Canzone

Если б вдруг ожила небылица,

На окно я поставлю свечу,

Приходи... Мы не будем делиться,

Всё отдать тебе счастье хочу!

Ты придешь и на голос печали,

Потому что светла и нежна,

Потому что тебя обещали

Мне когда-то сирень и луна.

Но... бывают такие минуты,

Когда страшно и пусто в груди...

Я тяжел — и немой и согнутый...

Я хочу быть один... уходи!

Decrescendo

Из тучи с тучей в безумном споре

Родится шквал,-

Под ним зыбучий в пустынном море

Вскипает вал.

Он полон страсти, он мчится гневный,

Грозя брегам.

А вслед из пастей за ним стозевный

И рев и гам...

То, как железный, он канет в бездны

И роет муть,

То, бык могучий, нацелит тучи

Хвостом хлестнуть...

Но ближе... ближе, и вал уж ниже,

Не стало сил,

К ладье воздушной хребет послушный

Он наклонил...

И вот чуть плещет, кружа осадок,

А гнев иссяк...

Песок так мягок, припек так гладок:

Плесни - и ляг!

Ego

Я — слабый сын больного поколенья

И не пойду искать альпийских роз,

Ни ропот волн, ни рокот ранних гроз

Мне не дадут отрадного волненья.

Но милы мне на розовом стекле

Алмазные и плачущие горы,

Букеты роз увядших на столе

И пламени вечернего узоры.

Когда же сном объята голова,

Читаю грез я повесть небылую,

Сгоревших книг забытые слова

В туманном сне я трепетно целую.

Ich grolle nicht *

(Из Гейне)

Я всё простил: простить достало сил,

Ты больше не моя, но я простил.

Он для других, алмазный этот свет,

В твоей душе ни точки светлой нет.

Не возражай! Я был с тобой во сне;

Там ночь росла в сердечной глубине,

И жадный змей всё к сердцу припадал...

Ты мучишься... я знаю... я видал...

_____

* я не сержусь (нем.)

Nocturno

Другу моему С.К.Буличу

Тёмную выбери ночь и в поле, безлюдном и голом

В сумрак седой окунись... пусть ветер, провеяв, утихнет,

Пусть в небе холодном звёзды, мигая, задремлют...

Сердцу скажи, чтоб ударов оно не считало...

Шаг задержи и прислушайся! Ты не один... Точно крылья

Птицы, намокшие тяжко, плывут средь тумана.

Слушай... это летит хищная, властная птица,

В р е м я  ту птицу зовут, и на крыльях у ней твоя сила,

Радости сон мимолётный, надежд золотые лохмотья...

Nox vitae

Отрадна тень, пока крушин

Вливает кровь в хлороз жасмина...

Но... ветер... клены... шум вершин

С упреком давнего помина...

Но... в блекло-призрачной луне

Воздушно-черный стан растений,

И вы, на мрачной белизне

Ветвей тоскующие тени!

Как странно слиты сад и твердь

Своим безмолвием суровым,

Как ночь напоминает смерть

Всем, даже выцветшим Покровом.

А все ведь только что сейчас

Лазурно было здесь, что нужды?

О тени, я не знаю вас,

Вы так глубоко сердцу чужды.

Неужто ж точно, боже мой,

Я здесь любил, я здесь был молод,

И дальше некуда?.. Домой

Пришел я в этот лунный холод?

Pace

Статуя мира

Меж золоченых бань и обелисков славы

Есть дева белая, а вкруг густые травы.

Не тешит тирс ее, она не бьет в тимпан,

И беломраморный ее не любит Пан,

Одни туманы к ней холодные ласкались,

И раны черные от влажных губ остались.

Но дева красотой по-прежнему горда,

И трав вокруг нее не косят никогда.

Но знаю почему — богини изваянье

Над сердцем сладкое имеет обаянье...

Люблю обиду в ней, ее ужасный нос,

И ноги сжатые, и грубый узел кос.

Особенно, когда холодный дождик сеет,

И нагота ее беспомощно белеет...

О, дайте вечность мне,— и вечность я отдам

За равнодушие к обидам и годам.

Traumerei

Сливались ли это тени,

Только тени в лунной ночи мая?

Это блики или цветы сирени

Там белели, на колени

Ниспадая?

Наяву ль и тебя ль безумно

И бездумно

Я любил в томных тенях мая?

Припадая к цветам сирени

Лунной ночью, лунной ночью мая,

Я твои ль целовал колени,

Разжимая их и сжимая,

В томных тенях, в томных тенях мая?

Или сад был одно мечтанье

Лунной ночи, лунной ночи мая?

Или сам я лишь тень немая?

Иль и ты лишь мое страданье,

Дорогая,

Оттого, что нам нет свиданья

Лунной ночью, лунной ночью мая...

Villa nazionale

Смычка заслушавшись, тоскливо

Волна горит, а луч померк,-

И в тени душные залива

Вот-вот ворвется фейерверк.

Но в мутном чаяньи испуга,

В истоме прерванного сна,

Не угадать Царице юга

Тот миг шальной, когда она

Развяжет, разоймет, расщиплет

Золотоцветный свой букет

И звезды робкие рассыплет

Огнями дерзкими ракет.

* Villa Nazionale - парк в Неаполе.

Упоминается в одной из записных

книжек поэта во время путешествия

по Италии.

Август

Еще горят лучи под сводами дорог,

Но там, между ветвей, все глуше и немее:

Так улыбается бледнеющий игрок,

Ударов жребия считать уже не смея.

Уж день за шторами. С туманом по земле

Влекутся медленно унылые призывы...

А с ним всё душный пир, дробится в хрустале

Еще вчерашний блеск, и только астры живы...

Иль это - шествие белеет сквозь листы?

И там огни дрожат под матовой короной,

Дрожат и говорят: «А ты? Когда же ты?» -

На медном языке истомы похоронной...

Игру ли кончили, гробница ль уплыла,

Но проясняются на сердце впечатленья;

О, как я понял вас: и вкрадчивость тепла,

И роскошь цветников, где проступает тленье...

Агония

Над гаснущим в томительном бреду

     Не надо слов – их гул нестроен;

Немного музыки – и тихо я уйду

     Туда – где человек спокоен.

Все чары музыки, вся нега оттого,

     Что цепи для неё лишь нити;

Баюкайте печаль, но ничего

     Печали вы не говорите.

Довольно слов – я им устал внимать,

     Распытывать, их чисты ль цели:

Я не хочу того, что надо понимать,

     Мне надо, чтобы звуки пели...

Мелодии, чтоб из одной волны

     Лились и пенились другие...

Чтоб в агонию убегали сны,

     Несла в могилу агония...

Над гаснущим в томительном плену

     Не надо слов, – их гул нестроен,

Но если я под музыку усну,

     Я знаю: будет сон спокоен.

Найдите няню старую мою:

     У ней пасти стада ещё есть силы;

Вы передайте ей каприз мой на краю

     Моей зияющей могилы.

Пускай она меня потешит, спев

     Ту песню, что давно певала;

Мне сердце трогает простой её напев,

     Хоть там и пенья мало.

О, вы её отыщете – живуч

     Тот род людей, что жнёт и сеет,

А я из тех, кого и солнца луч

     Уж к сорока годам не греет.

Вы нас оставите... Былое оживёт,

     Презрев туманную разлуку,

Дрожащим голосом она мне запоёт,

     На влажный лоб положит тихо руку...

Ведь может быть: из всех она одна

     Меня действительно любила...

И будет вновь душа унесена

     К брегам, что утро золотило.

Чтоб, как лампаде, сердцу догореть,

     Иль, как часам, остановиться,

Чтобы я мог так просто умереть,

     Как человек на свет родится.

Над гаснущим в томительном бреду

     Не надо слов – их гул нестроен;

Немного музыки – и я уйду

     Туда – где человек спокоен.

1907

Аметисты

Когда, сжигая синеву,

Багряный день растет неистов,

Как часто сумрок я зову,

Холодный сумрак аметистов.

И чтоб не знойные лучи

Сжигали грани аметиста,

А лишь мерцание свечи

Лилось там жидко и огнисто.

И, лиловея и дробясь,

Чтоб уверяло там сиянье,

Что где-то есть не наша  с в я з ь,

А лучезарное  с л и я н ь е...

Аромат лилеи мне тяжел

Аромат лилеи мне тяжел,

Потому что в нем таится тленье...

Лучше смол дыханье, синих смол,

Только пить его без разделенья...

Оттолкнув соблазны красоты,

Я влюблюсь в ее миражи в дыме...

И огней нетленные цветы

Я один увижу голубыми...

Бабочка газа

Скажите, что сталось со мной?

Что сердце так жарко забилось?

Какое безумье волной

Сквозь камень привычки пробилось?

В нем сила иль мука моя,

В волненьи не чувствую сразу:

С мерцающих строк бытия

Ловлю я забытую фразу...

Фонарь свой не водит ли тать

По скопищу литер унылых?

Мне фразы нельзя не читать,

Но к ней я вернуться не в силах...

Не вспыхнуть ей было невмочь,

Но мрак она только тревожит:

Так бабочка газа всю ночь

Дрожит, а сорваться не может...

Баллада

Н.С. Гумилеву

День, был ранний и молочно-парный,

Скоро в путь, поклажу прикрутили...

На шоссе перед запряжкой парной

Фонари, мигая, закоптили.

Позади лишь вымершая дача...

Желтая и скользкая... С балкона

Холст повис, ненужный там... но спешно,

Оборвав, сломали георгины.

«Во блаженном...» И качнулись клячи!

Маскарад печалей их измаял...

Желтый пес у разоренной дачи

Бил хвостом по ельнику и лаял..

Но сейчас же, вытянувши лапы,

На песке разлегся, как в постели...

Только мы, как сняли в страхе шляпы -

Так надеть их больше и не смели.

...Будь ты проклята, левкоем и фенолом

Равнодушно дышащая Дама!

Захочу - так сам тобой я буду...

- «Захоти, попробуй!» -шепчет Дама.

Без конца и без начала

(Колыбельная)

Изба. Тараканы. Ночь. Керосинка чадит.

Баба над зыбкой борется со сном.

Баю-баюшки-баю,

Баю деточку мою!

Полюбился нам буркот,

Что буркотик, серый кот...

Как вечор на речку шла,

Ночевать его звала.

«Ходи, Васька, ночевать,

Колыбель со мной качать!»

. . . . . . . . . . . . . . . .

Выйду, стану в ворота,

Встрену серого кота...

Ба-ай, ба-ай, бай-баю,

Баю милую мою...

. . . . . . . . . . . . . .

Я для того для дружка

Нацедила молока...

Кот латушку облизал,

Облизавши, отказал.

. . . . . . . . . . . . .

Отказался напрямик:

(Будешь спать ты, баловник?)

«Вашей службы не берусь:

У меня над губой ус.

Не иначе, как в избе

Тараканов перебей.

Тараканы ваши злы.

Съели в избе вам углы.

Как бы после тех углов

Да не съели мне усов».

. . . . . . . . . . . . . .

Баю-баю, баю-бай,

Поскорее засыпай.

. . . . . . . . . . . . . .

Я кота за те слова

Коромыслом оплела...

Коромыслом по губы:

«Не порочь моей избы.

Молока было, не пить,

Чем гак подло поступить?»

(Сердито.)

Долго ж эта маета?

Кликну черного кота...

Черный кот-то с печки шасть,-

Он ужо тебе задасть...

Вынимает, ребенка из зыбки и закачивает.

(Тише.)

А ты, котик, не блуди,

Приходи к белой груди.

(Еще тише.)

Не один ты приходи,

Сон-дрему с собой веди...

(Сладко зевая.)

А я дитю перевью,

А кота за верею.

Продует положить ребенка. Тот начинает кричать.

(Гневно.)

Расстрели тебя, пострел,

Ай ты нынче очумел?

. . . . . . . . . . . . . .

Тщетно борется с одолевающим сном.

Баю-баюшки-баю...

Баю-баюшки-баю...

. . . . . . . . . . . .

Безмолвие

(Тринадцать строк)

     Безмолвие – это душа вещей,

Которым тайна их исконная священна,

     Оно бежит от золота лучей,

Но розы вечера зовут его из плена;

С ним злоба и тоска безумная забвенна,

Оно бальзам моих мучительных ночей,

     Безмолвие – это душа вещей,

Которым тайна их исконная священна.

Пускай роз вечера живые горячей, –

Ему милей приют дубравы сокровенной,

     Где спутница печальная ночей

Подолгу сторожит природы сон священный…

     Безмолвие – это душа вещей.

Бесконечность

Девиз Таинственной похож

На опрокинутое 8:

Она – отраднейшая ложь

Из всех, что мы в сознанье носим.

В кругу эмалевых минут

Её свершаются обеты,

А в сумрак звёздами блеснут

Иль ветром полночи пропеты.

Но где светил погасших лик

Остановил для нас теченье,

Там Бесконечность – только миг,

Дробимый молнией мученья.

Бессонница ребенка

От душной копоти земли

Погасла точка огневая,

И плавно тени потекли,

Контуры странные сливая.

И знал, что спать я не могу:

Пока уста мои молились,

Те, неотвязные, в мозгу

Опять слова зашевелились.

И я лежал, а тени шли,

Наверно зная и скрывая,

Как гриб выходит из земли

И ходит стрелка часовая.

Бессонные ночи

Какой кошмар! Всё та же повесть...

И кто, злодей, ее снизал?

Опять там не пускали совесть

На зеркала вощеных зал...

Опять там улыбались язве

И гоготали, славя злость...

Христа не распинали разве,

И то затем, что не пришлось...

Опять там каверзный вопросик

Спускали с плеч, не вороша.

И всё там было — злобность мосек

И пустодушье чинуша.

Но лжи и лести отдал дань я.

Бьет пять часов — пора домой;

И наг, и тесен угол мой...

Но до свиданья, до свиданья!

Так хорошо побыть без слов;

Когда до капли оцет допит...

Цикада жадная часов,

Зачем твой бег меня торопит?

Всё знаю — ты права опять,

Права, без устали токуя...

Но прав и я,— и дай мне спать,

Пока во сне еще не лгу я.

Библиотека

Я приходил туда, как в заповедный лес:

Тринадцать старых ламп, железных и овальных,

Там проливали блеск мерцаний погребальных

На вековую пыль забвенья и чудес.

Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,

Казалось, целый мир заснул иль опустел;

Там стали креслами тринадцать мёртвых тел.

Тринадцать жёлтых лиц со стен за мной следили.

Оттуда, помню, раз в оконный переплёт

Я видел лешего причудливый полёт,

Он извивался весь в усильях бесполезных:

И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, –

И пробили часы тринадцать раз железных

Средь запустения проклятых этих стен.

Братские могилы

Волны тяжки и свинцовы,

Кажет темным белый камень,

И кует земле оковы

Позабытый небом пламень.

Облака повисли с высей,

Помутнелы — ослабелы,

Точно кисти в кипарисе

Над могилой сизо-белы.

Воздух мягкий, но без силы,

Ели, мшистые каменья...

Это — братские могилы,

И полней уж нет забвенья.

Бронзовый поэт

На синем куполе белеют облака,

И четко ввысь ушли кудрявые вершины,

Но пыль уж светится, а тени стали длинны,

И к сердцу призраки плывут издалека.

Не знаю, повесть ли была так коротка,

Иль я не дочитал последней половины?..

На бледном куполе погасли облака,

И ночь уже идет сквозь черные вершины...

И стали - и скамья и человек на ней

В недвижном сумраке тяжеле и страшней.

Не шевелись - сейчас гвоздики засверкают,

Воздушные кусты сольются и растают,

И бронзовый поэт, стряхнув дремоты гнет,

С подставки на траву росистую спрыгнёт.

Буддийская месса в Париже

Ф.Фр. Зелинскому

    1

Колонны, желтыми увитые шелками,

И платья рёсhе и mauve в немного яркой раме

Среди струистых смол и лепета звонков,

И ритмы странные тысячелетних слов,

Слегка смягченные в осенней позолоте,-

Вы в памяти моей сегодня оживете.

     2

Священнодействовал базальтовый монгол,

И таял медленно таинственный глагол

В капризно созданном среди музея храме,

Чтоб дамы черными играли веерами

И, тайне чуждые, как свежий их ирис,

Лишь переводчикам внимали строго мисс.

     3

Мой взор рассеянный шелков ласкали пятна,

Мне в таинстве была лишь музыка понятна,

Но тем внимательней созвучья я ловил,

Я ритмами дышал, как волнами кадил,

И было стыдно мне пособий бледной прозы

Для той мистической и музыкальной грезы.

     4

Обедня кончилась, и сразу ожил зал,

Монгол с улыбкою цветы нам раздавал,

И, экзотичные вдыхая ароматы,

Спешили к выходу певцы и дипломаты,

И дамы, бережно поддерживая трен,-

Чтоб слушать вечером Маскотту иль Кармен.

    5

А в воздухе жила непонятная фраза,

Рожденная душой в мучении экстаза,

Чтоб чистые сердца в ней пили благодать...

И странно было мне, и жутко увидать,

Как над улыбками спускалися вуали

И пальцы нежные цветы богов роняли.

Будильник

Обручена рассвету

Печаль ее рулад...

Как я игрушку эту

Не слушать был бы рад...

Пусть завтра будет та же

Она, что и вчера...

Сперва хоть громче, глаже

Идет ее игра.

Но вот, уж не читая

Давно постылых нот,

Гребенка золотая

Звенит, а не поет...

Цепляясь за гвоздочки,

Весь из бессвязных фраз,

Напрасно ищет точки

Томительный рассказ,

О чьем-то недоборе

Косноязычный бред...

Докучный лепет горя

Ненаступивших лет,

Где нет ни слез разлуки,

Ни стылости небес,

Где сердце - счетчик муки,

Машинка для чудес...

И скучно разминая

Пружину полчаса,

Где прячется смешная

И лишняя Краса.

В ароматном краю в этот день голубой...

В ароматном краю в этот день голубой

Песня близко: и дразнит, и вьется;

Но о том не спою, что мне шепчет прибой,

Что вокруг и цветет, и смеется.

Я не трону весны — я цветы берегу,

Мотылькам сберегаю их пыль я,

Миг покоя волны на морском берегу

И ладьям их далекие крылья.

А еще потому, что в сияньи сильней

И люблю я сильнее в разлуке

Полусвет-полутьму наших северных дней,

Недосказанность песни и муки...

В вагоне

Довольно дел, довольно слов,

Побудем молча, без улыбок,

Снежит из низких облаков,

А горний свет уныл и зыбок.

В непостижимой им борьбе

Мятутся черные ракиты.

«До завтра,- говорю тебе,-

Сегодня мы с тобою квиты».

Хочу, не грезя, не моля,

Пускай безмерно виноватый,

Глядеть на белые поля

Через стекло с налипшей ватой.

А ты красуйся, ты - гори...

Ты уверяй, что ты простила,

Гори полоской той зари,

Вокруг которой все застыло.

В волшебную призму

Хрусталь мой волшебен трикраты.

Под первым устоем ребра –

Там руки с мученьем разжаты,

Раскидано пламя костра.

Но вновь не увидишь костёр ты,

Едва передвинешь устой –

Там бледные руки простёрты

И мрак обнимают пустой.

Нажмёшь ли устой ты последний –

Ни сжатых, ни рознятых рук,

Но радуги нету победней,

Чем радуга конченных мук!..

В дороге

Перестал холодный дождь,

Сизый пар по небу вьется,

Но на пятна нив и рощ

Точно блеск молочный льется.

В этом чаяньи утра

И предчувствии мороза

Как у черного костра

Мертвы линии обоза!

Жеребячий дробный бег,

Пробы первых свистов птичьих

И кошмары снов мужичьих

Под рогожами телег.

Тошно сердцу моему

От одних намеков шума:

Всё бы молча в полутьму

Уводила думу дума.

Не сошла и тень с земли,

Уж в дыму овины тонут,

И с бадьями журавли,

Выпрямляясь, тихо стонут.

Дед идет с сумой и бос,

Нищета заводит повесть:

О, мучительный вопрос!

Наша совесть... Наша совесть..

* По автографу под загл. «На рассвете»,

с зачеркнутым загл. «Когда закроешь

глаза». Вар. ст. 1: «Рассветает. Будет

дождь.»

В зацветающих сиренях

Покуда душный день томится, догорая,

Не отрывая глаз от розового края...

Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:

Я не допил ещё тоски твоей до дна...

Мне надо струн твоих: они дрожат печальней

И слаще, чем листы на той берёзе дальней...

Чего боишься ты? Я призрак, я ничей...

О, не вноси ко мне пылающих свечей...

Я знаю: бабочки дрожащими крылами

Не в силах потушить мучительное пламя,

И знаю, кем огонь тот траурный раздут,

С которого они, сожжённые, падут...

Мне страшно, что с огнём не спят воспоминанья,

И мёртвых бабочек мне страшно трепетанье.

В марте

Позабудь соловья на душистых цветах,

Только утро любви не забудь!

Да ожившей земли в неоживших листах

     Ярко-чёрную грудь!

Меж лохмотьев рубашки своей снеговой

Только раз и желала она –

Только раз напоил её март огневой,

     Да пьянее вина!

Только раз оторвать от разбухшей земли

Не могли мы завистливых глаз,

Только раз мы холодные руки сплели

И, дрожа, поскорее из сада ушли...

     Только раз... в этот раз...

В небе ли меркнет звезда...

В небе ли меркнет звезда,

Пытка ль земная все длится;

Я не молюсь никогда,

Я не умею молиться.

Время погасит звезду,

Пытку ж и так одолеем...

Если я в церковь иду,

Там становлюсь с фарисеем.

С ним упадаю я нем,

С ним и воспряну, ликуя...

Только во мне-то зачем

Мытарь мятется, тоскуя?..

В открытые окна

Бывает час в преддверьи сна,

Когда беседа умолкает,

Нас тянет сердца глубина,

А голос собственный пугает,

И в нарастающей тени

Через отворенные окна,

Как жерла, светятся одни,

Свиваясь, рыжие волокна.

Не Скуки ль там Циклоп залег,

От золотого зноя хмелен,

Что, розовея, уголек

В закрытый глаз его нацелен?

* По автографу под загл. «Летним вечером»,

с зачеркнутым загл. «Огонек папиросы».

Ванька-ключник в тюрьме

Крутясь-мутясь да сбилися

Желты пески с волной,

Часочек мы любилися,

Да с мужнею женой.

Ой, цветики садовые,

Да некому полить!

Ой, прянички медовые!

Да с кем же вас делить?

А уж на что уважены:

Проси - не улечу,

У стеночки посажены,

Да не плечо к плечу.

Цепочечку позванивать

Продели у ноги,

Позванивать, подманивать:

«А ну-тка, убеги!»

А мимо птицей мычется

Злодей - моя тоска...

Такая-то добытчица,

Да не найти крюка?!

* По автографу под загл. «Из песен

Ваньки-Каина». Написано на

распространенный в русском фольклоре

сюжет о любви княгини и ее ключника

и трагической гибели обоих.

Ванька-Каин - Иван Осипов, по прозвищу

каин, р. в 1718 г., вор и разбойник;

устроился на службу «доносителем» в

московском сыскном приказе, изобличен

в преступлениях и отправлен на каторгу

в 1755 г.; в фольклоре ему

приписываются популярные в народе

песни.

Вербная неделя

В. П. Xмара-Барщевскому

В желтый сумрак мертвого апреля,

Попрощавшись с звездною пустыней,

Уплывала Вербная неделя

На последней, на погиблой снежной льдине;

Уплывала в дымаx благовонныx,

В замираньи звонов поxоронныx,

От икон с глубокими глазами

И от Лазарей, забытыx в черной яме.

Стал высоко белый месяц на ущербе,

И за всеx, чья жизнь невозвратима,

Плыли жаркие слезы по вербе

На румяные щеки xерувима.

Весенний романс

Еще не царствует река,

Но синий лед она уж топит;

Еще не тают облака,

Но снежный кубок солнцем допит.

Через притворенную дверь

Ты сердце шелестом тревожишь...

Еще не любишь ты, но верь:

Не полюбить уже не можешь...

Весна

В жидкой заросли парка береза жила,

И черна, и суха, как унылость...

В майский полдень там девушка шляпу сняла,

И коса у нее распустилась.

Ее милый дорезал узорную вязь,

И на ветку березы, смеясь,

Он цветистую шляпу надел.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Это май подглядел

И дивился с своей голубой высоты,

Как на мертвой березе и ярки цветы...

Ветер

Люблю его, когда, сердит,

Он поле ржи задернет флёром

Иль нежным лётом бороздит

Волну по розовым озерам;

Когда грозит он кораблю

И паруса свивает в жгутья;

И шум зеленый я люблю,

И облаков люблю лоскутья...

Но мне милей в глуши садов

Тот ветер теплый и игривый,

Что хлещет жгучею крапивой

По шапкам розовым дедов*.

* Дед, деды - репейник, чертополох.

Впечатление

(Из Артюра Рембо)

Один из голубых и мягких вечеров...

Стебли колючие и нежный шелк тропинки,

И свежесть ранняя на бархате ковров,

И ночи первые на волосах росинки.

Ни мысли в голове, ни слова с губ немых,

Но сердце любит всех, всех в мире без изъятья,

И сладко в сумерках бродить мне голубых,

И ночь меня зовет, как женщина в объятья...

Второй мучительный сонет

Не мастер Тира иль Багдата,

Лишь девы нежные персты

Сумели вырезать когда-то

Лилеи нежные листы,-

С тех пор в отраве аромата

Живут, таинственно слиты,

Обетованье и утрата

Неразделенной красоты,

Живут любовью без забвенья

Незаполнимые мгновенья...

И если чуткий сон аллей

Встревожит месяц сребролукий,

Всю ночь потом уста лилей

Там дышат ладаном разлуки.

Второй фортепьянный сонет

Над ризой белою, как уголь волоса,

Рядами стройными невольницы плясали,

Без слов кристальные сливались голоса,

И кастаньетами их пальцы потрясали...

Горели синие над ними небеса,

И осы жадные плясуний донимали,

Но слез не выжали им муки из эмали,

Неопалимою сияла их краса.

На страсти, на призыв, на трепет вдохновенья

Браслетов золотых звучали мерно звенья,

Но, непонятною не трогаясь мольбой,

Своим властителям лишь улыбались девы,

И с пляской чуткою, под чашей голубой,

Их равнодушные сливалися напевы.

Гармония

В тумане волн и брызги серебра,

И стертые эмалевые краски...

Я так люблю осенние утра

За нежную невозвратимость ласки!

И пену я люблю .на берегу,

Когда она белеет беспокойно...

Я жадно здесь, покуда небо знойно,

Остаток дней туманных берегу.

А где-то там мятутся средь огня

Такие ж я, без счета и названья,

И чье-то молодое за меня

Кончается в тоске существованье.

Гармонные вздохи

Фруктовник. Догорающий костер среди туманной ночи

под осень. Усохшая яблоня. Оборванец на деревяшке

перебирает лады старой гармоники. В шалаше на

соломе разложены яблоки.

. . . . . . . . . . . . .

Под яблонькой, под вишнею

Всю ночь горят огни,-

Бывало, выпьешь лишнее,

А только ни-ни-ни.

Под яблонькой кудрявою

Прощались мы с тобой,-

С японскою державою

Предполагался бой.

С тех пор семь лет я плаваю,

На шапке «Громобой»,-

А вы остались павою,

И хвост у вас трубой...

. . . . . . . . . . . . .

Как получу, мол, пенцию,

В Артуре стану бой,

Не то, так в резиденцию

Закатимся с тобой...

. . . . . . . . . . .

Зачем скосили с травушкой

Цветочек голубой?

А ты с худою славушкой

Ушедши за гульбой?

. . . . . . . . . . .

Ой, яблонька, ой, грушенька,

Ой, сахарный миндаль,-

Пропала наша душенька,

Да вышла нам медаль!

. . . . . . . . . . .

На яблоне, на вишенке

Нет гусени числа...

Ты стала хуже нищенки

И вскоре померла.

Поела вместе с листвием

Та гусень белый цвет...

. . . . . . . . . . . . .

Хоть нам и всё единственно,

Конца японцу нет.

. . . . . . . . . . . . .

Ой, реченька желты-пески,

Куплись в тебе другой...

А мы уж, значит, к выписке.

С простреленной ногой...

. . . . . . . . . . . . .

Под яблонькой, под вишнею

Сиди да волком вой...

И рад бы выпить лишнее,

Да лих карман с дырой.

Далеко... далеко...

Когда умирает для уха

Железа мучительный гром,

Мне тихо по коже старуха

Водить начинает пером.

Перо ее так бородато,

Так плотно засело в руке...

. . . . . . . . . . .

Не им ли я кляксу когда-то

На розовом сделал листке?

Я помню - слеза в ней блистала,

Другая ползла по лицу:

Давно под часами усталый

Стихи выводил я отцу...

. . . . . . . . . . .

Но жаркая стынет подушка,

Окно начинает белеть...

Пора и в дорогу, старушка,

Под утро душна эта клеть.

Мы тронулись... Тройка плетется,

Никак не найдет колеи,

А сердце... бубенчиком бьется

Так тихо у потной шлеи...

Дальние руки

Зажим был так сладостно сужен,

Что пурпур дремоты поблек,-

Я розовых, узких жемчужин

Губами узнал холодок.

О сестры, о нежные десять,

Две ласково дружных семьи,

Вас пологом ночи завесить

Так рады желанья мои.

Вы - гейши фонарных свечений,

Пятьроа, обрученных стеблю,

Но нет у Киприды священней

Не сказанных вами люблю.

Как мускус мучительный мумий,

Как душный тайник тубероз,

И я только стеблем раздумий

К пугающей сказке прирос...

Мои вы, о дальние руки,

Ваш сладостно-сильный зажим

Я выносил в холоде скуки,

Я счастьем обвеял чужим.

Но знаю... дремотно хмелея,

Я брошу волшебную нить,

И мне будут сниться, алмея,

Слова, чтоб тебя оскорбить.

Два паруса лодки одной

Нависнет ли пламенный зной

Иль, пенясь, расходятся волны,

Два паруса лодки одной,

Одним и дыханьем мы полны.

Нам буря желанья слила,

Мы свиты безумными снами,

Но молча судьба между нами

Черту навсегда провела.

И в ночи беззвёздного юга,

Когда так привольно-темно,

Сгорая, коснуться друг друга

Одним парусам не дано...

1904

Две любви
 

Есть любовь, похожая на дым:

Если тесно ей – она дурманит,

Дай ей волю – и её не станет…

Быть как дым – но вечно молодым.

Есть любовь, похожая на тень:

Днём у ног лежит – тебе внимает,

Ночью так не слышно обнимает…

Быть как тень, но вместе ночь и день…

Двойник

Не я, и не он, и не ты,

И то же, что я, и не то же:

Так были мы где-то похожи,

Что наши смешались черты.

В сомненьи кипит еще спор,

Но, слиты незримой четою,

Одной мы живем и мечтою,

Мечтою разлуки с тех пор.

Горячешный сон волновал

Обманом вторых очертаний,

Но чем я глядел неустанней,

Тем ярче себя ж узнавал.

Лишь полога ночи немой

Порой отразит колыханье

Мое и другое дыханье,

Бой сердца и мой и не мой...

И в мутном круженьи годин

Всё чаще вопрос меня мучит:

Когда наконец нас разлучат,

Каким же я буду один?

Двойник

Ночь, и давно спит закоулок:

Вот её дом – никаких перемен,

Только жилицы не стало, и гулок

Шаг безответный меж каменных стен.

Тише. Там тень... руки ломает,

С неба безумных не сводит очей...

Месяц подкрался и маску снимает.

«Это – не я: ты лжёшь, чародей!

Бледный товарищ, зачем обезьянить?

Или со мной и тогда заодно

Сердце себе приходил ты тиранить

Лунною ночью под это окно?»

Декорация

Это - лунная ночь невозможного сна,

Так уныла, желта и больна

В облаках театральных луна,

Свет полос запыленно-зеленых

На бумажных колеблется кленах.

Это - лунная ночь невозможной мечты.

Но недвижны и странны черты:

- Это маска твоя или ты?

Вот чуть-чуть шевельнулись ресницы...

Дальше... вырваны дальше страницы.

* Вариант последней строки:

«Дальше вырваны в пьесе страницы».

Дети

Вы за мною? Я готов.

Нагрешили, так ответим.

Нам — острог, но им — цветов...

Солнца, люди, нашим детям!

В детстве тоньше жизни нить,

Дни короче в эту пору...

Не спешите их бранить,

Но балуйте... без зазору.

Вы несчастны, если вам

Непонятен детский лепет,

Вызвать шепот — это срам,

Горший — в детях вызвать трепет.

Но безвинных детских слез

Не омыть и покаяньем,

Потому что в них Христос,

Весь, со всем своим сияньем.

Ну, а те, что терпят боль,

У кого как нитки руки...

Люди! Братья! Не за то ль

И покой наш только в муке...

Для чего, когда сны изменили...

Для чего, когда сны изменили,

Так полны обольщений слова?

Для чего на забытой могиле

Зеленей и шумнее трава?

Для чего эти лунные выси,

Если сад мой и темен и нем?..

Завитки ее кос развилися,

Я дыханье их слышу... зачем?

Дождик

Вот сизый чехол и распорот,-

Не все ж ему праздно висеть,

И с лязгом асфальтовый город

Хлестнула холодная сеть...

Хлестнула и стала мотаться...

Сама серебристо - светла,

Как масло в руке святотатца,

Глазеты вокруг залила.

И в миг, что с лазурью любилось,

Стыдливых молчаний полно,-

Все темною пеной забилось

И нагло стучится в окно.

В песочной зароется яме,

По трубам бежит и бурлит,

То жалкими брызнет слезами,

То радугой парной горит.

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

О нет! Без твоих превращений,

В одно что-нибудь застывай!

Не хочешь ли дремой осенней

Окутать кокетливо май?

Иль сделаться Мною, быть может,

Одним из упрямых калек,

И всех уверять, что не дожит

И первый Овидиев век:

Из сердца за Иматру лет

Ничто, мол, у нас не уходит -

И в мокром асфальте поэт

Захочет, так счастье находит.

Дочь Иаира

Слабы травы, белы плиты,

И звонит победно медь:

«Голубые льды разбиты,

И они должны сгореть!»

Точно кружит солнце, зимний

Долгий плен свой позабыв;

Только мне в пасхальном гимне

Смерти слышится призыв.

Ведь под снегом сердце билось,

Там тянулась жизни нить:

Ту алмазную застылость

Надо было разбудить...

Для чего ж с контуров нежной,

Непорочной красоты

Грубо сорван саван снежный,

Жечь зачем ее цветы?

Для чего так сине пламя,

Раскаленность так бела,

И, гудя, с колоколами

Слили звон колокола?

Тот, грехи подъявший мира,

Осушивший реки слез,

Так ли дочерь Иаира

Поднял некогда Христос?

Не мигнул фитиль горящий,

Не зазыбил ветер ткань...

Подошел Спаситель к спящей

И сказал ей тихо: «Встань».

Дремотность

Сонет

В гроздьях розово-лиловых

Безухаиная сирень

В этот душно-мягкий день

Неподвижна, как в оковах.

Солнца нет, но с тенью тень

В сочетаньях вечно новых,

Нет дождя, а слез готовых

Реки - только литься лень.

Полусон, полусознанье,

Грусть, но без воспоминанья,

И всему простит душа...

А, доняв ли, холод ранит,

Мягкий дождик не спеша

Так бесшумно барабанит.

Другому

Я полюбил безумный твой порыв,

Но быть тобой и мной нельзя же сразу,

И, вещих снов иероглифы раскрыв,

Узорную пишу я четко фразу.

Фигурно там отобразился страх,

И как тоска бумагу сердца мяла,

Но по строкам, как призрак на пирах,

Тень движется так деланно и вяло;

Твои мечты - менады по ночам,

И лунный вихрь в сверкании размаха

Им волны кос взметает по плечам.

Мой лучший сон - за тканью Андромаха.

На голове ее эшафодаж,

И тот прикрыт кокетливо платочком,

Зато нигде мой строгий карандаш

Не уступал своих созвучий точкам.

Ты весь - огонь. И за костром ты чист.

Испепелишь, но не оставишь пятен,

И бог ты там, где я лишь моралист,

Ненужный гость, неловок и невнятен.

Пройдут года... Быть может, месяца...

Иль даже дни, и мы сойдем с дороги:

Ты - в лепестках душистого венца,

Я просто так, задвинутый на дроги.

Наперекор завистливой судьбе

И нищете убого-слабодушной,

Ты памятник оставишь по себе,

Незыблемый, хоть сладостно-воздушный...

Моей мечты бесследно минет день...

Как знать? А вдруг с душой, подвижней моря,

Другой поэт ее полюбит тень

В нетронуто-торжественном уборе...

Полюбит, и узнает, и поймет,

И, увидав, что тень проснулась, дышит,-

Благословит немой ее полет

Среди людей, которые не слышат...

Пусть только бы в круженьи бытия

Не вышло так, что этот дух влюбленный,

Мой брат и маг не оказался я

В ничтожестве слегка лишь подновленный.

Дымные тучи

Солнца в высях нету.

Дымно там и бледно,

А уж близко где-то

Луч горит победный.

Но без упованья

Тонет взор мой сонный

В трепете сверканья

Капли осужденной.

Этой неге бледной,

Этим робким чарам

Страшен луч победный

Кровью и пожаром.

Дымы

В белом поле был пепельный бал,

Тени были там нежно-желанны,

Упоительный танец сливал,

И клубил, и дымил их воланы.

Чередой, застилая мне даль,

Проносились плясуньи мятежной,

И была вековая печаль

В нежном танце без музыки нежной.

А внизу содроганье и стук

Говорили, что ужас не прожит;

Громыхая цепями, Недуг

Там сковал бы воздушных — не может

И была ль так постыла им степь,

Или мука капризно-желанна,—

То и дело железную цепь

Задевала оборка волана.

Ель моя, елинка

Вот она — долинка,

Глуше нет угла,—

Ель моя, елинка!

Долго ж ты жила...

Долго ж ты тянулась

К своему оконцу,

Чтоб поближе к солнцу.

Если б ты видала,

Ель моя, елинка,

Старая старинка,

Если б ты видала

В ясные зеркала,

Чем ты только стала!

На твою унылость

Глядя, мне взгрустнулось.

Как ты вся согнулась,

Как ты обносилась.

И куда ж ты тянешь

Сломанные ветки:

Краше ведь не станешь

Молодой соседки,

Старость не пушинка,

Ель моя, елинка...

Бедная... Подруга!

Пусть им солнце с юга,

Молодым побегам...

Нам с тобой, елинка,

Забытье под снегом.

Лучше забытья мы

Не найдем удела,

Буры стали ямы,

Белы стали ямы,

Нам-то что за дело?

Жить-то, жить-то будем

На завидки людям,

И не надо свадьбы.

Только — не желать бы,

Да еще — не помнить,

Да еще — не думать.

Если больше не плачешь, то слезы сотри...

Если больше не плачешь, то слезы сотри:

Зажигаясь, бегут по столбам фонари,

Стали дымы в огнях веселее

И следы золотыми в аллее...

Только веток еще безнадежнее сеть,

Только небу, чернея, над ними висеть...

Если можешь не плакать, то слезы сотри:

Забелелись далеко во мгле фонари.

На лице твоем, ласково-зыбкий,

Белый луч притворился улыбкой...

Лишь теней все темнее за ним череда,

Только сердцу от дум не уйти никуда.

Еще лилии

Когда под черными крылами

Склонюсь усталой головой

И молча смерть погасит пламя

В моей лампаде золотой...

Коль, улыбаясь жизни новой,

И из земного жития

Душа, порвавшая оковы,

Уносит атом бытия,—

Я не возьму воспоминаний

Утех любви пережитых,

Ни глаз жены, ни сказок няни,

Ни снов поэзии златых,

Цветов мечты моей мятежной

Забыв минутную красу,

Одной лилеи белоснежной

Я в лучший мир перенесу

И аромат, и абрис нежный.

Еще один

И пылок был, и грозен День,

И в знамя верил голубое,

Но ночь пришла, и нежно тень

Берет усталого без боя.

Как мало их! Еще один

В лучах слабеющей Надежды

Уходит гордый паладин:

От золотой его одежды

Осталась бурая кайма,

Да горький чад... воспоминанья

. . . . . . . . . . . . . . . .

Как обгорелого письма

Неповторимое признанье.

* Вар. ст. 2: «И знамя нес он

голубое».

Желание (Когда к ночи...)

Когда к ночи усталой рукой

Допашу я свою полосу,

Я хотел бы уйти на покой

В монастырь, но в далеком лесу,

Где бы каждому был я слуга

И творенью господнему друг,

И чтоб сосны шемели вокруг,

А на соснах лежали снега...

А когда надо мной зазвонит

Медный зов в беспросветной ночи,

Уронить на холодный гранит

Талый воск догоревшей свечи.

Желание жить

Сонет

Колокольчика ль гулкие пени,

Дымной тучи ль далекие сны...

Снова снегом заносит ступени,

На стене полоса от луны.

Кто сенинкой играет в тристене,

Кто седою макушкой копны.

Что ни есть беспокойные тени,

Все кладбищем луне отданы.

Свисту меди послушен дрожащей,

Вижу - куст отделился от чащи

На дорогу меня сторожить...

Следом чаща послала стенанье,

И во всем безнадежность желанья:

«Только б жить, дольше жить, вечно жить...»

За оградой

Глубоко ограда врыта,

Тяжкой медью блещет дверь...

- Месяц! месяц! так открыто

Черной тени ты не мерь!

Пусть зарыто,- не забыто

Никогда или теперь.

Так луною блещет дверь.

Мало ль ссыпано отравы?..

Только зори ль здесь кровавы

Или был неистов зной,

Но под лунной пеленой

От росы сомлели травы...

Иль за белою стеной

Страшно травам в час ночной?

Прыгнет тень и в травы ляжет,

Новый будет ужас нажит...

С ней и месяц заодно ж -

Месяц в травах точит нож.

Месяц видит, месяц скажет:

«Убежишь... да не уйдешь»..

И по травам ходит дрожь.

Завещание

Вале Хмара-Барщевскому

Где б ты ни стал на корабле,

У мачты иль кормила,

Всегда служи своей земле:

Она тебя вскормила.

Неровен наш и труден путь -

В волнах иль по ухабам-

Будь вынослив, отважен будь

Но не кичись над слабым.

Не отступай, коль принял бой,

Платиться - так за дело,-

А если петь - так птицей пой

Свободно, звонко, смело.

Закатный звон в поле

В блестках туманится лес,

В тенях меняются лица,

В синюю пустынь небес

Звоны уходят молиться...

Звоны, возьмите меня!

Сердце так слабо и сиро,

Пыль от сверкания дня

Дразнит возможностью мира.

Что он сулит, этот зов?

Или и мы там застынем,

Как жемчуга островов

Стынут по заводям синим?..

Заключение

Все это похоже на ложь,-

Так тусклы слова гробовые.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Но смотрят загибы калош

С тех пор на меня, как живые.

Зимнее небо

Талый снег налетал и слетал,

Разгораясь, румянились щеки,

Я не думал, что месяц так мал

И что тучи так дымно-далеки...

Я уйду, ни о чем не спросив,

Потому что мой вынулся жребий,

Я не думал, что месяц красив,

Так красив и тревожен на небе.

Скоро полночь. Никто и ничей,

Утомлен самым призраком жизни,

Я любуюсь на дымы лучей

Там, в моей обманувшей отчизне.

Зимние лилии

Зимней ночи путь так долог,

Зимней ночью мне не спится:

Из углов и с книжных полок

Сквозь ее тяжелый полог

Сумрак розовый струится.

Серебристые фиалы

Опрокинув в воздух сонный,

Льют лилеи небывалый

Мне напиток благовонный,-

И из кубка их живого

В поэтической оправе

Рад я сладостной отраве

Напряженья мозгового...

В белой чаше тают звенья

Из цепей воспоминанья,

И от яду на мгновенье

Знаньем кажется незнанье.

Зимний поезд

Снегов немую черноту

Прожгло два глаза из тумана

И дым остался на .лету

Горящим золотом фонтана.

Я знаю - пышущий дракон,

Весь занесен пушистым снегом,

Сейчас порвет мятежным бегом

Завороженной дали сон.

А с ним, усталые рабы,

Обречены холодной яме,

Влачатся тяжкие гробы,

Скрипя и лязгая цепями,

Пока с разбитым фонарем,

Наполовину притушенным,

Среди кошмара дум и дрем

Проходит Полночь по вагонам.

Она - как призрачный монах,

И чем ее дозоры глуше,

Тем больше чада в черных снах,

И затеканий, и удуший;

Тем больше слов, как бы не слов,

Тем отвратительней дыханье,

И запрокинутых голов

В подушках красных колыханье.

Как вор, наметивший карман,

Она тиха, пока мы живы,

Лишь молча точит свой дурман

Да тушит черные наплывы.

А снизу стук, а сбоку гул,

Да все бесцельней, безымянней...

И мерзок тем, кто не заснул,

Хаос полусуществований!

Но тает ночь... И дряхл и сед,

Еще вчера Закат осенний,

Приподнимается Рассвет

С одра его томившей Тени.

Забывшим за ночь свой недуг

В глаза опять глядит терзанье,

И дребезжит сильнее стук,

Дробя налеты обмерзанья.

Пары желтеющей стеной

Загородили красный пламень,

И стойко должен зуб больной

Перегрызать холодный камень.

Зимний романс

Застыла тревожная ртуть,

И ветер ночами несносен...

Но, если ты слышал, забудь

Скрипенье надломанных сосен!

На черное глядя стекло,

Один, за свечою угрюмой,

Не думай о том, что прошло;

Совсем, если можешь, не думай!

Зима ведь не сдатся: тверда!

Смириться бы, что ли... Пора же!

Иль лира часов и тогда

Над нами качалась не та же?

Зимний сон

Вот газеты свежий нумер,

Объявленье в черной раме:

Несомненно, что я умер,

И, увы! не в мелодраме,

Шаг родных так осторожен,

Будто всё еще я болен,

Я ж могу ли быть доволен,

С тюфяка на стол положен?

День и ночь пойдут Давиды,

Да священники в енотах,

Да рыданье панихиды

В позументах и камлотах.

А в лицо мне лить саженным

Копоть велено кандилам,

Да в молчаньи напряженном

Лязгать дьякону кадилом.

Если что-нибудь осталось

От того, что было мною,

Этот ужас, эту жалость

Вы обвейте пеленою.

В белом поле до рассвета

Свиток белый схороните..

. . . . . . . . . . . . .

А покуда... удалите

Хоть басов из кабинета.

Идеал

Тупые звуки вспышек газа

Над мёртвой яркостью голов,

И скуки чёрная зараза

От покидаемых столов,

И там, среди зеленолицых,

Тоску привычки затая,

Решать на выцветших страницах

Постылый ребус бытия.

Из Верлена

Мне под маскою рыцарь с коня не грозил,

Молча старое сердце мне Черный пронзил,

И пробрызнула кровь моя алым фонтаном,

И в лучах по цветам разошлася туманом.

Веки сжала мне тень, губы ужас разжал,

И по сердцу последний испуг пробежал.

Черный всадник на след свой немедля вернулся,

Слез с коня и до трупа рукою коснулся.

Он, железный свой перст в мою рану вложив,

Жестким голосом так мне сказал «Будешь жив»

И под пальцем перчатки целителя твердым

Пробуждается сердце и чистым и гордым.

Дивным жаром объяло меня бытие,

И забилось, как в юности, сердце мое.

Я дрожал от восторга и чада сомнений,

Как бывает с людьми перед чудом видений.

А уж рыцарь поодаль стоял верховой;

Уезжая, он сделал мне знак головой,

И досель его голос в ушах остается:

«Ну, смотри. Исцелить только раз удается».

Из окна

За картой карта пали биты,

И сочтены ее часы,

Но, шелком палевым прикрыты,

Еще зовут ее красы...

И этот призрак пышноризый

Под солнцем вечно молодым

Глядит на горы глины сизой,

Похожей на застывший дым...

Из поэмы Mater Dolorosa (Как я любил...)

Как я любил от городского шума

Укрыться в сад, и шелесту берез

Внимать, в запущенной аллее сидя...

Да жалкую шарманки отдаленной

Мелодию ловить. Ее дрожащий

Сродни закату голос: о цветах

Он говорит увядших и обманах.

Пронзая воздух парный, пролетит

С минутным шумом по ветвям ворона,

Да где-то там далеко прокричит

Петух, на запад солнце провожая,

И снова смолкнет всё,— душа полна

Какой-то безотчетно-грустной думы,

Кого-то ждешь, в какой-то край летишь,

Мечте безвестный, горячо так любишь

Кого-то... чьих-то ждешь задумчивых речей

И нежной ласки, и в вечерних тенях

Чего-то сердцем ищешь... И с тем сном

Расстаться и не может и не хочет

Душа... Сидишь забытый и один,

И над тобой поникнет ночь ветвями...

О, майская, томительная ночь,

Ты севера дитя, его поэтов

Любимый сон... Кто может спать, скажи,

Кого постель горячая не душит,

Когда, как грезу нежную, опустишь

Ты на сады и волны золотые

Прозрачную завесу, и за ней,

Прерывисто дыша, умолкнет город —

И тоже спать не может, и влюбленный

С мольбой тебе, задумчивой, глядит

В глаза своими тысячами окон...

Искупление

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?

И ночью бледный страх... хоть раз когда-нибудь

Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

С отравой жгучих слёз и яростью без сил?

К вам приводила ночь немая из могил

Месть, эту чёрную назойливую гостью?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

Вам летним вечером, на солнце у больниц,

В глаза бросались ли те пятна жёлтых лиц,

Где синих губ дрожит мучительная складка?

Вас, ангел свежести, томила лихорадка?

Вы, ангел прелести, теряли счёт морщинам?

Угрозы старости уж леденили вас?

Там в нежной глубине влюблённо-синих глаз

Вы не читали снисхождения к сединам?

Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?

О ангел счастия, и радости, и света!

Бальзама нежных ласк и пламени ланит

Я не прошу у вас, как зябнущий Давид...

Но, если можете, молитесь за поэта

Вы, ангел счастия, и радости, и света!

Июль

1

        Сонет

Когда весь день свои костры

Июль палит над рожью спелой,

Не свежий лес с своей капеллой,

Нас тешат: демонской игры

За тучей разом потемнелой

Раскатно-гулкие шары;

И то оранжевый, то белый

Лишь миг живущие миры;

И цвета старого червонца

Пары сгоняющее солнце

С небес омыто-голубых.

И для ожившего дыханья

Возможность пить благоуханья

Из чаши ливней золотых.

          2

Палимая огнем недвижного светила,

Проклятый свой урок отлязгала кирьга

И спящих грабаров с землею сколотила

Как ливень черные, осенние стога.

Каких-то диких сил последнее решенье

Луча отвесного неслышный людям зов,

И абрис ног худых меж чадного смешенья

Всклокоченных бород и рваных картузов.

Не страшно ль иногда становится на свете?

Не хочется ль бежать, укрыться поскорей?

Подумай: на руках у матерей

Всё это были розовые дети.

К моему портрету

Игра природы в нем видна,

Язык трибуна с сердцем лани,

Воображенье без желаний

И сновидения без сна.

К портрету

Тоска глядеть, как сходит глянец с благ,

И знать, что все ж вконец не опротивят,

Но горе тем, кто слышит, как в слова*

Заигранные клавиши фальшивят.

К портрету А. А. Блока

Под беломраморным обличьем андрогина

Он стал бы радостью, но чьих-то давних грез.

Стихи его горят — на солнце георгина,

Горят, но холодом невыстраданных слез.

К портрету Достоевского

В нем Совесть сделалась пророком и поэтом,

И Карамазовы и бесы жили в нем,-

Но что для нас теперь сияет мягким светом

То было для пето мучительным огнем.

Картинка

Мелко, мелко, как из сита,

В тарантас дождит туман,

Бледный день встает сердито

Не успев стряхнуть дурман.

Пуст и ровен путь мой дальний...

Лишь у черных деревень

Бесконечный все печальней,

Словно дождь косой, плетень.

Чу... Проснулся грай вороний

В шалаше встает пастух,

И сквозь тучи липких мух

Тяжело ступают кони.

Но узлы седых хвостов

У буланой нашей тройки,

Доски свежие мостов,

Доски черные постройки,-

Все поплыло в хлябь и смесь

Пересмякло, послипалось..

Ночью мне совсем не спалось

Не попробовать ли здесь?

Да, заснешь... чтоб быть без шапки.

Вот дела...-Держи к одной!-

Глядь - замотанная в тряпки

Амазонка предо мной.

Лет семи всего - ручонки

Так и впилися в узду,

Не дают плестись клячонке

А другая - в поводу.

Жадным взглядом проводила

Обернувшись, экипаж

И в тумане затрусила,

Чтоб исчезнуть, как мираж.

И щемящей укоризне

Уступило забытье:

«Это-праздник для нее.

Это-утро, утро жизни».

Квадратные окошки

О, дали лунно-талые,

О, темно-снежный путь,

Болит душа усталая

И не дает заснуть.

За чахлыми горошками,

За мертвой резедой

Квадратными окошками

Беседую с луной.

Смиренно дума-странница

Сложила два крыла,

Но не мольбой туманится

Покой ее чела.

«Ты помнишь тиховейные

Те вешние утра,

И как ее кисейная

Тонка была чадра.

Ты помнишь сребролистую

Из мальвовых полос,

Как ты чадру душистую

Не смел ей снять с волос?

И как тоской измученный,

Так и не знал потом-

Узлом ли были скручены

Они или жгутом?»

«Молчи, воспоминание,

О грудь моя, не ной!

Она была желаннее

Мне тайной и луной.

За чару ж сребролистою

Тюльпанов на фате

Я сто обелен выстою,

Я изнурюсь в посте!»

«А знаешь ли, что тут она?»

«Возможно ль, столько лет?»

«Гляди - фатой окутана...

Узнал ты узкий след?

Так страстно не разгадана,

В чадре живой, как дым,

Она на волнах ладана

Над куколем твоим».

«Она... да только с рожками,

С трясучей бородой -

За чахлыми горошками,

За мертвой, резедой...»

Киевские пещеры

Тают зеленые свечи,

Тускло мерцает кадило,

Что-то по самые плечи

В землю сейчас уходило,

Чьи-то беззвучно уста

Молят дыханья у плит,

Кто-то, нагнувшись, «с креста»

Желтой водой их поит...

«Скоро ль?» - Терпение, скоро...

Звоном наполнились уши,

А чернота коридора

Все безответней и глуше...

Нет, не хочу, не хочу!

Как? Ни людей, ни пути?

Гасит дыханье свечу?

Тише... Ты должен ползти...

Когда б не смерть, а забытье...

Когда б не смерть, а забытье,

Чтоб ни движения, ни звука...

Ведь если вслушаться в нее,

Вся жизнь моя - не жизнь, а мука.

Иль я не с вами таю, дни?

Не вяну с листьями на кленах?

Иль не мои умрут огни

В слезах кристаллов растопленных?

Иль я не весь в безлюдье скал

И черном нищенстве березы?

Не весь в том белом пухе розы,

Что холод утра оковал?

В дождинках этих, что нависли,

Чтоб жемчугами ниспадать?..

А мне, скажите, в муках мысли

Найдется ль сердце сострадать?

Когда, влача с тобой банальный разговор...

Когда, влача с тобой банальный разговор

Иль на прощание твою сжимая руку,

Он бросит на тебя порою беглый взор,

Ты в нем умеешь ли читать любовь и муку?

Иль грустной повести неясные черты

Не тронут никогда девической мечты?..

Иль, может быть, секрет тебе давно знаком,

И ты за ним не раз следила уж тайком...

И он смешил тебя, как старый, робкий заяц,

Иль хуже... жалок был — тургеневский малаец

С его отрезанным для службы языком.

Колокольчики

Глухая дорога.

Колокольчик в зимнюю ночь рассказывает путнику

свадебную историю.

Динь-динь-динь,

Дини-дини...

Дидо Ладо, Дидо Ладо,

Лиду диду ладили,

Дида Лиде ладили,-

Ладили, не сладили,

Лиду надосадили.

День делали,

Да день не делали,

Дела не доделали,

Головы-то целы ли?

Ляду дида надо ли -

Диду баню задали.

Динь-динь-динь, дини-динь...

Колоколы-балаболы,

Колоколы-балаболы,

Накололи, намололи,

Дале боле, дале бале...

Накололи, намололи,

Колоколы-балаболы.

Лопотуньи налетали,

Болмоталы навязали,

Лопотали-хлопотали,

Лопотали, болмотали,

Лопоталы поломали.

Динь!

Ты бы, дид, не зёньками,

Ты бы, диду, деньгами...

Деньгами, деньгами...

Долго ли, не долго ли,

Лиде шубу завели...

Холили - не холили,

Волили - неволили,

Мало ль пили, боле лили.

Дида Ладу золотили.

Дяди ли, не дяди ли,

Ладили - наладили...

Ой, пила, пила, пила,

Диду пива не дала:

Диду Лиду надобе,

Ляду дида надобе,

Ой, динь, динь, динь -дини, дини, дини-динь,

Деньги дида милые,

А усы-то сивые...

Динь!

День.

Дан вам день...

Долго ли вы там?

Мало было вам?

Вам?

Дам

По губам.

По головам

Дам.

Буби-буби-бубенцы ли,

Мы ли ныли, вы ли ныли,

Бубенцы ли, бубенцы ли...

День, дома бы день,

День один...

Колоколы-балаболы,

Мало лили, боле пили,

Балаболы потупили...

Бубенцы-бубенчики,

Малые младенчики,

Болмоталы вынимали,

Лопоталы выдавали,

Лопотали, лопотали...

Динь...

Колоколы-балаболы...

Колоколы-балаболы...

Конец осенней сказки

Неустанно ночи длинной

Сказка черная лилась,

И багровый над долиной

Загорелся поздно глаз;

Видит: радуг паутина

Почернела, порвалась,

В малахиты только тина

Пышно так разубралась.

Видит: пар белесоватый

И ползет, и вьется ватой,

Да из черного куста

Там и сям сочатся грозди

И краснеют... точно гвозди

После снятого Христа.

* Вариант ст. 13:

«Нагло-красны... точно гвозди.»

Который?

Когда на бессонное ложе

Рассыплются бреда цветы,

Какая отвага, о боже,

Какие победы мечты!..

Откинув докучную маску,

Не чувствуя уз бытия,

В какую волшебную сказку

Вольется свободное я!

Там всё, что на сердце годами

Пугливо таил я от всех,

Рассыплется ярко звездами,

Прорвется, как дерзостный смех.

Там в дымных топазах запястий

Так тихо мне Ночь говорит;

Нездешней мучительной страсти

Огнем она черным горит...

Но я... безучастен пред нею

И нем, и недвижим лежу...

. . . . . . . . . . . . . .

На сердце ее я, бледнея,

За розовой раной слежу,

За розовой раной тумана,

И пьяный от призраков взор

Читает там дерзость обмана

И сдавшейся мысли позор.

. . . . . . . . . . . . . .

О царь Недоступного Света,

Отец моего бытия,

Открой же хоть сердцу поэта,

Которое создал ты я.

Кошмары

«Вы ждете? Вы в волненьи? Это бред.

Вы отворять ему идете? Нет!

Поймите: к вам стучится сумасшедший,

Бог знает где и с кем всю ночь проведший,

Оборванный, и речь его дика,

И камешков полна его рука;

Того гляди - другую опростает,

Вас листьями сухими закидает,

И целовать задумает, и слез

Останутся следы в смятеньи кос,

Коли от губ удастся скрыть лицо вам,

Смущенным и мучительно пунцовым.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Послушайте!.. Я только вас пугал:

Тот далеко, он умер... Я солгал.

И жалобы, и шепоты, и стуки -

Все это «шелест крови», голос муки...

Которую мы терпим, я ли, вы ли...

Иль вихри в плен попались и завыли?

Да нет же! Вы спокойны... Лишь у губ

Змеится что-то бледное... Я глуп...

Свиданье здесь назначено другому...

Все понял я теперь: испуг, истому

И влажный блеск таимых вами глаз».

Стучат? Идут? Она приподнялась.

Гляжу - фитиль у фонаря спустила,

Он розовый... Вот косы отпустила.

Взвились и пали косы... Вот ко мне

Идет... И мы в огне, в одном огне...

Вот руки обвились и увлекают,

А волосы и колют, и ласкают...

Так вот он, ум мужчины, тот гордец,

Не стоящий ни трепетных сердец,

Ни влажного и розового зноя!

. . . . . . . . . . . . . . . .

И вдруг я весь стал существо иное...

Постель... Свеча горит. На грустный тон

Лепечет дождь... Я спал и видел сон.

Кулачишка

Цвести средь немолчного ада

То грузных, то гулких шагов,

И стонущих блоков, и чада,

И стука бильярдных шаров.

Любиться, пока полосою

Кровавой не вспыхнул восток,

Часочек, покуда с косою

Не сладился белый платок.

Скормить Помыканьям и Злобам

И сердце, и силы дотла -

Чтоб дочь за глазетовым гробом,

Горбатая, с зонтиком шла.

Кэк-уок на цимбалах

Молоточков лапки цепки,

Да гвоздочков шапки крепки,

Что не раз их,

Пустоплясых,

Там позастревало.

Молоточки топотали,

Мимо точки попадали,

Что ни мах,

На струнах

Как и не бывало.

Пали звоны топотом, топотом,

Стали звоны ропотом, ропотом,

То сзываясь,

То срываясь,

То дробя кристалл.

В струнах, полных холода, холода,

Пели волны молодо, молодо,

И буруном

Гул по струнам

Следом пролетал.

С звуками кэк-уока,

Ожидая мокка,

Во мгновенье ока

Что мы не съедим...

И Махмет-Мамаям,

Ни зимой, ни маем

Нами не внимаем,

Он необходим.

Молоточков цепки лапки,

Да гвоздочков крепки шапки,

Что не раз их,

Пустоплясых,

Там позастревало.

Молоточки налетают,

Мало в точки попадают,

Мах да мах,

Жизни... ах,

Как и не бывало.

Л. И. Микулич

Там на портретах строги лица,

И тонок там туман седой,

Великолепье небылицы

Там нежно веет резедой.

Там нимфа с таицкой водой,

Водой, которой не разлиться,

Там стала лебедем Фелица

И бронзой Пушкин молодой.

Там воды зыблются светло

И гордо царствуют березы,

Там были розы, были розы,

Пускай в поток их унесло.

Там всё, что навсегда ушло,

Чтоб навевать сиреням грезы.

. . . . . . . . . . . . . .

Скажите: «Царское Село» —

И улыбнемся мы сквозь слезы.

Ледяная тюрьма

Пятно жерла стеною огибая,

Минутно лед туманный позлащен...

Мечта весны, когда-то голубая,

Твоей тюрьмой горящей я смущен.

Истомлена сверканием напрасным,

И плачешь ты, и рвешься трепеща,

Но для чудес в дыму полудня красном

У солнца нет победного луча.

Ты помнишь лик светила. Но иного,

В тебя не те гляделися цветы,

И твой конец на сердце у больного,

Коль под землей не задохнешься ты.

Но не желай свидетелем безмолвным

До чар весны сберечь свой синий плен...

Ты не мечта, ты будешь только тлен

Раскованным и громозвучным волнам

Лира часов

Часы не свершили урока,

А маятник точно уснул,

Тогда распахнул я широко

Футляр их — и лиру качнул.

И, грубо лишенная мира,

Которого столько ждала,

Опять по тюрьме своей лира,

Дрожа и шатаясь, пошла.

Но вот уже ходит ровнее,

Вот найден и прежний размах.

. . . . . . . . . . . . . .

О сердце! Когда, леденея,

Ты смертный почувствуешь страх,

Найдется ль рука, чтобы лиру

В тебе так же тихо качнуть,

И миру, желанному миру,

Тебя, мое сердце, вернуть?..

Листы

На белом небе всё тусклей

Златится горняя лампада,

И в доцветании аллей

Дрожат зигзаги листопада.

Кружатся нежные листы

И не хотят коснуться праха...

О, неужели это ты,

Всё то же наше чувство страха?

Иль над обманом бытия

Творца веленье не звучало,

И нет конца и нет начала

Тебе, тоскующее я?

* Авторское название - Листопад

Лишь тому, чей покой таим...

Лишь тому, чей покой таим,

Сладко дышится...

Полотно над окном моим

Не колышется.

Ты придешь, коль верна мечтам,

Только та ли ты?

Знаю: сад там, сирени там

Солнцем залиты.

Хорошо в голубом огне,

В свежем шелесте;

Только яркой так чужды мне

Чары прелести...

Пчелы в улей там носят мед,

Пьяны гроздами...

Сердце ж только во сне живет

Между звездами...

Лунная ночь в исходе зимы

Мы на полустанке,

Мы забыты ночью,

Тихой лунной ночью,

На лесной полянке...

Бред – или воочью

Мы на полустанке

И забыты ночью?

Далеко зашёл ты,

Паровик усталый!

Доски бледно-жёлты,

Серебристо-жёлты,

И налип на шпалы

Иней мёртво-талый.

Уж туда ль зашёл ты,

Паровик усталый?

Тишь-то в лунном свете,

Или только грёза

Эти тени, эти

Вздохи паровоза

И, осеребрённый

Месяцем жемчужным,

Этот длинный, чёрный

Сторож станционный

С фонарём ненужным

На тени узорной?

Динь-динь-динь – и мимо,

Мимо грёзы этой,

Так невозвратимо,

Так непоправимо

До конца не спетой,

И звенящей где-то

Еле ощутимо.

27 марта 1906. Почтовый тракт Вологда – Тотьма

Любовь к прошлому

Сыну

Ты любишь прошлое, и я его люблю,

Но любим мы его по-разному с тобою,

Сам бог отвёл часы прибою и отбою,

Цветам дал яркий миг и скучный век стеблю.

Ты не придашь мечтой красы воспоминаньям, –

Их надо выстрадать, и дать им отойти,

Чтоб жгли нас издали мучительным сознаньем

Покатой лёгкости дальнейшего пути.

Не торопись, побудь ещё в обманах мая,

Пока дрожащих ног покатость, увлекая,

К скамейке прошлого на отдых не сманит –

Наш юных не берёт заржавленный магнит...

Май

Так нежно небо зацвело,

А майский день уж тихо тает,

И только тусклое стекло

Пожаром запада блистает.

К нему прильнув из полутьмы,

В минутном млеет позлащеньи

Тот мир, которым были мы...

Иль будем, в вечном превращеньи?

И разлучить не можешь глаз

Ты с пыльно-зыбкой позолотой,

Но в гамму вечера влилась

Она тоскующею нотой

Над миром, что, златим огнем,

Сейчас умрет, не понимая,

Что счастье искрилось не в нем,

А в золотом обмане мая,

Что безвозвратно синева,

Его златившая, поблекла...

Что только зарево едва

Коробит розовые стекла.

* По автографу под загл. «Стекло»

с зачеркнутым загл. «Летний вечер».

Майская гроза

Среди полуденной истомы

Покрылась ватой бирюза...

Люблю сквозь первые симптомы

Тебя угадывать, гроза...

На пыльный путь ракиты гнутся,

Стал ярче спешный звон подков,

Нет-нет и печи распахнутся

Средь потемневших облаков.

А вот и вихрь, и помутненье,

И духота, и сизый пар...

Минута - с неба наводненье,

Еще минута - там пожар.

И из угла моей кибитки

В туманной сетке дождевой

Я вижу только лоск накидки

Да черный шлык над головой

Но вот уж тучи будто выше,

Пробились жаркие лучи,

И мягко прыгают по крыше

Златые капли, как мячи..

И тех уж нет... В огне лазури

Закинут за спину один,

Воспоминаньем майской бури

Дымится черный виксатин.

Когда бы бури пролетали

И все так быстро и светло...

Но не умчит к лазурной дали

Грозой разбитое крыло.

Маки

Веселый день горит... Среди сомлевших трав

Все маки пятнами - как жадное бессилье,

Как губы, полные соблазна и отрав,

Как алых бабочек развернутые крылья.

Веселый день горит... Но сад и пуст и глух.

Давно покончил он с соблазнами и пиром,-

И маки сохлые, как головы старух,

Осенены с небес сияющим потиром.

Маки в полдень

(Вариант)

Безуханно и цветисто

Чей-то нежный сгиб разогнут,-

Крылья алого батиста

Развернулись и не дрогнут.

Все, что нежит - даль да близь,

Оскорбив пятном кровавым,

Жадно маки разрослись

По сомлевшим тучным травам.

Но не в радость даже день им,

Темны пятна маков в небе,

И тяжелым сном осенним

Истомлен их яркий жребий.

Сном о том, что пуст и глух

Будет сад, а в нем, как в храме,

Тяжки головы старух...

Осененные Дарами.

Мелодия для арфы

Мечту моей тоскующей любви

Твои глаза с моими делят немо...

О белая, о нежная, живи!

Тебя сорвать мне страшно, хризантема.

Но я хочу, чтоб ты была одна,

Чтоб тень твоя с другою не сливалась

И чтоб одна тобою любовалась

В немую ночь холодная луна...

Месяц

Sunt mihi bis septem

Кто сильнее меня - их и сватай...

Истомились - и все не слились:

Этот сумрак голубоватый

И белесая высь...

Этот мартовский колющий воздух

С зябкой ночью на талом снегу

В еле тронутых зеленью звездах

Я сливаю и слить не могу...

Уж не ты ль и колдуешь, жемчужный,

Ты, кому остальные ненужны,

Их не твой ли развел и ущерб,

На горелом пятне желтосерп,

Ты, скиталец, небес праздносумый

С иронической думой?

Миг

Столько хочется сказать,.

Столько б сердце услыхало,

Но лучам не пронизать

Частых перьев опахала,-

И от листьев точно сеть

На песке толкутся тени...

Все,- но только не глядеть

В том, упавший на колени.

Чу... над самой головой

Из листвы вспорхнула птица:

Миг ушел - еще живой,

Но ему уж не светиться.

Милая

«Милая, милая, где ж ты была

Ночью в такую метелицу?»

«Горю и ночью дорога светла,

К дедке xодила на мельницу».

«Милая, милая, я не пойму

Речи с словами притворными.

С чем же ты ночью xодила к нему?»

«С чем я xодила? Да с зернами».

«Милая, милая, зерна-то чьи ж?

Жита я нынче не кашивал!»

«Зерна-то чьи, говоришь? Да твои ж...

Впрочем, xозяин не спрашивал...»

«Милая, милая, где же мука?

Куль-то, что был под передником?»

«У колеса, где вода глубока...

Лысый сегодня с наследником...»

Минута

Узорные ткани так зыбки,

Горячая пыль так бела,-

Не надо ни слов, ни улыбки:

Останься такой, как была;

Останься неясной, тоскливой,

Осеннего утра бледней

Под этой поникшею ивой,

На сетчатом фоне теней...

Минута - и ветер, метнувшись,

В узорах развеет листы,

Минута - и сердце, проснувшись,

Увидит, что это - не ты...

Побудь же без слов, без улыбки,

Побудь точно призрак, пока

Узорные тени так зыбки

И белая пыль так чутка...

Миражи

То полудня пламень синий,

То рассвета пламень алый,

Я ль устал от четких линий,

Солнце ль самое устало -

Но чрез полог темнолистый

Я дождусь другого солнца

Цвета мальвы золотистой

Или розы и червонца.

Будет взорам так приятно

Утопать в сетях зеленых,

А потом на темных кленах

Зажигать цветные пятна.

Пусть миражного круженья

Через миг погаснут светы...

Пусть я - радость отраженья,

Но не то ль и вы, поэты?

Мой стих

Недоспелым поле сжато;

И холодный сумрак тих...

Не теперь... давно когда-то

Был загадан этот стих...

Не отгадан, только прожит,

Даже, может быть, не раз,

Хочет он, но уж не может

Одолеть дремоту глаз.

Я не знаю, кто он, чей он,

Знаю только, что не мой,-

Ночью был он мне навеян,

Солнцем будет взят домой.

Пусть подразнит -мне не больно:

Я не с ним, я в забытьи...

Мук с меня и тех довольно,

Что, наверно, все -мои...

Видишь - он уж тает, канув

Из серебряных лучей

В зыби млечные туманов...

Не тоскуй: он был - ничей.

Молот и искры

Молот жизни, на плечах мне камни дробя,

Так мучительно груб и тяжел,

А ведь, кажется, месяц еще не прошел,

Что я сказками тешил себя...

Те, скажи мне, завянуть успели ль цветы,

Что уста целовали, любя,

Или, их обогнав, улетели мечты,

Те цветы... Я не знаю: тебя

Я люблю или нет... Не горит ореол

И горит - это ты и не ты,

Молот жизни мучительно, адски тяжел,

И ни искры под ним... красоты...

А ведь, кажется, месяц еще не прошел.

Моя тоска (Пусть травы сменятся...)

Пусть травы сменятся над капищем волненья,

И восковой в гробу забудется рука,

Мне кажется, меж вас одно недоуменье

Всё будет жить мое, одна моя Тоска...

Нет, не о тех, увы! кому столь недостойно,

Ревниво, бережно и страстно был я мил...

О, сила любящих и в муке так спокойна,

У женской нежности завидно много сил.

Да и при чем бы здесь недоуменья были —

Любовь ведь светлая, она кристалл, эфир...

Моя ж безлюбая — дрожит, как лошадь в мыле!

Ей — пир отравленный, мошеннический пир!

В венке из тронутых, из вянущих азалий

Собралась петь она... Не смолк и первый стих,

Как маленьких детей у ней перевязали,

Сломали руки им и ослепили их.

Она бесполая, у ней для всех улыбки,

Она притворщица, у ней порочный вкус —

Качает целый день она пустые зыбки,

И образок в углу — сладчайший Иисус...

Я выдумал ее — и всё ж она виденье,

Я не люблю ее — и мне она близка,

Недоумелая, мое недоуменье,

Всегда веселая, она моя тоска.

Мухи как мысли

(Памяти Апухтина)

Я устал от бессонниц и снов,

На глада мои пряди нависли:

Я хотел бы отравой стихов

Одурманить несносные мысли.

Я хотел бы распутать узлы...

Неужели там только ошибки?

Поздней осенью мухи так злы,

Их холодные крылья так липки.

Мухи-мысли ползут, как во сне,

Вот бумагу покрыли, чернея...

О, как, мертвые, гадки оне...

Разорви их, сожги их скорее.

Мучительный сонет

Едва пчелиное гуденье замолчало,

Уж ноющий комар приблизился, звеня...

Каких обманов ты, о сердце, не прощало

Тревожной пустоте оконченного дня?

Мне нужен талый снег под желтизной огня,

Сквозь потное стекло светящего устало,

И чтобы прядь волос так близко от меня,

Так близко от меня, развившись, трепетала.

Мне надо дымных туч с померкшей высоты,

Круженья дымных туч, в которых нет былого,

Полузакрытых глаз и музыки мечты,

И музыки мечты, ещё не знавшей слова...

О, дай мне только миг, но в жизни, не во сне,

Чтоб мог я стать огнём или сгореть в огне!

На воде

То луга ли, скажи, облака ли, вода ль

Околдована желтой луною:

Серебристая гладь, серебристая даль

Надо мной, предо мною, за мною...

Ни о чем не жалеть... Ничего не желать...

Только б маска колдуньи светилась

Да клубком ее сказка катилась

В серебристую даль, на сребристую гладь.

* Один из набросков стихотворения - на

служебном бланке «Директор Императорской

Николаевской гимназии. Царское Село».

На закате

Посв. Н. П. Бегичевой

Покуда душный день томится, догорая,

Не отрывая глаз от розового края...

Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:

Я не допил еще тоски твоей до дна...

Мне надо струн твоих: они дрожат печальней

И слаще, чем листы на той березе дальней...

Чего боишься ты? Я призрак, я ничей...

О, не вноси ко мне пылающих свечей...

Я знаю: бабочки дрожащими крылами

Не в силах потушить мучительное пламя,

И знаю, кем огонь тот траурный раздут,

С которого они сожженные падут...

Мне страшно, что с огнем не спят воспоминанья,

И мертвых бабочек мне страшно трепетанье.

На полотне

Платки измятые у глаз и губ храня,

Вдова с сиротами в потемках затаилась.

Одна старуха мать у яркого огня:

Должно быть, с кладбища, иззябнув, воротилась.

В лице от холода сквозь тонкие мешки -

Смесились сизые и пурпурные краски,

И с анкилозами на пальцах две руки

Безвольно отданы камина жгучей ласке.

Два дня тому назад средь несказанных мук

У сына сердце здесь метаться перестало,

Но мать не плачет -нет, в сведенных кистях рук

Сознанье -надо жить во что бы то ни стало.

На пороге

(Тринадцать строк)

Дыханье дав моим устам,

Она на факел свой дохнула,

И целый мир на Здесь и Там

В тот миг безумья разомкнула,

Ушла,- и холодом пахнуло

По древожизненным листам.

С тех пор Незримая, года

Мои сжигая без следа,

Желанье жить всё жарче будит,

Но нас никто и никогда

Не примирит и не рассудит,

И верю: вновь за мной когда

Она придет - меня не будет.

На северном берегу

Бледнеет даль. Уж вот он — день разлуки,

Я звал его, а сердцу всё грустней...

Что видел здесь я, кроме зла и муки,

Но всё простил я тихости теней.

Всё небесам в холодном их разливе,

Лазури их прозрачной, как недуг,

И той меж ив седой и чахлой иве —

Товарищам непоправимых мук.

И грустно мне, не потому, что беден

Наш пыльный сад, что выжжены листы,

Что вечер здесь так утомленно бледен,

Так мертвы безуханные цветы,

А потому, что море плещет с шумом,

И синевой бездонны небеса,

Что будет там моим закатным думам

Невмоготу их властная краса...

Над высью горной

(Из Гёте)

Над высью горной

Тишь.

В листве, уж чёрной,

Не ощутишь

Ни дуновенья.

В чаще затих полёт...

О, подожди!.. Мгновенье –

Тишь и тебя... возьмёт.

Не могу понять, не знаю...

Не могу понять, не знаю...

Это сон или Верлен?..

Я люблю иль умираю?

Это чары или плен?

Из разбитого фиала

Всюду в мире разлита

Или мука идеала,

Или муки красота.

Пусть мечта не угадала,

Та она или не та,

Перед светом идеала,

Пусть мечта не угадала,

Это сон или Верлен?

Это чары или плен?

Но дохнули розы плена

На замолкшие уста,

И под музыку Верлена

Будет петь моя мечта.

Небо звездами в тумане...

Небо звездами в тумане не расцветится

Робкий вечер их сегодня не зажег...

Только томные по окнам елки светятся,

Да, кружася, заметает нас снежок.

Меж ресниц твоих снежинки закидавшие

Не дают тебе в глаза мои смотреть,

Сами слезы, только сердца не сжигавшие,

Сами звезды, но уставшие гореть...

Это их любви безумною обидою

Против воли твои звезды залиты...

И мучительно снежинкам я завидую,

Потому что ими плачешь ты...

Невозможно

Есть слова - их дыхание, что цвет,

Так же нежно и бело-тревожно,

Но меж них ни печальнее нет,

Ни нежнее тебя, невозможно.

Не познав, я в тебе уж любил

Эти в бархат ушедшие звуки:

Мне являлись мерцанья могил

И сквозь сумрак белевшие руки.

Но лишь в белом венце хризантем,

Перед первой угрозой забвенья,

Этих вэ, этих зэ, этих эм

Различить я сумел дуновенья.

И, запомнив, невестой в саду

Как в апреле тебя разубрали,-

У забитой калитки я жду,

Позвонить к сторожам не пора ли.

Если слово за словом, что цвет,

Упадает, белея тревожно,

Не печальных меж павшими нет,

Но люблю я одно - невозможно.

Негибнущий аромат

(Из Леконта де Лиля)

Если на розу полей

Солнце Лагора сияло,

Душу ее перелей

В узкое горло фиала.

Глину ль насытит бальзам

Или обвеет хрусталь,

С влагой божественной нам

Больше расстаться не жаль.

Пусть, орошая утес,

Жаркий песок она поит,

Розой оставленных слез

Море потом не отмоет.

Если ж фиалу в кусках

Выпадет жребий лежать,

Будет, блаженствуя, прах

Розой Лагора дышать.

Сердце мое как фиал,

Не пощаженный судьбою,

Пусть он недолго дышал,

Дивная влага, тобою;

Той, перед кем пламенел

Чистый светильник любви,

Благословляя удел,

Муки простил я свои.

Сердцу любви не дано,-

Но, и меж атомов атом,

Будет бессмертно оно

Нежным твоим ароматом.

Неживая

На бумаге синей,

Грубо, грубо синей,

Но в тончайшей сетке,

Разметались ветки,

Ветки-паутинки.

А по веткам иней,

Самоцветный иней,

Точно сахаринки...

По бумаге синей

Разметались ветки,

Слезы были едки.

Бедная тростинка,

Милая тростинка,

И чего хлопочет?

Все уверить хочет,

Что она живая,

Что, изнемогая -

(Полно, дорогая!) -

И она ждет мая,

Ветреных объятий.

И зеленых платьев,

Засыпать под сказки

Соловьиной ласки,

И проснуться, щуря

Заспанные глазки

От огня лазури.

На бумаге синей,

Грубо, грубо синей

Разметались ветки,

Ветки-паутинки,

Заморозил иней

У сухой тростинки

На бумаге синей

Все ее слезинки.

Ненужные строфы

Сонет

Нет, не жемчужины, рожденные страданьем,

Из жерла черного метала глубина:

Тем до рожденья их отверженным созданьям

Мне одному, увы! известна лишь цена...

Как чахлая листва, пестрима увяданьем

И безнадежностью небес позлащена,

Они полны еще неясным ожиданьем,

Но погребальная свеча уж зажжена.

Без лиц и без речей разыгранная драма:

Огонь под розами мучительно храним,

И светозарный бог из черной ниши храма...

Он улыбается, он руки тянет к ним.

И дети бледные Сомненья и Тревоги

Идут к нему приять пурпуровые тоги.

* По автографу под загл. «Экран»,

с зачеркнутым загл. «У камина».

Пурпуровые тоги - торжественное

одеяние консулов в Древнем Риме, здесь

- атрибут славы.

Нерасцепленные звенья

Нерасцепленные звенья,

Неосиленная тень,-

И забвенье, но забвенье,

Как осенний мягкий день,

Как полудня солнце в храме

Сквозь узор стекла цветной,-

С заметенною листами,

Но горящею волной...

Нам - упреки, нам - усталость,

А оно уйдет, как дым,

Пережито, но осталось

На портрете молодым.

Нервы

(Пластинка для граммофона)

Как эта улица пыльна, раскалена!

Что за печальная, о господи, сосна!

Балкон под крышею. Жена мотает гарус.

Муж так сидит. За ними холст, как парус.

Над самой клумбочкой прилажен их балкон.

«Ты думаешь – не он... А если он?

Всё вяжет, боже мой... Посудим хоть немножко...»

...Морошка, ягода морошка!..

«Вот только бы спустить лиловую тетрадь?»

«Что, барыня, шпинату будем брать?»

«Возьмите, Аннушка!» –

                                   «Да там ещё на стенке

Видал записку я, так...»

                                   ...Хороши гребэнки!

«А... почтальон идёт... Петровым писем нет?»

«Корреспонденции одна газета "Свет"».–

«Ну что ж? устроила?» – «Спалила под плитою». –

«Неосмотрительность какая!.. Перед тою?

А я тут так решил: сперва соображу,

И уж потом тебе все факты изложу...

Ещё чего у нас законопатить нет ли?»

«Я всё сожгла». – Вздохнув, считает молча петли...

«Не замечала ты: сегодня мимо нас

Какой-то господин проходит третий раз?»

«Да мало ль ходит их...» –

                                   «Но этот ищет, рыщет,

И по глазам заметно, что он сыщик!..»

«Чего ж у нас искать-то? Боже мой!»

«А Вася-то зачем не сыщется домой?»

«Там к барину пришёл за пачпортами дворник».

«Ко мне пришёл?.. А день какой?» – «Авторник».

«Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров»...

                        ...Ландышов, свежих ландышов!

«Ну что? Как с дворником? Ему бы хоть прибавить!»

«Вот вздор какой. За что же?»

                                               ...Бритвы праветь...

«Присядь же ты спокойно! Кись-кись-кись...»

«Ах, право, шёл бы ты по воздуху пройтись!

Иль ты вообразил, что мне так сладко маяться...»

                                   Яица свежие, яица!

Яичек свеженьких?..

                                   Но вылилась и злоба...

Расселись по углам и плачут оба...

Как эта улица пыльна, раскалена!

Что за печальная, о господи, сосна!

12 июля 1909, Царское Село

Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали...

Нет, мне не жаль цветка, когда его сорвали,

Чтоб он завял в моем сверкающем бокале.

Сыпучей черноты меж розовых червей,

Откуда вырван он,- что может быть мертвей?

И нежных глаз моих миражною мечтою

Неужто я пятна багрового не стою,

Пятна, горящего в пустыне голубой.

Чтоб каждый чувствовал себя одним собой?

Увы, и та мечта, которая соткала

Томление цветка с сверканием бокала,

Погибнет вместе с ним, припав к его стеблю,

Уж я забыл ее,- другую я люблю...

Кому-то новое готовлю я страданье,

Когда не все мечты лишь скука выжиданья.

Но для меня свершился выдел...

Но для меня свершился выдел,

И вот каким его я видел:

Злачено-белый —

прямо с елки —

Был кифарэд он и стрелец.

Звенели стрелы,

как иголки,

Грозой для кукольных сердец...

Дымились букли

из-под митры,

На струнах нежилась рука,

Но уж потухли звоны цитры

Меж пальцев лайковых божка.

Среди миражей не устану

Его искать — он нужен мне,

Тот безустанный мировражий,

Тот смех огня и смех в огне.

Ноша жизни светла и легка мне...

Le silence est l’ame des choses.

             Rollinat

Ноша жизни светла и легка мне,

И тебя я смущаю невольно;

Не за бога в раздумье на камне,

Мне за камень, им найденный, больно.

Я жалею, что даром поблекла

Позабытая в книге фиалка,

Мне тумана, покрывшего стекла

И слезами разнятого, жалко.

И не горе безумной, а ива

Пробуждает на сердце унылость,

Потому что она, терпеливо

Это горе качая... сломилась.

Ноябрь

Сонет

Как тускло пурпурное пламя,

Как мертвы желтые утра!

Как сеть ветвей в оконной раме

Всё та ж сегодня, что вчера...

Одна утеха, что местами

Налет белил и серебра

Мягчит пушистыми чертами

Работу тонкую пера...

В тумане солнце, как в неволе...

Скорей бы сани, сумрак, поле,

Следить круженье облаков,-

Да, упиваясь медным свистом,

В безбрежной зыбкости снегов

Скользить по линиям волнистым.

* По автографу под загл. «Зимний

сонет». Вариация в ст. 9-10: «Как

тяжела зимы неволя. Скорей бы

сумерки да в поле.»

О нет, не стан, пусть он так нежно-зыбок...

О нет, не стан, пусть он так нежно-зыбок,

Я из твоих соблазнов затаю,

Не влажный блеск малиновых улыбок,-

Страдания холодную змею.

Так иногда в банально-пестрой зале,

Где вальс звенит, волнуя и моля,

Зову мечтой я звуки Парсифаля,

И тень, и Смерть над маской короля...

. . . . . . . . . . . . . . . . . .

Оставь меня. Мне ложе стелит Скука.

Зачем мне рай, которым грезят все?

А если грязь и низость только мука

По где-то там сияющей красе...

О. П. Хмара-Барщевской

Меж теней погасли солнца пятна

На песке в загрезившем саду.

Все в тебе так сладко -непонятно,

Но твое запомнил я: «Приду».

Черный дым, но ты воздушней дыма,

Ты нежней пушинок у листа,

Я не знаю, кем, но ты любима,

Я не знаю, чья ты, но мечта.

За тобой в пустынные покои

Не сойдут алмазные огни,

Для тебя душистые левкои

Здесь ковром раскинулись одни..

Эту ночь я помню в давней грезе,

Но не я томился и желал:

Сквозь фонарь, забытый на березе,

Талый воск и плакал и пылал.

Облака

Пережиты ли тяжкие проводы,

Иль в глаза мне глядят, неизбежные,

Как тогда вы мне кажетесь молоды,

Облака, мои лебеди нежные!

Те не снятся ушедшие грозы вам,

Все бы в небе вам плавать да нежиться,

Только под вечер в облаке розовом

Будто девичье сердце забрезжится...

Но не дружны вы с песнями звонкими,

Разойдусь я, так вы затуманитесь,

Безнадежно, полосками тонкими,

Расплываясь, друг к другу все тянетесь...

Улетели и песни пугливые,

В сердце радость сменилась раскаяньем,

А вы все надо мною, ревнивые,

Будто плачете дымчатым таяньем...

Одуванчики

Захлопоталась девочка

В зеленом кушаке,

Два желтые обсевочка

Сажая на песке.

Не держатся и на-поди:

Песок ли им не рад?..

А солнце уж на западе

И золотится сад.

За ручкой ручку белую

Малютка отряхнет:

«Чуть ямочку проделаю,

Ее и заметет...

Противные, упрямые!»

- Молчи, малютка дочь,

Коль неприятны ямы им,

Мы стебельки им прочь.

Вот видишь ли: все к лучшему -

Дитя, развеселись,

По холмику зыбучему

Две звездочки зажглись.

Мохнатые, шафранные

Звездинки из цветов...

Ну вот, моя желанная,

И садик твой готов.

Отпрыгаются ноженьки,

Весь высыплется смех,

А ночь придет - у боженьки

Постельки есть для всех...

Заснешь ты, ангел-девочка,

В пуху, на локотке...

А желтых два обсевочка

Распластаны в песке.

Октябрьский миф

Мне тоскливо. Мне невмочь.

Я шаги слепого слышу:

Надо мною он всю ночь

Оступается о крышу.

И мои ль, не знаю, жгут

Сердце слезы, или это

Те, которые бегут

У слепого без ответа,

Что бегут из мутных глаз

По щекам его поблеклым,

И в глухой полночный час

Растекаются по стеклам.

Он и я

Давно меж листьев налились

Истомой розовой тюльпаны,

Но страстно в сумрачную высь

Уходит рокот фортепьянный.

И мука там иль торжество,

Разоблаченье иль загадка,

Но он - ничей, а вы - его,

И вам сознанье это сладко.

А я лучей иной звезды

Ищу в сомненьи и тревожно,

Я, как настройщик, все лады

Перебираю осторожно.

Темнеет... Комната пуста,

С трудом я вспоминаю что-то,

И безответна и чиста,

За нотой умирает нота.

Опять в дороге

Когда высоко под дугою

Звенело солнце для меня,

Я жил унылою мечтою,

Минуты светлые гоня...

Они пугливо отлетали,

Но вот прибился мой звонок:

И где же вы, златые дали?

В тумане – юг, погас восток...

А там стена, к закату ближе,

Такая страшная на взгляд...

Она всё выше... Мы всё ниже...

«Постой-ка, дядя!» – «Не велят».

Опять в дороге (Луну сегодня выси...)

Луну сегодня выси

Упрятали в туман...

Поди-ка, подивися,

Как щит ее медян.

И поневоле сердцу

Так жутко моему...

Эх, распахнуть бы дверцу

Да в лунную тюрьму!

К тюрьме той посплывались

Не тучи — острова,

И все оторочались

В златые кружева.

Лишь дымы без отрады

И устали бегут:

Они проезжим рады,

Отсталых стерегут,

Где тени стали ложны

По вымершим лесам...

Была ль то ночь тревожна

Иль я — не знаю сам...

Раздышки всё короче,

Ухабы тяжелы...

А в дыме зимней ночи

Слилися все углы...

По ведьминой рубахе

Тоскливо бродит тень,

И нарастают страхи,

Как тучи в жаркий день.

Кибитка всё кривее...

Что ж это там растет?

«Эй, дядя, поживее!»

«Да человек идет...

Без шапки, без лаптишек,

Лицо-то в кулачок

А будто из парнишек...»

«Что это — дурачок?»

«Так точно, он — дурашный.

Куда ведь забрался,

Такой у нас бесстрашный

Он, барин, задался.

Здоров ходить. Морозы,

А нипочем ему...»

И стыдно стало грезы

Тут сердцу моему.

Так стыдно стало страху

От скраденной луны,

Что ведьмину рубаху

Убрали с пелены...

Куда ушла усталость,

И робость, и тоска...

Была ли это жалость

К судьбишке дурака,—

Как знать?.. Луна высоко

Взошла — так хороша,

Была не одинока

Теперь моя душа...

Ореанда

Нибелой дерзостью палат на высотах,

С орлами яркими в узорных воротах,

Ни женской прихотью арабских очертаний

Не мог бы сердца я лелеять неустанней.

Но в пятнах розовых по силуэтам скал

Напрасно я души, своейдуше искал...

Я с нею встретился в картинном запустеньи

Сгоревшего дворца - где нежное цветенье

Бежит по мрамору разбитых ступеней,

Где в полдень старый сад печальней и темней,

А синие лучи струятся невозбранно

По блёклости панно и забытью фонтана.

Я будто чувствовал, что там её найду,

С косматым лебедем играющей в пруду,

И что поделимся мы ветхою скамьёю

Близ корня дерева, что поднялся змеёю,

Дорогой на скалу, где грёзит крест литой

Над просветлённою страданьем

красотой.

Осенний романс

Гляжу на тебя равнодушно,

А в сердце тоски не уйму...

Сегодня томительно -душно,

Но солнце таится в дыму.

Я знаю, что сон я лелею,

Но верен хоть снам я,- а ты?..

Ненужною жертвой в аллею

Падут, умирая, листы...

Судьба нас сводила слепая:

Бог знает, мы свидимся ль там...

Но знаешь?.. Не смейся, ступая

Весною по мертвым листам!

Осенняя эмаль...

Сад туманен. Сад мой донят

Белым холодом низин.

Равнодушно он уронит

Свой венец из георгин.

Сад погиб...

А что мне в этом.

Если в полдень глянешь ты,

Хоть эмалевым приветом

Сквозь последние листы?

Осень (И всю ночь там по месяцу дымы вились...)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

И всю ночь там по месяцу дымы вились,

И всю ночь кто-то жалостно чуткий

На скамье там дремал, уходя в котелок.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

А к рассвету в молочном тумане повис

На березе искривленно - жуткий

И мучительно-черный стручок,

Чуть пониже растрепанных гнезд,

А длиной - в человеческий рост...

И глядела с сомнением просинь

На родившую позднюю осень.

Осень (Не било четырех...)

. . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Не било четырех... Но бледное светило

Едва лишь купола над нами золотило,

И, в выцветшей степи туманная река,

Так плавно двигались над нами облака,

И столько мягкости таило их движенье,

Забывших яд измен и муку расторженья,

Что сердцу музыки хотелось для него...

Но снег лежал в горах, и было так мертво,

И оборвали в ночь свистевшие буруны

Меж небом и землей протянутые струны...

А к утру кто-то нам, развеяв молча сны,

Напомнил шепотом, что мы осуждены.

Гряда не двигалась и точно застывала,

Ночь надвигалась ощущением провала...

Офорт

Гул печальный и дрожащий

Не разлился - и застыл...

Над серебряною чащей

Алый дым и темный пыл.

А вдали рисунок четкий-

Леса синие верхи,

Как на меди крепкой водкой

Проведенные штрихи.

Ясен путь, да страшен жребий,

Застывая, онеметь,-

И по мертвом солнце в небе

Стонет раненая медь.

Неподвижно в кольца дыма

Черной думы врезан дым...

И она была язвима-

Только ядом долгих зим.

* * *

Посвящено Е. М. Мухиной

Падает снег,

Мутный и белый и долгий,

Падает снег,

Заметая дороги,

Засыпая могилы,

Падает снег...

Белые влажные звезды!

Я так люблю вас,

Тихие гостьи оврагов!

Холод и нега забвенья

Сердцу так сладки...

О, белые звезды... Зачем же,

Ветер, зачем ты свеваешь,

Жгучий мучительный ветер,

С думы и черной и тяжкой,

Точно могильная насыпь,

Белые блестки мечты?..

В поле зачем их уносишь?

Если б заснуть,

Но не навеки,

Если б заснуть

Так, чтобы после проснуться,

Только под небом лазурным...

Новым, счастливым, любимым...

26 ноября 1900

Падение лилий

Уж черной Ночи бледный День

Свой факел отдал, улетая:

Темнеет в небе хлопьев стая,

Но, веселя немую сень,

В камине вьется золотая

Змея, змеей перевитая.

Гляжу в огонь - работать лень:

Пускай по стенам, вырастая,

Дрожа, колеблясь или тая,

За тенью исчезает тень,

А сердцу снится тень иная,

И сердце плачет, вспоминая.

Сейчас последние, светлей

Златисто-розовых углей,

Падут минутные строенья:

С могил далеких и полей

И из серебряных аллей

Услышу мрака дуновенье...

В постель скорее!.. Там теплей,

А ты, волшебница, налей

Мне капель чуткого забвенья,

Чтоб ночью вянущих лилей

Мне ярче слышать со стеблей

Сухой и странный звук паденья.

Параллели

1

Под грозные речи небес

Рыдают косматые волны,

А в чаще, презрения полный,

Хохочет над бурею бес.

Но утро зажжет небеса,

Волна золотится и плещет,

А в чаще холодной роса

Слезою завистливой блещет.

        2

Золотя заката розы,

Клонит солнце лик усталый,

И глядятся туберозы

В позлащенные кристаллы.

Но не надо сердцу алых,-

Сердце просит роз поблеклых,

Гиацинтов небывалых,

Лилий, плачущих на стеклах.

Парки – бабье лепетанье

Сонет

Я ночи знал. Мечта и труд

Их наполняли трепетаньем, –

Туда, к надлунным очертаньям,

Бывало, мысль они зовут.

Томя и нежа ожиданьем,

Они, бывало, промелькнут,

Как цепи розовых минут

Между запиской и свиданьем.

Но мая белого ночей

Давно страницы пожелтели...

Теперь я слышу у постели

Веретено, – и, как ручей,

Задавлен камнями обвала,

Оно уж лепет обрывало...

Первый фортепьянный сонет

Есть книга чудная, где с каждою страницей

Галлюцинации таинственно свиты:

Там полон старый сад луной и небылицей,

Там клен бумажные заворожил листы,

Там в очертаниях тревожной пустоты,

Упившись чарами луны зеленолицей,

Менады белою мятутся вереницей,

И десять реет их по клавишам мечты.

Но, изумрудами запястий залитая,

Меня волнует дев мучительная стая:

Кристально чистые так бешено горды.

И я порвать хочу серебряные звенья...

Но нет разлуки нам, ни мира, ни забвенья,

И режут сердце мне их узкие следы...

Перебой ритма

Как ни гулок, ни живуч - Ям-

-б, утомлен и он, затих

Средь мерцаний золотых,

Уступив иным созвучьям.

То-то вдруг по голым сучьям

Прозы утра, град шутих,

На листы веленьем щучьим

За стихом поскачет стих.

Узнаю вас, близкий рампе,

Друг крылатый эпиграмм, Пэ-

-она третьего размер.

Вы играли уж при мер-

-цаньи утра бледной лампе

Танцы нежные Химер.

Перед закатом

Гаснет небо голубое,

На губах застыло слово;

Каждым нервом жду отбоя

Тихой музыки былого.

Но помедли, день, врачуя

Это сердце от разлада!

Всё глазами взять хочу я

Из темнеющего сада...

Щетку желтую газона,

На гряде цветок забытый,

Разоренного балкона

Остов, зеленью увитый.

Топора обиды злые,

Всё, чего уже не стало...

Чтобы сердце, сны былые

Узнавая, трепетало...

Перед панихидой

Сонет

Два дня здесь шепчут: прям и нем

Все тот же гость в дому,

И вянут космы хризантем

В удушливом дыму.

Гляжу и мыслю: мир ему,

Но нам-то, нам-то всем,

Иль люк в ту смрадную тюрьму

Захлопнулся совсем?

«Ах! Что мертвец! Но дочь, вдова...»

Слова, слова, слова.

Лишь Ужас в белых зеркалах

Здесь молит и поет

И с поясным поклоном Страх

Нам свечи раздает.

Песня без слов

Сердце исходит слезами,

Словно холодная туча...

Сковано тяжкими снами,

Сердце исходит слезами.

Льются мелодией ноты

Шелеста, шума, журчанья,

В сердце под игом дремоты

Льются дождливые ноты...

Только не горем томимо

Плачет, а жизнью наскуча,

Ядом измен не язвимо,

Мерным биеньем томимо.

Разве не хуже мучений

Эта тоска без названья?

Жить без борьбы и влечений

Разве не хуже мучений?

Петербург

Жёлтый пар петербургской зимы,

Жёлтый снег, облипающий плиты...

Я не знаю, где вы и где мы,

Только знаю, что крепко мы слиты.

Сочинил ли нас царский указ?

Потопить ли нас шведы забыли?

Вместо сказки в прошедшем у нас

Только камни да страшные были.

Только камни нам дал чародей,

Да Неву буро-жёлтого цвета,

Да пустыни немых площадей,

Где казнили людей до рассвета.

А что было у нас на земле,

Чем вознёсся орёл наш двуглавый,

В тёмных лаврах гигант на скале, –

Завтра станет ребячьей забавой.

Уж на что был он грозен и смел,

Да скакун его бешеный выдал,

Царь змеи раздавить не сумел,

И прижатая стала наш идол.

Ни кремлей, ни чудес, ни святынь,

Ни миражей, ни слёз, ни улыбки...

Только камни из мёрзлых пустынь

Да сознанье проклятой ошибки.

Даже в мае, когда разлиты

Белой ночи над волнами тени,

Там не чары весенней мечты,

Там отрава бесплодных хотений.

Печальная страна

Печален из меди

Наш символ венчальный,

У нас и комедий

Финалы печальны...

Веселых соседей

У нас инфернальны

Косматые шубы...

И только... банальны

Косматых медведей

От трепетных снедей

Кровавые губы.

Погребение проклятого поэта

Если тело твое христиане,

Сострадая, земле предадут,

Это будет в полночном тумане,

Там, где сорные травы растут.

И когда на немую путину

Выйдут чистые звезды дремать,

Там раскинет паук паутину

И змеенышей выведет мать.

По ночам над твоей головою

Не смолкать и волчиному вою.

Будет ведьму там голод долить,

Будут вопли ее раздаваться,

Старичонки в страстях извиваться,

А воришки добычу делить.

Под зеленым абажуром

Короли, и валеты, и тройки!

Вы так ласково тешите ум:

От уверенно-зыбкой постройки

До тоскливо замедленных дум

Вы так ласково тешите ум,

Короли, и валеты, и тройки!

В вашей смене, дразнящей сердца,

В вашем быстро мелькающем крапе

Счастье дочери, имя отца,

Слово чести, поставленной на-пе,

В вашем быстро мелькающем крапе,

В вашей смене, дразнящей сердца...

Золотые сулили вы дали

За узором двойных королей,

Когда вами невестам гадали

Там, в глуши, за снегами полей,

За узором двойных королей

Золотые сулили вы дали...

А теперь, из потемок на свет

Безнадежно ложася рядами,

Равнодушное да или нет

Повторять суждено вам годами,

Безнадежно ложася рядами

Из зеленых потемок на свет.

Под новой крышей

Сквозь листву просвет оконный

Синью жгучею залит,

И тихонько ветер сонный

Волоса мне шевелит...

Не доделан новый кокон,

Точно трудные стихи:

Ни дверей, ни даже окон

Нет у пасынка стихий,

Но зато по клетям сруба

В темной зелени садов

Сапожищи жизни грубо

Не оставили следов,

И жилец докучным шумом

Мшистых стен не осквернил:

Хорошо здесь тихим думам

Литься в капельки чернил.

. . . . . . . . . . . . .

Схоронили пепелище

Лунной ночью в забытье...

Здравствуй, правнуков жилище,

И мое, и не мое!

После концерта

В аллею черные спустились небеса,

Но сердцу в эту ночь не превозмочь усталость...

Погасшие огни, немые голоса,-

Неужто это все, что от мечты осталось?

О, как печален был одежд ее атлас,

И вырез жутко бел среди наплечий черных!

Как жалко было мне ее недвижных глаз

И снежной лайки рук, молитвенно-покорных!

А сколько было там развеяно души

Среди рассеянных, мятежных и бесслезных!

Что звуков пролито, взлелеянных в тиши,

Сиреневых, и ласковых, и звездных!

Так с нити порванной в волненьи иногда,

Средь месячных-лучей, и нежны, и огнисты,

В росистую траву катятся аметисты

И гибнут без следа.

Последние сирени

Заглох и замер сад. На сердце всё мутней

От живости обид и горечи ошибок...

А ты что сберегла от голубых огней,

И золотистых кос, и розовых улыбок?

Под своды душные за тенью входит тень,

И неизбежней всё толпа их нарастает...

Чу... ветер прошумел — и белая сирень

Над головой твоей, качаясь, облетает.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Пусть завтра не сойду я с тинистого дна,

Дождя осеннего тоскливей и туманней,

Сегодня грудь моя желания полна,

Как туча, полная и грома и сверканий.

Но малодушием не заслоняй порыв,

И в этот странный час сольешься ты с поэтом;

Глубины жаркие словам его открыв,

Ты миру явишь их пророческим рассветом.

Посылка

Вам я шлю стихи мои, когда-то

Их вдали игравшие солдаты!

Только ваши, без четверостиший,

Пели трубы горестней и тише...

Поэзия

Сонет

Творящий дух и жизни случай

В тебе мучительно слиты,

И меж намеков красоты

Нет утончённей и летучей...

В пустыне мира зыбко-жгучей,

Где мир – мираж, влюбилась ты

В неразрешённость разнозвучий

И в беспокойные цветы.

Неощутима и незрима,

Ты нас томишь, боготворима,

В просветы бледные сквозя,

Так неотвязно, неотдумно,

Что, полюбив тебя, нельзя

Не полюбить тебя безумно.

Поэзия (Над высью пламенной Синая...)

Над высью пламенной Синая

Любить туман Ее лучей,

Молиться Ей, Ее не зная,

Тем безнадежно горячей,

Но из лазури фимиама,

От лилий праздного венца,

Бежать... презрев гордыню храма

И славословие жреца,

Чтоб в океане мутных далей,

В безумном чаяньи святынь,

Искать следов Ее сандалий

Между заносами пустынь.

Поэзия (Пусть для ваших открытых сердец...)

Пусть для ваших открытых сердец

До сих пор это - светлая фея

С упоительной лирой Орфея,

Для меня это - старый мудрец.

По лицу его тяжко проходит

Бороздой Вековая Мечта,

И для мира немые уста

Только бледной улыбкой поводит.

Поэту

В раздельной чёткости лучей

И в чадной слитности видений

Всегда над нами – власть вещей

С её триадой измерений.

И грани ль ширишь бытия

Иль формы вымыслом ты множишь,

Но в самом я от глаз не я

Ты никуда уйти не можешь.

Та власть маяк, зовёт она,

В ней сочетались бог и тленность,

И перед нею так бледна

Вещей в искусстве прикровенность.

Нет, не уйти от власти их

За волшебством воздушных пятен,

Не глубиною манит стих,

Он лишь как ребус непонятен.

Красой открытого лица

Влекла Орфея пиерида.

Ужель достойны вы певца,

Покровы кукольной Изиды?

Люби раздельность и лучи

В рождённом ими аромате.

Ты чаши яркие точи

Для целокупных восприятий.

Прерывистые строки

Этого быть не может,

    Это – подлог,

День так тянулся и дожит,

    Иль, не дожив, изнемог?..

  Этого быть не может,

С самых тех пор

В горле какой-то комок...

    Вздор...

Этого быть не может...

    Это – подлог...

Ну-с, проводил на поезд,

    Вернулся, и solo*, да!

Здесь был её кольчатый пояс,

    Брошка лежала – звезда,

Вечно открытая сумочка

    Без замка,

И, так бесконечно мягка,

В прошивках красная думочка...

. . . . . . . . . . . . . . . .

    Зал...

Я нежное что-то сказал,

    Стали прощаться,

Возле часов у стенки...

Губы не смели разжаться,

    Склеены...

Оба мы были рассеяны,

Оба такие холодные...

    Мы...

Пальцы её в чёрной митенке

   Тоже холодные...

«Ну, прощай до зимы,

Только не той, и не другой,

И не ещё – после другой...

    Я ж, дорогой,

    Ведь не свободная...»

– «Знаю, что ты – в застенке...»

    После она

Плакала тихо у стенки

И стала бумажно-бледна...

Кончить бы злую игру...

    Что ж бы ещё?

Губы хотели любить горячо,

    А на ветру

Лишь улыбались тоскливо...

Что-то в них было застыло,

    Даже мертво...

Господи, я и не знал, до чего

    Она некрасива...

Ну, слава богу, пускают садиться...

Мокрым платком осушая лицо,

Мне отдала она это кольцо...

Слиплись ещё раз холодные лица,

     Как в забытьи, –

       И

    Поезд ещё стоял –

      Я убежал...

    Но этого быть не может,

      Это – подлог...

День или год и уж дожит,

Иль, не дожив, изнемог...