бывшую вместо них!
Как могла сочетать этот слух с глухотой, с нуждой
Дирижёра прервать моё соло, сказав: Ну, что
Так и будем молчать? Я смолкал, и осколки слов
Возвращались на кухню. И у четырех углов
Появлялась возможность им вторить - но и они
Скоро тихли, заметив, что вновь говорят одни.
У молчания не было тем, и я думаю: как узка
Тропка для толмача - за отсутствием языка,
И какой же проспект мы оставим для семьи
Приблизительных смыслов безмолвия, для семи
Дней недели, прошедших той осенью - чей парад
Завещал мне лишь боль, как оставленный транспарант.
Как ты трогательно ничего не хотела знать
О молчании. И я был счастлив, когда ты (знать,
Неспроста) отплывала на тесный балкон - курить,
Ибо видел, что больше не в силах тебя смирить.
Как я всё же ценил твою смелость! Никто до тебя не смог
Оценить эту форму любви, не приняв комок
Безотчётного в горле - за комплексы или стыд.
Я признателен тем, что я верен тебе. Простит
Или нет мне мой разум, но и до сих пор, храня
Эту верность, я твёрд - и никто не узнал меня
Так, как ты: за столом, где слова ещё ни к чему,
И в беседу мешается чайник, как памятник молчуну.
17.01.97
* * *
Живущему, как прежде, на Земле,
Отравленному, как ни разу прежде, –
Мне кажется, что вещи на столе
Всё те же, и изъяна нет в одежде.
В кармане звякнет (если протянуть
К нему в живот неласковую руку):
Так было утром. И полдневный путь
В окне купе не обновил округу,
И свежестью спасают не слова.
Привычка к ним нас убедит в обратном:
Стежки у хирургического шва,
Они ценны в повторе многократном.
10.05.97
* * *
К полуночи я дважды измождён.
Со мною чай и положенье в кресле,
Пустые мысли, присказки. И если
Протяжный день окончился дождём -
Я думаю, что это обо мне.
И близкий шорох (тополь поднимает
Листву) меня печально занимает -
И больше получаса я вовне.
Мне будто незнаком обычный строй
Книг за стеклом и пятен на обоях.
Я вижу зеркало, но в нас обоих
Не чувствую себя. Зрачок пустой
В смятении, но словно даже рад,
Как сплетне, - неожиданной работе;
Снуёт и скоро гибнет в повороте
На зеркало, где поджидает брат.
И эта смерть подхлестывает ум:
Давно готов размер - лишь дайте тему.
И тишина выдерживает стены,
Как подвиг на себе, и всякий шум
В такой тиши - как голос божества
Незваного, неправильного. Плотно
Пигмей меня объял - и неохотно,
Как кошелёк, я достаю слова.
И вскакиваю. Кресло, шевелясь
Ещё секунду без меня, однако,
Живёт - и переносит на бумагу
Моей рукой своих плетений связь.
8.01.97
К стиху
Ты не можешь покинуть меня, о, моя незаметная часть,
Потому что и я не смогу отпустить на дорогу
Твоё странное тело, не нужное ей, и подчас
Незнакомое мне, и ещё неизвестное Богу.
Ибо лишь для того, чтобы стать таковым, – рождено.
И не сетуй, что жизнь удалась недостаточно бурной:
Некто жаждет во сне досмотреть окончание снов...
В результате чего – пробуждается в чреве Сатурна.
Что и есть окончание. Лучше прийти к нему, стих,
Через чёрную лестницу, дабы избегнуть хотя бы
Поклонения слуг, как волхвов – но настолько святых,
Что на юрких телах незаметна расцветка Каабы.
18.05.96
* * *
Как будто правда создает стихи!
Вот правда: два стола и стул меж ними,
Да время перед девятью ночными
Часами сна – лежи и стереги
Родные тени стула, двух столов,
И собственные полминуты блажи:
И ничего от этого (ни даже
Бездушия) в квадрате новых слов.
10.05.97
* * *
Ломая лёд в полубреду
Двора ночного,
Я скоро, может быть, сойду
С пути земного.
Когда один (нельзя двоим)
Спущусь глубоко -
Кто станет ангелом моим,
Кто будет Богом?
И почему - на высоте,
Внизу и между,
Мы вынуждены в простоте
Питать надежду
На некий разума предел -
На область духа?
Набат как будто не гудел,
Да слышит ухо.
Как нацию не выбирай -
Она режимна.
Известно, хаос (как и рай)
Недостижим, но
Не в этом дело. Потому
И в мыслях пусто:
Не доверяющий уму -
Теряет чувство.
15.01.97
Моцарт
Я слышал, есть собор
На юге, где свеча
Не гаснет до тех пор,
Пока не закричать.
Как тонко ни извлечь
Гортанную струю -
Ей счастие увлечь
Свет за черту свою.
Секундой отступя,
Она горда лепить
Мадонну не с себя,
Не для себя убить.
Я осквернитель жён,
Полей и сел, всего.
Как только звук рождён -
Я умертвил его.
Мне это крови знак,
И надписать над ним
Плиту - скорей никак,
Чем именем моим.
6.01.97
Назад
Я знал свой дар - и в осторожном тоне
Молился укороченной строке,
И жил, как шум в опустошённом доме,
Волной на позабытом молоке.
Росла в небытии и глохла в мире
Бемоль, неразличимая вдвоём,
И ловкость пальцев, странную на лире,
Я слышать стал в сознании моём.
И ощутил, как временность и вечность
В бегах от глаз - образовали звук.
И злым дуэтом скорость и беспечность
Листы марали без участья рук.
Я не читал написанного ночью:
И разве что, оплошно находя
Среди бумаг былые многоточья, -
Их суеверно прятал, уходя,
Чтоб память не оставила улики
Для тех времён, когда я, сквозь слезу
Увидев увеличенные блики,
К бессилью на карачках доползу.
23.01.97
Остановка
Как кружатся кварталы на Солянке,
Играя с небом в ножики церквей,
Так я пройду по видной миру планке –
Не двигаясь, не расставаясь с ней.
Дома летят, не делая ни шагу,
Попутчиком на согнутой спине.
И бег земли, куда я после лягу,
Не в силах гибель приближать ко мне.
Танцует глаз, перемещая камни,
Но голос Бога в том, что юркий глаз –
Не собственное тела колебанье,
А знак слеженья тех, кто видит нас.
Среди толпы Бог в самой тусклой маске,
Чтоб фору дать усилиям чужим:
Чей взор богаче на святые пляски?
Кто больше всех для взора недвижим?
Откровение
Для второго пришествия день
Не настал и, боюсь, не настанет,
Ибо если ума не достанет
У богов - то займут у людей
И отсрочат прибытие. Дом
Слишком стар, чтобы вынести гостя.
Дело вовсе не в старческой злости
И не в злости наследника: в том,
Что излишний, как только войдёт,
Будет смешан с другими в прихожей.
Стариковское зренье похоже
На обойный рисунок, и ждёт
Лишь момента, чтоб дернуть за шнур,
Включающий люстру. Кто б ни был
Ты, сулящий убыток и прибыль -
Ты, отчаявшись, выйдешь понур:
Не замечен, не узнан, не принят,
Не обласкан и им не отринут -
Ты уйдёшь. Этот путь на сей раз
Не отыщет евангельских фраз.
17.01.97
* * *
Переходя, передвигая тень
От света ламп к оконному проёму,
Я вижу сразу несколько частей
Пространства, обозримого из дому.
Другие (трети, четверти ночных
Предместий) - заслоняются от глаза
Ладонью Бога, и толпой печных
Московских труб, неисчислимых сразу.
А кто-то хоронится за спиной
Больницы, одноглазого барака,
И не до страха, кажется, одной
Лишь ночи - просто выросшей из страха,
Из возраста, когда боятся рук
Чужого, заглянувшего за полог
Кроватки. Я описываю круг
По комнате, касаюсь книжных полок,
И чувствую похожую на всё -
На вдохновенье, на печаль и воды -
Истому от мелькнувшей карасём
И скрывшейся без тягости свободы.
10.01.97
Письмо
Оставьте всё. Оставьте всё, что есть:
За нами, в нас, над нами, перед нами.
Оставьте всё: как музыку, как месть
Жестокого стекла оконной раме.
Оставьте всё. Оставьте прежде свет –
Во всех его телах: в свечах, и возле
Свечей, и возле тех, которых нет,
Но – надо полагать, что будут после.
Оставьте всё. Оставьте день – для глаз,
Его конец – для губ, сказавших «Amen».
Оставьте ночь: она запомнит вас,
Забыв себя, заполненную вами.
И всё останется. И лишь часы,
Спеша вперед, зашепчут: Альфа, Бета...
...Омега. Всё. Оставьте росчерк – и
Оставьте Свет. Но не гасите света.
10.05.96
Потомству
Как стар я ни кажусь себе один –
На людях старость пустят за уродство.
За то, что с телом с ними я един –
Двойным расплачиваюсь инородством.
Лишь в худших мыслях и в легчайших снах
Я отделял себя от их народа.
Но прежде, чем минута на часах
Пройдёт, наш круг дополнится природой.
Я двигаюсь. Движение моё
По комнате, судьбе – не сила тренья,
А злое производное её –
От вашей новой массы отделенье.
И треньем масс, а не земли и стоп,
Закон впускает чудные поправки.
Не верю времени: в нем глаз находит то,
Что нужно для спасения от давки –
Слепую протяжённость. Я не дам
Пришедшему за мною руководства:
Нет будущего. Не решить годам,
Чьё превосходство или первородство.
Но только от вины остерегу
За споры о своем предназначенье:
В вас воля, от которой я бегу,
Мне внятная через чужое зренье.
Для вас я бессознательно примкну
К противовесу – к вашей вечной муке.
Но только заодно мою вину
Хочу признать, тем развязав ей руки.
Сквозь нас вы видите, что мир не нов,
А плавает, как скорлупа, в прошедшем:
Меня считают выходцем миров,
Но ни один не называл Вошедшим.
3.05.97
* * *
Прежде, чем его сны заклюют,
Горемыка снял с тела печаль
И повесил на плечики тут,
Чтобы я её к телу прижал.
Нас не боль забирает в тиски,
А примерки портновская нить,
Но сукно стопроцентной тоски
Щегольство не дает нам сменить.
Где ты, Божие веретено?
Что угодно мы станем беречь –
Только бед дорогое сукно
Не истлеет на тысяче плеч.
Потому что дано за него
Слишком многое первой рукой
И незрячее наше родство
В том, что платим мы долг круговой.
Я стою на крыльце темноты,
И от ясности время дрожит.
Я не знаю, что думаешь ты,
Наш портной, наш примерщик и жид.
Это ты подобрал мне мой путь.
Благодарность не так велика,
Но от платья свой клок отщипнуть
Не поднимется эта рука.
И до рубища не оботру
Благородных обид рукава
Ни в тиши, ни на гнущем ветру –
Пусть их тяжести сносят слова.
Знаю, что принужден испытать
Всё до дна отдающий поклон,
Но хочу, приодевшись, узнать,
Чем ещё я с плеча одарён.
11.05.97
* * *
Прикрыв от тяжести лицо,
Я передал его ладоням –
И только голое яйцо
Сидит на теле постороннем.
Но видеть продолжал зрачок,
Но слышать требовали уши, –
И только наблюдать я мог,
Как мир младенцем рвётся в душу.
По прихоти его стеклись
Такие силы отовсюду,
Что недостойную причуду
Я принял за слепую высь.
И миг оформился в слова,
И ринулся в ее пустоты.
И давит честную зевоту
Нетронутая голова.
7.05.97
Разговор с деревом
Если и есть черты
Лиц, или оного
В этих ветвях – то Ты
Смело зовись: «Его»,
Или же: «Их», «Тобой» –
То есть, смени лицо.
Это и будет твой
Взгляд в небеса отцов.
Взгляд – поворот и взмах
Век (через свой же мрак)...
Это и будет знак
Непревращенья в прах.
Это и будет вихрь –
Знак, что и я, избрав
Слово – как вид любви –
Не был уж так не прав.
4.05.96
Рублёв
Мне чудится счастье, не данное мне,
Когда посторонним пятном на стене
Я вижу богиню и сына её
И тело теряю своё.
Мне кажутся знаки их временных бед
Навечно влитыми в мой собственный свет,
Как будто узла этих лиц тождество
Дало мне моё Рождество.
Здесь два расстоянья меж них сочтены.
Одно – сокращённое взглядом жены,
Второе – Ему в складках мглы золотой
Открылось доступной чертой.
И воздух сгустился. И трещины дал
Трагических судеб единый овал,
И мимо две жизни прошли, и года –
Как им и хотелось тогда.
И слезы встают за пропавшей спиной,
Минутой терпенья скопляясь за мной.
И в недрах земли, где минуты не жаль,
Со звоном сломалась деталь.
8.05.97
* * *
Случайный том, как разбирают печку,
Моя рука достала из других,
И медного заглавия насечку
Лучом не тронул будущий мой стих.
Чугунные не встрепенулись кони,
И перед богом не раздалась мгла.
Но пыль запомнила толчок ладони,
И в мозг минутной тяжестью легла.
Я всё забыл. Но, отразившись в речи,
Тот мелкий жест определил другой.
Мы лепим из секунд стихи и печи,
Чтоб было им, где шарить кочергой.
5.05.97
* * *
Слышишь? Ночью так хочется пить.
Значит, кончено с новой зимою.
Нам дано и в молчании жить,
Как не могут ни реки, ни море.
Майский чёрный – как молотый сорт –
Чёрный час налегает на веки,
Но сознанье поставит рекорд –
И проступит окошко в прорехе.
Далеко ли теперь до него?
Тишина расстоянью не мера.
И в обеих для нас ничего
Не оставлено: воля и вера.
Ночью слово само по себе.
Мы находим в беззвучии место –
Это вера диктует судьбе
Непонятное силою жеста;
Это воля – ты знаешь ли сам? –
Божья матерь, материя, милость
Так же тихо сопутствует нам,
Как Эдипу в молчанье открылась.
4.05.97
Трубка
А что нам будет, если заглянуть,
В цилиндр, опустошенный изнутри,
Настолько близкий глазу, что чуть-чуть -
И зренье возгласит: Vive la patrie,
Забыв меня (как дети – пришлеца),
Вечерний свет, что с паузой горит,
Забывши на галерке у лица
Язык, с которым ложа говорит?
Что вправду мы увидим сквозь дыру?
И что увидят в нас издалека -
Вложивших возраст и перо в игру
С трубой у близорукого зрачка?
Какую чушь они вообразят
При мысли, что такая голытьба
Как я, глядит в трубу - в чём им сквозят
Болезнь или несчастная судьба?
На взгляд с другого кончика, кажись,
Ему ещё не дашь и двадцати.
И это значит - впереди вся жизнь,
А жизнь прожить - не поле перейти.
Переходя же, если посмотреть
Сквозь трубку в оба глаза (как всегда) -
Так можно верно налететь на смерть.
Она с краёв - где пыль и провода,
А дальше - рожь и поворот судьбы.
Но прелесть перехода в том, что как
Не повернись - все виды из трубы
Невольно за пределом большака.
Там только лес, репейники в степях,
Да церкви: к двадцати ты уж пророк,
Что очень скоро сделает тебя
Слепым. Или приводит на порог
Пустого дома, чуждых голосов,
К соседству с голубятней и рекой,
Где иней оседает на засов
К утру, и перья дремлют под рукой.
Где пьяным ты садишься у стены
И смотришь на садовую тропу,
Пока дрова трещат из-за спины,
Сменив тебя у выхода в трубу.
4.01.97
Чёрная лестница
Конец весны в предместие больниц.
Людей как не было, две-три машины,
И голоса таких незримых птиц,
Что словно купы бесом одержимы.
Нельзя запоминать вас наизусть,
Кварталы детства. Дом для пешехода
Уже постольку означает грусть,
Поскольку в нём тот знает оба входа:
Парадный первый, видный исподволь,
Как будто жизнь его внутриутробна –
Но вещь сама перерастает в боль,
Когда второй предвидеть мы способны.
Исчерпывая кладку стен собой,
И завершая дверцею жилище –
Он боком входит в память, как слепой,
Который трость потерянную ищет.
28.05.97
Элегия потери
Памяти Иосифа Бродского
1
Была зима, и город утопал
В мечтах освободиться от халата.
Больницы плыли в сумерках, и в латах
Шли поезда, уже не чуя шпал.
Легчали ёлки. Цифра на щеке
Календаря впустила единицу
И замерла от страха разрешиться
Уродливым ребенком; и в руке
Хозяйки замаячили счета.
Домой брели, как будто уступая
Дорогу - ибо где-то шла слепая,
Но знавшая о будущем Тщета.
Спаситель вырос: девятнадцать лет
И сорок дней, помноженные на сто.
И детский шаг по утреннему насту
Вовсю хрустел - и оставался след,
Ведущий по известному пути:
Из будущего - в прошлое. И рядом
Плыла Нева с одним сплошным фасадом -
Медлительна, но вечно впереди.
И как бы с виду ни были просты
Глухие окна, брошенные гнёзда,
И на ладонь ловившиеся звёзды,
И на ночь разведенные мосты -
Всё это не для нас принесено:
Динарии машинных фар и блюда
Вечерних площадей, кристалл кино,
И в небе очертания верблюда.
Не в нашу кухню привела звезда
Через пустыни Финского залива
Горсть путников, идущих торопливо,
Идущих прямо, знающих куда:
Туда, откуда слышно «спи, сынок»,
На голос неоконченной кудели.
Пустая даль, пустые колыбели,
Арабский шёлк, от лихорадки ног
Дающий рябь, а временами - шторм,
Созвучный волнам ленинградских штор.
2
Они пришли и стали полукругом,
И в каждой бороде плеснула ругань,
И каждый думал. Что ещё сказать.
Родился шаг - и все пошли назад.
Шли по следам, уничтожая вехи.
Снег бушевал и налипал на веки,
Тюки брюхатил, гибнул в бороде.
И каждый думал о своей беде.
Боль множилась, и вывела из ночи;
Снег перестал, они открыли очи -
Как будто сняли календарный лист.
И каждый понял: мир, как ясли, чист.
Потеря есть материя. Она
Сама предмет, поскольку вызывает
Из памяти предметы, высыпая
Шкатулку существительных до дна.
Потеря сохраняет вещество
Потерянного, выдавая вместо
Лишь некий ключ - а не пустое место.
Я верую, что будет существо,
Способное понять невозвратимость
Как вещь; вернее - как необходимость
Не возвращаться, зная исподволь,
Что эти слёзы - вечность, а не боль.
20.01.97
* * *
Я только что мой тихий кабинет
Два раза пересёк и сел на стуле –
Но тех шагов уже на свете нет,
И шторы теми легкими вздохнули.
Как радость тех бесплодных двух минут
Свободной паузой отделена от этой,
Перерождённой в летопись и труд,
Её наследницей переодетой!
Глазница та же. Вид жилища в ней
Не просиял и вдруг не стал темней.
Но в том, что ничего не изменилось,
Я вижу только аккуратность дней –
От нас оберегаемый музей,
Тесёмки чувств и послаблений милость.
Исчезновенье на моих руках.
Здесь целый мир нескладною газетой
Клевал шаги и чистился в словах,
В двух половинках сущий и никак
Не различаемый меж той и этой.
18.05.97