Подборка: Я не допил ещё тоски твоей до дна
Стихотворения, переводы
Из книги «Кипарисовый ларец»
В волшебную призму
Хрусталь мой волшебен трикраты.
Под первым устоем ребра –
Там руки с мученьем разжаты,
Раскидано пламя костра.
Но вновь не увидишь костёр ты,
Едва передвинешь устой –
Там бледные руки простёрты
И мрак обнимают пустой.
Нажмёшь ли устой ты последний –
Ни сжатых, ни рознятых рук,
Но радуги нету победней,
Чем радуга конченных мук!..
Пробуждение
Кончилась яркая чара,
Сердце очнулось пустым:
В сердце, как после пожара,
Ходит удушливый дым.
Кончилась? Жалкое слово,
Жалкого слова не трусь:
Скоро в остатках былого
Я и сквозь дым разберусь.
Что не хотело обмана –
Всё остаётся со мной...
Солнце за гарью тумана
Жёлто, как вставший больной.
Жребий, о сердце, твой понят –
Старого пепла не тронь...
Больше проклятый огонь
Стен твоих чёрных не тронет!
Стансы ночи
О. П. Хмара-Барщевской
Меж теней погасли солнца пятна
На песке в загрезившем саду.
Всё в тебе так сладко-непонятно,
Но твоё запомнил я: «Приду».
Чёрный дым, но ты воздушней дыма,
Ты нежней пушинок у листа,
Я не знаю, кем, но ты любима,
Я не знаю, чья ты, но мечта.
За тобой в пустынные покои
Не сойдут алмазные огни,
Для тебя душистые левкои
Здесь ковром раскинулись одни.
Эту ночь я помню в давней грёзе,
Но не я томился и желал:
Сквозь фонарь, забытый на берёзе,
Талый воск и плакал и пылал.
Нервы
(Пластинка для граммофона)
Как эта улица пыльна, раскалена!
Что за печальная, о господи, сосна!
Балкон под крышею. Жена мотает гарус.
Муж так сидит. За ними холст, как парус.
Над самой клумбочкой прилажен их балкон.
«Ты думаешь – не он... А если он?
Всё вяжет, боже мой... Посудим хоть немножко...»
...Морошка, ягода морошка!..
«Вот только бы спустить лиловую тетрадь?»
«Что, барыня, шпинату будем брать?»
«Возьмите, Аннушка!» –
«Да там ещё на стенке
Видал записку я, так...»
...Хороши гребэнки!
«А... почтальон идёт... Петровым писем нет?»
«Корреспонденции одна газета "Свет"».–
«Ну что ж? устроила?» – «Спалила под плитою». –
«Неосмотрительность какая!.. Перед тою?
А я тут так решил: сперва соображу,
И уж потом тебе все факты изложу...
Ещё чего у нас законопатить нет ли?»
«Я всё сожгла». – Вздохнув, считает молча петли...
«Не замечала ты: сегодня мимо нас
Какой-то господин проходит третий раз?»
«Да мало ль ходит их...» –
«Но этот ищет, рыщет,
И по глазам заметно, что он сыщик!..»
«Чего ж у нас искать-то? Боже мой!»
«А Вася-то зачем не сыщется домой?»
«Там к барину пришёл за пачпортами дворник».
«Ко мне пришёл?.. А день какой?» – «Авторник».
«Не выйдешь ли к нему, мой друг? Я нездоров»...
...Ландышов, свежих ландышов!
«Ну что? Как с дворником? Ему бы хоть прибавить!»
«Вот вздор какой. За что же?»
...Бритвы праветь...
«Присядь же ты спокойно! Кись-кись-кись...»
«Ах, право, шёл бы ты по воздуху пройтись!
Иль ты вообразил, что мне так сладко маяться...»
Яица свежие, яица!
Яичек свеженьких?..
Но вылилась и злоба...
Расселись по углам и плачут оба...
Как эта улица пыльна, раскалена!
Что за печальная, о господи, сосна!
12 июля 1909, Царское Село
Стихотворения, не вошедшие в книги
Любовь к прошлому
Сыну
Ты любишь прошлое, и я его люблю,
Но любим мы его по-разному с тобою,
Сам бог отвёл часы прибою и отбою,
Цветам дал яркий миг и скучный век стеблю.
Ты не придашь мечтой красы воспоминаньям, –
Их надо выстрадать, и дать им отойти,
Чтоб жгли нас издали мучительным сознаньем
Покатой лёгкости дальнейшего пути.
Не торопись, побудь ещё в обманах мая,
Пока дрожащих ног покатость, увлекая,
К скамейке прошлого на отдых не сманит –
Наш юных не берёт заржавленный магнит...
В зацветающих сиренях
Покуда душный день томится, догорая,
Не отрывая глаз от розового края...
Побудь со мной грустна, побудь со мной одна:
Я не допил ещё тоски твоей до дна...
Мне надо струн твоих: они дрожат печальней
И слаще, чем листы на той берёзе дальней...
Чего боишься ты? Я призрак, я ничей...
О, не вноси ко мне пылающих свечей...
Я знаю: бабочки дрожащими крылами
Не в силах потушить мучительное пламя,
И знаю, кем огонь тот траурный раздут,
С которого они, сожжённые, падут...
Мне страшно, что с огнём не спят воспоминанья,
И мёртвых бабочек мне страшно трепетанье.
Стихотворные переводы
Генрих Гейне (1797 – 1856)
Двойник
Ночь, и давно спит закоулок:
Вот её дом – никаких перемен,
Только жилицы не стало, и гулок
Шаг безответный меж каменных стен.
Тише. Там тень... руки ломает,
С неба безумных не сводит очей...
Месяц подкрался и маску снимает.
«Это – не я: ты лжёшь, чародей!
Бледный товарищ, зачем обезьянить?
Или со мной и тогда заодно
Сердце себе приходил ты тиранить
Лунною ночью под это окно?»
Счастье и несчастье
Счастье деве подобно пугливой:
Не умеет любить и любима,
Прядь откинув со лба торопливо,
Прикоснётся губами, и мимо.
А несчастье – вдова и сжимает
Вас в объятиях с долгим лобзаньем,
А больны вы, перчатки снимает
И к постели садится с вязаньем.
Шарль Бодлер (1821 – 1867)
Искупление
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?
И ночью бледный страх... хоть раз когда-нибудь
Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?
Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?
Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?
С отравой жгучих слёз и яростью без сил?
К вам приводила ночь немая из могил
Месть, эту чёрную назойливую гостью?
Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?
Вас, ангел свежести, томила лихорадка?
Вам летним вечером, на солнце у больниц,
В глаза бросались ли те пятна жёлтых лиц,
Где синих губ дрожит мучительная складка?
Вас, ангел свежести, томила лихорадка?
Вы, ангел прелести, теряли счёт морщинам?
Угрозы старости уж леденили вас?
Там в нежной глубине влюблённо-синих глаз
Вы не читали снисхождения к сединам?
Вы, ангел прелести, теряли счет морщинам?
О ангел счастия, и радости, и света!
Бальзама нежных ласк и пламени ланит
Я не прошу у вас, как зябнущий Давид...
Но, если можете, молитесь за поэта
Вы, ангел счастия, и радости, и света!
Старый колокол
Я знаю сладкий яд, когда мгновенья тают
И пламя синее узор из дыма вьёт,
А тени прошлого так тихо пролетают
Под вальс томительный, что вьюга им поёт.
О, я не тот, увы! над кем бессильны годы,
Чьё горло медное хранит могучий вой
И, рассекая им безмолвие природы,
Тревожит сон бойцов, как старый часовой.
В моей груди давно есть трещина, я знаю,
И если мрак меня порой не усыпит
И песни нежные слагать я начинаю –
Всё, насмерть раненный, там будто кто хрипит,
Гора кровавая над ним всё вырастает,
А он в сознанье и недвижно умирает.
Слепые
О, созерцай, душа: весь ужас жизни тут
Разыгран куклами, но в настоящей драме.
Они, как бледные лунатики, идут
И целят в пустоту померкшими шарами.
И странно: впадины, где искры жизни нет,
Всегда глядят наверх, и будто не проронит
Луча небесного внимательный лорнет,
Иль и раздумие слепцу чела не клонит?
А мне, когда их та ж сегодня, что вчера,
Молчанья вечного печальная сестра,
Немая ночь ведёт по нашим стогнам шумным
С их похотливою и наглой суетой, –
Мне крикнуть хочется – безумному безумным:
«Что может дать, слепцы, вам этот свод пустой?»
Поль Верлен (1844 – 1896)
Сонет
Мне душу странное измучило виденье,
Мне снится женщина, безвестна и мила,
Всегда одна и та ж и в вечном измененье,
О, как она меня глубоко поняла...
Всё, всё открыто ей... Обманы, подозренья,
И тайна сердца ей, лишь ей, увы! светла.
Чтоб освежить слезой мне влажный жар чела,
Она горячие рождает испаренья.
Брюнетка? русая? Не знаю, а волос
Я ль не ласкал её? А имя? В нём слилось
Со звучным нежное, цветущее с отцветшим;
Взор, как у статуи, и нем, и углублён,
И без вибрации, спокоен, утомлён.
Такой бы голос шёл к теням, от нас ушедшим...
Песня без слов
Сердце исходит слезами,
Словно холодная туча...
Сковано тяжкими снами,
Сердце исходит слезами.
Льются мелодией ноты
Шелеста, шума, журчанья,
В сердце под игом дремоты
Льются дождливые ноты...
Только не горем томимо
Плачет, а жизнью наскуча,
Ядом измен не язвимо,
Мерным биеньем томимо.
Разве не хуже мучений
Эта тоска без названья?
Жить без борьбы и влечений
Разве не хуже мучений?
Сюлли Прюдом (1839 – 1907)
Сомнение
Белеет Истина на чёрном дне провала.
Зажмурьтесь, робкие, а вы, слепые, прочь!
Меня безумная любовь околдовала:
Я к ней хочу, туда, в немую ночь.
Как долго эту цепь разматывать паденьем...
Вся наконец и цепь... И ничего... круги...
Я руки вытянул... Напрасно... Напряженьем
Кружим мучительно... Ни точки и ни зги...
А Истины меж тем я чувствую дыханье:
Вот мерным сделалось и цепи колыханье,
Но только пустоту пронзает мой размах...
И цепи, знаю я, на пядь не удлиниться, –
Сиянье где-то там, а здесь, вокруг, – темница,
Я – только маятник, и в сердце – только страх.
* * *
У звёзд я спрашивал в ночи:
«Иль счастья нет и в жизни звездной?»
Так грустны нежные лучи
Средь этой жуткой чёрной бездны.
И мнится, горнею тропой,
Облиты бледными лучами,
Там девы в белом со свечами
Печальной движутся стопой.
Иль всё у вас моленья длятся,
Иль в битве ранен кто из вас, –
Но не лучи из ваших глаз,
А слёзы светлые катятся.
Агония
Над гаснущим в томительном бреду
Не надо слов – их гул нестроен;
Немного музыки – и тихо я уйду
Туда – где человек спокоен.
Все чары музыки, вся нега оттого,
Что цепи для неё лишь нити;
Баюкайте печаль, но ничего
Печали вы не говорите.
Довольно слов – я им устал внимать,
Распытывать, их чисты ль цели:
Я не хочу того, что надо понимать,
Мне надо, чтобы звуки пели...
Мелодии, чтоб из одной волны
Лились и пенились другие...
Чтоб в агонию убегали сны,
Несла в могилу агония...
Над гаснущим в томительном плену
Не надо слов, – их гул нестроен,
Но если я под музыку усну,
Я знаю: будет сон спокоен.
Найдите няню старую мою:
У ней пасти стада ещё есть силы;
Вы передайте ей каприз мой на краю
Моей зияющей могилы.
Пускай она меня потешит, спев
Ту песню, что давно певала;
Мне сердце трогает простой её напев,
Хоть там и пенья мало.
О, вы её отыщете – живуч
Тот род людей, что жнёт и сеет,
А я из тех, кого и солнца луч
Уж к сорока годам не греет.
Вы нас оставите... Былое оживёт,
Презрев туманную разлуку,
Дрожащим голосом она мне запоёт,
На влажный лоб положит тихо руку...
Ведь может быть: из всех она одна
Меня действительно любила...
И будет вновь душа унесена
К брегам, что утро золотило.
Чтоб, как лампаде, сердцу догореть,
Иль, как часам, остановиться,
Чтобы я мог так просто умереть,
Как человек на свет родится.
Над гаснущим в томительном бреду
Не надо слов – их гул нестроен;
Немного музыки – и я уйду
Туда – где человек спокоен.
1907
Морис Роллина (1846 – 1903)
Библиотека
Я приходил туда, как в заповедный лес:
Тринадцать старых ламп, железных и овальных,
Там проливали блеск мерцаний погребальных
На вековую пыль забвенья и чудес.
Тревоги тайные мой бедный ум гвоздили,
Казалось, целый мир заснул иль опустел;
Там стали креслами тринадцать мёртвых тел.
Тринадцать жёлтых лиц со стен за мной следили.
Оттуда, помню, раз в оконный переплёт
Я видел лешего причудливый полёт,
Он извивался весь в усильях бесполезных:
И содрогнулась мысль, почуяв тяжкий плен, –
И пробили часы тринадцать раз железных
Средь запустения проклятых этих стен.
Безмолвие
(Тринадцать строк)
Безмолвие – это душа вещей,
Которым тайна их исконная священна,
Оно бежит от золота лучей,
Но розы вечера зовут его из плена;
С ним злоба и тоска безумная забвенна,
Оно бальзам моих мучительных ночей,
Безмолвие – это душа вещей,
Которым тайна их исконная священна.
Пускай роз вечера живые горячей, –
Ему милей приют дубравы сокровенной,
Где спутница печальная ночей
Подолгу сторожит природы сон священный…
Безмолвие – это душа вещей.
Приятель
Одетый в чёрное, он бледен был лицом,
И речи, как дрова, меж губ его трещали,
В его глазах холодный отблеск стали
Сменялся иногда зловещим багрецом.
Мы драмы мрачные с ним под вечер читали,
Склонялись вместе мы над жёлтым мертвецом,
Высокомерие улыбки и печали
Сковали вместе нас таинственным кольцом.
Но это чёрное и гибкое созданье
В конце концов меня приводит в содроганье.
«Ты – дьявол», – у меня сложилось на губах.
Он мигом угадал: «Вам боженька милее,
Так до свидания, живите веселее!
А дьявол вам дарит Неисцелимый Страх».
© Иннокентий Анненский, 1898 – 1909.
© 45-я параллель, 2017.